Это был самый простой и эффективный ход, который не только раз и навсегда решал вопрос о воссоединении русских земель, но позволял более самостоятельно решить 'восточный' вопрос. Тем квази-государствам, что возникли бы на месте Австрийской империи и Прусского королевства, лет пять-десять было бы не до судьбы Оттоманской империи и находившихся под её властью славян.
Божьим промыслом императору Николаю открывалась дорога к освобождению Балкан от турецкого ига и решению проблем с Проливами, но все это пошло благодаря трудам Нессельроде. Подобно пчеле он жужжал и жужжал над ухом государя, убеждая его о необходимости спасения августейшего брата, жарко уверяя его в том, что венский двор не останется в долгу.
Чего только не было сказано и обещано в те критические дни, когда вся Венгрия пылала объятая революционным огнем, а Берлин вышел на баррикады. Подобно человеку, сорвавшемуся с высоты, Вена громко взывала к божьей милости и милости русского императора, который отдал приказ князю Паскевичу оказать военную помощь против повстанцев.
С этих ужасных событий прошло всего пять лет, но этого времени оказалось вполне достаточным, чтобы у венского императора наступила полная амнезия. Мягко упав после страшного падения, усилено почесывая ушибленное место, Франц-Иосиф, а точнее сказать министр Буоль двинул свой дипломатический корабль прежним курсом канцлера Меттерниха.
В начале, это проявлялось несогласием с вводом русских войск в Дунайские княжества, а потом, по мере нарастания обострений между Россией и Франции и Англии, Вена потребовала от Николая немедленного выведения армии Горчакова.
Если бы все это было исключительно на уровне господ дипломатов — это было ещё пол беды. Однако для придания веса своим словам, 'верный Фриц' вдруг неожиданно загремел и забряцал оружием, что вызвало сильнейший шок у канцлера Нессельроде. Проведя неспокойную ночь и напившись валерьянки, он отправился на доклад к государю.
Для престарелого канцлера — этот доклад был сравним с библейскими 'казнями египетскими'. Как он только не юлил и не изворачивался, разъясняя Николаю столь странный пассаж австрийского императора. Чем он только не объяснял неблагодарную позицию Вены, посмевшую укусить 'руку дающего'. Чего он только не придумывал вплоть до неточного перевода и гроза миновала. Опростоволосившийся канцлер остался на своем посту к огромному разочарованию многочисленных завистников, но с неожиданным пассажем Вены нужно было что-то делать.
После того, как англо-французская эскадра ввела свои корабли в воды Черного моря, следующий шаг в отношении великих держав был прост и понятен. Либо разрыв дипломатических отношений между Петербургом и Парижем с Лондоном, либо объявление войны. В этом положении необходимо было до конца выяснить позицию Австрии. На чьей стороне окажется венский двор в грядущем противостоянии 'медведя и крокодила'.
С этой целью, в Австрию был отправлен граф Алексей Орлов, который пользовался чуть меньшим доверием у государя, чем светлейший князь Меншиков. Кроме этого фактора — Алексей Орлов являлся полной противоположностью Александра Сергеевича в плане ведения переговоров. Если светлейший князь в переговорах с турецким султаном делал ставку на запугивание и стуканья кулаком по столу, Орлов предпочитал тактику посулов и уговоров.
Прибыв в Вену, он сразу встретился с рядом военных и чиновников из так называемой 'русской партии', считавших, что только союз с Россией спасет Австрийскую империю от новых потрясений как революционных, так и демократических. Под последними подразумевались сторонники конституционной монархии, которые пять лет, назад предлагали свои методы спасения престола Габсбургов.
Все они дружно заверили графа в неизменности своих позиций но, к огромному сожалению, к их мнению не прислушивался, ни император Франц-Иосиф, ни министр-президент Буоль. Равно как и находившийся в отставке Меттерних, к советам которого они внимательно прислушивалась. Все трое считали, что государственным интересам австрийской империи исходила большая опасность со стороны соседей, как с востока, так и с запада.
Со стороны действий России на Дунае Вена видела угрозу своему влиянию на Балканах, где Австрия претендовала на боснийские земли турецкой империи, а со стороны Парижа нависла опасность вторжения французской армии в итальянские владения империи — Ломбардию и Венецию, с целью их отторжения.
Зная это — граф Орлов намеривался предложить австрийскому императору твердые гарантии помощи на случай нападения французов на Австрию в обмен на нейтралитет войск Вены в войне с Турцией. Предложение было разумным, так как действовать на два фронта сразу у французского императора не было сил и возможностей, при всех его неуемных амбициях. Орлов очень надеялся на разумность австрийского императора, но этого не произошло.
На первой встрече с посланником русского царя Франц-Иосиф был сама любезность. Он учтиво говорил с графом обо всем, но едва разговор начинал касаться политики, император неизменно уходил от него в сторону.
Полностью карты были раскрыты на второй, главной встрече, на которой кроме императора присутствовал и Буоль. Оба австрийца внешне сдержанные светились скрытой враждой и неприязнью к русскому императору, что Алексею Орлову было совсем нетрудно заметить.
Чем больше он говорил с императором, который в основном сам вел переговоры, тем ему понятнее становилось, что толку от его визита в Вену будет никакого. Австрийского императора интересовали не столько гарантии Николая на случай нападения французов на Ломбардию, сколько страх не получить свой кусок пирога в случаи развала Османской империи.
Слова Орлова о том, что император согласен на присоединение Боснии к австрийской империи только ещё больше разозлил Франца-Иосифа. Как выяснилось, он хотел видеть под своим скипетром не только Боснию с Герцеговиной, но и Сербию, Черногорию, Валахию, Болгарию и Грецию. Все слова о том, что это православные народы и русский император является их духовным покровителем, австрийской стороной не принимались во внимание. Вена хотела установить полный контроль над всеми Балканами и не желала ничего слышать о панславизме. Франц-Иосиф видел в этом движении серьезную опасность для своих славянских поданных, чехов, словаков и галичан.
Кроме этого чуткое ухо Орлова уловила личную неприязнь молодого австрийского императора к русскому царю. За все время переговоров тема венгерского восстания ни разу не была поднята или задета. Отправляя графа в Вену, Николай строго запретил ему говорить об этом, полагая, что напоминание о благодеянии только ожесточит сердце австрийского монарха.
Алексей Федорович в точности исполнил предписание своего государя. В разговоре с австрийским императором Венгрия ни разу не была упомянута, но дух неоплаченного долга незримо присутствовал во время всех его бесед в Вене. И неизвестно, что больше ожесточало сердце венского правителя упрек в забывчивой неблагодарности или его отсутствие.
'Верный Франц' как некогда подписывал свои письма молодой император своему августейшему брату, считал, что в сложившейся ситуации, Австрии выгоднее принять сторону Парижа и Лондона, чем поддержать русских. В этом его поддерживал Буоль, в этом его поддерживал Меттерних, к этому его толкало ущемленное эго, так до конца не оправившееся от страха и ужаса от венгерских событий.
Все было ясно и понятно, но следуя привычной иезуитской логики европейской политики, Франц-Иосиф решил виновном в своем отказе сделать русского царя. Именно он своими необдуманными и варварскими поступками развалить Турецкую империю и породить хаос в Европе заставил молодого правителя ответить черной неблагодарностью за былую добродетель.
Переворачивать все с головы на ноги ради собственной выгоды — этому австрийских монархов учили с младых ногтей, и представить русского царя просвещенной Европе алчущим чужой земли монстром, для Франца-Иосифа не составило большого труда.
— Надеюсь, что вы не станете отрицать граф, что переход русскими войсками реки Прут без объявления войны — это открытый вызов всей устоявшейся после Венского конгресса европейской системе. Каждая из империй подписавших главный акт конгресса гарантировала учитывать интересы других держав и этот, долгое время не допускало возникновения большой войны между ними. Теперь Россия открыто нарушила эти священные принципы политического баланса, и её действия не могут остаться без последствий — гневно вопрошал Орлова австрийский император, стремясь подоить в царском посланнике чувство вины.
— Эти действия были вызваны не желанием оккупировать или аннексировать земли княжеств, а были предприняты с целью оказать давление на турецкого султана. Мой государь неоднократно говорил вам об этом как через нашего посла в Вене господина Мейендорфа, так и в личных посланиях. Все-то время, что наши войска находятся на территориях княжеств, они не предпринимали попыток переправиться через Дунай и продвинуться вглубь турецких владений. Наши войска только отражают атаки турок и это — на мой взгляд, лучшее подтверждение искренности слов государя императора о незыблемости основ европейской безопасности.
Логика в словах Орлова была железная, но она было совершенно не нужна австрийскому императору.
— Вы говорите, что император Николай не собирается воевать с Турцией и требует от неё только уважение прав и свобод православных поданных султана. Я охотно верю словам своего августейшего брата, но интересы государства вынуждают меня просить у него гарантий по ряду вопросов — Франц — Иосиф протянул руку в направлении все это время молчавшего Буоля. Назначая Орлову встречу, австрийский император взял его с собой не столько в качестве советника и собеседника, сколько духовной поддержки. Как не храбрился и не пыжился повелитель двуединой империи, страх перед русским царем у него присутствовал.
В руках у Буоля была кожаная папка, которую он передал своему императору, по первому взмаху его руки.
— Мы хотим услышать от вашего императора следующие подтверждения — важно произнес Франц-Иосиф и стал зачитывать лежавший в папке листок бумаги. Из-за сильного напряжения в беседе с царским посланником, он боялся забыть что-либо, из того что намеревался произнести.
— Во-первых, подтверждение сохранения целостности и неделимости Турции и уважение её государственной независимости. Во-вторых, обещание, что русская армия не при каких обстоятельствах не перейдет Дунай, и не будет пытаться поднять восстание среди православных подданных султана. В-третьих, оккупация Дунайских княжеств русской армии не будет превышать годового срока, по истечению которого они покинут их территорию. В-четвертых, император не будет стараться изменить нынешние отношения между турецким султаном и его христианскими подданными — закончив читать, Франц захлопнул папку и вперил пристальный взор в Орлова. В этот момент он напоминал молодого учителя, спрашивавшего урок со своих учеников первоклассников. Ему очень хотелось заметить на лице Алексея Федоровича хотя бы тень, намек, если не страха, то неловкости, но ничего этого не было.
Единственное, что присутствовало на лице графа Орлова — это сдержанность и досада. Подобно той, что бывает, когда мэтр, пытается растолковать молодому ученику доказательства несложной теоремы.
— Все действия русских войск в Молдавии и Валахии являются наглядным ответом на большинство ваших вопросов. Государь не намерен нарушать целостность турецкого государства, если только оно само не распадется в результате внутреннего конфликта. Дунай был и остается границей продвижения армии генерала Горчаков, и отдавать приказ о его пересечении государь отдавать, не намерен. Что касается времени пребывания русских солдат в Дунайских княжествах, то здесь все в большей мере зависит от турок, чем от нас. Как только они согласятся учитывать интересы сербов, черногорцев и болгар, наши войска будут немедленно выведены — с нажимом подчеркнул Орлов.
— Государь прекрасно понимает озабоченность вашего величества в отношении княжеств и в знак доброй воли готов после вывода войск поделиться правом протектората над ними. Он согласен на то, чтобы Валахия отошла к Австрии, а Молдавия к России.
Граф учтиво посмотрел на собеседника, в надежде, что тот по достоинству оценит щедрый жест русского царя, однако этого не произошло. Франц — Иосиф не проронил не слово, затягивая до неприличия возникшую паузу. Граф Орлов не страдал комплексами излишней щепетильности и не получив паса от собеседника, как ни в чем не бывало, продолжил разговор.
— По поводу вашего последнего вопроса, то всего, что хочет император от султана — это письменного подтверждения, религиозных свобод православных жителей империи, гарантом которых на протяжении столетий являлся русский царь. Как только будет издан такой закон, между нашими странами не будет никаких причин для вражды — голос Алексея Федоровича источал сплошное миролюбие, но австрийский император не хотел слышать его.
— Ничего не имею против этого, но где гарантия, что проявляя заботу о христианских подданных султана, император Николай в один момент не решиться прибегнуть к военной силе ради их защиты? Если восстанет греческая райя, ограничится ваш государь одними протестами или ударит кулаком по столу, как это он сделал сейчас?— теперь в его голосе был слышен не учитель, а следователь пытающийся добиться правды от подследственного.
— Тридцать лет назад во время восстания греков, царь Александр ограничился только одними дипломатическими протестами, но это не спасло греков от турецкой резни. Вспомните, сколько тысяч мирных человек было вырезано, только за то, что они носили на груди крестик?
— Исторические аналогии весьма интересны, но сейчас они меня мало волнуют, ибо отказываясь дать положительный ответ по четвертому вопросу, вы тем самым ставите под сомнение искренность ответов на все остальные! — радостно воскликнул Франц-Иосиф, находя двуличие в ответах Орлова.
— Если бы я был посланцем какого-либо европейского государства, то со всей искренностью заверил бы вас, что мой государь ограничится в отношении турецких христиан только дипломатическим заступничеством. Что русское войско будет стоять с ружьем у ноги, в тот момент, когда турки будут убивать и притеснять наших единоверцев. Однако я подданный русского императора, для которого жизнь любого православного христианина важнее каких-либо выгод и благ. Который видит смысл своего земного существования в защите всех тех, кого угнетают и притесняют в землях Оттоманской Порты. Поэтому я не могу дать твердых заверений, что ради спасения христианских душ, мой государь согласиться на роль простого наблюдателя и не окажет страждущим людям в благодеянии.
От этих слов графа, на лице австрийца разлилась восковая бледность. Скулы закостенели, губы сжались в тонкую ниточку, а взор заблестел гневным огнем. Напоминание о благодеянии попало точно в глаз и императору стоило больших трудов внешне оставаться спокойным.
— Браво, браво, прекрасная речь, — с плохо скрываемой издевкой произнес австриец, нарочито вальяжно похлопав в ладоши. — Ваш император наверняка может гордиться, таким пылким патриотом как вы господин граф, однако я так и не получил точных и ясных ответов на заданные вопросы.
