Казалось, что после каждого залпа врага, они становились все сильнее и непреклоннее в своей решимости уничтожить противника любой ценой. Вид пролитой крови погибших товарищей только укреплял боевой дух оставшихся в живых аскеров.
Когда до русской пехоты оставалось пятьдесят шагов, турецкий строй полностью развалился, от очередного удара русского молотка. Захлебнувшись в громком крике ненависти, турки бросились в атаку, яростно потрясая зажатыми в руках саблями и ружьями.
Все это время граф Ардатов был в первых рядах своего воинства, вселяя в солдатские души уверенность своим видом. Вражеские пули роем пролетали рядом с неторопливо прохаживающимся Михаилом Павловичем, который совершенно не обращал на них внимание.
— Не каждая пуля в лоб! — всякий раз говорил Ардатов своему адъютанту князю Ширинскому, уговаривающего генерала поберечься. — Если я каждой пули кланяться буду, то неизменно, что-нибудь важное пропущу. Да и как же я на землю буду падать или приседать перед такими молодцами. Стыдно, знаете ли, да и возраст не способствует быстрому приседанию.
Едва только турки бросились в атаку, как граф сам немедленно выхватил из ножен саблю и, указывая на врага стальным острием, прокричал солдатам: — За мной ребята! Бей! Коли басурман! Ура!
Михаил Павлович успел пробежать всего несколько шагов, как его обогнала солдатская толпа. Изрыгая крики, ничуть не уступавшие по своей силе и ярости крикам противника, русская пехота бросилась на врага. В считанные мгновения она достигла цепи застрельщиков, приняла их в себя, чтобы затем обрушиться всей своей силой на врага.
— Только продержаться, только продержаться некоторое время. Всего несколько минут, и турки не выдержат и побегут, — лихорадочно стучала одна и та же мысль в голове графа Ардатова, вокруг которого события стремительно разворачивались подобно затейливому калейдоскопу.
Виной тому был его генеральский мундир, который резко выделялся на фоне солдатских шинелей и гимнастерок. Турки сразу заметили присутствие важной персоны в передних рядах русской пехоты и потому с неослабиваемой энергией рвались по направлению к Ардатову. Находившиеся рядом с ним солдаты мужественно оберегали Михаила Павловича от вражеского штыка или сабли, но с каждой минутой рукопашной схватки этот эскорт становился всё меньше и меньше.
Невзирая ни на что, воины султана подобно львам яростно бросались вперед, желая непременно захватить русского пашу. Один за другим, сраженные ударом стальных штыков, падали на землю турецкие солдаты, но на смену им тут же вставали другие, и все начиналось сначала. Ни одна из сторон не собиралась уступать другой.
Так продолжалось некоторое время, и вскоре, в этой ужасной какофонии звуков, состоящей из жуткого грохота боевых барабанов, скрежета стали о сталь и гвалте человеческих голосов, чуткое ухо графа уловило отзвуки перемен. Они были мало заметны простому человеку, но прошедший не одну военную кампанию, побывавший в многочисленных боях и сражениях, граф сразу определил появление усталости у сражающихся сторон.
Все также яростно наседали турки, и мужественно бились русские солдаты, но с каждым мгновением уходило неистовство сражения, падал его накал. С каждой минутой солдаты все больше и больше уставали, и это был очень опасный момент. Достаточно было любого нового энергичного натиска и можно было опрокинуть любую из сражавшихся сторон.
Нужно было рисковать, и граф рискнул. Вскинув над головой саблю, он проскользнул между прикрывавшими его солдатами и с громким криком 'Вперед!!! Ура!!!' бросился в самую гущу врага. Чем поразил как врагов, так их своих.
За время пребывания в генеральских чинах, Михаил Павлович еще не утратил всех своих прежних навыков. Сильным ударом сабли он ловко отбил нацеленный на него неприятельский штык, затем быстро рубанул в бок и, не дожидаясь, когда раненый турок упадет на землю, бросился на другого врага.
Ардатов очень неплохо для своих лет отражал сыпавшиеся на него удары врагов, наносил ответные выпады и даже ранил еще двоих противников. Возможно, он смог бы записать на свой боевой счет еще несколько побед, но в это время на него набросился огромный турок.
Выше графа на целую голову и в два раза шире в плечах, он представлял для Ардатова серьезную опасность. При всей своей массивной комплекции, противник был довольно легок в движении и проворен. В этом граф смог легко убедиться, едва только турок устремился к нему, зажав в левой руке тяжелую саблю.
Всего несколько шагов отделяло противников между собой, когда, выхватив из-за пояса пистолет, Ардатов твердой рукой навел его на силача и выстрелил. Возьми граф чуть выше или в сторону, и неизвестно, чем бы закончился этот поединок, но Михаил Павлович целил точно в сердце, и потому турок сначала зашатался, а затем стремительно рухнул на спину.
— За мной, ребята!!! — задорно выкрикнул Ардатов и, отбросив в сторону не нужный пистолет, снова бросился на неприятеля.
— Уррр-а!!! — мощным голосом отозвались рванувшиеся за ним солдаты, яростно тесня врага.
— Даешь Стамбул, молодцы!!! Дави их!!! — подзадоривал граф своих пехотинцев, бежавших вслед за ним и в этот момент что-то горячее нестерпимо больно ударило ему в грудь. Сильная боль заставила Ардатов остановиться. Противная слабость разлилась по всему телу, но граф держался, продолжая указывать вскинутой вперед саблей направление атаки.
Бегущие за ним солдаты находились всего в двух шагах от Ардатова, когда вражеская пуля ударила в левый висок, и свет разом померк в его глазах. Без единого стона граф стал медленно оседать вниз под радостные крики турецких стрелков, решивших, если нельзя захватить в плен русского капудан-пашу, то его надо убить.
Ардатов ещё не успел рухнуть на землю, как вокруг него разгорелась ожесточенная схватка. Турки хотели отрезать голову поверженного врага, русские стрелки — не допустить глумления над телом своего командира.
Анналы истории хранят в себе описания сражений, когда гибель вождя приводила к замешательству и поражению возглавляемого им войска. Так было во многих исторических случаях, но только не на этот раз. Все произошло с точностью до наоборот. Лишившись своего горячо любимого командира, русские солдаты не пали духом и не опустили руки. Видя, какую ужасную участь готовит враг для павшего героя, они пришли в такую ярость, совладать с которой, турки были не в состоянии.
Натиск и напор русских солдат был столь стремителен и силен, что неприятель не выдержал и стал отступать. Вначале медленно, затем все быстрее и быстрее.
Под яростным натиском русских солдат левый фланг турецкого войска опрокинулся, и, позабыв обо всем, гвардейцы султана побежали, подгоняемые в спину ударами штыков. Отход их был столь стремителен и неожидан, что солдаты генерала Фельтона оказались в критическом положении. Они сами с трудом удерживали натиск врага и вдруг за считанные минуты оказались перед лицом неминуемого окружения.
Стремясь спасти положение, Фельтон попытался выстроить из своих солдат каре, но бегущие сломя голову турки не позволили англичанам сделать это. Подобно морскому валу турецкие воины накатывались на британские порядки, спасаясь от русских штыков. И горе было тому человеку, кто оказывался на их пути. Как не высока и сильна была выучка у солдат коалиции, но и у них был свой предел возможностей, и устоять под бешеным напором толпы они не смогли.
'Если бушующую толпу нельзя остановить, то следует попытаться возглавить её', — говорилось на страницах старинного трактата 'Стратегикона'. И солдаты коалиции немедленно воспользовались этим советом, хотя никто из них не слышал о существовании этого трактата.
Русские воины долго преследовали бегущего противника, безжалостно рубя всех до кого, только могли достать их жаждущие крови штыки и сабли. Пленных не брали. Избиение неприятеля прекратилось далеко на противоположном берегу Али-бей-су. Только тогда, офицеры стали останавливать своих солдат, не позволяя им ворваться в Стамбул на плечах бегущего противника. Таков был наказ графа Ардатова, и они строго придерживались его.
Очень неохотно подчинялись этому приказу разгоряченные боем русские солдаты, но дисциплина и усталость вскоре взяли своё. Медленно возвращались герои в свой стан, покрытые пылью и кровью, чтобы начать считать свои потери.
И вновь Стамбул в страхе и испуге затаил дыхание в ожидании того, как распорядятся его судьбой победители. В этот день, заходящее солнце, обильно раскрасило вечерние облака в густо пурпурный цвет и ни у кого из людей не было сомнения в причине этого явления.
А через два дня в Стамбул пришел пароход 'Громоносец' с радостными известиями от государя императора, уже перенесшего свою походную ставку из Екатеринослава в Николаев. За блистательную победу на Босфоре, царь произвел Павла Степановича Нахимова в генерал-адмиралы и пожаловал ему высший орден российской империи Андрея Первозванного. Таким же орденом и княжеским титулом за заключение перемирия с турецким султаном, был отмечен и Михаил Павлович Ардатов.
Часть пятая.
Глава I. Усмирение Стамбула.
Сознание медленно возвращалось к Михаилу Павловичу, вместе с тупой болью пульсирующей по всему телу. Особо сильно болела раненая голова. Словно какая-то зловредная птица, своим крепким клювом методично стучала по черепной коробке графа, не ведая к нему ни жалости, ни сострадания. Ардатов ещё не успел разомкнуть налитые свинцом веки, как над его ухом прогремел радостный мужской голос: — В себя приходят, ваше благородие!
Звук голоса принес графу новую порцию невыносимых мучений, что заставило Ардатова болезненно поморщиться, и с огромным трудом раскрыть затекшие глаза.
Первое что увидел чудным образом оживший Михаил Павлович, это было бородатое лицо ротного фельдшера склонившегося над ним, и озирающий графа со смешенным чувством тревоги и радости.
— Слава богу!— откуда-то сбоку раздался облегченный голос секунд-майора Ширинского, и не прошло и секунды как, бесцеремонно оттеснив в сторону эскулапа, перед Ардатовым возник образ его адъютант.
— С победой вас, Михаил Павлович! Враг полностью разбит и позорно бежал с поля боя! Стамбул у наших ног и объят паникой! Ждут, что мы ворвемся в город с часу на час! Так нам местные греки донесли — торопливо выпалил Алексей, а затем тихо добавил — Принимайте командование, ваша светлость.
От этих слов, у обрадовавшегося было графа, сразу похолодело на душе и противно заныло сердце.
— Где генерал Муравьев? — спросил граф, осторожно поворачивая голову из стороны в сторону.
— Убит! — коротко ответил Ширинский и от его слов сердце Ардатова заныло с удвоенной силой.
— Полковник Шварценберг?
— Ранен, но доктор говорит к утру преставиться.
— Полковники Розен, Трухин, Москалец? — стал с трудом перечислять Ардатов командиров русского десанта.
— Двое убиты, один ранен, тяжело. Михаил Павлович, из всех штаб-офицеров в строю остался только я и подполковник Львов. Все остальные либо ранены, либо убиты — уныло доложил своему командиру Ширинский.
— Плохо дело, Алексей Николаевич — подытожил Ардатов — а со мной что?
— Вот как раз с вами все в порядке Михаил Павлович. Фельдшер говорит у вас только две пулевые контузии. Одна в область сердца, другая в голову, а все остальное цело — адъютант на секунду замолчал, а затем смущенно добавил — вас в свалке сильно помяли.
— Ладно, бывало и хуже — тяжко молвил Ардатов, с трудом поворачивая на жестком ложе, своё основательно истоптанное солдатскими сапогами тело, а затем приказал фельдшеру и Ширинскому — Помогите, как мне подняться, раз все нормально.
Едва только заботливые руки товарищей приподняли графа, как боль с удвоенной силой стала раскалывать голову раненого, а к горлу мгновенно подкатил тугой ком, грозя в любой момент вывернуть наизнанку генеральские внутренности.
С большим трудом Ардатов смог справиться с этим неприятным ощущением и едва только ему стало легче, сразу прибег к старому солдатскому средству.
— Водки! — властным голосом потребовал Ардатов и требовательно толкнул рукой фельдшера державшего его. Медик вначале заколебался но, столкнувшись с решительным взглядом генерала, нехотя принес требуемое 'лекарство'.
Эскулап был в корне не согласен с подобным видом лечения и в душе очень надеялся, что Ардатова непременно вырвет, однако к его огромному огорчению этого не случилось. Вопреки всем канонам медицины, 'божественная жидкость' благополучно попала в желудок и стала незамедлительно оказывать свое 'лечебное' действие.
— Что с головой? — спросил фельдшера Ардатов, на минуту прикрывая тяжелые веки.
— Касательное ранение мягких тканей и возможна трещина кости, ваше превосходительство. Так что вы не сильно-то головой вертите. Не ровен час, какие-нибудь осложнения могут возникнуть — посоветовал медик, но граф пропустил его совет мимо ушей.— А, что с сердцем? Что это за контузия такая?
Вместо ответа фельдшер нагнулся над столиком и осторожно протянул Ардатову маленький предмет. При скудном освещении палатки Михаилу Павловичу понадобилось довольно много времени, чтобы узнать в покореженном пулей предмете образок святой Софии, которую ему подарила императрица во время их последнего прощания.
— Значит, все-таки отвела пулю святая заступница — медленно произнес Ардатов и на его глаза, набежала непонятно откуда взявшаяся слеза. Впрочем, быстро пропавшая. В этот момент граф никак не имел право на простую людскую слабость.
— Да, а как там моряки? Как Нахимов? Все ли целы? — спросил у адъютанта Ардатов, с трудом поднимаясь на ноги опираясь на плечо князя.
— Там тоже полная виктория, Михаил Павлович. Наши корабли все целы, хоть и побиты изрядно. А вражеские корабли потоплены все до одного. Даже паровые корветы! Представляете — радостно отрапортовал Ширинский — вот только...
— Что только!? Не тяни князь! — рыкнул Ардатов, чуя искореженным своим нутром новую гадость, и не ошибся.
— Адмирал Нахимов преставился. На теле ни одной царапины. Говорят, сердце не выдержало — произнес Ширинский.
— Как это сердце не выдержало!? Не мог он в такой момент от сердца преставиться. Что за чушь собачья! — гневно крикнул Ардатов и в один момент головная боль, немного заглушенная водкой, с новой силой, атаковала генерала.
— Может, ваше превосходительство. Сердцу человеческому ведь все едино, война идет или мирное время. Махонькое оно, — с достоинством проговорил фельдшер и, видя, что его слова не убедили Ардатова, продолжал. — Один человек несет столько, сколько положено. Другой сколько сможет осилить. А Павел Степанович видно взвалил на себя столько, что и троим, не поднять. Вот бедняга и надорвался.
— Ладно, философ. Надо дело делать — нарочито грубо сказал граф, не желая признавать правоту суждений эскулапа. Стиснув от боли зубы, он стал натягивать на себя простреленный вражеской пулей мундир.
— Подождите ваше превосходительство. Нельзя вам в таком виде идти — запротестовал адъютант, но Ардатов резко оборвал его.
