Другой ответил ему неразборчиво.
Голоса приближались.
— ... да, брось, северяне и покрепче бывают, — кажется, это говорил капитан.
Двое остановились, потянуло дымком, и я понял, что не ошибся. В открытую позволял себе курить спайк только кэп. Второго голоса я не узнал.
— Но и морду тоже не скроешь. Шутит мать-природа, так считаешь? Или... не шутит? — 'не' чужак выделил как-то особенно и невесело гоготнул.
— Чушь ты несешь, — буркнул капитан.
— Чушь или нет, пусть без меня решают. А я — доложу...
Капитан раздраженно сплюнул.
— Сволочь ты... — пробормотал он как-то уж больно безнадежно.
— Это ты в случае чего будешь сволочь, — снова гоготнул чужой. — А у меня приказ висит о репарации и репатриации экзотианского населения и деактивации возможных очагов бунта. А исполнять будешь ты.
— Как... — запнулся вдруг капитан. — Ты чего? Куда мы их будем репатриировать? Каким транспортом?!
— А ты меньше ори, больше думай, — сказал чужак весомо и резко. — Убирай так, чтобы тебя не зацепило потом. Я слышал, вернувшаяся метла что-то совсем не туда метет... — Он помедлил, огляделся по сторонам, словно вспомнив, что и у нас есть уши. — Вот какого Хэда твои по ночам копают? Завтра за десантом пойдете, там и обосретесь! — чужак пнул опору сигнальной вышки. — Окопались тут, хеммет та мае! С удобствами срать привыкли!
Его шаги забухали, удаляясь.
— Хокинс, зараза! — рявкнул капитан. — Утром я, что ли, поднимать их буду?
Сержант заматерился и погнал нас в шлюз.
Я дождался, пока парни исчезнут в черноте проема, изобразив оступившегося. Хокинс выругался и подался ко мне.
— Еще раз ударишь кого-то из моих — задушу ночью, — тихо сказал я ему. — Если нравится — можешь бить меня, но бойцов мне не порти, понял, ты?
Прожектор накрыл нас.
— Убью гада, — просипел сержант.
— Только спиной потом не поворачивайся. Мертвый найду.
Я скользнул в проход, где нас тут же окликнули двое дежурных. Пожаловаться на меня сержанту будет в лом, но дерзости он не простит...
Но ведь что-то я должен был сделать?
Хотелось упасть в койку и закрыть глаза, но я начал внушать Исти, кто он здесь и что из себя представляет. Сайл молчал. Кажется, он задремал под мое рычание. Молчал и Келли. Нас запихали по четверо в обычные двухместные каюты. Кровати — одна над другой. Подо мной возмущенно сопел Неджел.
Я выругался от усталости и бессилия вложить настоящий смысл в придуманные слова. Сайл вздрогнул и проснулся. А Келли сказал вдруг:
— Вы бы это завтра... По тише бы, что ли, а?
— Ты о чем? — нахмурился я.
— Капитану сказал... этот, у ямы. После десанта. Зачистка, значит.
— Ну и что? — не выдержал тягомотины Неджел. Келли говорил скомкано, да еще и с приличным акцентом. Он вырос на отдаленной колонии, где сохранились языковые общины.
— Зачистка — это... когда гражданских, — отозвался Келли чуть слышно. По коридору протопал дежурный.
Неджел выругался шепотом.
— Надо это... остальным сказать, — закончил Келли, отворачиваясь к стене. — Чтобы это... завтра.
Осмыслить сказанное я не сумел. Минуты две честно сидел, уставившись в темноту со слабо различимыми перегородками кроватей и горящей у входа тревожной кнопкой. Дверь была заблокирована с пульта дежурного, но здесь не карцер и разблокировку можно провести удачным пинком.
Я не буду бояться, я прав. Пусть Хокинс меня боится. А завтрашние проблемы как-нибудь доживут до завтра.
Утро началось за два часа до восхода.
Кормить никто не собирался. Но транквилизатор вкололи — один и тот же всем без разбора.
Я вспомнил список разрешенных стимуляторов, где рукой Дьюпа напротив моего имени было дописано — М52. И обведено в кружок. Да я и сам подозревал, что не на всех эта дрянь одинаково действует, тем более, если брать привыкшие к экстремальным нагрузкам мозги пилотов.
Оглядываясь на своих, я ловил и затуманенный взор Исти, и совершенно трезвый — Роса, и лихорадочный блеск в глазах Разика. А ведь транквилизатор может и возбуждать!
Наша эмка, вместе с похожей по тоннажу посудиной, шла следом за спецоновским десантом. Рядом шныряли шлюпки. Полутяжелых, десантных было мало — в основном двойки, легкие полицейские катера и даже гражданские водородные, переваренные под боевые задачи. Теперь я понял наконец, почему на ЭМ-112 столько пилотов.
На Севере я всего один раз принимал участие в боевой операции, где основной ударной силой были модули, отстреливаемые от КК, так называемые двойки — юркие посудины, способные какое-то время поддерживать автономный огневой режим. Такие модули здесь, как я понял, снимали со старых кораблей, чинили списанные. У нас на эмке левых двоек набралось восемь штук, да еще три стояли на своих родных местах, в огневых карманах корабля.
Если выдрать из двойки реанимационный блок, там вполне можно оборудовать два сидячих места. Так здесь и делали. И десантников подсаживали к пилотам. Получалась забавная ударная единица. Невозможная на Севере, потому что там не воюют на грунте. Планеты — слишком большая ценность, чтобы подвергать их риску возможного радиационного загрязнения. Ведь сердце безобидной маленькой двойки — реактор антивещества. Иначе, отделившись от корабля, она не простреляет и десяти секунд.
Имелись у нас на эмке и две большие десантные шлюпки — старые, похожие на жестяные банки: вся изоляция внутри была тщательно вырвана. Туда и загнали десантников. Ну и нас вместе с ними. Шлюпка гудела и вибрировала так, что поговорить с Аленом и Яниславом я не сумел. На Роса и Обезъяну надежды было больше в плане спонтанных реакций. А двух молодых бандаков следовало предупредить, чтобы держали себя в руках. Тем более, глаза у Разика продолжали блестеть, и гримаса застыла на лице не самая подходящая.
Раньше я только читал про зачистки. Мне казалось, что так называют работу спецона по подавлению остаточного сопротивления противника после светочастотного удара с воздуха. Но на практике этот материал не разбирался. Только из курса военной истории я знал, что подобная техника ведения боя применялась в войне с хаттами. После обстрела с воздуха их вытаскивали из нор и добивали. Но мы-то что будем делать? Трупы закапывать? Так следом пойдет похоронная команда. Разбивать район на секторы и контролировать до прибытия полиции?
Я вообще плохо понимал происходящее. Наша эмка, кажется, не относилась к силам спецона, но подчинялась ему. Возможно, она являлась частью планетарной армии? На Севере такого не было, но... Да кому нужна армия на планете? За порядком следят полисы, нештатные проблемы решаются силами спецона... И всё-таки мы, похоже, не являлись ни спецоном, ни полицией. Вот такое головидео...
От транквилизатора плыло перед глазами, звенело в ушах, а между горлом и сердцем кровь потихонечку превращалась в стекло. Если бы не это, я сорвался бы уже от увиденного. Хотя видели мы мало, очень мало. Но мозг достраивал. Я сидел так, что частично различал показания на панели первого пилота. Ну и через армпластик в лобовой части шлюпки был кое-какой обзор.
Я видел, как остывал под нами раскаленный город. Скорее всего, впереди шла группа тяжелых шлюпок и лупила по зданиям. Более легкие шлюпки зависали, ожидая, пока уцелевшие горожане начнут стрелять из подвалов. Они подавляли остаточные очаги сопротивления. Потом спецон сбрасывал десант, проводивший черновую разведку захваченного района. Остатки мирного населения десантники сгоняли в наскоро сооруженные электромагнитные клетки. И уходили дальше.
Спецоновцы распоряжались в городе, словно у себя дома. Некоторые были в штатском или в такой форме, по которой вообще невозможно было судить о чинах и званиях. Один, в форменных штанах и черной гражданской рубашке, замахал нам руками, приказывая садиться. И тут же пилот получил аналогичный приказ — на пульте вспыхнул сигнал переговорника.
Мы просели вниз (ползли на брюхе на символической высоте) и опустились перед машущим. На бывшую городскую площадь. Справа дышали жаром развалины, слева спецоновцы гнали куда-то толпу гражданских. Видимо, экзотианцев, но я не уловил различий. Как не находил каких-то особенных черт и у раненых, сваленных прямо на землю возле огороженной проводами площадки, где толпились в основном мужчины, но я разглядел и женщин, и даже девчонку с младенцем на руках. Обычную девчонку лет семнадцати с грязными от слез щеками.
Наверное, замер не один я.
— Выгружаемся, скотское мясо! — заорал какой-то сержант.
Его голос вернул меня в духоту десантной шлюпки. Я постарался протиснуться к Алену, чей затылок маячил чуть впереди. Мы смешались с десантниками ЭМ-112. Средняя десантная рассчитана на пятьдесят бойцов, а набить можно и больше. И пока Хокинс скакал, выискивая подопечных, я успел донести до Ремьена, чтобы не высовывался ни при каком раскладе. Что бы ни случилось — стоять-молчать-не рыпаться.
Вторая десантная с нашей эмки легла метров на триста западнее, сама сто двенадцатая тоже возвышалась рядом. Спецоновец в черной рубашке направился к капитану, снова курившему спайк в молчаливом окружении замполича и полудюжины старших сержантов. Говорят, спайк — наркотик довольно слабый, однако в комбинации с алкоголем мало не покажется.
Двигался спецоновец с нарочитой расхлябанностью, но неуловимо отточено и четко, словно кукловод, изображающий марионетку.
— Ваша задача, — сказал он кэпу, — очистить возможные подвалы от гражданских. По огневым точкам прошелся спецон, эксцессов быть не должно. Раненых — добивать, медтранспорта не будет. Если встретите серьезные очаги сопротивления — стучитесь к тридцать второму борту или лично ко мне. Живых... — он огляделся и кивком приказал капитану отойти с ним. Я больше не слышал, о чем они говорили, но лицо у кэпа вдруг стало серым.
Спецоновец кивнул ему на прощание, махнул рукой, и над ним тут же зависла двойка, усиленная хемопластиковой броней. Видно, ему нравилось вот так махать.
Капитан велел сержантам отобрать два десятка бойцов, кого не жалко. (Он так и сказал — кого не жалко). Остальных отправил осматривать захваченную территорию.
Неудачливых десантников с эмки, нас и штрафников выстроили в шеренгу. Сержант из хозяйственной бригады принес охапку коротких лопат с клиновидным лезвием. Положил перед строем. Капитан скользнул глазами по лицам тех, кому предстояло исполнять приказ кукловода, сплюнул, раздавил сигарету и зашагал к лежащему на пузе кораблю.
— Вы что, недоделанные, приказа не слышали! — взревел Хокинс. — Лопаты взяли! Чтобы через час свалили всё в одну кучу!
Всё — это он имел в виду раненых, лежащих у электромагнитной клетки. Их было много, сотни две, может, больше. Рискнувшие отстреливаться. Обожженные, страшные, пахнущие словно... Я сглотнул. Человеческое мясо пахнет, как и любое другое. И тошнота подкатывает только сначала, потом — лишь когда смотришь не глазами, а сердцем.
— Шевелись, я сказал!
Неровная шеренга замерла как замороженная.
— Разбираем лопаты, сонная зараза! Не справите через час — останетесь без жратвы!
Ну да, если кто-то сможет после этого есть.
Первым вытащил лопату какой-то десантник. Ему еще здесь служить, он не хотел в нашу теплую штрафную компанию. За ним по инерции потянулись было другие бойцы.
Желая воодушевить нас личным примером, Хокинс подскочил к какому-то обугленному парню без рук, оттянул за волосы голову с живыми, полными боли глазами, и ловко тяпнул.
— Вот так, и в кучу этих свиней!
Обезглавленное тело плюнуло кровью. Молодой штрафник, присланный немногим раньше нас, согнулся пополам в рвотном позыве. Ему, как и мне, не доводилось не то что вот так убивать — даже видеть.
Меня не вырвало. Только мир превратился вдруг в колодец, где мутным пятном едва маячил впереди свет.
— Сам ты свинья! — вдруг громко сказал Разик. Голос у него был пронзительный и звонкий. Он вышиб меня из помрачения. — Тебе надо — ты и добивай! — пилот отшвырнул лопату и выругался.
И я ощутил, как по спине побежал пот.
Передо мной корчились едва живые люди, но прозвучавшее было страшнее.
Это было то, что в армии называют неповиновение приказу. Для штрафника тут десять из десяти — виселица.
Сержант Хокинс посветлел лицом. Он обрел смысл жизни.
Мышцы мои жгло нереализованное движение. Тело не знало, куда деть выплеснувшийся адреналин. Нет, я не смелый, я просто не способен был в тот момент думать.
— Сержант, — я поймал взгляд поросячьих глазок. — У парня шок. Он не понимает, что говорит.
— Это я не понимаю? — выкрикнул Разик. — Это вы не понимаете, что творите! Вы же убийцы! Это же не строится на крови! Никто не будет за вас воевать, ты...!
— Разик, прекрати, — сказал я.
И Рос, стоящий рядом с Яниславом, меня услышал: коротко ударил мальчишку по шее, подхватывая обмякающее тело.
— Ах вы, психи недобитые, — радостно сказал сержант.
Я читал на его лице, что он не со зла. И даже, в общем-то, не садистское удовольствие получает. Иное. Он все время ждал от нас неповиновения. И теперь счастлив, что прогнозы сбылись. И можно восстановить справедливое в его понимании отношение к таким, как я.
— Ты сказал, будешь отвечать за своих? Ты мне ответишь, зараза...
По команде сержанта мне захлестнули веревкой руки и дернули вверх, перекинув конец через перекладину какой-то культурной конструкции — заготовки под сцену, наверное.
Как тут у них просто... А ведь на руке у меня уже не мягкий обхват спецбрасета, а полоса магнитного наручника. И свой удар током я получу любым манером, вплоть до голосовой команды. Но Хокинс приказывает меня пороть, потому что так в его голове отрегулировано понятие об исполнении долга. И это не конец, к сожалению, за неповиновение могут и повесить. Хоть не очень понятно, как сержант сможет потом заставить остальных делать то, что делать они не в состоянии.
Точно повесит. Отпишется потом. Только бы не всех.
— ... капитан требует!
Это было первое, что я услышал.
— Да он не встанет, — отозвался Хокинс.
Его голос я узнал бы с любой стороны бытия. Плёночка оказалась не самой тонкой, но я ее порвал. Наверно, зашевелился, потому что кто-то приказал:
— Воды!
Потекло за шиворот. Меня попытались поднять, брезгуя грязью и кровью. Потом подхватили знакомые узловатые пальцы. Обезьяна.
Я оперся на него обожженным, но пока еще не разрывающимся от боли плечом и увидел небо. Оно было пронзительно ясным, но с севера от самой кромки горизонта спешили белые кучевые облака.
— Яйца тебе надоели?! — раздался голос капитана.
Значит, он все-таки подошел сам.
— Так... открытое неповиновение приказу, господин капитан! — с легкой заминкой доложил Хокинс.
Справа загудело, и я увидел снижающуюся двойку. Следом шли две гражданские водородные. У одной, похоже, барахлила рулевая тяга — шлюпка рыскала и содрогалась больше обычного. Хотя водородные — и так трясет, потому их и называют иногда дрожалками.
Две шлюпки опустили на грунт рядом с нами и стали биться с третьей.
