-Тсс! — отвечаю я — заметь что хотя преступные намерения этой фигуры в разговорах сомнению не подлежат, и дела пересматривают, но вот официально о том нигде еще не объявлено. Ну и правильно — зачем нам голову пеплом посыпать? Признали, исправили — но без шума.

-Да я не о том — горячится Стругацкий — а о тех, кто реально. Он же героем был, комиссаром! Таким же, как мой отец! И как же...

-Кто такие "мэйбани" помнишь? — спрашиваю я — такие гады, что ридной китайщиной вразнос торговали. А что проститутка Троцкий был оказывается на жаловании у мирового капитала, служа не только мировой революции но и каким-то там банкирам, Шиффу и Парвусу, фамилии забыл, но поправь — это уже не шитое дело а факт. Так же как и иные кто рядом был — Свердлов, Радек. Ну так отчего рангом чуть ниже все должны быть святыми — вот не выживают такие в политике!

Стругацкий обиженно замолчал. Наивный еще молодой человек, без нашего сволочного цинизма. Я ведь тоже таким был когда-то — помня советские еще фильмы и книги, что "комиссары в пыльных шлемах", это святые без страха и упрека, пламенно-твердокаменные борцы за народное счастье, готовые свою жизнь на это положить. Вот только те, кому своей жизни не жаль — твою тем более не пожалеют, ради высокой цели.

-Кто был ничем, тот станет всем — пытаюсь просветить Стругацкого — а теперь с пассионарной теорией сложи, что получится? Угнетенные, несчастные — и храбрые, решительные, не без талантов (иначе и говорить не о чем). А доброта и прочие высокодуховные качества тут не предусмотрены. Тем более, если они бед нахлебались — за что им ближних любить?

Это я еще культурно сказал. Если еще по-простому — то те, кто из грязи лез в князи, имея к тому энергию и талант. С единственной разницей, что раньше это было за "правильную веру" или "кто царь настоящий" — ну а теперь, за свободу равенство братство. Схватиться за любую идею, что вытянула бы меня наверх. И где в этой схеме требование к моей высокоморальности?

-Ты что, не понимаешь? — Стругацкий едва руками не машет — в чем тогда разница между своими и чужими?

Отлично понимаю. Мог бы ответить — как хорошо, если бы все враги были трусы, подлецы и ничтожества, ну а наши, хоть на плакат рисуй. Но вилы-то в другом: на войне правильно, когда "враг на мушке, сзади свои — и никого кроме них", в бою на своих оглядываться, не влепят ли в спину, это последнее дело!

-А в цели — отвечаю — кто за что дерется. Тот, кто за нашу цель — тот свой. Кто за не нашу — тот враг. Был наш, сторону сменил — предатель. Вне зависимости от моральных качеств и всяких прочих обстоятельств. Предал — отвечай!

-Так цели отличаются, у нас, и у фашистов. Или по-твоему, и тут разницы нет?

-Ты труды товарища Сталина внимательно прочел? — начинаю уже злиться — "пассионарная" теория говорит лишь, что пассионарии, это те, кто готов за Идею головой рискнуть, или благополучием, если меньше калибр. О моральности самой идеи нет ничего — хоть право на рабовладение или на людоедство, можно и такое представить. Разница в том, что наша коммунистическая Идея обращается к лучшим чертам человека, его товариществу и взаимопомощи, ну а капиталистическая, к самому сволочному. Как бы ученые сказали, к самым темным глубинам людоедской натуры — сожри пока не сожрали тебя, будь конкурентоспособным любой ценой. А потому, заслуга идеологии, это когда в нации появятся пассионарии в большом числе, дать им правильную Идею. Или неудобных и шебутных в эмиграцию выкинуть, как викинги и швейцарцы делали. Можно еще гайки закрутить, "не сметь свое суждение иметь", "зачем вольнодумные мысли внушаются юношеству" — что в итоге, судьба российской монархии показала. Потому что пассионарий смирно сидеть не будет. Что по-твоему мы тут делаем — этих птенчиков троцкистских хоть завтра всех на Колыму, ну а если завтра по стране еще новые "коммунары" решат, что они правильнее самого Вождя, с ними что делать?

-Так ведь, акматическая фаза — морщит лоб Стругацкий — когда пассионарии тянут каждый к себе. И разрывают Идею на части. И переубедить их трудно — проще убить. Так кажется написано было?

-Во-первых, когда они уже приняли Идею и за нее горой — отвечаю я — а такие вот пацаны, еще как чистая бумага, им вполне можно нужную идею вложить. Во-вторых, помнишь что написано было про "индукцию", когда за пассионариями увлекаюся и гармоничники, и даже субы? Ну как в Японии недавно было, когда в армейцы ломанули толпой те, кто "самураистее истинных самураев". И конечно, те, кто банально захотел примкнуть к правящей партии — если хочешь, напиши трактат "о скотской сущности субпассионария". Хотя вопрос интересный, кем был булгаковский Швондер — примкнувшим субом, или пассионарием с неполным начальным? Образование тоже ведь роль играет архиважнейшую — может человек сам Идею оценить, или на кого меня натравили, того и сожру? Ну а у нашего клиента, к нему возвращаясь, какое было — курсы политграмоты и церковно-приходская школа?

Стругацкий снова замолк — сын комиссара, такого же как наш объект с кличкой "Странник". Герой Гражданской — орден Красного Знамени по тем временам, это как у нас Золотая Звезда, на те годы высшая (и единственная) награда. Рубил гидру контрреволюции, как на колчаковских и деникинских фронтах, так и в печально известном поезде Троцкого. Лично я не осуждаю — чрезвычайная ситуация чрезвычайных мер и требует, как при тушении пожара никто не заботится о сохранности отдельных щепок, вот только тем, кого в "щепки", не легче. Ну а после Гражданской дослужился товарищ до двух ромбов в петлицах, упрощенно, генерал-лейтенант (хотя на деле сложнее — до 1935 года персональных званий не было, и так обозначались не чины а должности: пока ты на ней, у тебя ромбы, перешел на другую, нацепил знаки в соответствии с тем штатом, ну а выгнали, так снял вообще). Наверное, имел политическое чутье, раз пересидел чистки начала тридцатых — хотя, тогда они в большинстве своем, беспартийных "попутчиков", всяких там воен— и прочих спецов касались. В тридцать шестом был направлен в Испанию. В тридцать седьмом получил приказ, срочно домой. Который не выполнил.

А вот я бы смог? Если товарищ не обывателем был, а служил в такой Конторе, то должен был знать, что тогда (со значительной вероятностью) мог означать этот вызов. Особенно если товарищ самого Троцкого знал, и о нем публично отзывался хорошо. А жить охота даже героям. Затрудняюсь ответить, как бы я на его месте... Но никому о том не скажу!

Вот и пошел Странник по миру, в поисках попутчиков. Благо в Испании таковых было в избытке — троцкисты, вместе с анархистами (которые, их лучшие друзья) были подавляющем большинством в Народном Фронте. А были еще "коммунисты Хейса", члены компартии, ориентирующиеся на США (Хейс, это американский посол в Испании в те годы). Которые уже тогда опекались американской разведкой. Дальше — очевидно.

В эту войну он пребывал то в Англии, то за океаном. По-видимому, против нацистов был не за страх а за совесть. Еще до Победы успел отметиться снова в Испании, а с сорок шестого несколько раз приезжал в Италию, представителем какой-то религиозной организации (церкви, общества, фонда или вообще секты) США. Вел переговоры с кардиналом Спеллманом — который после падения Лавитрано (прим.авт. — см.Страна мечты) является главным американским "агентом влияния" в Ватикане, но в отличие от того, играет гораздо тоньше. Зачем итриговать, свергая Папу, если Его Святейшество Пий Двенадцатый и так уже, пребывая в преклонном возрасте, скоро вознесется на небеса естественным путем (в нашей реальности, это в 1958 году случилось)? И что тогда будет с советско-католической дружбой, это большой вопрос — новый Папа от кого будет, от наших или от тех?

А сейчас наводку на Странника дал нам отец Серхио, легат Святого Престола в Москве. Сообщив нам о его биографии после 1937 года заметно больше, чем нашим Конторам было уже известно. Легко быть самой старейшей и всезнающей секретной службой, когда у тебя в агентуре, причем добровольной, искренней и бесплатной, ходит значительная часть населения, ну а в прежние времена, и большинство — это я про Инквизицию говорю (не нашу, а та, которая Святая). Сам святой отец, которого я знал еще с сорок четвертого, когда он был полномочным представителем Папы в Красных гарибальдийских бригадах, однозначно из "наших" — которые очень заинтересованы со Странником побеседовать. А отчего тогда же у себя дома не устроили похищение или якобы "несчастный случай", когда публике предъявлен полуобгорелый труп с памятным кольцом, или еще каким предметом идентификации (технически, тут вариантов много), а с клиентом неторопливо беседуют наедине? Хотя это уже особенность католической страны, как Италия или Испания: очень трудно что-то скрыть от Церкви — и от "не наших" в Ватикане тоже, утаить бы не удалось? Тогда какого черта, зная что Странник ездил в СССР в сорок девятом, нам тогда же информацию не слили, не знали, или тут какие-то игры?

Ладно — с этим те, кто повыше меня разберутся. А вот я бы коньяк поставил тому из наших канцелярских, кто обратил внимание, что Странник в Харькове, с 1929 по 1934 годы, жил на одной улице с Линником, и даже в соседних домах! Копнули, свидетелей нашли (хотя двадцать лет прошло, и каких!), установили факт их не просто знакомства, но и дружбы. И что еще хуже, по сведениям святош, Странник в сорок девятом был в СССР долго, то ли три, то ли четыре месяца — бывшему своему без кавычек, да еще работавшему в Конторе, куда легче за своего сойти, чем сынку белоэмигранта! И с кем он там встречался — как минимум, у него не один Линник был в "птенцах". А максимум — не был у него на связи кто повыше?

Но если Линник решил именно сейчас что-то организовать, значит он от Странника приказ получил? Вряд ли при встрече, личной или через даже связного — достаточно безобидного письма с заранее обусловленным содержанием, вроде "тетя Мотя приезжает тридцать первого". Но знать даже про такой канал, тоже полезно. И возможно, у Линника был и обратный выход связи, от себя к Страннику? Добраться до которого заинтересованы не только мы, но и "наши" в Ватикане — причем им даже выгоднее, чтоб процесс происходил на нашей территории, вне поля зрения Спеллмана и тех кто за ним.

Так что отец Серхио сюда не зрителем приехал. Хотя тоже вопрос — мог бы и в Москве дождаться? Нам не доверяет, или еще какие-то комбинации? К чертям — раз Пономаренко разрешил, допустить попа к оперативной информации, с меня какой спрос? А вот любопытно, Стругацкий на пару с братцем что в этой реальности напишут — после того как я Аркашу через все круги (ада или рая, вот не знаю) провел, свидетелем всяких событий? Знаю, что Аркадий уже в тетрадку что-то пописывает, но таится, как партизан — был бы он чужаком, я бы ту тетрадочку давно переснял и к делу подшил, но со своим как-то непорядочно бы получилось, по крайней мере, пока прямого приказа на то нет.

С утра Первого сентября мы сделали визит ректору. В кабинет вошли вдвоем, я и Аня — наши свита осталась в коридоре. Товарищ Куколь, увидев нас, вздрогнул и встал.

-Иван Никифорович, позвольте представиться еще раз — сказала Аня, улыбнувшись — Ольховская Анна Петровна. Вернее, в Киеве тогда под этой фамилией была. Не узнал меня товарищ Кавалеридзе — девять лет прошло. Выросли мы все, постарели...

У ректора взгляд затравленный — если ты тогда могла, Первого Секретаря к стенке, то в каком же чине ты сейчас? И с той же улыбкой, меня в порошок, даже не заметив. Ну а я думаю, что хотя товарищ ректор как боевая единица близок к нолю, но с отчаяния, что карьере, а то и самой жизни конец, вполне может решиться из чего-то шмальнуть — в этой реальности, пистолетики у ответственных товарищей (тем более на бандеровской Западеншине), обычное дело. Так что паранойя не помешает — Аня напротив ректорского стола садится, а я у Ивана Никифоровича сбоку стою, и хорошо вижу, что он попытается из ящика или из кармана достать, если ствол, то сразу ректора обезвреживаю, составишь тогда компанию Линнику. Ну а если будешь вести себя хорошо...

-Иван Никифорович, вы знали о существовании контрреволюционной антисоветской организации, которую возглавлял ваш подчиненный? — спрашивает Аня, ректор лишь мотает головой — тогда второй вопрос — знали ли вы о его антисоветских убеждениях и разговорах, которые он вел, в вашем присутствии?

-Подобные разговоры вели все! — восклицает Куколь — мы все-таки очаг образования и культуры!

-Не поняла? — удивляется Аня — вы хотите сказать, что антисоветчина, это неотъемлемая черта советского интеллегента?

-Нет, я хотел лишь сказать... Что наш, Львовский университет основан на полтора века раньше Ленинградского. Являясь старейшим вузом на территории СССР. Что обязывает...

-Быть еще более верным идее коммунизма — подхватывает Аня — а не играть во фронду. Настолько, что уже до убийств дошло! И мне, как женщине, особенно противно, что этот ваш Линник с девушками делал, пользуясь своим положением, как петух в курятнике. Так что не безобидные разговоры, а прямая уголовщина, причем с политическим оттенком. И отвечать вам за это придется — как допустили? Вашу судьбу после решат — ну а пока, дадите сейчас подробные письменные показания, что вы знали, видели и слышали по этому делу. Разговоры сомнительные вели — имена, фамилии этих "всех", и обстоятельства, где, когда, кто еще присутствовал? Товарищ майор (это ко мне), удостоверение покажите, чтобы гражданин Куколь в наших полномочиях не сомневался.

Я показываю "корочки" — не "инквизиторские", а МГБ. Раз Аня меня этим чином назвала (майор госбезопасности соответствует армейскому полкану — в этой реальности довоенную иерархию в Органах не отменили). Затем мы молча сидим и смотрим, как Иван Никифорович пишет. Сдавая "кровавой гебне" всех своих приятелей и коллег, чьи откровения слышал. Со стен осуждающе смотрят классики марксизма.

-О, да вы тут целую "Войну и мир" написали, Иван Никифорович? Что ж, пока продолжайте исполнять свои обязанности, о дальнейшей судьбе вас известят. Как вы понимаете, ваш пост, это должность номенклатурная, тут к кандидату высокие требования должны предъявляться. Надеюсь вы поняли, что никаких эксцессов во вверенном вам заведении случиться не должно? Очень не хотелось бы сюда ОМОН вводить — мебель переломают, убыток казне. Пока же, не смеем вас задерживать — у вас свои дела, у нас свои.

И когда мы вышли, Аня шепотом спросила у меня:

-Валя, я не слишком на "товарища брекс" была похожа? По-казенному говорить проще — но не хочу, чтобы люди привыкали. И боюсь, а вдруг сама не замечу, как такой стану?

В коридорах был народ, перерыв между занятиями. Не люблю такого — в лесу и то спокойнее, встречного незнакомца берешь на прицел или уклоняешься от обнаружения, ну а в толпе куда легче выстрелить в упор или ударить ножом прежде, чем кто-то успеет среагировать (правда, и уйти исполнителю сложно, если только он не камикадзе). Мазур шел впереди, за ним я и Кот прикрывали Аню с боков, замыкали группу Репей, Дед и с ними Мария. Перед нами расступались, но взгляды были недобрые. И когда мы уже спустились в холл, кто-то крикнул вслед: