Другая ветвь

Столица читала и возмущалась. Пока — возмущалась. Пока еще он был их героем.

Надолго ли, вот вопрос...

-0-

Безвременье. Вечер

Холодает. Солнце зацепилось за вершины деревьев, на сад наползают тени, и хочется накинуть что-нибудь на плечи.

Она возвращается в дом. Конрад склоняется в почтительном поклоне.

Надо, действительно, отослать его — ну что здесь за служба для юноши его лет? В его годы ее брат... и Зиг...

Она кивает молодому человеку и проходит мимо него.

-25-

Когда любишь, оказывается, и рутина может приносить удовольствие. Это она поняла еще в прошлый раз, когда оба они были в отставке и вели тихую семейную жизнь — их медовый месяц, завершившийся с таким грохотом, что по всей галактике целый год гуляло эхо.

Сейчас он на службе и считает дни до увольнения. И она на службе — и тоже считает дни. Поскольку она по-прежнему его адьютант, уходят на работу они вместе. И чаще всего вместе возвращаются. Но сегодня он отпустил ее раньше, а сам встречается с кем-то. Политика, чтоб ей было пусто, так и вьется у его плеч, надеясь вцепиться когтями в погоны и поехать с ветерком в светлое будущее. А он все уворачивается, отказывается и отбивается.

Остался там, в офисе, держать оборону, а ей сказал:

— Иди, ну что ты будешь сидеть и ждать... я постараюсь поскорее.

Ну вот она и дома. А он придет усталый и голодный, и надо бы что-нибудь съестное... И — та же история, что всегда. Опять что-то варить и жарить, и снова не получается задуманное. Это должны были быть котлеты. Ну... вкус котлетный, вид только какой-то неприглядный. Развалились котлеты. Что я делаю не так... вроде все по рецепту, но эти рецепты — это же просто ужас. Посолить по вкусу! Сырой фарш, что ли, пробовать? Жарить до готовности! А как ее определять, эту готовность? Или вот еще, было дело, наметила как-то суп... Все рецепты начинаются с одного и того же. Сварите бульон! И нигде ни разу — как именно это делается. Будто всякий от рождения знает. Генетическая память человечества включает способ приготовления бульона! Наверное, Фредерика Гринхилл-Ян не принадлежит к человеческому роду. Или у нее отказала эта самая генетическая память.

Конечно, он прекрасно съест развалившиеся котлеты, и похвалит, и даже не слишком покривит душой. Занятый глобальными мыслями, он часто вовсе не замечает, что у него в тарелке, было бы не вовсе несъедобно, и ладно. Но хочется же побаловать. Хочется — самое лучшее. И не выходит! Ну почему у нее нет ни таланта, ни привычки к проклятому домашнему хозяйству...

На плите забрякало и зашипело. Крышка на кастрюльке с овощами подскакивает, и из-под нее брызжет и выплескивается... выключить плиту... нет, этого мало, мгновенно же не остынет, снять несчастную кастрюлю... ах ты ж, пальцы обожгло...

Стояла, держала под струей холодной воды пострадавший палец, едва не плача — не от боли, от досады. Что ж она бездарь такая неуклюжая...

И ладно бы только в хозяйстве, у нее вообще с женской традиционной ролью вечная невнятица, невезение и нескладуха. Вот и...

Затрясла головой. Не хватало еще и об этом. Ведь в самом деле зареву, а он заметит и спросит, и он же считает себя виноватым. Нельзя, нельзя...

Заморгала, загоняя слезы обратно под веки.

В дверь позвонили.

Заторопилась, вытирая на ходу руки полотенцем, распахнула дверь — и чуть не уронила полотенце на пол.

Юлиан!

Еще вырос — так и тянется вверх последнее время. Улыбается широко. Форменный берет набекрень, шарфик повязан с подозрительным шиком — не обошлось без влияния старшего товарища Оливера Поплана, не иначе.

— Привет, я на побывку. Адмирал дома?

А за плечом у него, разумеется, — здоровенный, темно-коричневый, и сияет всеми зубами, — Луис Машенго. Сопровождает лейтенанта Минца. Так никто и не озаботился отменить давний приказ.

— Заходите, парни, — отвечает она, обнаружив, что тоже улыбается во весь рот. — Еще не вернулся, но скоро. Как там наш флот, младший лейтенант?

— Запаковываем, лейтенант-коммандер. Что с ним еще может быть — теперь-то?

Входит, поводит носом. Кивает понимающе.

— Погодите, миссис Ян, — говорит. — Сейчас, китель скину — помогу... можно?

Она расправляет плечи и отвечает строго:

— Отставить, младший лейтенант. Уже все готово. Так, как ты, я в жизни не смогу, но все же чему-то научилась. У меня даже капуста не пригорела.

Посмотрел с уважением — знает, ей есть чем гордиться.

Сразу стало куда веселее.

— Иди, переодевайся с дороги, располагайся. И вы, энсин. Сейчас, адмирал вернется — будем ужинать.

Топочут вверх по лестнице. Машенго тащит на одном плече два рюкзачка. Отобрал у подопечного. Балует мальчишку...

Где-то у меня была праздничная скатерть с цветочками, еще на свадьбу дарили. Интересно, она цела?..

-0-

Безвременье. Вечер

А ведь Конрада она взяла на службу именно затем, чтобы уберечь его от опасностей внешнего мира. Отняла его у войны, на которой он едва не погиб — всего в тринадцать. Мальчик... еще один мальчик, такой же, каким был когда-то брат. Каким был когда-то Зиг. Вернуть его туда — значит снова вернуть его войне. Дворянский сын, последний в роду, военное училище... всегда так, всегда одно и то же!

Следующей приходит мысль, которую она ненавидит.

О мальчиках, таких же, каким был тогда Конрад.

Дети из клана Лихтенладе от десяти и старше.

Те, кого убил ее брат.

Он был вне себя после гибели Зига, потому и убил их. Законы позволяли, государственная необходимость намекала, сорную траву с поля вон... Он убил их.

А она взяла к себе Конрада. Потому что погиб Зиг, и нужно было сделать хоть что-то, чтобы уравновесить перекосившийся мир... обогреть хотя бы одного, чтобы стало хоть чуточку теплее.

Иногда она думает, что поступила неправильно. Верный паж — да... но он влюблен, и снова она чувствует себя стоящей на пьедестале.

Что ж они норовят поклоняться ей... почему?

-26-

И овощи, и котлеты, несмотря на неэстетичный внешний вид, съели подчистую.

— Вкусно, — сказал адмирал Ян, отставив тарелку. — Спасибо, дорогая.

Фредерика мило покраснела.

— Да, очень вкусно, — подхватили на два голоса Юлиан Минц и Луис Машенго.

— Я старалась, — склонила голову миссис Ян, — вроде бы что-то получается...

Трое мужчин горячо заверили ее, что получается просто замечательно.

Фредерика совсем засмущалась и поспешила на кухню — за чайником и чашками. Юлиан вскочил, чтобы помочь.

— Сиди, сиди! — бросила через плечо хозяйка, но, поскольку он не послушался и не сел, вручила ему круглую коробку, перевязанную веревочкой, ножик и плоскую лопатку.

— Пирог покупной, — сказала она немного виновато, — это пока выше моего разумения. Разрежь, пожалуйста, а я тарелки достану.

Юлиан резал пирог — он оказался с вишней и заварным кремом, — Фредерика звякала посудой, потом разливала чай, адмирал рассеянно смотрел поверх стола в никуда, наверное, думал.

— Можно, я включу телевизор? — спросил Машенго. — Новости...

— Можно, конечно, — ответил адмирал. — Только что ты там надеешься услышать...

— "Голосуйте за Объединенный фронт свободолюбивых трудовых республиканских демократов", — сказал Юлиан. — А, еще "имени Але Хайнессена".

— Народный, — адмирал поднял палец. — Объединенный народный фронт.

— Погодите, — Юлиан даже нож отложил, — я что, угадал?

— Не совсем, — засмеялся Ян. — Ты переборщил немного, конечно. Но Объединенный народный фронт существует и даже, возможно, наберет процентов десять голосов. А из перечисленных тобой партий в него не входят ни республиканцы, ни демократы. С остальными — прямо в яблочко.

— Лейтенант Минц превосходно стреляет, — подтвердил Машенго.

С экрана бубнили, то и дело слышались, действительно, призывы голосовать то за одних, то за других. Потом прозвучала фамилия Аттенборо, и тут уж энсин просто прилип к телевизору.

Политический обозреватель "Хайнессен телеграф" мистер А.Ф.Аттенборо приходился родным папашей вице-адмиралу, которого все присутствующие знали не первый год. Именно поэтому они практически не слушали, что он там излагал о грядущих судьбах родины.

— Смотри, и у него веснушки, — прокомментировала Фредерика.

— А глаза противные, — заметил Луис. — Как у человека, который много врет.

— Работа такая, — пожал плечами Юлиан.

— Говорит красиво, — сказал Ян Вэньли. — Только все не по делу.

Оказывается, он-то как раз прислушивался.

"Мирное строительство, — говорил мистер Аттенборо-старший, — труд на благо подрастающих поколений. Демографическая политика... Я, как последовательный борец против милитаризма..." Адмирал усмехнулся.

Юлиан покосился в его сторону.

— Так, вспомнил кое-что из рассказов Дасти, — пояснил Ян.

— Ну, он вроде правильно сказал, про мирное-то строительство... — неуверенно протянул Юлиан.

Адмирал вздохнул и откинулся на спинку стула.

— Видишь ли, Юлиан... Все сейчас говорят о преимуществах мирной жизни, и они, конечно, правы — во многом. Только никто не упоминает главную нашу проблему... в предвыборной-то эйфории. Зачем расстраивать избирателей раньше времени? Но деваться некуда — через пару месяцев она обозначится, через пару лет наберет силу, а лет через пять начнут искать виноватых и ностальгически вспоминать прежние времена, когда небо было синЕе, а трава зеленее. Когда мистер Аттенборо приходил ко мне со своим микрофоном, я об этом сказал... да только из репортажа, вижу, выпало.

— Главная проблема? — Юлиан отвернулся от экрана и посмотрел на адмирала. — Какая?

— У нас гигантская проблема, — сказал адмирал. — У нас кончилась война.

Помолчал и добавил:

— Кстати, чем ты собираешься заниматься после демобилизации?

Юлиан замялся. Он подумывал об университете, но так, абстрактно. Когда-нибудь он уволится из армии и пойдет учиться. Может быть, на историка, как мечтал некогда его опекун. Но слово "демобилизация" прозвучало с такой уверенной предопределенностью — и вдруг стало понятно, что младшего лейтенанта Минца особо и спрашивать никто не будет. Выйдет разнарядка — сократить столько-то единиц, и сократят.

У Баалатской автономии нет армии. Только Силы самообороны, которые сейчас укладываются в спячку... и сам Юлиан приложил к этому руки. И скоро руки Юлиана станут не нужны. Ну, может, самую верхушку оставят — адмиралов, кто помоложе. Всех прочих — в запас, до экстренных случаев. Которые могут и не возникнуть никогда — потому что кончилась война.

Ну, честно говоря, лучше бы этих экстренных и не было... а значит, мы не нужны. Я, Юлиан Минц, не нужен.

А кому я нужен, кроме себя самого?

— Понимаю, — сказал юноша. — Наверное, пойду учиться. Надо подумать, куда, на какую специальность и на какие средства.

— Подумай, — кивнул адмирал. — И помни — чем смогу, я всегда помогу.

— Конечно, — ответил Юлиан.

Телевизор продолжал бубнить, теперь показывали предвыборный митинг на Пальмленде. Загорелый мужчина средних лет стучал по трибуне внушительным загорелым кулаком и призывал работать, работать на благо родины — и голосовать за трудовую партию. Пробежал титр: активист Пальмлендского отделения трудовой партии такой-то, имя, фамилия, рабочий машиностроительного завода Гаррисона и Гаррисона, выдвиженец коллектива такой-то верфи...

Военная судоверфь, — машинально подумал Юлиан. — Эсминцы вроде нашей "Леды". Ох же...

— Адмирал, — сказал он, — что будет с заводами Пальмленда?

Ян пожал плечами.

— Сам-то ты как думаешь?

— Это же миллионы людей, — пробормотал Юлиан.

Адмирал угрюмо кивнул.

— И я не уверен, что эти верфи способны производить хотя бы сковородки. Или военную технику — или ничего.

— То есть переучивать их всех. На сковородки.

А еще у них семьи. Их надо кормить. С финансами в стране довольно паршиво. Значит, качество жизни для многих сильно ухудшится, а работу не всякий найдет... потому что не всякий освоит сковородки после пушек. И когда окажется, что мирная жизнь получилась не слаще, чем в войну...

Юлиан зажмурился и потряс головой.

— Надо же что-то делать, — сказал он.

— Чтобы что-то делать, надо знать, как, — ответил Ян.

— Вы думаете, в правительстве не знают?..

— Да в принципе знают, конечно, — вздохнул адмирал. — Только одно дело — теория, а другое — жизнь. Я вот ничего не понимаю в политике, там же нельзя стрельнуть и попасть сразу, только загодя, опосредованно и постепенно, и результат плохо предсказуем... это талант, которого у меня нет. О чем я и твержу уже который год, а мне все не верят.

— Под нашей автономией заложена бомба с часовым механизмом, — сказал Юлиан.

— Ну да.

Машенго щелкнул пультом, выключая телевизор.

— Что-то я никак не определюсь, за кого голосовать, — проворчал он. — И демократы неплохи, и республиканцы ничего, и трудовики зажигательные. Только партия свободы сомнительная какая-то... Адмирал, а вы что думаете?

Ян вздохнул.

— У нас тайное голосование, энсин. Извините, но я не скажу.

— Зато я скажу, — встряла Фредерика. — В какой партии мистер Хван? вот за ту я и проголосую. Он мне нравился еще когда был политиком в Альянсе.

— Помню, — кивнул Машенго. — Да. Помню. Вы правы, миссис Ян.

Фредерика улыбнулась.

— Ешьте же пирог. Он хороший. И кому еще чаю?..

...Республиканская партия набрала больше всех голосов — 38%. Юлиан смеялся, что это из-за Фредерики. Потому что именно среди республиканцев обретался мистер Хван.

— Это судьба, — удовлетворенно кивал энсин Машенго. — Мистер Хван правильно повел себя тогда, во время процесса над адмиралом, и теперь, когда адмирал завоевал для нас автономию, только справедливо, если в ней будет править партия мистера Хвана. А человек должен принимать свою судьбу... и Баалатская автономия тоже.

Адмирал Ян подал прошение об отставке и терпеливо ждал, когда у новоиспеченного правительства дойдут руки до рассмотрения просьбы скромного военного. Он надеялся, что теперь, наконец, препятствий к увольнению не предвидится.

...Осень на Хайнессене была теплой, солнечной и разноцветной, как новый детский мячик.

-0-

Безвременье. Вечер

В последнее десятилетие Гольденбаумов она стояла ближе всех к трону... нет, не к трону — к монарху. Впрочем, ее предшественница маркиза Бенемюнде не преминула бы ядовито уточнить — не "стояла", а "лежала". Маркиза тоже в свое время лежала... а хотела бы — стоять. Влиять на политику. Править.

Его величество не любил править. Невольник престолонаследия, третий сын, никогда не желавший власти — и получивший ее иронией судьбы, когда честолюбивые старшие братья слопали друг друга из-за этого самого проклятого престола... И о политике он говорить не любил.

Ну... не совсем так. Иногда у него бывало и политическое настроение, и тогда он внезапно сообщал, например: "Представь, дорогая, что учудил сегодня мой драгоценный зять". Зятьев было двое, и они постоянно подсиживали друг друга, не в силах отвести жадных взглядов от трона Гольденбаумов.