Написал 'жизнь', и рука остановилась. Я по самым скромным меркам прожил их две.
Большинство моих современников едва дотягивает до девяноста. Нет, многие живут и дольше, но статистика плюсует всех: умерших во младенчестве, погибших в авариях и катастрофах, больных, спившихся, убитых в войнах. И тогда выходят эти самые девяносто. Да и качество жизни потом уже совсем не то, чтобы считать продолжающийся процесс чем-то серьезным.
Однако омолаживаться не очень бегут. И дело не только в цене вопроса. Хотя и цена, конечно, запредельная.
Первое реомоложение положено делать между сорока и пятьюдесятью годами, и, если человек живет обычной жизнью, стоит оно как раз столько, сколько он мог бы за это время заработать.
И все-таки останавливают не только деньги.
Искусственное омоложение — процесс жестокий во всех отношениях. Он напрочь выбрасывает тебя из того мира, где ты вырос. Ты теряешь социальные и семейные связи, меняешь образ жизни. И изменяешься сам — потому что в клинике с тобой будут делать такое, чего ты сам никогда бы не позволил, если бы знал, что будет так.
Ты проснешься без старых шрамов и половины привычек. (И еще долго будешь гадать — каких?) Тебя могут сделать гораздо более лояльным или возбудимым. Или...
Впрочем, штатским это не грозит, наверное. Это нашего брата, дослужившего до определенного звания, вынуждают проходить омолаживающие процедуры. И на каждого из нас сделана такая ставка, что сам ты уже не распоряжаешься ни своими нервами, ни привычками.
Я понимаю — правительству жалко терять вложенные в специалиста деньги. Его и растят не меньше сорока лет. Потом на столько же получают совершенную рабочую машину. Лучшие специалисты — это те, которые прошли первое реомоложение. Они вооружены необходимыми знаниями и полны сил. А вот потом в этой отлаженной схеме что-то ломается.
Видимо, циклы созревания мозга изучены пока плохо. Мы предполагаем, что в сорок-сорок пять человек уже 'готов', и дальше он радикально изменяться не будет. Вернее, предполагали. Но человек, как выяснилось, продолжает проходить определенные этапы 'взросления'. Примерно в районе ста лет наступает какой-то новый кризис личности, новые функциональные изменения мозга.
Мы просто не успевали заметить это. Не доживали. И вдруг начали доживать.
Большинство таких вот насильственных долгожителей, как я — военные или политики. Есть немного аристократии...
Когда все началось, это проклятое 'омолаживание' было делом редким и опасным.
В первой, экспериментальной серии, выжило всего 22% подопытных человекокроликов. Большинство принявших участие в эксперименте находилось в положении вынужденных добровольцев.
Я в свое время имел возможность отказаться. Очень гипотетическую возможность, которая лишила бы меня как минимум карьеры.
Впрочем, когда тебе под шестьдесят, от омоложения отказаться нелегко. И первые выжившие после этой процедуры были, наверное, счастливы. Как и я был счастлив, снова ощутив в себе желание двигаться и подвергать тело тем же нагрузкам, какими грешат двадцатилетние.
После первой, не очень удачной серии экспериментов, в течение примерно тридцати лет массовых реомоложений не проводилось. Смертность омолаживаемых снизить так и не удалось, и, насколько я знаю, за все это время было всего два или три случая разовых операций с хорошим исходом.
Время, однако, шло. Те, кто прошел реомоложение первый раз, приближались ко второму сроку. Медики и ученые решились на второй массовый эксперимент первого цикла, но результаты оказалась еще хуже.
В это же время в мирах Экзотики, где омолаживать начали на десять-пятнадцать лет раньше, там, где первыми на эксперимент пошли именно представители правящей верхушки, решились на проведение повторного курса.
Нужно знать, как воспитывают потомственных аристократов на Экзотике, чтобы понять: у ученых просто не было другого выхода, нежели рискнуть. И они рискнули.
И получили вдруг очень хорошие результаты. Выяснилось, что если уж организм приспособился один раз, то, как правило, справляется и во второй, и в третий. В результате мир приобрел столетних двуногих, которые двигались и перегоняли по мозгам кровь как двадцати-тридцатилетние.
И вот тут началось.
Сначала попер позитив — тройка прошедших второе реомоложение ученых выяснила, отчего первое омоложение давало такую высокую смертность. Дело было в основном в генетике. (До сих пор есть абсолютные генетические противопоказания для реомоложения, преодолеть их не удалось.)
Потом возникло сразу полдюжины новых религий, был совершен прорыв в инженерии планетных систем и биомеханике.
Потом... прошедшие второй курс реомоложения начали пропадать из поля зрения властей и средств массовой информации. Посыпались странные слухи, на задворках Галактики стали возникать укрепленные форпосты — с нами эти люди жить уже не хотели.
На Экзотике спохватились, как водится, раньше. Там сейчас пройти второй курс реомоложения имеют право только члены аристократических фамилий, причем есть масса условностей, которые должны быть соблюдены. У нас эти вопросы пытается решать генетический департамент. Решает плохо. В ГД до сих пор не пришли к единому мнению, какие качества личности являются абсолютным препятствием к повторному курсу.
Потому что...
Если называть вещи своими именами — те, кому перевалило за сто — уже не люди.
Я давно не ощущаю себя человеком в этом мире, Анджей.
Я был во второй официальной 'волне' тех, кто прошел первое омоложение, а затем второе и третье. Уже тогда раздавались голоса, что не стоит спешить делать этот процесс массовым. Что продление полноценной жизни до 80-90 лет — вполне достаточный срок. После у человека будет еще лет 40-50 активной старости, и в сумме 120-140 — не так уж и мало.
Но меня не собирались спрашивать, хочу ли я играть в эту игру дальше. Я был нужен на своем месте, и из меня медленно, но верно создавали монстра.
И, наверное, создали.
Я не хочу уже ничего, кроме как избавиться от той взбесившейся твари, которая сидит у меня внутри и смотрит на мир моими глазами.
Перевожу взгляд на твой обстриженный вчера затылок, и ты вздрагиваешь во сне. Я ЗНАЮ, что тебе снится. А хочешь, ты будешь видеть совсем другой сон? Пошли они к черту, эти 'полеты'. Зачем они тебе? Где-то далеко у тебя есть дом, вот пусть он и...
А я не могу спать. Да возможно, и не нуждаюсь уже в этом. Вроде и не чувствую, что не высыпаюсь.
Я устал от себя такого. Если бы ты знал — как я от себя устал...'
Я закрыл глаза.
Будь я хоть немного постарше, догадался бы показать Колину, что принимаю его любым, что он мне нужен. Но я был слишком глупым щенком.
А он, наверное, просто хотел умереть. И пытался хоть как-то оградить меня от этого. Но одни Беспамятные боги знают, какой я упрямый.
Да, похоже, Дьюп был такой же, как и лорд Джастин.
Я вспомнил, что поначалу, пока не притерпелся, вообще не переносил его недовольства. (Хоть он его и не демонстрировал.) И не я один. Одногодки смотрели на меня как на чумного уже за то, что я не кинулся тогда от Колина сломя голову. Мне, правда, некуда было особо кидаться. Но новички по традиции держались на корабле вместе, а я...
И Дьюп, пожалуй, был ничуть не легче в общении, чем инспектор. Разве что никогда не издевался надо мной. Наоборот, я видел, что иной раз сильно достаю его любопытством или глупостью. Но Колин не сердился. Теперь я понимал — почему. Он себя знал. И не мне было тогда его злить.
Я вспомнил, как проснулся первый раз в каюте Колина. Голова с похмелья у меня никогда не болела, хотя особенно легкой тоже не была, и привкус этот во рту... Но все-таки, открыв глаза, я ощутил, что мне хорошо, что я дома, что я ... спокоен!
Ты этого не поймешь. Ты никогда не просыпался в открытом космосе, меняя один искусственный корабельный 'день' на точно такой же другой. И твой мозг не утрачивал 'день' ото 'дня' последние ориентиры в пространстве.
И ты не вертел в ужасе 'по утрам' затуманенной ото сна башкой от переборки к переборке, пытаясь понять, где же тут север или юг, где всходит это проклятое солнце! И тебе не хотелось удавиться потом от собственной слабости и щенячьей паники.
День, два, три — и это, вроде, проходит. Чтобы неожиданно накатить с новой силой. И даже когда не накатывает, всегда знаешь — ты в космосе. Но весь твой космос в тебе, а там, вокруг — только бездна.
Так вот, в каюте Дьюпа я почувствовал себя иначе. Поначалу решил: это потому, что мы почти стоим на земле. (Корабль болтался на 'короткой' орбите вокруг Ориса.) Но и потом по утрам на меня больше не накатывало. Ни разу за те два года, что мы провели вместе. Дьюп сам по себе являлся устойчивой опорой, вокруг которой раскручивалось мое личное мироздание.
Я снова заглянул в лежащий поверх стопки 'пластика' (на бумаге уже почти не пишут) дневник.
'...А может, я не ту дорогу выбрал в жизни? Почему я не бусина в твоем браслете, Алана? Скажи, стал бы я счастлив?'
Алана? Ее же звали... Я полистал, чтобы удостовериться. Айяна, точно.
Но Дьюп явно имел ввиду одну и ту же женщину.
Полез в сеть. Выяснил, что Алана — просто 'наш' вариант экзотианского имени Айяна.
Кто у меня тогда Влана? Въяна? Забавно. И вообще имена эти, как сестренки. Алана-Влана. Влашка — сирота, а вдруг? Вот только на Колина она совсем не похожа...
Справа лежали бумаги по новому кораблю, слева — дневник. По центру — листок пластика, где я время от времени ставил плюсы или минусы напротив фамилии нашего навигатора. Были у него плюсы, были. Да только по его допускам и поправкам можно было не корабль — астероид гонять, то есть глыбу с нулевой маневренностью.
Я принес из корабельной библиотеки учебник по навигации (книгу даже в руках держать приятнее, надоели 'экранки'), и выяснил, что вообще-то Эмерс считает, как положено. Вот только мы с Келли привыкли летать иначе. Про Роса или Тусекса по прозвищу Ходячее Пузо, я вообще молчу. Эти 'пешком' летают, или, как еще у нас говорят, — 'на ощупь'. Я видел не раз сам, как Рос прижимает пальцем кнопку 'координатора', и пока строчки скачут, как бешеные, выравнивает по ним шлюпку.
Эмерс был в нашем чумном коллективе явно не на месте. Сменять его у кого-нибудь? Но у кого? Мне нужен достаточно 'сумасшедший' навигатор с 'живыми' руками и ясной головой. Где такого возьмешь?
— Да на 'Выплеске', — сразу сказал мне Келли, когда я ему пожаловался. — Тамошний навигатор всех достал уже.
Келли был бодр и деятелен. Перемены в моем настроении подействовали на него благотворно.
— А чем достал? — спросил я на всякий случай без лишней заинтересованности.
— Боятся с ним летать. Впритык считает.
— Молодой?
— Да... как я.
— Чего тогда считает без допуска?
— Земляк нашего Джоба потому что. В гробу он эти допуски видел.
Я задумался. Земляк Джоба — рекомендация хорошая. Парни с Тайма основательные и честные. И профессиональная гордость в тамошних семьях часто рождается раньше наследников. Стоило познакомиться с этим 'навигатором'.
— Келли, я нормально выгляжу? — спросил я на всякий случай. Бойцы вроде больше не шарахались, но все-таки...
— Да ты Влану-то пошли. Как за профессионала я за него поручусь. А что за человек — она лучше разберется.
— Это мне комплимент, что ли? — фыркнул я.
— Чего?
— Иди пульты запасные проверь! Не раскрутили там их? Передавать же. Иди-иди! Похвалил начальника, называется, — расхохотался я.
Ладно, пусть действительно Влана летит.
Я убрал со стола документы. Надо бы к новобранцам сегодня зайти. Семеро у нас с Мах-ми, трое — с соседнего Прата. Последнее пополнение. Мелочь голомордая, но тоже надо поговорить. Неприятные дела откладывать никогда не стоит, приятными они от этого не становятся.
Новобранцы занимались под руководством Гармана стратегией. Задача была на тему — как ничего не сделать, но добиться результата. Вот вам огневые позиции. Выполните маневр или перестроение, чтобы испортить жизнь противнику. Хорошая задачка. Красивая. Я постоял, посмотрел. Потом прямо при Гармане, чтобы веселее было, решил поговорить с мальчишками. Сержант сразу понял, о чем я, и под уважительным предлогом бежал. Нервы у него тоньше моих. Я выдержал, в общем-то, а вот глаза у ребят стали круглые-круглые. Такого они от капитана не ожидали. Капитан в глазах новобранцев вполне имеет право вести себя, как последняя сволочь. Но вот извиняться за это?..
Уже хотел уйти, когда парнишка с Прата, которого даже не я (я тогда был 'временным сержантом'), Келли еще завербовал, посмотрел как-то уж больно тоскливо и жалобно. Я затормозил.
— Ты чего, боец? Может, обижает кто?
— Господин капитан, это тогда... я был.
Глаза в пол.
— Где был? — не понял я в первую секунду. Но когда спросил — уже понял. И выругался про себя.
Он начал сбивчиво что-то объяснять, но я перебил.
— Давай-ка, пойдем ко мне поговорим, — не хотелось, чтобы он при всех тут начал 'раздеваться'.
— Да ребята знают, — сказал боец и уставился на меня, как собака на палку.
'Ну ни фига себе, — подумал я. — Заговор на уровне младшего личного состава'.
— Ну, тогда все и рассказывайте. Вместе.
Мальчик помотал головой.
— Вы меня не поняли, господин капитан. Это я один. Но я рассказал потом всем. Просто...
Он опустил голову.
— Просто тебе тяжело было все это в себе держать? Понимаю.
Голоса я не повышал, и кроме сочувствия ничего вообще-то не испытывал.
— Я не знал, что так будет...
— Как будет?
— Стыдно.
Ну детский сад, ей богу. Захотелось присесть на корточки и заглянуть мальчишке в глаза.
— Давай, рассказывай, а я подумаю. Сядем, может быть?
Первогодки и сидя сбились в стайку. Они пытались хоть как-то защитить от меня своего товарища.
Оказалось, в увольнительной на Аннхелле к парню подошел толстый дядька, представился начальником нашей службы безопасности (что так и было) и попросил установить под пультом в навигаторской маленькую коробочку. (Обломки мне тут же передали.) Толстяк сказал, что на корабле преступник, и это поможет... детский лепет, в общем. По логике пацан должен был произошедшее забыть, но любая конкретно взятая голова — всегда свои потемки. Он сначала и забыл вроде, а потом, когда начали искать перед проколом бомбу, вспомнил. Может, даже я на него как-то подействовал. Но мне он признаться побоялся. Сказал ребятам. Они 'коробочку' вытащили и на запчасти разобрали.
— Что же теперь с тобой делать? — спросил я. — Надо тебя психотехнику показать, вдруг в подсознании что-то осталось? Сегодня мой врач прилетит, я поговорю с ним, чтобы шума особого не поднимать... А так, на будущее — ты не больше виноват, чем все остальные, — я посмотрел на него строго. — Попасть в такую историю каждый может. Но! Когда вспомнил, надо было сразу рассказывать. Хотя бы сержанту. И если вдруг будет следующий раз, только попробуйте кто-нибудь из здесь присутствующих поступить иначе. Головы поотрываю! Тоже мне, теоретики. А если бы разобрать не сумели? Да мало ли что это за штука вообще могла оказаться?!
