Чаганов: Война

— Ты давай покороче, времени мало...

— Эй, хлопцы,— вдруг в тишине раздался низкий зычный голос,— к вам обращается атаман Семёнов, слыхали о таком?

Рука лейтенанта тянется к кобуре.

— Тихо, все,— грозно шепчу зашевелившимся было соратникам и уже во всю глотку,— ну слыхали и чо?

'Атаман Семёнов,— в голове возникает ориентировка, которую дала мне прочесть Оля перед отъездом в Ворошилов,— что там было в конце? ... С 1932 года в Маньчжоу-Го, с 1934— в Бюро по делам российских эмигрантов в Маньчжурии (БРЭМ), по сути японском центре подготовки разведывательно-диверсионных групп из числа белоэмигрантов для заброски на территорию СССР. Встречался с главой японской мисси в Харбине генералом Андо'.

— А то,— срывается атаман на грозный тон, но тут же берёт себя в руки, продолжая вкрадчивым голосом,— что я от лица маньчжурского командования предлагаю вам сдаться. Хватит лить православную кровь. Гарантирую жизнь и свободу всем, кроме комиссаров...

— Значит так,— быстро перемещаюсь к Рычагову и призывно машу рукой Мошляку,— как старший по званию, временно принимаю командование на себя. Лейтенант и майор ползком вот по этой ложбинке скрытно поднимаются наверх с собой у вас только по пистолету, мы со старшиной остаёмся на месте. Я начинаю переговоры с Семёновым, чтобы дать вам время на подъём. Затем по моей команде мы бросаем по гранате и догоняем вас. Всё, выполнять.

Старшина вновь ставит гранату на предохранитель и протягивает её мне.

— А не врёшь?— перекладываю наган в карман и беру в руку гранату,— много чего про тебя рассказывали.

— Больше верь комиссарским байкам, атаман Семёнов простых подневольных солдат не трогает. Так есть среди вас комиссары, аль нет?

— А если правду баешь, атаман, то приведи кого-нить из наших, что в лагере захватил, пусть они подтвердят.

С минуту из лощины не было слышно ни звука.

— Послал за вашими... Слышь, солдат, ты зря время тянешь... не вырваться вам отсюда. Выдавай своих краснопузых и лети на свободу белым лебедем. Напрягаю зрение, чтобы разглядеть склон сопки в направлении, куда уползли Мошляк с Рычаговым, ни одна веточка не колышется.

— Старшина, давай потихоньку за нашими...— шепчу напарнику.

— А нету у нас здеся партийных...— я ложусь на землю делаю руки рупором, направляя голос в сторону озера,— вышли все, последний, лейтенант, в болоте утоп, я тут за старшего— красноармеец Аниськин.

— Брешешь, Аниськин,— голос Семёнова снова становится жёстким,— ещё двое должно остаться: лётчик-майор и комбриг, что на аэроплане летели.

'Не понял, они что труп не нашли'?

— Собака брешет...— добавляю драматизма в голос,— комбрига того нынче ночью убило, мы с ним в секрете были, так ему пуля всю черепушку разнесла, там его и оставил. А лётчик— ранетый, отстал от нас где-то уже поутру...

Старшина длинной винтовкой с примкнутым штыком цепляет ветки кустарника, оступается и сползает в соседнюю воронку. В это же мгновение снизу по зарослям орешника, где мы прятались, короткими очередями начинают бить два пулемёта, сверху на голову сыпятся срубленные свинцом ветки.

'К земле огнём прижать хотят... поближе подобраться под его прикрытием... выходит, это не я тут время тянул, а они ждали пока отставшие ручники подоспеют'.

Краем глаза, как при замедленной съёмке, вижу, как крепкая фигура старшины поднимается над землёй, рука с зажатой в ней гранатой идёт назад и тут же— резко летит вперёд. Взгляд напарника следующую секунду ещё провожает её, пущенную по дуге в сторону пулемётов, но вдруг какая-то невидимая сила бьёт бойца в грудь и, как сломанный манекен, отбрасывает его назад и вниз. Взрыв гранаты происходит в то же мгновение, как голова старшины скрывается из виду. Пулемёты сразу замолкают, я, пользуясь возникшей паузой, ныряю в воронку старшины, чтобы застать последний толчок его сердца, заливающего алой кровью продырявленную гимнастёрку, и последнее движение глаз с расширенными зрачками в мою сторону.

— Банзай!— Раздаётся совсем рядом.

Торопясь, кручу рукоятку и ставлю гранату на боевой взвод, резко отвожу руку в сторону, рука чувствует легкий щелчок ударной пружины...

Поднимаюсь на ватных ногах, вижу совсем рядом нескольких, поднявшихся на колени самураев, меня ведёт вперёд,... граната выскальзывает из мокрой ладони, шлёпается на землю и катится под откос в сторону японцев. Кто-то раскалённым прутом протыкает меня насквозь, падаю навзничь на старшину и до взрыва успеваю увидеть быстро падающее на меня черное небо.

* * *

— По сторонам гляди...— недовольно шипит Оля, глядя на тяжело дышащего ей в спину моряка.

Они только что проплыли полкилометра, в основном под водой, и пробежали метров триста в гору и, обшарив всё неподалёку, оказываются на небольшой полянке. Нагнувшись, девушка достаёт из сброшенного с плеча мешка спортивное трико и в два-три приёма быстрыми сильными скручивающими движениями досуха выжимает одежду, остро пахнущую болотом. Бойченко застывает, ослеплённый новым ракурсом прекрасного женского тела.

— Кому сказала...

Старшина, очнувшись, лезет в свой мешок, достаёт полотняные штаны не выжимая воды суёт ногу в широкую брючину, вторая нога скользит по камню, и он шлёпается на задницу. Через минуту, облачившись в форму и подняв глаза, он с сожалением видит уже одетую девушку, застёгивающую под коленом ремешок от ножен.

— Держи...— Оля поднимает с земли прорезиненный контейнер, расслабляет застёжки и достаёт оттуда два револьвера с длинными цилиндрическими насадками на стволе.

— Сухие...— удивлённо протягивает Бойченко, принимая один из них и две коробки с необычными остроносыми пулями.

— Заряжай, быстро...— из контейнера появляется небольшой чёрный фонарик с непрозрачным фильтром.

— Где наши?— девушка напрягает зрение чтобы разглядеть ещё тусклые в сумерках огоньки на противоположном берегу озера.

Где-то там сейчас расположился пост приёма инфракрасного излучения, срочно переброшенный из Краскино для испытания системы ик-связи в боевых условиях, состоящий из теплопеленгатора и фонарика с фильтром. При этом скрытной связь получается только в одном направлении: от фонарика к пеленгатору— создать портативный ик-приёмник пока не удалось.

— Вон видишь два красных?— рядом встаёт Бойченко,— они где-то посередине.

— Давай сам семафорь, ты привычный,— Оля садится на камень и тянется к своим тяжёлым ботинкам, лежащим на земле,— передавай: 'вышли на точку, происшествий нет, начинаем поиск'.

— И не торопись, одна буква в секунду,— девушка выливает воду из ботинок,— там детектор медленный, дождись подтверждения приёма кодом.

Через минуту между красными огоньками замигал ещё один— зелёный.

— Попрыгали...— выпрямляется Оля, спрятав фонарик в брезентовый подсумок на ремне.

Вечернюю тишину разрывают пулемётные очереди, многократно повторённые горным эхом, затем два глухих взрыва и снова всё замолкает.

— Ходу!— срывается с места девушка.

* * *

— Слышь, Петрович, а чего это мы по темну тащим этого бугая? Он же мёртвый, до утра что ль не мог подождать?— из темноты доносится молодой звонкий голос.

— Значит не мог,— сквозь зубы отвечает тот.

— А что ты вообще вызвался? Вон пусть корейцы бы и мудохались с ним? Я что обязан? Я вообще-то ординарец атаманов, да и ты тоже... Ну что молчишь, язык что ли проглотил? Хоть бы другого выбрал, тот помельче вроде был.

— Дурак ты, Васька,— отвечает пожилой прокуренный голос.— ты видал какие у нашего сапоги? Новые хромовые, кожа тонкая, генеральские... я на них сразу глаз положил, а у второго— яловые, сношенные.

— А чего ждём-то тогда,— не обиделся на 'дурака' молодой,— сымать надо, окоченеет бугай— голенище резать придётся.

— Фу-ух, и то дело,— выдыхает с присвистом 'пожилой',— посвети-ка мне, Василий.

— Чем я тебе посвечу? У меня коробок пустой.

— Не жмись, Васька, слыхал я, когда ты давеча шкондылял, какой он у тебя пустой.

— Ничего от тебя не скроешь, Петрович.— лезет в карман молодой.

— А сапоги-то, Василий, как на меня пошиты!— удовлетворённо хмыкает пожилой казак, прикладывая подошву снятого сапога к себе.

На землю с металлическим звуком шлепается что-то тяжёлое.

— Глянь-ка ножик!— вскрикнул молодой.

— Не ножик, а стилет! Ручка какая интересная, с кастетом и ножны кожаные с рисунком.

— Мой ножик!— Василий тянется к стилету, спичка гаснет.

— Да забери,— пожилой споро стягивает свои сапоги и надевает трофейные,— пособи-ка...

Быстро наощупь, сорвав портянки, напарники кое-как обувают труп.

— Поспешать надо, как бы не хватились нас.

* * *

— Здесь был бой,— шепчет Оля на ухо старшине, неожиданно появившись у того за спиной,— все трупы уже забрали, но судя по свежим следам крови, их не менее десяти должно быть. — Кровь-то ты как заметила? Не видно ж ни зги.

— Тихо,— девушка легонько стучит напарника по спине,— есть тут кто-то, слышишь стон. Прекрати сопеть, ртом дыши... остаёшься на месте, я мигом.

Моряк весь превращается в слух, вытягивает шею, поворачивает голову из стороны в сторону, но как ни стараетя, не может выделить в обычных лесных звуках ни одного постороннего.

— Давай за мной,— через десять минут томительного ожидания сзади снова раздаётся командный голос лейтенанта госбезопасности,— ближе держись.

Оля включает фонарик, тусклый красный свет которого едва достигает земли. Поднявшись метров на двадцать в гору по едва различимой тропинке, они выходят на заросшую кустарником ровную площадку, где моряк чуть не натыкается на одну из двух лежащих на земле фигур.

— Осторожно,— хватает она старшину за плечо,— товарищ Мошляк, докладывайте... с момента, когда встретили Чаганова.

— Товарищи, а водички у вас не найдётся?— хрипит лейтенант, приподнявшись на левом локте.

— Бойченко, майора напои...— девушка достаёт из заплечного мешка литровую баклажку и передаёт ее раненому.

Мошляк застучал зубами по металлу, а Оля, пощупав ему лоб и посчитав пульс переходит к Рычагову.

— Вы рассказывайте, рассказывайте я слушаю...

Минут через десятьт она снова оказывается за спиной у сторожащего тропинку старшины.

— Майору совсем плохо становится, берешь обоих, спускаешься вниз и вызываешь лодку...— девушка на секунду задумывается,— на ней пусть пришлют трёх бойцов из твоей команды, думаю хватит... жду тебя через час на этом месте, я покамест буду искать Чаганова... всё, держи фонарь.

* * *

— Господин Семёнов, ваши подчинённые совершенно не знают дисциплины,— ни один мускул на лице капитана Накамуры, куратора БРЭМа из разведывательного отдела Генштаба Сухопутных Войск Императорской армии Японии, не выдал его крайнего раздражения,— вот взгляните, что один из них только что пытался продать носильщику-корейцу. Японец аккуратно выложил перед собой на маленький раскладной походный столик нож в изящных кожаных ножнах.

— Похоже на М1918,— спокойно отвечает атаман,— армейский стилет, я видел такие в Америке.

— Я не об этом,— русский язык Накамуры хорош, говорит почти без акцента,— взгляните на надпись на ножнах.

Семёнов подносит нож поближе к свету керосиновой лампы и близоруко щурится. Брезентовые стены армейской палатки легонько колышутся под легким ветерком.

— 'На память товарищу Че от товарища Доницетти. 1936 год'...— атаман непонимающе поднимает голову на капитана.

— Доницетти— это псевдоним начальника Разведупра Берзина, под которым он находился в Испании, а Че— так называли там Чаганова. Вы осознаёте то, что ваши люди занимаются мародёрством и при этом скрывают важнейшие улики. Всё что касается Чаганова вызывает повышенный интерес в Токио и не только, сегодня ночью сюда прибывает порученец германского атташе.

— Господин Накамура,— залебезил Семёнов, подобострастно заглядывая в глаза японца,— дозвольте мне самому во всём разобраться... я клянусь, не подведу.

* * *

'Где я?— с трудом размыкаю слипшиеся веки и судорожно вдыхаю густой влажный воздух,— темно как у... нет, светлее,... как ночью в тёмном помещении... на трепещущемся потолке изредка возникают всполохи красного света... комната какая-то странная... пол и стены земляные... и смрад-то такой, невыносимый... ну зрение и обоняние в порядке— уже хорошо... что с руками и, самое главное, с ногами'?

Осторожно пробую пошевелить пальцами правой ноги: с каждой следующей попыткой и вдохом движения обретают новую силу, застучало сердце...

'Сколько времени я был без сознания? Чёрт знает, надеюсь не неделю как тогда в декабре 1934-го в Ленинграде'.

Доктор Дембо, ассистент профессора Ланга, рассказывал при выписке, что при поступлении в больницу у меня не было пульса и дыхания, однако симптом 'кошачьего глаза' отсутствовал. Медсестра Вера, держащая тогда мою холодную руку, вдруг ойкнула: 'Доктор, мне кажется у больного сердце сократилось'. Подставив зеркало к лицу, он выяснил, что и дыхание присутствует, только поверхностное и очень редкое: два-три вдоха в минуту.

— Понимаете, Алексей Сергеевич,— с жаром говорил доктор,— ваш организм по непонятной причине, вследствие развивающегося у вас болевого шока, перешёл на экономный режим работы: температура упала до 33-х градусов, понизилось давление, нервная система почти перестала реагировать на внешние раздражители, поэтому ослабла боль. Приехавший вскоре по вызову профессор Ланг, предложил воздержаться от реанимационных мероприятий на время, а пока просто наблюдать. На следующий день, ночь прошла без ухудшения состояния, врачи стали, используя искусственное дыхание, добавлять число сердечных сокращений и вдохов-выдохов так, что к концу недели все мои параметры пришли в норму. К этому же сроку вернулось и сознание.

— У-у-уй...— из моей груди вырывается сдавленный стон, попытка шевельнуть правой рукой заканчивается взрывом нестерпимой боли.

'История повторяется,— сдерживаю дыхание,— похоже, что механизм, зачем-то заложенный иновременцами (на мой взгляд коэффициент выживаемости у мошенников и так повышенный) в свою программу, снова спасает мне жизнь. Надолго ли'?

— Господин атаман, Григорий Михайлович,— неподалёку раздаётся хриплый истеричный возглас,— бес попутал, только вот эти сапоги взял, а Василий тот нож. Остальное всё отдали и евоный мандат, портупею и наган... ничего не утаил, Христом-богом клянусь.

— Сказывали, что нож из сапога выпал?— раздался знакомый грозный рык.

— Так точно, господин атаман,— вступает третий голос, более молодой,— а может из галифе, когда мы с господином вахмистром сапоги с покойника стаскивали.

— Вот что, казаки,— атаман Семёнов меняет тон на отеческий,— о трофеях своих забудьте пока, если всё обойдётся, то получите их обратно... Постой, Иван Петрович, а где ж твои сапоги?

— Эта, значица, на того мертвяка надел, господин атаман.

— А он был не против?— смеётся Семёнов,-...

— Никак нет, согласный.

— ... ладно, хлопцы, мертвяка вон в ту палатку на осмотр и во весь опор на то место, где сапоги с него сымали, землю носом рыть, всё там обыскать...