Сейчас, в Тоскане, я могу уже точно ответить Вам касательно того дела, ежели Вы вспомните о связи с дружественной Вам стихией и примените ее на практике. Слышал, что в эти два года Вы читали лекции в Пизе, Перудже и Болонье, а ныне обретаетесь в моем родном городе в ожидании известий от меня.
Я свел здесь знакомство с чрезвычайно интересным человеком, синьором Никколо Макиавелли. Хочу привести Вам одну из его записей, освещающих личность Его Высочества герцога, в услужении у которого я имею честь состоять:
"Обозревая действия Чезаре Борджиа, простонародьем называемого герцогом Валентино, я не нахожу, в чем можно было бы его упрекнуть... Тем, кому необходимо в новом государстве обезопасить себя от врагов, приобрести друзей, побеждать силой или хитростью, внушать страх и любовь народу, а солдатам — послушание и уважение, иметь преданное и надежное войско, устранять людей, которые могут или должны повредить, обновлять старые порядки, избавляться от ненадежного войска и создавать свое, являть суровость и милость, великодушие и щедрость и, наконец, вести дружбу с правителями и королями, так чтобы они с учтивостью оказывали услуги, либо воздерживались от нападений, — всем не найти для себя примера более наглядного, нежели деяния герцога, соединившего в себе силу льва и хитрость лисы".
Возможно, Вам вскоре придется озадачить себя целью поиска необходимого помещения для наших дальнейших изысканий, но назначить точную дату я покуда не в состоянии.
Посему, дорогой друг, примите мои заверения в преданности и наберитесь терпения.
Всецело Ваш,
Леонардо, родом из Винчи".
К письму прилагались два наброска, выполненных наскоро, но в той неподражаемой технике, которая так отличала руку мессера от любой иной.
На одном я увидел человека, который, будучи еще совсем молодым, выглядел лет на пятнадцать старше из-за густой бороды, неряшливо всклокоченных волос, каких-то изъязвлений на коже и странного, пустого выражения лица. В его потухших глазах, которые смотрели мимо зрителя, куда-то вниз, не было ни искры. Я словно видел перед собой нарисованное лицо покойника...
"То движение, которое задумано как свойственное душевному состоянию фигуры, должно быть сделано очень решительным и чтобы оно обнаруживало в ней большую страсть и пылкость. И в противном случае такая фигура будет названа дважды мертвой: мертвой, так как она изображена, и мертвой еще раз, так как не показывает движения ни души, ни тела"...*
Второй, тоже молодой, напротив — являл собой живость и ощущение лихорадочной деятельности. Он был чрезмерно сухощав, редковолос, но в черных его зрачках горела тревожная метка ищущего...
"Делай фигуры с такими жестами, которые достаточно показывали бы то, что творится в душе фигуры, иначе твое искусство не будет достойно похвалы"...*
Как я понял, этот, второй, был тем самым господином Макиавелли. Потому что первый не мог быть никем, кроме Чезаре Борджиа, сыном Папы Александра VI. За спиной Чезаре именовали "бесноватым гишпанцем" или "красным быком": дворянский род Борха с давних времен правил в Арагоне, неподалеку от Сарагосы. Из этой семьи вышел и наш герцог-бастард, к личности которого нам волей-неволей еще придется вернуться, потому что, переправляя своих друзей в эпоху Ренессанса, я как проводник был вынужден просчитать и совершить наиболее целесообразные исторические сцепки. Причем — невзирая на душевные качества наших аватаров. Когда на кону вопрос жизни и смерти — не до подобных тонкостей, как не до подобных тонкостей государям и нищим...
"Надобно понять, что такое человек, что такое жизнь, что такое здоровье, и как равновесие, согласие стихий его поддерживает, а их раздор его разрушает и губит"...*
__________________________________
* * *
Цитаты из работ Леонардо да Винчи: "Трактат о живописи", записных книжек, "Атлантический кодекс".
Стихий... Дружественная мне стихия... Мы уговорились с мессером обмениваться "тайнописью". Оказывается, Леонардо и за четыреста лет до революционного переворота на одной шестой части суши знал о том, что можно писать на бумаге "молочными чернилами", и те проступят по мере нагревания. По легендам, именно так обменивались информацией лидеры той роковой революции, а посему мы решили не мудрствовать лукаво и пойти тем же путем, но на полтысячи лет раньше. Причем писать соком цитрусовых или лука не рискнули, слишком уж яркий аромат они дадут, и это может вызвать подозрения. Молоко было оптимальным вариантом.
Я отложил в сторону наброски, поднес его письмо к свече и, стараясь держать на безопасном расстоянии от пламени, прогрел бумагу. Молочные загогулины потемнели, проступили между строк, написанных обычными чернилами. Леонардо не пожалел меня даже на этот раз: тайнопись пришлось расшифровывать с помощью зеркала и мастерства разгадывать ребусы. Он и тут дробил слова, где ему вздумается!
Два года назад, незадолго до отъезда из Ваприо, мы договорились о следующем. Когда мессеру придет приглашение от Чезаре Борджиа, он примет его, поскольку это для нас единственный шанс получить необходимые материалы, чтобы сконструировать хотя бы подобие "Тандавы". Здесь было много сложностей, едва преодолимых в условиях начала XVI века. Если получить сталь приемлемого качества еще можно было бы способом кричного передела, уже освоенного в эту эпоху, то насчет оборудования для вытачивания деталей устройства, насчет тончайшей электроники и энергетического оснащения будущей "машины времени" я не имел никаких планов. Затея казалась нереальной даже после того, как Леонардо выказал готовность помочь во всем, что только от него зависит. История со Стяжателем Таракой потрясла его более, чем если бы я объявил о пришествии Антихриста и представил все доказательства рождения сатанинского отпрыска. Но мы все же надеялись выкрутиться, по возможности заменяя какие-то детали аналоговыми и импровизируя в процессе сборки. Да, это было подлинное безумие. Но что нам оставалось кроме этого?
И теперь между строк я с невероятным трудом прочитывал зашифрованный отчет Леонардо о проделанной работе при дворе "бесноватого гишпанца".
* * *
Северная Италия, область Романья, город Болонья, лето 1502 года от Р.Х.
Да Винчи прибыл ко дворцу на Пьяцца Маджоре уже далеко за полдень. Его проводили к герцогу Валентино, по пути как бы между прочим оповестив, что его высочество нынче не в духе. Леонардо не подал и виду, что его это как-то тронуло, однако разговор обещал оказаться нелегким.
Во дворце было душно, жарко, и тошнотворно пахло какими-то притираниями. Мессер различил запах лечебных снадобий.
Герцог Валентино, он же Чезаре из рода Борджиа, ожидал его, сидя у распахнутого стрельчатого окна высотою от пола до потолка. Лицо его было почти полностью закрыто черной маской, из-под которой выглядывала смоляная, чем-то вымазанная борода. Маска, словно на венецианском карнавале, повторяла черты человеческой внешности, прорези для глаз были оторочены каймой из сусального золота. Неподалеку на столике стоял кубок, пыльная бутылка вина и закупоренная склянка с серебристого цвета веществом.
— Мне сказали, Леонардо из Винчи, что ты мастак растолковывать сны, — без всякого намека на приветствие заговорил герцог, слегка взмахнув рукой в черной бархатной перчатке с кружевной отделкой.
— Позвольте, государь, но кто сказал? — удивился Леонардо, поклонившись его высочеству и стараясь встать так, чтобы чувствовать свежую струю воздуха из раскрытого окна.
— Важно ли, кто сказал? Сказали. Итак, я хотел бы узнать, отчего мне часто снится один и тот же сон. В нем я бегу по улицам неизвестного города и сам не знаю, чего ищу. Но остановиться не могу, ноги сами несут меня дальше и дальше. И вот я оказываюсь в порту, подбегаю к одному судну, к другому, но всюду ощущаю, что это не то, что мне нужно. Вдруг вижу: новая каравелла, огромная, с золотыми парусами. Ее спускают со стапелей, и я должен успеть попасть на борт. Я прыгаю, каравелла поднимается в воздух и парит над морем, как птица, а я перебираюсь на палубу, лезу по грот-мачте и, ухватившись за рей брамселя зубами, повисаю на нем. Тут тело мое начинает окутывать паутина, я умираю и просыпаюсь. Что скажешь, Леонардо из Винчи?
— Ваше высочество, мои успехи на поприще толкования снов несколько... м-м-м... преувеличены, — со сдержанной улыбкой опять поклонился Леонардо. — Я могу посоветовать вам чаще бывать на свежем воздухе перед сном, особенно когда приходится иметь дело с соединениями хидраргирос, — он кивнул в сторону склянки на столе.
— Не бойся обвинений в чернокнижии, Леонардо, я не дам тебя в обиду, — засмеялся герцог, откидываясь в кресле и сквозь прорези маски исподволь изучая гостя. — Можешь смело говорить обо всем, здесь нет убогих с их доносами, а уши у этих стен я давно отрубил и скормил храмовым свиньям.
— И все же я в самом деле никудышный толкователь сновидений, государь.
— Ну хорошо, забудем. Итак, я рад видеть тебя здесь, мастер Леонардо. Твоя слава бежит впереди тебя, и я знаю, что ты не только великий художник, но и инженер. Ради этого ты и был приглашен мной сюда.
Чезаре подобрался и, ухватившись за подлокотники, сел ровно. От внимательных глаз художника не ускользнула дрожь слабости в его руках, а вместе с тем и призвук иной, здоровой, силы, исходившей теперь из больного тела.
— Как поживает тот, кто подсказал вам выйти на меня, господин да Винчи? — внезапно переходя на уважительное "вы", меняя тон и скорость речи, спросил герцог. Он будто бы сразу стал вдвое больше, разросся и теперь скорее отдавал свой душевный свет, чем забирал чужой.
Так значит Лука, или тот, кто выдавал себя за Луку, не ошибся, назвав Борджиа вторым из троицы странников по времени.
— Тот, кто назвал вас Шивой, поживает неплохо, ваше высочество, но дальнейшее во многом зависит от вас. Насколько свободно вы можете говорить со мной от лица его друга?
— Присаживайтесь, мессер. Не слишком близко ко мне! Галльская болезнь*, знаете, штука крайне неприятная... — круговым, небрежным жестом кисти Чезаре обвел свою маску и уронил руку обратно на подлокотник.
__________________________________
* Галльская болезнь — так в те времена называли сифилис, который до ХХ века был практически неизлечим.
Леонардо кивнул, сел на скамью в простенке между окнами, слегка склонил длинноволосую голову к плечу.
— В последнее время помрачения находят на него все интенсивнее, синьор Леонардо, поэтому контролировать сознание герцога у меня получается достаточно часто и продолжительно. Становясь безумен, он обретает рассудок. Но иногда эта свинья приходит в себя и творит такое... — Шива стиснул зубы: — Ублюдок... Пока после обострений его дрянной хворобы он не в силах соображать, я вступаю в свои права, и мы с вами можем смело вести беседу. Знали бы вы, насколько поражены этой паутиной его мозги, мессер!
— Вы говорите о болезни?
— Нет, от болезни они у него просто медленно гниют. Я говорю об этой чертовой паутине, которая пронзила всю его сущность с самого рождения и до сих пор продолжает внедряться в каждую новую клетку тела... Метка деструкта... Агни ведь рассказал вам о них, об асурах?
— О, да. Да. Рассказал. Да, — Леонардо поморщился и слегка кашлянул, не в силах подавить неприязнь.
— Понимаю вас, самому противно. До этого случая мне еще не доводилось соседствовать в одном теле с деструктом во время циклизаций.
— Зато вы вполне успешно защищали их от покушений, не так ли?
Чезаре-Шива тяжко вздохнул:
— Мессер, вы абсолютно правы. И дозащищались... Ну так что же решил предпринять ади... то есть Агни? Кстати, как его зовут здесь?
— Этого вам лучше покуда не знать, — предусмотрительно уклонился от ответа Леонардо.
— Ну, может быть, и так...
— Он решил воссоздать здесь вашу "la Macchina infernale"**, для чего нам потребуется много металлов и иных веществ, добыть которые без вашей помощи мы никак не сможем...
__________________________________
** La Macchina infernale — (итал.) Адская машина.
— Поэтому вы столь охотно откликнулись на мое предложение?
— Конечно.
Шива рассмеялся:
— Ну что ж, это придумано неплохо, узнаю затеи Агни! И куда предполагается поставлять "неучтенные" материалы, мессер?
— Во Флоренцию. Там мы оборудуем тайное помещение, в котором будет стоять сталеплавильная печь и иные необходимые для этого замысла приспособления.
— Прекрасно. Будьте так добры, мессер, подайте мне бумагу, перо и чернила, я выпишу вам пропуск.
И пока Леонардо задумчиво рассматривал из окна люд на площади Маджоре, Шива нацарапал следующее:
"Мы, Чезаре Борджиа, божьей милостью знаменосец и главный полководец Святой Римской церкви, всем нашим наместникам, кастелянам, капитанам, чиновникам, командирам, солдатам и подданным, каковым мы приказываем и предписываем на вечную память, чтобы они всюду предоставляли свободный проход и освобождали от всякого официального платежа за него и его провожатых, чтобы они дружески принимали и давали осматривать и измерять и хорошо обследовать, как он того захочет, предъявителю сего, нашему любезнейшему приближенному архитектору и инженеру Леонардо да Винчи, который по нашему поручению должен осматривать укрепления и крепости нашего государства для того, чтобы согласно с его указаниями мы могли своевременно перестроить их. Для этого ему должны быть предоставлены люди, сколько он требует, и оказана помощь, которая будет нужна. Причем мы хотим, чтобы по техническим работам, производящимся в наших владениях, любой инженер советовался с ним и повиновался его решениям, и пусть никто не осмеливается не повиноваться этому, если он не хочет подвергнуться нашему гневу. Дано в Болонье, дня десятого августа лета господня тысяча пятьсот второго. Чезаре".
— Дня деся-то-го ав-гу-ста... Угу-угу... Чезаре... — Додиктовав самому себе, Шива подышал на свой перстень и тиснул печать в конец документа. — Вы еще не задремали от долгого ожидания, мессер? Вот, возьмите и пользуйтесь на здоровье.
— Благодарю вас, — Леонардо с полупоклоном принял грамоту.
— Я старался. Надеюсь, без ошибок. В крайнем случае, изменим языковую реформу на принадлежащих герцогству территориях.
После этих слов он стал серьезен:
— Вся надежда на вас, дорогой маэстро Леонардо. Вся надежда на вас.
А затем снова обессилел, сжался, уменьшился и обрел былую ущербность.
Покидая палаццо, да Винчи взглянул на него напоследок, и под черными одеждами померещился ему жалкий труп, который отчего-то все еще двигал членами и мог говорить. Так было во время опытов: когда лягушке отсекали голову, она, мертвая, какое-то время дергала лапами и пыталась прыгнуть...
* * *
В то время как маэстро катался вместе с Борджиа и его армией по возрождающейся Италии, занимаясь фортификационными сооружениями и изо всех сил создавая видимость бурной военной деятельности, специально отряженные герцогом люди привозили в предместья Флоренции тайный груз, принимать и прятать который неизменно приходилось мне.
