— Ну-ка, вы! — обратился к пленникам Келли. — Жить хотите — валите отсюда!
Террористы жались к стене и не очень-то верили.
— Бегом, я сказал! — взревел сержант.
После такого крика не побежать было невозможно, но они не побежали. А жалко. Это тоже могло решить проблему. Но наши умные детки голов от страха не потеряли. Значит, широкий проход был-таки заминирован.
Пришлось нам гнать всю эту компанию в дыру, которую проделали сами.
Мы с Келли менялись — то он шел впереди, а я — подгонял, то наоборот. Нужно было торопиться, но Дьюп весил не так уж мало, да и террористы еле плелись.
От угла отделилась тень, и я узнал Обезьяну. Он махнул мне на развилку. Значит, ребята что-то выяснили. Не стал спрашивать, не до того. Только мы успели загнать в боковое ответвление тоннеля свое стадо, как вдалеке прогремела серия взрывов. Потолок задрожал, но в нашем углу выдержал. Значит, Мерис что-то взорвал, и вниз уже хлынула вода. Мы побежали быстрей. Обезьяна маячил впереди, и ориентироваться стало легче.
Под ногами захлюпало. Дороги я не знал — ведет она под уклон или как? И тут же мы уперлись в отвесную стену.
Среди моих бойцов было два бывших альпиниста, я их нарочно с собой взял. Вот на такой вот случай. Да и Обезьяна кое-чего стоил. Пока парни доставали снаряжение, он уже полез.
Кирпич здорово растрескался, высота — метра три, вода прибывала. Я прикидывал, как нам втащить наверх Дьюпа. Парни бросали кошки, но кирпич крошился, и зацепиться они никак не могли. Наконец Обезьяна влез, пользуясь не веревками, но своими уникальными руками, и крикнул сверху, что цепляться тут просто не за что — все давно сгнило или рассохлось. Ребята полезли так, вбивая в кирпич железные клинья, или выламывая подобия ступенек.
Вода залила колени. Дьюп с трудом встал и шарил по карманам. Наконец, разодрав подкладку, он выковырял что-то круглое, похожее на бусину. Его обыскивали, но сканер не возьмет стекло или алмаз, например.
— Платок у тебя есть? — спросил он.
Я достал высохшую гигиеническую салфетку.
— Вот это дело, — Дьюп завернул бусину в салфетку, сунул в рот и, судя по хрусту, раскусил.
Я крикнул, чтобы бросали веревки.
Террористы столпились у стены.
— А ну вперед, — Келли ткнул одного стволом.
Я перевел взгляд на Дьюпа. Тот вытирал углом салфетки лицо и весь как-то порозовел. Потом выпрямился, и стало видно, что двигается он теперь легче.
Значит, стимулятор.
Втроем — я, Келли и стимулятор — затащили-таки наверх Дьюпа.
И тут выяснилось, что половина наших ненужных друзей — на стену никак.
Вода уже доставала мне до груди, а рост у меня не маленький. Келли вообще стоял почти по горло в грязной вонючей жиже. Парни тащили сверху, мы с сержантом ругались и толкали снизу...
Как сам залез — не помню. Наверху мы с Келли рухнули на кирпич и пару минут позволили себе побыть в самой желанной в такой ситуации роли — трупов.
Все. Считай, дошли. А если что пойдет вкось, так теперь и навигацию можно запросить. Взрывчатку мы тоже не всю использовали. Выберемся как-нибудь.
Я поднялся и подошел к Дьюпу. Он уже почти не шатался. Надолго, интересно?
— Дай мне карту, — попросил он.
Я достал, сообразил, куда мы свернули. Стал показывать:
— Мы сейчас примерно вот тут. Можем в двух местах попытаться выйти. Нет, даже в трех, — я указал на помеченные Лесом проходы.
— Кто это тебя так подковал по местности? — Дьюп задумчиво разглядывал исчерченную по подсказкам Леса карту.
— Пацан один местный. Тут, как выяснилось, подростковые банды наркоту курят. Ну и лазят везде.
Дьюп подозвал Келли.
— Приведи мне двоих из той кучи.
Мокрые и умаявшиеся террористы сидели в углу, смирившись, видимо, со всем, что вообще может произойти.
— Лендслер двоим велел это... — сказал сержант Келли, мотнув головой в сторону Дьюпа. — Встали, в общем!
Парни не двигались. Тогда он вытащил одного за шиворот и поволок к нам. Второй поднялся сам. Надо же, герой нашелся.
— Садитесь рядом и смотрите на карту, — приказал Дьюп. — Мы сейчас уйдем вот в этот проход, правый. Вы пойдете налево, тут кладка самая старая, надеюсь, обрушений не будет. Выйдете у обрыва и обрывом же пройдете два километра до реки. Там отмоетесь. Вас тут никто не видел. Где вы были — ваше личное дело. По катакомбам шлялись, спайк курили. Ясно?
— Как это? — не понял тот, который подошел сам.
— Молча.
— Вам-то зачем это надо? — удивился парень.
Нам 'это' было надо больше, чем им. За них папаши, вполне возможно, сегодня же внесли бы залог, а вот мы должны предъявить трупы, а не свидетелей собственного самоуправства. Но я промолчал. А Дьюп откинулся на стену, закрыл глаза и сказал:
— Считайте, что повезло.
И закашлялся.
И мы пошли по правому проходу, а они по левому. И у меня никогда еще не было так легко на душе.
P.S.
Прости, друг. Если ты смотрел новости, то знаешь, что я тебя обманул. Все было совсем не так. Дырка у Дьюпа была не на лбу, а в затылке, террористов вместе с заложниками я расстрелял лично. После чего лишился нашивок и прошел часть своего пути в штрафбате. И это правильно. Потому что я так и не научился стрелять в безоружных. И до сих пор те, в кого стрелял, стоят у меня перед глазами.
Я ни о чем не жалею. Но и не хочу никому рассказывать, что произошло на самом деле. Ведь это, согласись, была бы совсем другая история.
9. История девятая. "Птицы падают, потому что летают"
Из дневниковых записей пилота Агжея Верена.
Абэсверт, Прат
Иногда я не понимаю, что такое высшая нервная деятельность и есть ли она вообще. Бывают дни и даже недели, когда чувства и желания теряю совсем, не теряя при этом способности жить.
Тело функционирует, мозг командует, желудок отправляет очередной транш в кишечник... Сознанию происходящее безразлично, но инициировать умирание ему тоже не хочется. Разве что убьют. Я даже кого-нибудь автоматически спасаю время от времени. (Хоть я и заточен на убийство лично генералом Мерисом, а он понимает толк в воспитании убийц).
Вдох-выдох. Пауза между ними — цена любой боли, а время, достаточное для выстрела, еще короче — оно между ударами сердца.
Вообще-то, Мерис — умница, он научил меня принимать физическое наказание, как инициацию. Иначе я вряд ли выжил бы в штрафбате. Кое-кто из сержантов, конечно, впечатлился тем, за что меня сюда отправили, но тут есть всякие. Некоторым — сахара не надо, лишь бы ударить тебя ногой.
Первый раз, еще на астероиде, я переживал незаслуженное насилие с болью и обидой на Мериса, обставившего порку, словно спектакль. Я не понял тогда, что он как раз и стремился вывернуть наизнанку все наше понятие о наказании в армаде. Он не хотел, чтобы мы искали потом в себе несуществующие грехи. В штрафбате бьют 'за просто так' — за неудавшийся цвет кожи или морду, описанную не тем циркулем. Не устрой нам Мерис промывку мозгов, вряд ли избалованные хорошим обращением северяне выдержали бы тот беспредел, в который довелось окунуться на Юге. Это притом, что 'мясом' мы тогда еще не были. Это сейчас я условное человеческое тело с татуировкой на виске, за которое практически никто никакой ответственности не несет. Меня можно просто списать. Сложнее списать даже форму на мне.
Но в первый раз мы были условниками без отягчающих статей, нас еще нельзя было так легко отправить в утиль. За это тоже прилетало иной раз. Но тогда я мог хотя бы пообещать сержанту, что придушу ночью, ведь условники все-таки солдаты, а штрафники на грунте — подконвойное мясо. Если дернешься лишний раз — пристрелят. Причины допишут к сопроводительному письму. Может быть.
Удивительно, насколько разные порядки в наземной армии и на флоте. На кораблях даже 'мясо' не является никчемной единицей. 'Татуированных' терпят, даже по-своему берегут. В крайнем случае — из штрафников получаются неплохие смертники. Но на грунте таких потенциальных смертников, видимо, слишком много.
Моя штрафная команда убирала на Прате трупы. Прат, если ты не знаешь, своего рода стационарная взрывбаза. Здесь центр по производству начинки для пиротехнических пирогов. Но потому и население планеты сразу оценило грамотность подавления бунта. И проэкзотианские настроения умерли в считанные дни, после того как на Прат кинули воздушные генераторы живого огня и нелинейные волновые излучатели...
Это было быстро и жестко. Большая часть боезапасов повстанцев рванулась в воздух. Погибло до пяти процентов населения. В массе — мирного. И тут же начались переговоры.
А нам достались трупы, переслоенные чем-нибудь недоразорвавшимся.
Келли, руки которого росли из железа, многому меня научил. Взрывное дело было его любимым досугом. И я успел прыгнуть на Лерона Мкрейна, потому что под мертвыми телами ставят не только растяжки, а еще и рассыпают дилам.
Порошок этот с виду совершенно неприметный — комковатый, грязный, но отлично взрывается на свету, если ночью сунуть его в рав-пакете под труп. Пакет потихоньку разлагается, дилам впитывает влагу, и остается только перевернуть тело, чтобы взрыв взял за одного лежащего пару-тройку пока еще бегающих. Порошок сначала стремительно темнеет, потом... Потом я успел оттолкнуть Лерона и прижать его к земле. Спину мне, конечно, обожгло.
Сержант долго махал перед моей грязной мордой гэтом и расширял мое знание пайсака и алайского. Но прав был я, а не он. Датчиков у нас не имелось. Не было и собак — они чуют эту дрянь на раз. И я сделал то, что только и можно было сделать, увидев темнеющую на свету грязную массу.
Нашу группу отвели назад: убрать закладки вручную без намеренного риска невозможно. Пришлось просвечивать район с воздуха в терагерцовом диапазоне... Трупы засветились, сигнализируя, что единичный взрыв не случайность. Ими занялся спецон, а сержант, удивленный, что обошлось-таки сегодня без списания доверенных ему живых мертвецов, направил меня и Лерона в медчасть.
Лерону я сломал при падении руку, ребро и сделал пластическую носа с креном влево. Тяжел я для него оказался. Лерон тощий, даже форма висит мешком. Да и некогда мне было выбирать место, куда рухнем.
Регулярные войска обогнали нас прилично, медчасть пустовала. Положили вдвоем в комнатенке на восьмерых. Мы захватили оба места у незарешеченного окна: он справа, я слева. Бежать было можно. Внизу я разглядел только две будки с охраной, сигнализация особой сложностью не отличалась. Но был ли смысл бежать? Особенно на Прате.
— По гроб, — сказал Лерон, когда медик чавкнул дверью.
Я промолчал. Мкрейн был мне мало интересен, вместе со своими гробами.
— Быковатый ты, — сказал Лерон.
Я изучал стену. Что ему с того, что держусь в стороне?
— Правду говорят — северянин?
Я не кивнул.
— А еще гонят...
Я посмотрел на Мкрейна долгим, ничего не предвещающим взглядом. Хорошего — ничего.
Я знал, о чем шепчутся у меня за спиной. Да, я лично расстрелял пятьдесят одного правительственного ублюдка. И заложников, и террористов. Заложников — даже с большим удовольствием. Потому что понял — все они играли в одном спектакле. Одни хотели экзотианского протектората, другие — шли на прямую провокацию, чтобы разорвать планету пополам. Я смотрел на холодное тело Дьюпа, на весьма вольные отношения между заложниками и мнимыми террористами... Аннхелл был наш, имперский. Но в заброшенной канализации под городом так считала лишь горстка спецоновцев. Здесь, на Юге, всё оказалось так запутано...
Пятьдесят один человек лёг как один. Только рука затекла. Вопросы? Поаплодировали и сели. Да, трудно было. Да, замкнутое пространство. Из гэта — нельзя, сами бы потом задохнулись от жара и вони, а у импульсного — приличная магнитная отдача. Меня шатало, когда я вышел в проход и сдался Келли. Ну, может, и не от отдачи шатало. Пятьдесят, как один. И мальчишка какой-то. Последним. Я не буду больше стрелять в мальчишек.
— Не заводись, — сказал Лерон. — Я тебе не фрайсудья.
Как он догадался, о чем я думаю? Худой, что пугало... Смешанных кровей?
Об экзотианцах много чего говорят. Например, что им трудно стрелять в людей, потому что чувства их глубже и рельефней. Они не только видят агонию, но и сопереживают ее. С каждым. Я — сопереживал? Не помню.
Лерон усмехнулся, почесал свежую татуировку на бритом виске. Моя — не чесалась. Потом протянул через проход квадратную ладонь.
Я пожал.
Закрыл глаза. Если сейчас распахнется дверь, нужно падать и перекатываться вперед, потому что назад — некуда.
Террористы были мальчишками, заложники — взрослыми дядьками. Мне не по мозгам оказалось оценить той каши, которую они там варили. Но я понял — на Аннхелле нет своих и чужих, есть свои-свои и свои-чужие. Кровь смешалась там через одного, а у того, у кого не смешалась, просто времени недостало. И надо, чтобы не проиграть, резать всех потенциальных чужих в правительстве планеты, что я, собственно, и сделал. Думаю, генерал Мерис счастлив теперь. Он примерно этого от меня и хотел.
— У человека всегда есть цель и предопределение. У одного — муху убить, у другого — мир спасти. Но для вечности — эти поступки равнозначные, — сказал вдруг Лерон.
Ему удалось меня удивить, но глаз я не открыл.
— Может, — продолжал он, — это и была твоя цель?
— Не цель это была — мишень, — поправил я сухо.
— Значит, — цель осталась, — уверенно сказал Лерон.
У него был слишком звучный голос для такой тщедушной тушки.
— Нет у меня цели, — огрызнулся я. — Не лезь. Я тебя вытащил, я и приложу, как с кровати упал.
— Не приложишь, — усмехнулся мой товарищ по несчастью. — Тебе теперь, чтобы жить, нужно еще пятьдесят.
— Ересь экзотианская, — отмахнулся я. Больно нелепо прозвучало то, что он сказал. Пятьдесят жизней за пятьдесят загубленных...
— Ты северянин, тебе не понять, — пробормотал Лерон. — У нас тут — не то, что у вас там. У нас никто не хочет быть куском имперского дерьма, понимаешь? Мы были люди, а потом пришли ваши корабли!
— Стоп, чумной, — я открыл-таки глаза. — Ты же солдат Империи?
— Это мой сержант — солдат Империи! А я хочу жить на солнечной стороне!
'Жить на солнечной стороне' — принцип заселения планет в мирах Экзотики. Они принципиально не живут в тех местах планеты, где неблагоприятный климат — слишком холодно или тепло, мало солнечных дней или хаотичны магнитные токи. Они много работают над климатом своих планет, но много и выбирают. У них нет нашего желания населить весь мир, как бы трудно это ни казалось.
Вот и Аннхелл начали заселять по экзотианским схемам. А потом пришли истинные хозяева, которые только нанимали сторонних климатологов и инженеров. И хозяева сказали, что те, кто научил жить 'на солнечной стороне' — враги. Но вражда не укоренилась в массах. На Севере галактики к экзотианцам всегда относились настороженно, там наши народы никогда особенно не соприкасались, на Юге же население планет — сплошной овощной суп.
— Много вас таких? — спросил я.
Лерон промолчал.
