'Да, — подумал я. — И на окрик это тоже было похоже. На неслышный окрик'.
К старому грантсу подбежали несколько пацанов постарше. Остальные мальчишки, до того наблюдавшие за нами, тоже потянулись в его сторону. Значит, 'эти' услышали все. А среди моих — только трое. Забавно.
Ну и чего он хочет? Чтобы я подошел? Не дождетесь, дедушка.
Лимо был ко мне ближе всех. Я окликнул его, велел подойти к старику и вежливо спросить, чего надо.
— Господин капитан, он хочет, чтобы вы пошли с ним, — вернувшись, сказал боец без какого-либо выражения на лице.
— Прямо-таки пошел? — усмехнулся я. — Куда?
— Он не сказал, господин капитан.
Губы у бойца побелели, да и сам он выглядел не лучшим образом. Что происходит-то?
Я огляделся и отметил, как обстановка быстро и ощутимо меняется.
Несколько секунд назад, когда Лимо только открыл рот, вокруг условно огороженной нами территории носились только мальчишки, теперь периметр медленно обрастал вооруженными мужчинами. Конечно, без оружия здесь вообще не ходят, но я ясно чувствовал исходящую от местных угрозу. И смысл ее был понятен: или я сейчас иду с ними или...
Зримая угроза в считанные секунды обросла тяжелым, давящим одеялом страха.
Неужели все это проецирует один-единственный старик?
Небо темнело. Даже не небо, там, в вышине, еще читался светлый отблеск. Темнел воздух вокруг. Психологический прессинг — такая зримая штука? Я был уверен, что нам просто давят на нервы. Но темнеет-то почему?
Попытался освободиться от давления. Противопоставить ему мне было нечего, и я потек, растворяясь, сам. Пропустил страх сквозь себя. Сознание мое довольно быстро очистилось, и я понял, что могу соображать в стороне от всего этого.
Но светлее не стало! Наоборот, я все больше погружался в серую бархатную тень. И мне стало тепло в тени. Не жарко или холодно — а иначе на Гране в этом сезоне почти не бывает, — а именно тепло. Если бы и вправду зашло солнце, или его закрыло тучами, мы тут же почувствовали бы холод.
Что же происходит, Хэд бы ее сожрал, тень эту?
Ребята мои не умели освобождаться от страха так, как я, но держались. Наверное, я сам приучил их к подобным ощущениям. По крайней мере, в панику не впал никто.
Я подозвал сержантов, объяснил, что они должны делать в мое отсутствие.
Двигались и говорили бойцы вроде бы нормально, но я понимал, что сам являюсь сейчас для них некой точкой опоры. Если я уйду...
Да и продемонстрированное нам давление — далеко не предел. Мне показывают, дают время выбрать. И действовать нужно быстро.
Я связался с Вланой и попросил срочно прислать Дарама. Если кто-то сможет здесь меня заменить, то только он.
Еще раз предупредил сержантов: в переговоры не вступать, на провокации не отвлекаться. Ждать меня. Я физически чувствовал, что время, отведенное мне на раздумье, истекает. Или я иду или...
Перед глазами возникла картинка сворачивающегося в плотный кокон пространства, меня затошнило, и я на миг потерял дыхание.
— Да иду! — бросил я сквозь зубы в сторону холма, где теперь плотной стеной стояли вооруженные грантсы, а раньше возвышалась одинокая фигурка мастера.
Демонстративно бросил на песок тяжелое оружие. (Нож у меня есть, а что-то еще вряд ли понадобится.) Снял китель, чтобы они видели, что никакой защиты под одеждой нет. И пошел прямо на живую стену.
Я не знал, куда должен идти. Но, приблизившись к группе мужчин (набежало их уже, как тараканов), понял, что передо мной расступаются — неохотно, но давая дорогу.
Прошел сквозь, ни на кого особенно не глядя, и уткнулся в небольшетский такой холмик. Холм как холм, предгорья же.
Но мир уже изменился и, как в сказке про гномов, в холмике появилась дверца. Я мог поклясться, что никакого прохода наши разведчики здесь не засекли. Я специально выписал дорогущую установку для космической съемки, помня Аннхелл с его катакомбами. Холмик был пустой, точно!
Думать, однако, не давали. Давящее ощущение нарастало, я спустился к овальному, осыпающемуся проходу и шагнул вниз.
За мной не последовал никто. Только тени сжались вокруг плотнее, словно пытаясь найти брешь в моей защите.
Но бреши не существовало. Я сам был тогда одна сплошная брешь.
Темно-то как... Пришлось поднять руки и двигаться, ощупывая стены и невысокий потолок. Песок. Спрессованный песок. Может, прорыли за ночь? Вон их тут сколько, горных этих.
Но все оказалось не так просто. Через двадцать шесть шагов я уперся ладонями в округлую сверху, низкую для меня деревянную дверь, толкнул ее и очутился в помещении, оборудованном явно давно и тщательно.
Формой помещение походило на неправильный овал. Стены были облицованы нешлифованным черным мрамором и вертикальными полосами обсидиана. Он тускло блестел в свете факелов и старинных светильников, внутри которых клубился какой-то инертный газ. В общем — освещение фиговое. Электричества я не заметил.
Из мрака проступила кучка людей в углу. Со света я не разглядел бы лиц, но в полной темноте коридора зрение обострилось, и видел я теперь не так уж плохо. Люди показались мне словно прорисоваными черным по серому бархату тьмы.
Узнал трех старейших мастеров клана и двух мужчин — один был психотехником, я видел его в нашем лагере, другой — какой-то местный отморозок, бретер, его голо мне попадалось в газетах. Еще двоих я не знал совсем. Мужчины в возрасте, но явно не мастера. Или мастера клинка, такие бывают как раз помоложе.
Если придется сражаться, то с кем-то из троих — неизвестные или отморозок. Хорошо, что тут принято один на один. Но могут и все трое по очереди.
Как же мы не засекли эту пещерку? Разве что вчера она была полностью засыпана песком?
Пауза затягивалась. Похоже, со мной играли в молчанку.
Я ждал.
И вдруг тьма опять начала сгущаться. Теперь 'давили', наверное, трое.
Темнота стала такой плотной, что я уже не мог пропускать ее сквозь. Она начала оседать во мне. Я почувствовал тяжесть и жжение в груди. Мысли становились вязкими. Меня пригибали и вынуждали растечься по полу, чтобы выпить, как луна пьет из озера воду...
Стоп! Это уже не мои мысли! Я не могу думать, как грантсы, перетекая из образа в образ! И тьмы я не боюсь. Тьма — всего лишь овеществление света...
Сам не знаю, откуда родилась во мне эта мысль, но я ухватился за нее, за само слово 'свет', его ощущение, такое зримое... И в этой норе вдруг стало светлее.
Я вздрогнул всем телом, закашлялся. Тьма отпустила-таки. Не так уж тут, оказывается, было и темно. Светильники разгорелись, тени тоже убрались по углам.
Грантсы почти все улыбались — кто равнодушно, кто ехидно. Только бретер жевал местную жвачку, задумчиво склонив узкое лицо к левому плечу.
— Ну, вот, значит, какой лист упал с этого дерева, — разбил тишину самый старый мастер.
Морок спал окончательно. И все, что я ощущал до этого, тут же показалось мне смешным и нелепым. Не было же ничего! Я да горстка местной знати. И... возможный поединок с одним из этих троих. Что ж...
— Драться пришел? — спросил мастер Истекающего Света с напускной ласковостью. — Невежда. А сам даже имени моего не выучил, — он хрипловато хмыкнул. — Еще молоко у матери твоей на сосках не обсохло.
Один из незнакомых скрипуче засмеялся.
— Это оскорбление, наконец? — спросил я устало.
— Чтобы оскорблять, нужно беседовать с равным, — ухмыльнулся старец.
Говорил он на стандарте, тщательно подбирая слова, чтобы я его понял. Будь я экзотианцем, принял бы такую речь как самое высокое уважение. И мне было бы совершенно наплевать на смысл сказанного.
Но я оказанной мне чести даже не осознал. Только потом, вспоминая эту сцену, сообразил, каким нелепым было само 'говорение' мастера на стандарте. Но иначе я просто ничего не понял бы, остался 'с другой стороны неба', как выражаются здесь.
— Ну, не дорос до простого капитана, так молчи, — предложил я, пробуя, как мастер отреагирует на дерзость.
Наверно, я прикусил губу, потому что во рту появился солоноватый привкус.
— Видали гежта? — спросил, оборачиваясь к двум другим старикам, грантс с палочкой.
Гежт — котенок или щенок этой самой местной собако-кошки.
Долго они собираются резину тянуть?
— А куда ты торопишься? — спросил мастер. — За своих боишься? Так времени здесь нет. В когда вошел, в тогда и выйдешь.
Голос прозвучал глухо, и стены начали опускаться на меня. Иллюзия? Я мотнул головой и вырвался из сжимающейся обсидиановой клетки почти мгновенно, но слишком резко, наверное. Стены пустились в пляс, и я упал на колени, для верности поймав руками скачущий пол.
Звуки обострились. Я слышал, как, шурша, сыплется с потолка песок, как жует жвачку и шумно вдыхает бретер...
— Вот так-то лучше, — сказал маленький мастер, который возвышался теперь надо мной. — А то гонору, понимаешь, как дурного росту...
Я хотел встать и не смог. Земля убегала.
— Устроил тут нам комедию! — неожиданно возвысил голос мастер. — Покривляться решил? Паяца изобразить? Больных по разным кораблям насобирал? Ну, больным-то мы поможем, да, Н'ьиго?
Наверное, психотехник кивнул. Я не видел.
— Но обманывать-то зачем? Пришел бы к старейшинам? Глядишь — не такие мы и тупые, а? Или тупые? Поверили бы пацану, мастера?
Теперь он обращался к своим. И это было хорошо, потому что я так и не смог оторвать глаза от пляшущего пола. Голова кружилась, но я как-то держался. Космолетчик все-таки. Хотя куда там центрифуге... Даже слова мастера я слышал уже, как сквозь вату.
— Поверили бы, что прав мальчишка? Что ему надо тут поставить войска, во имя тени и равновесия?
Мастеру не отвечали, но, похоже, он в этом и не нуждался.
С огромным трудом чуть-чуть повернув голову, я сообразил, что народу в зале стало гораздо больше. Правда, видел я только ноги, глаза мне просто не давали поднять. Но сознания я упорно не терял и старался использовать голос мастера, как ориентир в пространстве. Цеплялся за него, как за якорь.
— Совсем слабый стал мир, — говорил он. — Старшим — дерзят. Войну ведут обманом. Старею я. Расслабился в последнюю сотню лет, вас распустил. Что за война-то идет опять, Абио?
— С Империей, Великий Мастер, — почти прошептал бретер. Или это был кто-то другой?
— Подросли, значит, окраины? И этот вот — имперский? — он ткнул в мое в плечо посохом. — То-то нахальный такой. Ты голову-то подыми!
Земля успокоилась вдруг. Я, все еще борясь с головокружением, поднял глаза. Стены комнаты качнулись и провалились в тень. Я не видел даже бретера, сопевшего где-то совсем рядом. Только мастера. Только его черные, колючие глаза.
— Ами? Ами аванатэ Мо? — спросил он на горном диалекте, которого я не понимал совсем. Так, как говорили в столице, понимал немного, а тут — совсем нет.
Он поднял посох и ударил меня наотмашь. Но боли я не почувствовал.
— Ами?
— Не понимаю, — сказал я, пытаясь оттолкнуться от пола и встать. Каменный пол словно держал меня.
— Ами? — мастер чего-то требовал.
Я, наконец, выпрямился. Огляделся. Мы и в самом деле были одни. Только психотехник стоял за спиной мастера.
— Сделай с ним все, как надо, Н'ьиго, — сказал старик. — Хотя... А ну — на колени, как сидел!
Посох полетел мне в лицо, я уклонился, мир крутанулся и... Я опять поймал пол руками.
— Вот так будет вернее. Да и тебе пойдет на пользу!
Посох с десяток раз отметил рубцами мои спину и плечи. Я кусал губы и ощущал, как по спине течет кровь.
Давно мне не было так гадко. Стены опять начали наплывать. Меня затошнило и вывернуло куда-то внутрь так сильно, что, когда пол остановился вдруг, я не смог разогнуть впившиеся в камень пальцы.
Словно бы со стороны я видел самого себя, почти лежащего на полу, и Н'ьиго, опустившегося рядом на колени. Видел, как он достал старинный кинжал с лезвием из обсидиана...
Во мне даже ничего не дернулось — зарежут уже, так зарежут. Больно было до невозможности, но именно боль и подтверждала, что я еще живой.
Однако психотехник закатал рукав, надрезал руку себе. Потом набрал пригоршню крови, выплеснул мне в лицо...
— Хорошо, — сказал мастер. — Теперь — похоже. Иди к своим! Ну!
Я с трудом поднялся, и Н'ьиго потащил меня к выходу. В зале опять стремительно темнело, и последние метры я прошел, уже совсем ничего не видя. Сверху сыпался песок.
— Быстрее! Тень ушла. Да шевелись ты!
Психотехник вытолкнул меня в проход.
Я не помню, как вышел из холма. Мне рассказали потом, что я прошел метров сорок и упал только на территории нашего лагеря.
23. История двадцать третья. 'Живой'
Из дневниковых записей пилота Агжея Верена.
Абэсверт, Грана
— Я же говорю — живой. Пошел я. Просили его мастеру Эниму показать. Передай лорду Джастину.
— Ты в лагерь, Н'ьиго? Скажи там, что... Что все обошлось.
— Скажу.
Голоса плавали, как рыба в реке. Да и не понимал я половину: говорили по-грантски.
Я лежал ничком в палатке на походной кровати. Спина болела так, словно меня били, по меньшей мере, неделю. Плюс — сверху щипало и жгло.
Приподнялся на локтях.
Дарам сразу наклонился ко мне. Хорошо, хоть он здесь.
— Что со мной?
— Ты же хотел чего-нибудь этакое натворить? Ну вот и натворил. Радуйся. Теперь на Гране тебя не тронут. Тебя касался сам Великий Мастер, — полусердито сказал он. — Что ты ему наговорил?
— Я не помню. Что-то на тему, что он сам не дорос со мной...
Мне было тяжело разговаривать. Болело словно бы слоями, как в пироге. Ну и сверху тоже.
— Отсроченные удары это называется, — пояснил Дарам. — Мастеру надо было, чтобы ты дошел до лагеря, а там — трава не расти. Хорошо, что кожа лопнула. Значит — 'любя' бил, не всерьез. Такие если бьют, то ничего, а вот по плечу похлопав, могут и убить. А ты мог бы и помолчать хоть раз. Правильно Адам говорил, что за тобой глаз да глаз нужен, — экзекутор открыл аптечку. — Я медика вызвал. А пока надо вколоть что-нибудь.
— Не надо ... колоть... — губы-то почему такие сухие, Хэд бы их побрал. — Я сейчас встану. Ребята должны видеть, что со мной все в порядке.
Дарам, особо меня не слушая, достал устройство для внутривенного введения.
— Встать лучше помоги! — я был зол на себя за эту предательскую слабость, накатившую так не вовремя. Грантсы же терпят и не такую боль, я же читал!
Дарам помог.
В результате я таки встал, но меня качало.
— Голова не кружится? — спросил Дарам, переключаясь на второй аптечный ящик.
— Нет. Голова — нет. Только плечо болит. (Про спину и говорить нечего, и так понятно.)
— И мне плечо твое не нравится. Спину Н'ьиго чем-то местным обработал. Щиплет, сказал, зато следов не останется.
Это у них называется — щиплет? Спина, как огнем горела.
— Нужно посмотреть сначала, что там... — я стоял, покачиваясь, и палатка покачивалась вместе со мной, я держался за опору ее пластикового каркаса. Смешное, наверное, зрелище. Сам чуть не выше палатки.
Дарам косился на меня, и на лице его читалось неодобрение.
