Никакой особо уж такой сильной вины за собой Андрей не чувствовал (да и откуда было бы ей взяться, когда ты — всего да ничего в этой стране?) и посему он лишь сухо поинтересовался у дежурного: когда ему точно надлежит явиться в посольство, ещё раз настоятельно потребовал немедленно разыскать Огнева и известить Николая о его, Новикове, появлении на парткоме, после чего в раздражении швырнул трубку на аппарат.
Вот же, блин горелый, повезло, как утопленнику! Давно на него не сыпались неприятности так густо, как это случилось с ним за последний месяц. Разрыв с Ириной, завёрнутая институтским начальством скандальная статья о любовных предпочтениях совпадающих по своим психотипам людей (в пылу некоей внутренней фронды провокационно озаглавленная Андреем как "Пол и характер"* (см. примечание 21), последующий за этими уход из стен так и не ставшего родным НИИ, нелепая, на пустом вроде бы месте возникшая конфронтация с товарищем Голобоевым... Словно бы за эти неполные четыре недели он, Новиков, выбрал весь годовой запас всего дурного, что наряду с хорошим полагается каждому нормальному человеку.
Спать уже расхотелось окончательно. Даже просто подремать минут тридцать до визита в посольство, дабы восстановить физические и психические силы изрядно утомлённого за эту ночь организма. А поскольку до заседания парткома оставалось часа три, то следовало провести их так, чтобы потом не было мучительно стыдно за бесцельно проведённое в ожидании своего партийного аутодафе времени. Тем более, что душа активно жаждала опробовать коньяк, презентованный синьором Модина. Имелась и "закусь" подходящая, куда ж без неё, мы ведь не алкоголики какие запойные, чтоб драгоценный напиток "всухую" хлестать. Вон она, в холодильнике угнездилась: две почти полные тарелочки. Одна, с холодным филе из камбалы в соусе "Кайбарьен", и вторая, с фасолью по-ориентальски, все — остатки былой роскоши, приготовленной три дня назад кубинским коллегой Андрея — корреспондентом агентства Пренса Латина Аугусто Риверой (текилы с ним тогда они выпили немеряно — за знакомство, а вот до закуски почему-то дело так и не дошло, вот и пригодилась, родимая!). Ещё в холодильнике имелись половинка лайма, небрежно распластованная скальпелем (??) на три неравных дольки (скальпель наличествовал также), да стакан пепси-колы, почему-то украшенный по ободку следами губной помады... Чьей вот только — сейчас уже и не упомнишь, вроде бы были какие-то девицы, что привёл с собой Аугусто, но вот пили ли они с ними или просто заглянули минут на пять, как это называется, "по-соседски", Андрей с полной уверенностью утверждать не мог. Память решительно отказывалась идти навстречу в столь деликатном вопросе...
Заседание парткома проходило в конференц-зале посольства. Как сразу понял Андрей, окинув собравшихся здесь людей внимательным взглядом, наиболее активными участниками предстоящего шоу оказались представители технического персонала — "чистые" дипломаты и близкие к ним "спецы" постарались всеми правдами и неправдами отбояриться от столь важного партийного мероприятия. Оно и понятно: у народа и без того своих дел хватало! А вот для "технарей" — особенно для закомплексованных и по обычной своей работе зависимых от "чистых", такие собрания были и развлечением в череде утомительных будней, и вдобавок благодатной возможностью "поддеть" того или иного, по их мнению, чрезмерно зазнавшегося шефа. А уж Новикова — так в особенности!
И причины их нелюбви к себе Андрей прекрасно понимал: ну кому, скажите-ка, понравится столь независимо ведущий себя человек, запросто плюющий на посольский коллектив, да ещё и позволяющий себе "неподконтрольные" и никем "не согласованные" контакты с местным населением?
О чём Новикову так и заявили с пролетарской прямотой и большевистской беспощадностью собравшиеся товарищи.
Андрей на это лишь хмыкнул про себя, но говорить пока ничего не стал, момента подходящего не нашёл. Былое раздражение у него уже прошло и сейчас он только веселился в душе, слушая летящие в свой адрес гневные филиппики.
Откровенно говоря, все эти претензии мелкой партийной шушеры не стоили и выеденного яйца, ибо свои прямые журналистские обязанности он выполнял на все сто процентов, Москве присылаемые материалы — нравились: что по линии молодёжного журнала, что — по ведомству ТАССа, и не какому-то там посольскому парткому было судить о качестве его, Новикова, работе.
— ... Но главное не это, товарищи, — продолжал меж тем свою пламенную речь впавший в ораторский раж секретарь парткома, сидевший в посольстве на скромной должности то ли старшего сантехника, то ли рядового сотрудника архива. — А то, что коммунист Новиков позволяет себе в рабочее время заниматься пьянством! Да-да!! Что не только не красит его, как советского человека, но и бросает тень на весь наш дружный и сплочённый коллектив! Да и сейчас, — при этих словах секретарь выразительно шмыгнул ярко-сизым, должно быть от здешнего загара, носом и торжествующе оглядел присутствующих, — товарищ Новиков позволил себе явиться сюда в непотребном виде! Коньяк изволили пить! — возгласил он с каким-то болезненным злорадством в голосе. — И никак не меньше трёхсот грамм употребили!..
Ого, восхитился такой безошибочной точности Андрей, да мужчина-то у нас, оказывается, спец! Ведь с трёх метров запах взять, заранее купированный лаймом — это ж не каждый сможет! Как это подобных асов на Западе именуют? "Сомелье"? Воистину, не только быстрых разумов Невтонов государство российское рождать способно.
— Браво, товарищ Анисимов! — изобразил Новиков (эх, погибать, так с музыкой!) аплодисменты, лениво приложив одну ладонь к другой. — Только не "грамм" надо говорить, а "граммов". Стыдитесь, вы же у нас человек с высшим образованием, а говорите, как, простите, колхозник с Привоза. Ну, тому-то, понятное дело, извинительно такое надругательство над родной речью, он ведь историко-архивный не заканчивал, в отличие от некоторых, а вот вам-то надо "культурку" в полном объёме проявлять. А то, что здесь подумают местные товарищи об "ай-кью" отдельных советских граждан? И это в то самое время, когда наши космические корабли бороздят просторы необозримой Вселенной?
Андрея, что называется, "понесло": он уже в открытую издевался, хотя и сохраняя при этом серьёзную мину на лице, над посольским секретарём. Это поняли все присутствующие и затихли, не подавая никаких звуков. Кто — от того, как бы чего не вышло, кто — по причине никогда не высовываться на подобных мероприятиях, а кто — и со злорадством, наблюдая как москвич "хлещет" много о себе полагающего партийного чинушу.
Но старого опытного интригана, каковым безусловно являлся Анисимов, так просто сбить с рабочего настроя было трудно. А уж тем паче — выставить себя в глазах присутствующих в смешном виде — и подавно. Секретарь в таких делах собаку ещё на Родине съел и не поморщился. Причём, не одну. Знал, как в подобных ситуациях держать удар, что тут же немедленно и продемонстрировал, пустив в ход давно отработанную и беспроигрышную схему.
— Вот, товарищи, сами видите, к чему приводит общение незрелого коммуниста с буржуазной средой места нашего временного пребывания! — с горестным видом покачал головой Анисимов. — К сожалению, там, на Родине, ещё не всегда внимательно подходят к подбору квалифицированного персонала для ответственной работы за границей. Есть предложение... — он не договорил, прерванный громко хлопнувшей дверью. Разом наступила мёртвая тишина, в которой прозвучали уверенные шаги, и чей-то голос, со слегка барственной интонацией, поинтересовался:
— А что здесь, собственно, происходит? Что за собрание, да ещё в самый разгар рабочего дня? Может мне это кто-нибудь сейчас объяснить?
Андрей обернулся. В центре помещения монументально возвышался — да-да, именно монументально, иного определения, пожалуй, было и не подобрать! — кряжистый, как дуб, крепко сложенный мужчина, в строгом сером костюме, возрастом лет эдак сорока пяти-пятидесяти. И был он (мужчина, разумеется, а не костюм!) Андрею прекрасно знаком! Как и его любимая дочурка, выглядывавшая из-за правого плеча своего отца — миловидная девчушка, в модном синем джинсовом костюмчике, вылитая Одри Хёпберн! Такая же восхитительная красотка, с ослепительной улыбкой и тонкими, аристократическими чертами лица, высокая и лёгкая, вся какая-то воздушная и почти летящая, с настороженно-ищущим взглядом маленькой девочки, трепетно ожидающей большой и чистой любви.
Её лицо, казалось, постоянно играло, так быстро и часто меняясь, что люди боялись опоздать поймать её ускользающий от постоянных нескромных взоров взгляд.
Уж кого-кого, но только не их Андрей ожидал сейчас увидеть здесь!
Откуда-то сбоку ловко вывернулся Огнев, скользнул к Анисимову быстрым, ТЕКУЧИМ шагом и вполголоса, но так, что услышали все, кто находился в зале! — со значением произнёс:
— Разрешите представить, товарищи: Иван Фёдорович Замятин, заведующий сектором Латинской Америки и стран Карибского бассейна Центрального Комитета партии!
И скромно отошёл в сторону, всем своим видом давая понять окружающим, что он своё дело — сделал.
— Ну? — нетерпеливо переспросил Замятин, хмуря густые чёрные брови. Секретарь парткома подавленно молчал, на него было просто жалко смотреть: ещё минуту назад весь из себя такой важный и самоуверенный, сейчас он напоминал сдувшийся воздушный шарик — такой же маленький, сморщенный и невзрачный.
Помалкивали и остальные участники "судилища", старательно отводя глаза от требовательного взора высокого гостя.
Молчание затягивалось.
— Так, персональное дело у нас, — решилась наконец ответить какая-то девушка из числа сидевших в зале. — Коммуниста Новикова.
— И в чём же он провинился? — весело хмыкнул Замятин, словно бы только что заметивший Андрея. Показалось тому или нет, но высокий гость ободряюще подмигнул журналисту, но было это так мимолётно и неожиданно, что Новиков засомневался: а был ли мальчик?
— Э-э.., — обрёл наконец-то голос секретарь (надо отдать ему должное, умел он быстро брать себя в руки), начал суетливо перечислять "грехи" непокорного журналиста: — Несогласованность действий в чужой стране...
— В братской! — тут же не преминул поправить его Огнев, состроив при этом самую что ни на есть каменную физиономию.
— В братской стране, — ожёг коллегу ненавидящим взглядом Анисимов, но спорить не стал, поостерёгся, не те у мужика оказались карты, как бы и не краплёные! — Затем — пьянство на рабочем месте, неразборчивость в связях...
Он замолк, беспомощно кусая губы и словно бы ожидая, что кто-нибудь поддержит, придёт ему на помощь. Таковых в зале не нашлось.
Пауза затягивалась, и тогда Замятин с совершенно серьёзным видом поинтересовался:
— И что же? Он вот так быстро успел разложиться и никто ничего не смог поделать?.
— Были сигналы, — обречённо сказал Анисимов. И совершенно по-детски шмыгнул носом. И ссутулился. Как будто ему на плечи опустили неимоверно тяжёлый груз. Плиту, к примеру, бетонную.
Секретарь продолжал мяться и тосковать.
— Я не слышу! — повысил голос Замятин.
— Товарища Голобоева. Он ведь тоже из ЦК, — забормотал Анисимов.
— Какой ещё там Голобоев? — нахмурился высокий гость и обернулся к послу, неведомо как появившемуся в зале. За его спиной, в настежь распахнутых дверях, предусмотрительно не выдвигаясь на первый план, толпились ещё какие-то люди. — Насколько я в курсе, — теперь уже в голосе Замятина звучал откровенный яд. — Каких-либо ещё представителей Центрального Комитета, кроме вашего покорного слуги, в Манагуа не направляли. И вообще: кто это такой — "товарищ Голобоев"?
Посол, которому адресовался данный вопрос, затравленно задёргался, лицо его и без того пунцово-красное, побагровело ещё больше, он в отчаянии заозирался, пока не наткнулся взглядом на Огнева и умоляюще воззрился на него: мол, выручай, Коля! А уж за мной-то не заржавеет, из одного же котелка хлебаем, чай, не враги-то друг другу!
И Коля не подвёл. Выручил. Почтительно склонился к уху Замятина, что-то коротко ему прошептал.
На лице москвича проявилось выражение, какое обычно возникает у человека, сдуру влетевшего в жирную коровью лепёшку.
— Ах, вот оно что! — презрительно морщась, протянул, как плюнул, Замятин. — Тогда мне всё понятно. Что ж, передайте нашему бдительному товарищу, чтобы он зашёл ко мне сегодня... Скажем, после семи вечера. Поговорим о формах и методах работы отдельных граждан за рубежами нашей Родины.
Посол торопливо закивал.
— А вы, товарищ Анисимов! — палец высокого гостя упёрся в грудь совершенно потерявшегося секретаря. — Попрошу, чтобы в следующий раз вы устраивали, пожалуйста, партийные собрания, во-первых, во внерабочее время, во-вторых, исходя из заранее составленного графика — кстати, хотелось бы узнать, таковой у вас имеется? — и, в-третьих — что самое главное! — базируясь на реальных просчётах и недоработках отдельных наших товарищей! А не на липовых фактах и сплетнях разного рода сомнительных личностей. Вы меня поняли?
Анисимов, чувствуя что гроза, кажется, уже миновала, облегчённо выдохнул воздух из лёгких и торопливо закрыл собрание.
Участники быстренько потянулись к выходу, а Замятин шагнул к Андрею. Улыбнулся дружески, открыто и протянул руку:
— Ну, вот и свиделись, Андрей Дмитриевич! Очень рад! Пойдём, что ли, чего-нибудь прохладительного выпьем на свежем воздухе, а то уж больно-то жарко у вас тут, не то, что в Первопрестольной!
И хитро подмигнув Новикову, повлёк его за собой.
Глава 3.
За два дня до описываемых событий. ЗВОНОК ПО ЗАЩИЩЁННОЙ ЛИНИИ МАНАГУА (военный атташе посольства СССР в Никарагуа полковник Роман Руднев) — Москва (генерал-лейтенант Суконников, ГРУ).
— Здравия желаю, товарищ генерал!
— И тебе не хворать, полковник! Что у тебя?
— По нашему проекту возникли некоторые затруднения, товарищ генерал...
— Что-о?! Какие ещё там затруднения? Конкретней!
— Группа не может получить "добро" от местных властей на выдвижение в исходный район действий. Заявляют, что, дескать, там — крайне неблагоприятная обстановка, в связи с чем они не могут гарантировать полной безопасности нашим людям.
— Посла не пробовали подключать?
— Так точно, товарищ генерал! Однако он категорически отказывается давить на руководство сандинистов.
— Вот как? И чем же он мотивирует свой отказ?
— Тем, что у него нет соответствующего распоряжения от своего министра. Или хотя бы — из ЦК. Последнее, мол, даже предпочтительнее, говорит.
— Вот как? Я гляжу, разбаловался он у тебя, полковник, совсем армию ни в грош не ставит, перестраховщик хренов! Ладно, будет ему ЦК. Всё, до связи!
— — — * — — —
ЗА СУТКИ ДО ОПИСЫВЕМЫХ СОБЫТИЙ. ЛОНДОН, ПЭЛЛ-МЭЛЛ, "ХАНТЕР-КЛУБ".
В этом уютном помещении, больше похожем на кабинет серьёзного политика или крупного учёного, о чём несомненно говорило его внутреннее убранство (массивный письменный стол из красного дерева, изготовленный в ранние годы царствования молодой королевы Виктории, внушительные шкафы, числом более пяти, с книгами, на стенах — сплошь картины, изображавшие природу, и не простые ПАСТОРАЛИ, а грозно-мрачные СТИХИИ: бурно-беснующее штормовое море, острые пики нелюдимых скал, пропарывающих своими вершинами низко нависшее над ними свинцово-грозовое небо, величественный — куда там Ниагаре! — водопад, все, к слову, подлинники, поздние Фредерик Чёрч и ранний Рокуэлл Кент* (см. приложение 22) ; в дальнем левом углу, если смотреть от входа, большой глобус, на подставке — большой телевизор) находились пять человек.
