Это предложение разом заставило Эттара позабыть о своем меланхолическом позерстве и уставиться на бывшего наставника во все глаза.
— Зачем?..
Мэтр Малик неопределенно взмахнул рукой.
— Даже не знаю, — сказал он беспечно — Ты так красочно его расписывал... К тому же я хотел бы оказать тебе услугу и позволить хоть немного отдохнуть. Так что, если ты не против, я на один вечер заменю тебя, а ты сможешь заняться чем-нибудь другим.
— Вы очень любезны, мэтр, — пробормотал Эймерик. — Но, честное слово, это неудобно...
Малик отмахнулся.
— Хватит, Эйк. Не будем тратить лишних полчаса на никому не нужные любезности. Выматывайся-ка отсюда. В город, в парк, к Морскому змею — куда пожелаешь... Только скажи, как зовут того "тупицу и бездельника", чтобы я, по крайней мере, знал, как к нему обращаться.
Эймерик растерянно ответил:
— Крикс, — Малик вопросительно приподнял брови, и Эттар поправился — Крикс из Энмерри по прозвищу "дан-Энрикс".
— Хорошо, теперь иди. Удачи, Эйк.
— И вам, учитель, — мрачно кивнул тот. — Альды мне свидетели — она вам еще пригодится.
...Крикс по прозвищу "дан-Энрикс" оказался энонийцем. После раздраженной речи Эймерика менестрель рассчитывал увидеть юношу постарше — одного из тех, что шляются по городу компаниями по пять-шесть человек, кутят в тавернах и цепляются к прохожим. Но темноволосому и смуглому лаконцу, появившемуся в дверях комнаты со своей лютней — он держал ее за гриф, как будто инструмент был птицей, которой он собирался свернуть шею — с виду было лет двенадцать. Мальчик вошел с видом осужденного на казнь и в недоумении остановился, обнаружив в аулариуме незнакомца.
— Проходи, — вежливо пригласил лаконца музыкант. — Меня зовут мэтр Феррен Малик, и на сегодняшний вечер я заменяю твоего наставника.
Надежда, промелькнувшая было на лице лаконца, погасла так же быстро, как и загорелась.
— Твое имя Крикс?
Южанин стиснул лютню — разыгравшейся сверх меры фантазии Малика немедленно представился предсмертный хрип — и коротко кивнул. Музыкант указал южанину на стул.
— Сядь и сыграй то, что вы разучивали с Эйк... с мэтром Эттаром.
Южанин сел и заиграл. Наверное, это была Estansa — в большей мере упражнение, чем настоящая мелодия. Ее играли почти все, кто начинал учиться музыке, и мэтр Малик разбирал ее со многими учениками. Но на этот раз Феррен бы не рискнул побиться об заклад, что слышит именно "Эстанцу". Разобрать это по исполнению южанина не представлялось никакой возможности.
Несколько минут понаблюдав, как энониец дергает за струны, менестрель махнул рукой.
— Так, хватит. Хватит!... Это отвратительно. Скажи, ты вообще практиковался перед тем, как прийти сюда?
— Н-не... немного, — сказал Крикс.
— Значит, нет, — кивнул Малик. — Если бы ты пробовал играть, ты бы заметил, что твой инструмент расстроен. Дай-ка, я поправлю...
Ученик охотно отдал ему лютню и сцепил руки на коленях, безучастно наблюдая, как Феррен настраивает каждый лад и возится со струнами. Менестрель полностью погрузился в свое дело, и вспомнил о присутствии лаконца только через несколько минут, когда лютня наконец-то зазвучала так, как ей положено.
— Вот... уже гораздо лучше. Слышишь? — Малик пробежался пальцами по струнам.
На лице "дан-Энрикса" читалась смертная тоска.
Феррен вздохнул.
— Не видишь... Что ж, возможно, лютня тебе просто не подходит. Как считаешь, может, подыскать тебе какой-нибудь другой инструмент?
— Не знаю, — сказал мальчик, отводя взгляд в сторону — как понял Малик, в вежливой попытке скрыть обуревающую его скуку. — Может быть.
— Дай подумать. Арфа тебе вряд ли подойдет... для виолины нужен очень тонкий слух... быть может, флейту? Или гарму? Как ты полагаешь?
Крикс повел плечом, как будто отгоняя надоедливое насекомое.
— Может быть. Я в этом ничего не понимаю.
"Любопытно" — сказал себе мэтр Малик. — "Очень любопытно".
Менестрель отложил лютню в сторону и присел на край стола — жест, больше подошедший бы двадцатилетнему Эттару, чем этому невысокому, седому человеку. А вместе с тем представить, чтобы Эймерик решился сесть на стол в присутствии ученика, было практически немыслимо — так сильно он боялся уронить свое достоинство. Подумав так, Крикс посмотрел на Малика с невольным интересом.
— Я смотрю, тебе не очень хочется заниматься музыкой, — заметил менестрель. — Ведь так?..
Странно, но его тон не выражал неодобрения. Возможно, именно поэтому у Крикса вырвались те самые слова, которые крутились в его голове на протяжении бессмысленных и вязких, как кисель, часов с Эттаром.
— Да. Мне кажется, это пустая трата времени.
— Почему?
Южанин дернул подбородком.
— Разве не понятно?... В Академии из нас готовят воинов, но при этом заставляют заниматься музыкой, поскольку так положено. Я думаю, что это глупо. Если не считать Кэлрина Отта, я не знаю никого, кто научился хорошо играть. Все остальные просто дергают за струны и фальшивят.
— Стало быть, ты можешь отличить, когда фальшивят? — улыбнулся менестрель. — Уже неплохо.
Но "дан-Энрикс" не ответил на его улыбку и упрямо повторил:
— Я не хочу учиться музыке.
Крикс хмуро наблюдал за менестрелем, ожидая, как тот отреагирует на такой неприкрытый бунт. По опыту он знал, что попытки возражать против порядков Академии ничем хорошим не кончаются, и даже мог предположить, что сделал бы любой из мастеров после такого заявления. Эймерик бы раскричался и начал махать руками так, что его можно было бы принять за ветряную мельницу. Наставник Вардос бы, наверное, пожал плечами и отправил Рикса выгребать навоз в конюшнях до конца зимы. А мастер Хлорд снова сказал бы, что правила Лакона обязательны для всех, и его мнения никто не спрашивает.
Мэтр Малик несколько минут задумчиво смотрел на Рикса, потирая подбородок. А потом сказал:
— А не попробовать ли нам с тобой гаэтан?
— Что?.. — удивленно переспросил Крикс.
— Это такой старинный струнный инструмент. Первый гаэтан создали Альды. Они называли его Haen Gaetan, "Поющее сердце". А люди стали называть китаной, — объяснил Феррен.
Малик отметил, что что южанин встрепенулся, когда он упомянул об Альдах, и подумал, что, возможно, попал в цель. Но, ничем не выдав этой мысли, он как ни в чем ни бывало продолжал:
— Гаэтан — довольно сложный и капризный инструмент. До того, как люди научились их копировать, они считали, что в китане скрыты фэйры, позволяющие ей издавать звук такой чистоты и силы. Китаниров обвиняли в черной магии, при помощи которой они околдовывают своих слушателей. Вряд ли можно точно подсчитать, сколько гаэтанов было уничтожено из-за человеческого страха и невежества. По счастью, триста с чем-то лет назад мастеру Веньену из Эледы удалось создать свой гаэтан, тем самым доказав, что это просто музыкальный инструмент, а не артефакт, наполненный опасной магией... Вот я и подумал — не попробовать ли нам с тобой гаэтан. Возможно, он придется тебе по душе несколько больше, чем простая лютня или флейта. Подожди, сейчас я принесу свою китану.
На лице "дан-Энрикса" была написана растерянность.
— Но... вы же сами говорите, что китана — сложный инструмент... а у меня пока что даже с лютней плохо получается. Я вам что-нибудь испорчу.
— Это вряд ли, — безмятежно отмахнулся Малик. — Я просто хочу, чтобы ты на него взглянул. Играть буду я сам.
Энониец с удивлением смотрел на собеседника.
— Как, на моем уроке?
— Почему бы нет?.. Мэтр Эттар когда-нибудь играл тебе?
— Н-ну, он показывал мне гаммы.
— Гаммы! — Малик беззаботно рассмеялся и повторил, как будто бы не веря собственным ушам. — Гаммы!.. Да, это похоже на Эттара! Подожди минуту, я сейчас вернусь.
Инструмент был красивым — цвета дикого меда, с длинным, изогнутым грифом. Дерево казалось теплым, как будто впитавшим в себя солнечный свет, который теперь пробивался из-под покрывавшего китану лака. В этом теплом янтарном сиянии было что-то завораживающее. На какое-то мгновение Криксу даже захотелось попросить у менестреля разрешение подержать гаэтан в руках. Но такая просьба слишком смахивала бы на капитуляцию, поэтому Крикс нахмурился и отвел от инструмента взгляд. Не хватало только, чтобы менестрель вообразил, что, только из-за того, что ему нравится цвет лака, он готов забыть свои слова и попусту потратить столько времени на возню с дурацкой деревяшкой.
— Так, с чего бы нам начать?.. — задумчиво сказал Малик, усаживаясь напротив своего "ученика". — Ты изучал тарнийский?..
— Нет, — ответил Крикс.
— Прекрасно, — кивнул Малик, опуская пальцы на струны китаны. Крикс уже хотел было спросить, что тут прекрасного, но менестрель запел, и мальчику пришлось оставить вопрос при себе. Голос у музыканта оказался неожиданно глубоким и на удивление подвижным — Криксу никогда не приходило в голову, что у одного и того же человека голос может звучать то мягко, даже нежно, то хрипло, даже грубо. Малик пел по-тарнийски, так что Крикс не понимал ни слова, но мелодия была печальна, и "дан-Энрикс" чуть нахмурился. А голос менестреля, набирая силу, зазвучал настойчиво и почти гневно, срываясь в безысходную, мучительную скорбь — скорбь человека, потерявшего что-то безмерно дорогое. Песня говорила о невыносимости утраты, пахла гарью погребального костра, и, оставаясь все такой же непонятной, все-таки вмещала в себя все — от нежности до крика, от бессильного проклятия судьбе — до светлой и прозрачной, как вода, печали. Крикс внезапно понял, почему Малик выбрал песню на тарнийском — он как будто хотел показать, что сила музыки — в ее способности передавать самое главное от сердца к сердцу, без посредства слов. Южанин сдавленно вздохнул. В нем поднималось что-то темное, тяжелое, горячее, чего он сам в себе не подозревал — разве что в тех кошмарных снах, которые будили его ночью во Дворце. Как будто плавился и таял мерзлый ком из грязного затоптанного снега, льда и копоти, который он все время ощущал в своей душе после событий прошлого Эйслита. Криксу показалось, что его ресницы стали влажными, но Феррен Малик, закончив исполнять балладу и взглянув на слушающего его лаконца, увидел только широко распахнутые и блестящие, как будто бы светившиеся изнутри глаза.
— Сыграйте что-нибудь еще... пожалуйста, — чужим, охрипшим голосом попросил Рикс.
XV
Разбудили Ирема шаги на лестнице. Время было уже позднее — шестая стража, то есть около восьми часов утра. Но в этом была своя справедливость. Когда, если не в День Наоборот, иначе называемый Днем Беспорядка, глава Ордена может позволить себе выспаться, не вскакивая засветло?
С другой стороны, в День Беспорядка все, что было правильного и устойчивого в мире, вставало вверх тормашками. Хозяева прислуживали слугам за обедом, завтраком и ужином, подмастерье плотника мог самым фамильярным тоном обратиться к лорду из Имперского совета, даже детям позволялось бить баклуши и не слушаться родителей... одним словом, власть принадлежала тем, кто остальные дни в году должен был подчиняться. Ходили слухи, что в Лаконе мастера не выполняли старую традицию. Оно и правильно: позволь лаконцам на один день сесть наставникам на шею — и восстановление порядка займет целый месяц. Зато в имперской гвардии обычай Дня Наоборот, увы, всегда блюли неукоснительно. А значит, его обязательно придут будить.
Да, собственно, уже пришли. Недаром Ирем слышал голоса и шорохи за дверью. Некоторые вещи оставались неизменны, сколько коадъютор себя помнил. Скажем, всегда находилась горстка кандидатов, которых накануне Дня Наоборот осеняла "блестящая" идея: пользуясь удобным случаем, сквитаться с высшими чинами Ордена за прошлые — и еще только предстоящие — обиды. По логике "обычно вы с утра до ночи нас шпыняете, зато сегодня — наша очередь". Кто-то еще до завтрака шел к принцепсу, кто-то — к приемщикам и преторам. Самые наглые из года в год выбирали для себя мишенью коадъютора. Отчаянных парней не останавливала даже мысль, что День Наоборот закончится, а вот их испытательный срок в Ордене продлится еще месяц или два, на протяжении которых нынешние шутки еще двадцать раз аукнутся беспечным шутникам. Возможно, вспоминая первую часть испытательного срока, они полагали, что терять им уже нечего?..
Ирем невольно улыбнулся, вслушиваясь в препирательства за дверью.
Кандидаты с жаром обсуждали два вопроса: "спит-не спит" и "заходить-не заходить".
В конце концов дверь распахнулась, пропуская делегацию из пяти человек. "Хоть бы шестого где-нибудь нашли, а то число уж больно несчастливое" — подумал лорд, разглядывая кандидатов из-под полуприкрытых век.
— Подъем был полтора часа назад, — сообщил парень, явно бывший заводилой. Держаться он старался так же, как какой-нибудь из старших рыцарей, зашедший в спальню кандидатов после общего подъема.
Разница заключалась только в том, что кандидат, проспав побудку, от такого заявления немедленно вскочил бы, как ужаленный. А вот Ирем даже не пошевелился, глядя на всю их компанию с нескрываемой насмешкой.
— Я сказал, подъем...
— Я слышал. Полтора часа назад. Что дальше? — усмехнулся рыцарь.
Остальные кандидаты все заметнее терялись. В самом деле, ведь не силой же им теперь заставлять его подняться? Да и как еще подступишься... Но, судя по всему, заговоривший первым юноша не зря верховодил в компании. Густые брови сдвинулись, а в голосе прибавилось металла.
— Встать! Иначе за неподчинение... вышестоящему лицу отправлю в Адельстан.
Остальные четверо не вмешивались, наблюдая за развитием событий со смесью ужаса и восторга. И чего там было больше, не сумел бы разобраться даже коадъютор.
— Ого, — протянул Ирем уважительно. — Ну что ж...
Он неспеша поднялся на ноги, оказавшись на голову выше кандидата. Тот невольно отступил на шаг — и покраснел еще сильнее, чем когда запнулся на "вышестоящем". Ирем скрестил руки на груди.
— И что теперь?
— Пойдете с нами, — встрял вихрастый рыжий паренек, стоявший рядом с заводилой. Голос звенел от азарта.
Рыцарь, не сдержавшись, рассмеялся.
— Прямо так? В нижней рубашке и подштанниках?.. Помилуйте, уж лучше Адельстан.
В рядах врагов произошло минутное замешательство. Потом "вышестоящее лицо" пробормотало:
— Тогда... оденьтесь, мы вас подождем.
Лорд Ирем оценил упорство кандидатов по достоинству.
Может, все дело было в том, что он отлично выспался, а может, свою роль сыграло то, что в нынешнем году пятнадцатый день марта выдался солнечным, по-настоящему весенним, но настроение у коадъютора было до неприличия веселым.
Он обвел взглядом свой "конвой" и усмехнулся.
— Предлагаю перемирие. Вы выйдите за дверь и дадите мне время умыться и надеть нормальную одежду, а я... ну, скажем, угощу вас завтраком. В любой харчевне города, на выбор.
Глаза кандидатов загорелись. Завтрак с коадъютором!..
— Мы принимаем ваше предложение, — важно изрек их предводитель.
— Тогда — все на выход, — сказал Ирем. — Подождете в коридоре.
Судя по глазам темноволосого, он очень хотел вякнуть напоследок что-то вроде "только побыстрее". Но решил не искушать судьбу.
