Путь Талу

Когда Тарини приподнялась на нем, у юноши перехватило дух — от предчувствия ощущений... А когда она снова села, Маоней тихонько вскрикнул от неожиданно острого наслаждения. Она вновь приняла его до упора, потом немного подвигала тазом. Низ его живота сжало так резко, что оттуда просто искры сыпались и Талу испуганно замер.

Она качнула бедрами всего несколько раз — но низ живота так бесстыдно заны­л, что Маоней весь покраснел — от удовольствия и от смущения. Когда Тарини начала мягко двигаться, Талу весь затрепетал от ощущений. Ловкие пальцы подруги мягко сжали торчащие кончили его сосков и словно электрические стрелки прон­зили тело Талу, заставив его мышцы трепетать мелко-мелко, угасли, вспыхнули вновь... и вновь... и вновь. Они с убийственной точностью били в низ его живота, разжигая огонь там, пока он не вспыхнул ослепительным солнцем. Подошвы, вся внутренность юноши вдруг туго, рефлекторно сжались, его мускулы окаменели, мелко вибрируя от предельного напряжения. Маоней громко вскрикнул, потом пылавший в нем огонь стал острой пронзительной болью, такой сладкой, что он запрокинул голову и замер с приоткрытым ртом, не в силах вздохнуть. Его тело выгнулось тугой дугой в непроизвольной судороге, сознание поглотил немыслимый по силе взрыв — света, боли и наслаждения. Когда жидкое пламя его семени вырвалось, наконец, наружу, Талу вновь звонко вскрикнул, выгибаясь так, что хрустнул позвоночник, в яростных рваных спазмах исходя белой кровью. Потом по его телу разлилась жаркая, обморочная слабость и он поплыл куда-то в теплой, мягкой темно­те...

........................................................................................................

Опомнившись, Маоней замер, весь мокрый и блестящий от пота, совершенно измученный, часто дыша. Вдруг сильные ладони Тарини сжали его зад, теплый шершавый язык заскользил по тому вкусно ноющему месту, потом выше, слизывая его пот, скользя по рефлекторно сжимавшимся мышцам, проникая в пупок, в то время как её руки постепенно поднимались всё выше, ни на миг не отрываясь от его тела. А потом Тарини стала вылизывать тугие пластины его грудных мышц, уделяя основное внимание соскам. Маоней удивился, как приятно оказалось прикосновение её языка. Он невольно приоткрыл рот, чувствуя, как горячая, мокрая, шершавая спинка скользит по такому же мокрому, шершавому, ставшему бесконечно чутким кончику. Касаться его им было очень... вкусно. Только что он чувствовал себя совершенно выжатым и бессильным, но теперь...

Тарини откинула волосы с его левого уха, прижалась к нему губами, лизнула, и, дыша жаром, прошептала:

— Хочешь снова? Прямо сейчас?

Талу посмотрел на неё сквозь влажную от испарины чёлку и радужные сполохи в глазах. Естественно, ответом было "Да"...

.........................................................................................................

Ему тут же пришлось пожалеть о своём решении, потому что Тарини со смехом потянула его с постели, не дав побалдеть после любви, как он обычно делал. Тем не менее, Талу подчинился, сам удивленный своим желанием — он-то думал, что в нем ничего не осталось. Но когда Тарини подошла к нему, по его коже прошли крупные мурашки. Он опустил ресницы, невольно приоткрыл рот, готовясь к её прикосновениям — но всё оказалось иначе.

Сначала скрученная жгутом наволочка обернулась вокруг его головы, скрыв глаза. Потом Тарини попросила его поднять руки. Талу, замирая, подчинился... и на его нагое тело скользнула его шерстяная коричневая футболка — просторная, она была чуть ниже зада юноши. Затем его куда-то повели, придерживая за руку.

По телу Талу вновь поползли сладкие, колючие мурашки — ему было очень приятно идти таким вот беспомощным, подчиняясь сильной руке подруги...

Они вышли из спальни, потом нырнули в узенькую дверь. Ощутив запах воды и гладкий кафель под босыми ногами, Маоней понял, что попал в ванную — ещё до того, как на голову обрушились горячие струи. Под ними футболка моментально промокла, стала тяжелой и плотно облепила тело. Мокрая шерсть ко­лола чуткую кожу... но это оказалось неожиданно приятно. Прохладная вода несла разгоряченной коже неизъяснимое блаженство — не такое, как руки Тарини, но всё же...

Теперь он с удивительной остротой ощущал своё силь­ное тело... и ему очень нравилось, когда Тарини запускала под футболку руки, лаская его поясницу и живот или, намылив, использовала её в качестве мочалки — там же, на животе, на пояснице, на спине, на заду, на груди, уделяя особое внимание соскам...

Когда она ласкала их через намыленную шерстя­ную ткань, ощущения были гораздо острее, чем раньше, когда кожа приходилась к коже. От их силы у Талу свело спину. Он запрокинул голову и до предела изогнул стан, меж его приоткрывшихся губ блеснули зубы. Он едва мог дышать, чувствуя, что его плоть вновь напрягается. Ему очень понравилось быть таким вот совершенно беспомощным, с мягким солнцем в животе, когда она мыла его, поворачивая так, чтобы ей было удобнее, постепенно спускаясь всё ниже — грудь, по­ясница, ладони, всё очень тщательно...

Когда она добралась до подошв, Талу лежал на дере­вянной решетке, на спине. Теплые капли били по его лицу, груди, по животу, щекотными ручейками стекая по футболке и под ней. Его голые ноги были задраны вверх. Тарини мыла их своими шершавыми ладонями, все — от поясни­цы до ногтей, подтягивала его ступни к лицу, щекоча пальцы босых ног трепещущими ресницами, покусывая их, проникая между них языком — и это сочетание ощущений было удивительным...

А потом Маоней сел на пятки и Тарини начала мыть его волосы, лицо, запуская пальцы глубоко в рот юноши, лас­кая его чуткое нёбо, десны, язык...

Когда она откинула волосы с его ушей, начав, легонько царапая, мыть их, по коже Талу побежали крупные мурашки. Когда её намыленные пальцы проникли под повязку, лаская опу­щенные ресницы, мурашки стали столь густыми, что он целую минуту не дышал. Её пальцы скользили по его закрытым глазам, едва заметно надавливая — а он словно плыл куда-то в ознобе...

.......................................................................................................

...под утро Тарини наконец-то задрыхла — но сам Талу заснуть пока не мог. До этой невероятной ночи он даже не подозревал, что вся его кожа столь чувствительна, что он может надолго задохнуться, ощу­тив прикосновения её губ к ямке в основании позвоночника, не знал, что у него есть "кошачий пояс" — полоса особенно чуткой кожи на верхней части бедер, задницы и в нижней части живота, скользя по которой ногти Тарини — холодные и гладкие — заставляли его замирать в мучительно-сладком ознобе, как и прикасаясь к местам между паль­цев его босых ног, соскам или ресницам широко открытых глаз. Когда было уже далеко за полночь, каждый дюйм его совер­шенно нагой кожи был тщательно обследован при помощи ногтей, кончиков пальцев и губ, каждая мышца — особенно на животе — измята, а сам он совершенно измотан длиной, силой и разнообразием ощущений. Теперь ему оставалось лишь лежать в теплой постели и бессовестно балдеть, наслаждаясь охватившей всё тело истомой. Его вольная жизнь закончилась — но Талу совершенно не жалел об этом.

.......................................................................................................

Ещё через неделю он сидел за большим плоским экраном, быстро набирая очередной пост. Работу ему нашли презабавную — вместе с несколькими другими парнями он сидел в помещении, которое высокопарно называлось "центром специального мониторинга сети плато Хаос". Их работа заключалась в том, чтобы читать сообщения на форумах в поисках крамолы и измены — а также постить правильные, повышающие оптимизм сообщения. Незаметная работа, но на самом деле очень нужная. Талу, правда, беззастенчиво пользуясь своим служебным положением, постил сообщения о своих приключениях в Товии — и регулярно получал ответы о том, что он врет, и что любой, кто взялся бы так геройствовать, сдох бы уже на второй день. Это его развлекало и даже внушало оптимизм — приятно было видеть, что есть люди, и много, которых война обошла стороной...

Но, чтобы он ни писал, думал он в основном о Тарини. По утрам эта идеально здоровая двадцатилетняя бесстыдница бродила по дому в одной черной, просторной футболке на голое тело и он не мог смотреть на что-то ещё, кроме её удивительных ног. Эта дева буквально сводила его с ума. Ему нравилось смотреть на неё, нагую, нравилось ласкать её, нравилось чувствовать своим, как её тело вздрагивает, когда он резко двигался в ней, как она корчится в агонии экстаза... и он дико ненавидел её, одновременно за эту зверскую чувственность и за её холодность. Да! Несмотря на прошедшую неделю они не стали близкими людьми. Тарини до сих пор оставалась для него "вещью в себе". Она была податлива, как вода — и так же неуловима. Даже обвив ногами его стан и подвывая от наслаждения, она оставалась... нетронутой?

Маоней понимал, что это глупо звучит, но описать это живое чудо словами — вообще была задача не из легких. Тарини казалась идеальной подругой — веселая, с беззлобным характером и бесконечной тягой к физическим наслаждениям. Она содержала его дом в полном порядке — каждый раз, возвращаясь, он знал, что пол будет вымыт, бельё постирано, а еда приготовлена если не умело, то старательно. Она ходила по распределителям, занималась ремонтом — то есть, полностью сняла с него все хозяйственные хлопоты и при том обходилась ему даром, ведь её, в сущности, надо было только любить. Впрочем, всё это были мелочи — одна мысль о том, что дома его ждет это зеленоглазое чудо в одной футболке, делала любые проблемы ничтожными. В дополнение к этому Тарини прекрасно рисовала, а от её бесстыдных танцев у Талу просто захватывало дух. И, в то же время, она была далека, как другая планета. Каждый раз, глядя в глубину её глаз, он видел, чувствовал, что за ними живет целый мир — но для него он оставался недоступен. Нет, он понимал, что ни один человек в здравом уме не будет рассказывать о своих плохих поступках или даже дурных мыслях. Но её мечты, её фантазии, желания, сны наконец — всё это оставалось для него сокрытым. А это не та материя, о которой можно кого-то спросить. Человек сам раскрывает свою душу... или не раскрывает. Это ужасно огорчало Талу — и сейчас он вдруг усмехнулся. Развивайся их отношения как обычно — он сейчас считал бы великим достижением её согласие пойти с ним в кино. А уж делать такие глобальные выводы после целой недели совместной жизни было, наверное, всё же слегка преждевременно...

За спиной щелкнула дверь. Талу обернулся — и замер, увидев вошедшую в комнату Хьютай. Она была в своём официальном наряде — в черном, с серебряным узором, платье, в поясе Высшей, на котором висел церемониальный кинжал с резной серебряной же рукоятью. Черную гриву её волос венчала серебряная диадема Единой.

— Приветствую, Единая, — Талу вскочил и быстро поклонился, прижав ладони к груди. Он понятия не имел, чему обязан таким вот неожиданным визитом.

— Сейчас на меня было совершено покушение, — отрывисто сообщила Хьютай, глядя прямо на него. — Иалги Мэтту погиб. Ты будешь моим новым помощником.

— Ох!.. — в голове Талу словно разорвалась бомба. Он не представлял, что всего одна фраза приведет его мысли в такой хаос. Потрясение от гибели Иалги, ещё большее потрясение от мысли, что Хьютай сейчас чуть не погибла, офигение от свалившейся на него неожиданной чести — всё это безнадежно перемешалось в его голове. Но Хьютай всё ещё смотрела на него и он опомнился.

— Рад служить вам, Единая, — он вновь поклонился. — Когда мне надо приступать?

Хьютай вдруг усмехнулась.

— Сейчас же. Пошли. Время про-Эвергета пришло.

........................................................................................................

Ещё час спустя Талу, уже окончательно ошалев, вышел из Центральной. Обязанности у него оказались несложные — всего-то слушать сообщения операторов, управляющих про-Эвергетом, и передавать их Хьютай, когда она об этом просила. Но то, в чем ему пришлось участвовать, потрясло его. Он не мог поверить, что жизни за пределами плато Хаос больше нет. Это пугало его — и он одновременно был рад, что война всё же закончилась. Закончилась навсегда, окончательно и бесповоротно...

Поняв, что в его теперешнем состоянии толку от него явно не будет, Хьютай отпустила его — чтобы он опомнился и пришел в себя. Он не сразу заметил, что Анмай вышел вместе с ним.

— Ты в порядке? — тревожно спросил он.

— Наверное, — Маоней недовольно помотал головой. — Просто офигел. Слишком много всего сразу...

— Об этом дне будут рассказывать спустя тысячелетия, — серьёзно сказал Анмай. — И ты видел его. Видел, как мы одержали победу. Хьютай назвала про-Эвергет эсхатотехом, машиной, изменяющей нашу судьбу — и это так и есть. То, что свершилось сейчас — невероятно важно. Важно не то, что мы победили всех своих врагов, важно то, КАК мы их победили. Жестокие законы мира больше не властны над нами. Мы научились изменять их — и это спасло нас. И теперь — мы пойдем дальше.

— Ага, — Талу вновь помотал головой. — Интересно, есть ли таблетки от офигения?

Анмай вдруг усмехнулся.

— Нету. Но раз ты теперь помощник Хьютай и у тебя есть допуск высшей формы, я могу показать тебе сердце плато Хаос...

— Про-Эвергет?

— Нет, пока не его. Уплотнитель. Ту древнюю машину, без которой наши мечты остались бы только мечтами.

— А, хорошо... — Талу вздохнул, чувствуя, что мысли в нем всё же понемногу улегаются. — Пошли.

........................................................................................................

Идти им пришлось совсем недалеко — как догадался Маоней, поэтому Анмай и предложил ему эту экскурсию. Всего минут через пять они вошли в круглый зал, охраняемый бдительной стражей. В его вогнутой стене темнел перекрытый герметической дверью проем, ведущий в шахту лифта.

Входя в него, Талу бросил взгляд вниз. Эта шахта была почти сплошь темной, но в ней горело несколько ярких ртутных ламп, вырывая из мрака кусочки стен, — и самый нижний казался крохотным пятнышком. У него даже закружилась голова.

— Как глубоко это место? — невольно понижая голос, спросил он.

Анмай подтолкнул его в спину — в кабину лифта.

— Очень глубоко, — он встал рядом с ним и нажал кнопку.

Дверь с лязгом захлопнулась, лифт пошел вниз. Он спускался со странными мягкими рывками, стонами и потрескиванием, — отчего по коже Талу пробегал холодок. Перед его лицом проплывала серая железобетонная стена шахты.

Спуск оказался довольно-таки долгим, — как прикинул Талу, они, хотя и неспешно, спускались добрых минут пятнадцать. Снизу ощутимо веяло теплом, понемногу у Талу начало закладывать уши, словно он летел на самолете.

Несколько раз перед ним проплывали ярко освещенные, врезанные в стену шахты комнаты, — каждая с единственной массивной стальной дверью. Ещё несколько раз стена шахты исчезала и лифт ехал через обширные пространства высотой в несколько этажей, словно бы залитые жидкой, непрозрачной тьмой, — каждый раз от одного взгляда в неё по коже пробегали мурашки...