Вампир даже не рассердился. Мариус молча смотрел на Вождя как на душевнобольного. От речей главы ордена Воздаяния за версту несло религиозной горячкой, назвать его здоровым на голову было сложно.
− Гиза же повинна в убийствах, ранее совершенных. И счету им несть. Терпение понтифика кончилось, и я рад, что арабской сучке воздастся по заслугам. Ты меня понял, Рэм Флавий?
− Более чем.
Флавий отвернулся от сумасшедшего и взял арабеску под локоть.
− Пошли, милая. Нечего тратить время на свихнувшихся святош.
− Погоди, Рэм... я же сучка, я еще тявкать могу... никакая христианская скотина мне это не запре...
Спина девушки выгнулась в броске, и никто бы не успел ничего сделать, если бы... Ох уж это 'если бы'.
Неизвестно, что защищало Вождя, но тонюсенький метательный нож, посланный Гизой в шею ополоумевшего мужчины, на последних дюймах полета отклонился в сторону. Совсем чуть-чуть, но этого хватило чтобы цель избежала смерти и отделалась пусть и серьезной, но все же не смертельной раной в шею. А сам Вождь ощутил, как мгновенно нагрелись навитые тончайшими проводками катушки Электро, спрятанные под нагрудником.
Арбалеты тренькнули в строгом соответствии с ожиданиями Флавия. Последнее, что он видел — это яростный оскал круда, уворачивающегося от стрел. Потом бронированный череп нгулу пробил арбалетный болт, и бездыханное тело Флавия упало на пол.
Арабеска получила свое еще раньше, ее тело лежало рядом. С вампиром возни было больше, он ни в какую не хотел умирать, словив аж четыре болта. Ситуацию в прямом смысле слова разрубил ворвавшийся в кабинет из коридора десятник. Ухнула тяжелая алебарда, и разваленное на две части тело вампира, наконец, успокоилось.
* * *
− Мы что-то делаем не так, − обессилено констатировала арабеска, присаживаясь на незримый пол в окружающей их темно-серой пустоте. Флавий присел рядом, а Гиза добавила:
— Похоже, Вождь не расположен к разговору.
Флавий только хмыкнул. Может быть, к беседе-то глава ордена и готов, но вот беседа эта все время развивается в каком-то очень неправильном направлении. И присутствуй они с арабеской при этих беседах по-настоящему, а не мысленно, они бы уже двенадцать раз были мертвы. И присутствие ненастоящего Мариуса тут не причем — даже когда фантазия арабески оставляла сей персонаж в стороне, все равно ничего не менялось. Сцена с Вождем неминуемо перетекала в гибель для собеседников. И самое безумное в этом то, что Флавий отчетливо помнил все свои предсмертные ощущения. Судя по мрачному виду подруги, Гиза тоже. Даже сейчас, через час после очередной попытки, девушка то и дело невольно хваталась за грудь — туда суровые арбалетные болты били чаще всего.
− Миландра сказала, что Вождь к нам предрасположен..., − заикнулся Флавий.
− Вот пусть сама и дохнет за него!
Флавий прикрыл глаза и снова попытался понять, где они постоянно делают одну и ту же ошибку.
Дело было не в противостоянии. Гиза и Флавий испробовали несколько тактик: от решительного противления воле главы ордена до подобострастного смиренного служения. Любые доводы разума превращались в фарс. Любое лизоблюдство — в ярость. Итог один — их смерть в течение суток.
Может ли быть так, что вместо Вождя с ними сейчас общается Червь? На эту тему они с арабеской тоже думали. Скорее всего, это именно так. Но даже признавая такую возможность, они понятия не имели, как противостоять злобному паразиту, присосавшемуся к разуму Вождя.
− Есть еще одна идея, − подала голос арабеска. — Если она не сработает, я уже совсем не знаю что делать.
Флавий повернулся к девушке. Гиза устало моргнула, потерла веки пальцами и, придвинувшись поближе, полушепотом, как будто их кто-нибудь мог подслушать, накидала план очередной вылазки в сознание Вождя. Флавий присвистнул — да, такого они еще не пробовали. И более того, он даже не понимал, возможно ли это в рамках умений, предоставленных им Миландрой.
Единственным напутственным подарком от демоницы было именно умение стучаться в разум Вождя из социококона — клубка сплетенных в единый хаотический беспорядок не рожденных миров. Тела Гизы и Флавия по-прежнему пребывали на окраине поляны, под которую провалился Странствующий замок, и там не прошло и единого мига времени. А вот сознания обоих Успокоителей получили власть над временем и пространством. Хотя правильнее было бы сказать, что это время и пространство потеряло власть над ними.
− Ну что, попробуем? — прищурилась арабеска.
− Пробуем, − согласился римлянин. — В конце концов, это твоя идея, и у тебя довольно богатый опыт подобного рода... кхм... действий.
− А что толку... ты знаешь, чем этот опыт для меня закончился!
− Гиза!
Арабеска выдохнула и прикрыла глаза ладонями.
− Я все помню, Флавий. Я обещаю тебе, я заставлю себе это забыть. Это трудно, но я заставлю!
Флавий обнял девушку и поцеловал в покрывшийся испариной лоб. Даже здесь, в социококоне, Гиза не могла забыть предательства Вождя — и воспоминание об этом, словно подкачиваемое какой-то силой, разъедало ее память, вызывало ярость и страх одновременно. Подземная демоница знала, что говорила, напутствуя арабеску — если хочешь достучаться до сердца и души человека, которые сейчас страдают от зубов Червя, ты должен чувствовать и видеть это сердце и душу. И знать, что они живые, а значит — могут ошибаться. Даже если ошибки в прошлом. Даже если ты заплатила за них немалую цену.
− Я заставлю... нет, не забыть, − шепнула Гиза. — Заставлю понять и простить.
Если крепость неприступна — осади ее и замори голодом.
Если крепость сопротивляется осаде — воспользуйся приемом, красочно описанным в бессмертной Иллиаде. Сделай с врагом то, что греки сделали с троянцами.
Разум человека — та же крепость. Когда она осаждена, все ворота заперты, а на башнях дежурят воины, готовые сбросить на головы атакующих камни, полить врага горячей смолой и забросать дротиками. В случае с Вождем, похоже, крепость неприступна. Уж больно силен характером бывший возлюбленный арабески. И причина закрытых ворот тоже понятна: когда тебе в разум вгрызается какой-то мерзкий Червь, порождение злого технического гения человечества из далекого будущего — не до гостеприимства. Швырнуть наружу мысль-предупреждение и то проблема. А ничем более как предупреждением, это странное и неадекватное поведение Вождя в мысленных встречах с Гизой и Флавием назвать нельзя.
Не верили ни арабеска, ни римлянин в то, что когда-то уважаемые человек может так поменяться. А то, что он каждый раз оказывался разным, подсказывало: сам Вождь пытается передать своим друзьям послание, предостережение...
Осталось решить одно: как создать и протащить за крепостные стены сознания Вождя мысленного троянского коня. Правда, не с целью взять крепость, а чтобы помочь осажденным в борьбе против захватчика.
Оставалось уповать на таланты арабески. Однажды она действительно выполнила роль троянского коня... Боги, как же давно это было...
* * *
− Постой, красавица!
Гиза сердито стряхнула руку щенка со своего плеча. Парень не унимался, плелся за арабеской в тщетной надежде завязать разговор. Правда, дальше примитивных комплиментов бедолага зайти не мог, банально не хватало фантазии. Да что взять с этого козопаса, а?
Устраивать показательную расправу посреди толпы не дело. Во-первых, замучаешься потом убегать от разгневанных сородичей юродивого, а во-вторых, Гизе было просто жалко несчастного деревенского паренька, если он таковым являлся. А вот если нет... Что-то еще было в этом странном белобрысом, но очень загорелом парне. Что-то, что выделяло из толпы. И это что-то тревожным звоночком билось где-то в уголке сознания наемного убийцы.
Где сигнал беды — там и провокация.
Где провокация — там и провокаторы. И ой как редко их менее чем полдюжины. И посему выходило, что у козопаса наверняка могут быть помощники. С арбалетами или еще какими штуками. В ясный солнечный полдень, да еще на городском рынке — что может быть прекраснее в качестве мишени как одиночный человек?
Гиза в очередной раз стряхнула руку белобрысого и решительно направилась к выходу с рынка. Закутанную в бесформенный и бесцветный плащ женщину, бредущую в охватку с объемистой плетеной корзиной, никто не трогал, если не считать шаркающего позади парня. После того, как арабеска аккуратно отбила кисть юродивому, тот больше не приставал и шел позади, держа почтительную дистанцию. Но вот что странно: любого другого козопаса выбитая из сустава рука оставила бы на месте со стонами и воплями. Этот же лишь ойкнул, поморщился и что-то прогнусавил на своем лающем наречии, после чего, видимо, сам себе руку и вправил. Но преследование не прекратил.
Это начинало беспокоить Гизу всерьез. Неужели римляне выследили?
Полста шагов до стены Старого города. Стена широкая, в ней довольно длинная арка-проход. Темная. Идеальное место для засады, но только если там нет посторонних. Гиза как бы невзначай огляделась, оценивая движение людского потока. Вот как раз что нужно. Целая толпа крестьян, зажав по бокам опустевшие корзины, шлепает с рынка к выходу. Наторговали и спешат вернуться к своим хозяйствам до темноты.
Арабеска чуть добавила шаг, чтобы перехватить процессию у входа в арку. Без проблем затесалась меж земледельцами и, пользуясь случаем, оглянулась — как бы поправляя свою корзину. Белобрысого парня позади не было.
Видать, и в самом деле деревенщина, позарившаяся на симпатичную фигурку. Лица Гизы он видеть не мог — местные обычаи запрещали женщинам оголять лик на людях, но ладно сбитую фигуру арабески сложно было замаскировать хоть каким одеянием. С некоторых пор в Храме стало не продохнуть от воздыхателей из числа старших учеников и даже посвященных. Видать, сказочных гурий в хашишных снах им не хватало...
Гиза передернулась. Еще три года назад она и помыслить не могла, что этот безумный кошмар, эти оргии, смахивающие на изнасилование, могут прекратиться. Несколько раз девушка всерьез подумывала о самоубийстве. Но выдюжила. Выдержала. И теперь на одурманенных придурков начальных стадий посвящения смотрела как на не рассуждающую мерзость. Даже этот белобрысый паренек вызывал у нее хоть какие-то чувства (например, жалость... ведь жалость, правда?). А хашшишины — это не люди.
Да, и она тоже уже не человек.
Но она не трахала тринадцатилетних девочек, обкурившись травой. А вот ее — да.
Они за это ответят. Не перед ней — так перед Аллахом, даже если его и убили эти римляне, как вырезали всю родню принцессы аль Саджах...
Гиза настолько погрузилась в мысли, что не заметилаЮ как выбралась из-под прикрытия сводчатой арки. Перед ней простерлась довольно большая площадь, где приезжие торгаши оставляли свои повозки. Крестьяне, негромко переговариваясь, разошлись — каждый к своему корыту с колесами. Целая группа старичков бодро потопала через весь двор на выход из города. Видать, пришли не издалека, и пойдут домой пешком.
Девушка остановилась, поставила корзину на землю. Будто выискивая взглядом свою повозку, оглянулась. Белобрысого по-прежнему не было, да и поток людей с рыночной площади иссяк. Отвязывали лошадей крестьяне, с нуканьем и гуканьем разворачивали нехитрые повозки. Все чаще арбы-двуколки с огромными деревянными колесами, но встречались и вполне себе порядочные экипажи о четырех катках и даже с тентом. Подданные торгового града и независимого (в рамках, оговоренных соглашением с римлянами) княжества Кульмей потихоньку покидали торговище.
− А не подвести ли тебя, женщина? — раздался голос позади.
Гиза вздрогнула и повернулась. На нее смотрел немолодой уже мужичок, правда, куда как статный и ловкий. Десять к одному — бывший военный. И явно не араб, хотя смуглый донельзя.
Стараясь исковеркать голос если не до старушачьего, то хотя бы женщины почтенных лет, Гиза попросила добросить ее до Аш-ли-Дааг. По новомодной римской мерке это около двадцати миллиариев. Возница согласился и кивнул в сторону своей вполне приличной телеги. Садись, мол, и за неудобства не взыщи, народ мы простой, делешансов не держим.
Гиза, кряхтя как можно отчетливее, неловко забралась в телегу, аккуратно приставила свою ношу к борту, а сама устроилась напротив. Впрочем, ноше-то было уже все равно. Со своим бренным телом голова римского наместника попрощалась еще утром, и теперь вместе с арабеской путешествовала во владение Старца Горы. Таково было условие задания: голова должна прибыть заказчику, только в этом случае он оплатит убийство по высшему разряду.
Это было первое большое и самостоятельное дело арабески в роли полноценного боевого хашшишина. К нему она готовилась больше полугода, и от успеха во многом зависело ее будущее. Теперь, когда самое главное позади, когда она миновала все закоулки города, с огромным трудом выбравшись из крепости наместника — на Гизу накатила усталость. Тридцать четыре часа без сна давали знать, и девушка аккуратно прикорнула. Чутко, как и положено воину Храма, но все же веки смежились, и Гиза немного потеряла ориентацию в пространстве.
Когда очнулась, повозка откатилась от города уже фарсахов на пять . Тогда-то арабеска и заметила неладное. Солнце заходило справа, а должно было светить сзади!
Гиза незаметно скользнула рукой под одеяние, ухватившись за рукоятку своего прямого и острого как бритва кинжала. Такого острого, что любая попытка носить под одеждой без чехла тут же оборачивалась серьезными ранами.
− Достойнейший, − обратилась девушка к вознице, стараясь попасть в тот тон голоса, которым говорила с мужчиной до этого, − а туда ли мы едем?
В общем, Гизу не интересовал ответ. Ей нужна была реакция, пусть и сиюминутная.
И она не заставила себя ждать.
Мужчина развернулся к ней боком и, отдирая накладные усы, с легкой хрипотцой рассмеялся.
− Туда, принцесса, туда.
Арабеска узнала давешнего белобрысого парня. И где ж, зараза, голоса менять учился? И какого шайтана он зовет ее принцессой?
Убить мерзавца не удалось. Когда кинжал метнулся в шею 'козопасу', тот лишь сделал мимолетное движение головой и атака пропала втуне. Два стремительных удара по печени тоже не получились, и тут уже вся внезапность Гизы пошла прямым ходом под хвост шакалу. Ей бы, дуре, незаметно спрыгнуть с телеги, подхватив корзину с отрезанной башкой римлянина, но...
Поздно махать саблей, когда в тебя болты летят.
− Перестань, принцесса, − шепнул парень, сжав ладони арабески в могучем хвате. Достать наглеца ногами или головой Гиза тоже не могла, он ловко развернул ее к себе боком, лишив любой возможности сопротивляться. — Я не враг тебе.
− Скажи еще друг и вообще любишь меня до умопомрачения, − прошипела арабеска.
− Друг — не друг, а о любви подумаю, − улыбнулся парень.
Да боги, какой еще парень? Зрелый мужик, годов уже под двадцать пять. И как же он ее на рынке обдурил, малолетним щенком заделавшись?
