Чаганов: Война

— Не лучше, голубушка,— отвечает ей добродушный низкий голос,— нет никаких медико-санитарных батальонов, они ликвидированы согласно распоряжения Генерального штаба от 1936 года о реформе Санитарной службы РККА, последний, кстати, у нас на Дальнем Востоке расформирован в феврале этого года. Но это, увы, не самое страшное: хуже всего то, что санинструкторы выведены из штата стрелковых рот. Сейчас стрелковые дивизии, по сути, лишены всякого санитарного обеспечения: в результате раненые на месте ранения перевязываются в порядке само— или взаимопомощи, а то и остаются вообще без первой медицинской помощи. Флота, слава богу, эта реорганизация не коснулась, но мы оказались не готовы к последствиям таких масштабных боевых действий на суше: нет оборудованных судов для перевозки раненых, подготовленных медицинских бригад. И всё равно, эвакуация морем в наш морской госпиталь, который находится, по сути, у причала, это единственный выход, так как он здесь в Приморье самый быстрый.

— Призовите специалистов с гражданки...

— К сожалению, Санитарное управление медицинскими кадрами больше тоже не распоряжается, эти вопросы переданы в Управление кадров и Мобилизационное управление Красной Армии, мы подали заявки, но пока ответа нет.

— ... так что, ничего сделать нельзя?

— Ну почему же, я слышал, что нам выделяется пассажирский пароход 'Франц Меринг', там просторная кают-компания, широкие коридоры и проходы, каюты второго и третьего класса, так что мы за один рейс до трёхсот раненых сможем взять. Флотское командование дало распоряжение формировать из матросов бригады, которые будут нам помогать при загрузке и выгрузке раненых, в госпиталь идут добровольцы: жёны командиров, жители Владивостока. В помощниках у нас недостатка нет, чего не хватает, так это перекиси водорода, противогангренозной сыворотки, гигроскопической ваты, хирургических инструментов.

— Вы, Игорь Юрьевич,— снижает напор Оля,— напишите, что вам ещё требуется, я лично позвоню товарищу Мехлису.

'Дела... а тут я еще со своим 'сквозным ранением'... меня в Посьете заштопали, пуля прошла под ключицей, чуть задев лёгкое и вышла под лопаткой... от эвакуации самолётом я решительно отказался, так как в срочной помощи не нуждался... нормально я себя чувствовал... только уже во время погрузки на тральщик отметил, что поднимается жар и голова становится чугунной'...

* * *

Открываю глаза, передо мной— аккуратно побеленный потолок, подкрашенный розовым светом, проникшим сквозь приоткрытое окно, через пустой крюк на месте отсутствующей люстры перекинуты скрученные электрические провода с тусклой лампочкой на конце. Скашиваю взгляд в сторону— жёлтые стены, окно, отдёрнутые белые шторы, чуть приподнимаю голову— рядом со мной мирно сопит носиком симпатичная девушка лет восемнадцати, в небольшой пустоватой палате (кровать, стол и тумбочка с телефоном) мы с ней одни. Девушка в длинном белом халате с завязками на спине сидит на стуле, её руки мирно сложены на прикроватной тумбочке, на них покоится голова с закрытыми глазами, она улыбается во сне.

'Утро уже... я что спал'?

Стараясь не разбудить медсестру, тихо опускаю ноги на пол, отвожу в сторону простыню.

'Где моя одежда, где я'?

С трудом поднимаюсь на ноги, сжимая в кулаке концы импровизированной туники, и бочком ковыляю к подоконнику. Всё пространство немаленького парка, раскинувшегося позади трёхэтажного здания лечебного корпуса, занимают десятки палаток с красными крестами, а у приёмного отделения выстроилась очередь из нескольких санитарных машин, из которых дюжие мужики достают всё новые носилки с ранеными.

'Небось больные уже в коридорах лежат, а я тут в отдельном флигельке целую палату оккупировал'.

Сзади слышится шум открываемой двери, створка окна хлопает перед носом и в отражении я вижу перед собой бледное измождённое лицо незнакомого мне человека.

— Чаганов,— обеими руками Оля держится за дверной косяк и слёзы катятся по её щекам,— очнулся...

— Ой, товарищ Чаганов, вы зачем встали...— пищит испуганная медсестра.

'Двое из трёх меня узнали, и это уже не плохо, вон и на карточке, что висит в изголовье кровати, написано: Чаганов А.С., чуть ниже— табличка, в последней заполненной клетке которой выведено химическим карандашом: 11/8-38, 03:00, температура-41,3. Я что здесь уже больше недели? С температурой... комфорта змеи'?

* * *

— ... ну я тогда позвонила Ермольевой,— глотает слёзы подруга, поднимает одеяло, упавшее под колёса моего кресла-каталки,— спросила сколько у неё наработано вещества... она говорит двадцать пять грамм...

— Постой,— беру Олю за руку,— ты же говорила, что она только к концу года получит 'жёлтый, аморфный', смесь четырёх субстанций, из которых только один активен in vivo.

— Слава богу, память у тебя не пострадала... всё правильно, но речь шла о полупромышленной установке, а в лаборатории для исследований в пробирке по нескольку грамм она уже год как это вещество получает. Так вот, я без объяснений попросила подготовить всё что есть, а сама— звонить Берии, он сразу запретил, тогда я— Кирову, говорю, так мол и так, умирает Чаганов от воспаления лёгких, есть только одно лекарство, которое может его спасти, но его только на мышах ещё испытывали. Киров сразу всё понял и сам позвонил Чкалову, короче, вчера утром— ровно через сутки после моего звонка в Москву лекарство уже было здесь в госпитале. Местные врачи принялись меня отговаривать: мол, нельзя без испытаний лекарство использовать, к тому же, я сама понимаю, оно может вызывать повышение температуры, а ты и так уже весь горишь, к сорока градусам температура подбирается... Высказали они, значит, своё мнение и пропали, хотя как их можно осуждать— они и так с ног валятся, раненых— море, ну а я вижу, что тебе с каждым часом становится всё хуже и хуже, сама развела 'жёлтенького' дистиллированной водой, набрала в шприц, перекрестилась и на счёт раз-два-три вколола тебе...

— Что три раза уколола?

— Через каждые три часа...— не улыбается моей шутке подруга,— после первого укола температура у тебя подскочила аж до 41 градуса, мы тебя— в ванну с водой, Вера лёд ведром из ледника больничного носила... жар спадёт— тебя из ванны, растёт— обратно в неё, так до утра с ней и колотились, лишь под утро температура упала до 39-ти.

Шедший сзади сержант НКВД помогает Оле поднять кресло на пару ступенек и оставляет нас наедине в увитой плющом беседке.

— ... Тут ещё каждые пять минут телефон трезвонит: то из Москвы, то из Хабаровска, то из Ворошилова... в палату провели, чтобы значит информацию из первых рук получать... Звонит, значит, один адъютант и гнусавит, мол, оставайтесь у аппарата, с вами будет говорить товарищ Блюхер... а я тебя за руку держу, пульс сосчитать не могу, наверное к двумстам ударам в минуту подбирается... ну я и послала его на три последних буквы фамилии начальника. Мехлис, как услышал такое, передумал в палату заходить... ну и звонки как отрезало.

— А что на фронте, бои закончились?— пытаюсь перевести стрелки.

— Закончились,— как автомат кивает головой подруга,— ещё шестого числа,... тогда ещё надежда была, что ты сам выкарабкаешься,... вышли к берегу Туманной. В окружении оказались пять тысяч японцев, Заозёрную взять не удалось, но боевые действия прекратились. А когда я Кирову звонила, они уже запросили мира. Семёнов, Штольце и Накамура...

— Что за Накамура?— стараюсь говорить тише, беречь дыхание.

— ... он начальник разведывательного отдела, все у нас. В тот же день вывели в тыл, следом за нами, Безымянную-то наши сходу взяли уже к полудню, вот по этому проходу мы и вышли, ты в сознание уже в Посьете пришёл...

— А Мищенко, скажи, он тот самый?

— Не знаю, я считала, что Мищенко— собирательный образ... в общем, ушёл он, воспользовался суматохой и ушёл, я его уже на том берегу заметила, когда он из воды выходил.

— Как Рычагов с Мошляком, остальные из его группы?

— Нормально... лейтенант ранен не тяжело, а у майора перелом ребра, в общем, тоже терпимо. Оба здесь в госпитале. Переживают за тебя, говорят, что ты их спаситель, японцы-то тех ваших из группы, что раньше в плен взяли, успели тот берег переправить. Рычагова к особисту вызывали...

— Что-то серьёзное?

— ... не думаю, но помидорами точно не отделается, как пить дать разжалуют и в должности понизят. Слыхала, что и Смушкевича уже трясут, не взирая на прежние заслуги...

— Всё,— Оля решительно поднимается со скамейки,— пора на уколы!

— Погоди, как мы теперь будем появление пенициллин объяснять? Священной книгой из Тибета или дневниковыми записями из библиотеки Института Экспериментальной Медицины?

— Не знаю,— тяжело вздыхает подруга,— об этом я совсем не думала, когда звонила Ермольевой. Я просила её, конечно, помалкивать обо мне, но надежды на это, когда за неё возьмутся серьёзные следаки с Лубянки, нет никакой. Я б на их месте просто сказала, что ты умер и она бы сразу в подробностях всё выложила.

— Да-а, штамм пенициллина в чашке Петри, что ты передала Ермольевой объяснить трудно, это тебе не инструкция как синтезировать тубазид в домашних условиях, такое в книге не найдёшь... Мне показалось, что и в мой рассказ о чудесном нахождении лекарства от туберкулёза они поверили с трудом... да, нужно искать другое решение. А у меня ещё на подходе СВС процесс и многое другое. Итак, с этого момента наша легенда состоит в том, что ты только выполняешь мои указания, ты моя помощница и откуда берутся информация или там штаммы— не знаешь.

— Это правильно, обо всём заранее не условишься, по обстоятельствам будешь решать что да как...— послышался шум мотора подъехавшего автомобиля,— кажется по нашу душу. Краем глаза замечаю, что на дорожке, ведущей к нашей беседке, показалась процессия людей в военной форме и в белых халатах во главе с Мехлисом.

— Слушай, а чего они у тебя такие болючие...— делаю вид что не замечаю посетителей.

— А ты походи по базару,— подыгрывает мне Оля,— может быть найдёшь в виде порошка с сосновым экстрактом.

— Лучше уж мазь,— вхожу в образ и тянусь всем телом к подруге,— ну чтобы втирать в тело, после молодильных ванн. Кто у нас сегодня из медсестёр дежурит?

— Баба Нюра!— смеётся Оля, показывая ряд ровных белых зубов. — Не-ет, а как же Верочка?— шепчу я изо всех сил.

— О, я вижу дела у Чаганова пошли на поправку,— заскрипела деревянная ступенька беседки,— если медсёстрами начал интересоваться, молодец!

Мехлис легонько стучит газетой по моему плечу, сопровождающие дисциплинированно хохочут над шуткой начальства.

— Здравия желаю, товарищ Армейский комиссар 1-го ранга,— нестройно приветствуем Мехлиса, я— из кресла, подруга— подскочив с места.

— Очень рад что всё обошлось,— искренне улыбается он,— только что говорил по спецсвязи с наркомом он просил передавать вам, товарищ Чаганов, пожелания полного выздоровления, а с вами, товарищ Мальцева, у маршала будет особый разговор, ну вы, я думаю, догадываетесь о чём пойдёт речь.

'Реабилитируют, наконец, подготовку разведчиков-диверсантов в Красной Армии'.

В 1936-ом после ареста Якира и Уборевича, которые лично курировали отбор курсантов в элитные школы по подготовке диверсантов, они были расформированы: одна часть выпускников была уволена из армии, другая— направлена служить не в Разведупр, а в обычные строевые части. У руководства страны имелись серьёзные сомнения в их лояльности. Но, видимо, ситуация, когда выяснилось, что в армии просто не осталось подготовленных людей, которых можно послать за линию фронта в тыл врагу с любым заданием, заставила Будённого задуматься об этой проблеме.

— Вы меня извините, пожалуйста,— обращается Оля к обступившим нас посетителям в белых халатах,— никаких подробностей о лекарстве, которое было применено при лечении товарища Чаганова, я сообщить не могу... кроме того, что это наш отечественный препарат, который позволит нам успешно бороться с пневмониями. Препарат экспериментальный, на людях применён впервые, применён успешно, но на его появление в ближайшее время в аптеках рассчитывать нельзя. Снова прошу нас извинить, больному пора на процедуры.

— Слово врача в больнице— закон,— поднимает руки Мехлис,— я заехал перед разговором с товарищем Сталиным, чтобы самому, так сказать, убедиться... Ну выздоравливай, Алексей, вот тебе свежая 'Правда', почитай, сессия Верховного Совета открылась, ты же депутат... Да ещё , вот главврач предлагает тебя перевести в санаторий...

— 'Океанский',— вставляет, выглянувший из-за спины Мехлиса, доктор с двумя шпалами в петлицах,— это рядом, в десяти километрах на берегу океана...

'Рад, небось, от меня избавиться, да и то, сколько персонала я тут, похоже, отвлекаю'...

— ... через полчаса машина будет для вас готова,— главврач лезет в карман халата за платком и, сняв шапочку, вытирает мокрую от пота лысину.

* * *

— Кто вы? Где Чаганов? — Хмурится Оля, обводя взглядом больничную палату.

Со стула поднимается невысокий плотный мужчина с лысиной на полголовы, лет тридцати пяти в форме старшего лейтенанта госбезопасности, его масляные карие глаза, внимательно рассматривают на девушку, а пухлые губы растягиваются в снисходительную усмешку.

— Моя фамилия Родос,— неторопливо цедит слова он,— а Чаганова уже везут на карете скорой помощи в санаторий.

— Вы контрразведчик из Москвы, из группы Цикановского,— понимающе кивает Оля и протягивает руку старшему лейтенанту,— так я думала у вас в Хабаровске работы по горло по Горбачу, а-а поняла: вы следствие по делу атамана Семёнова здесь будете вести, в любом случае, приятно познакомиться.

В палату входят два вохровца с наганами в кабурах и встают за спиной у девушки.

— Ваши обвинения в отношении товарища Горбача не получили подтверждения,— Родос демонстративно прячет правую руку за спиной,— а вот относительно вас в Москве возникли серьёзные вопросы. Сдайте оружие, сейчас мы проедем в Управление НКВД, где я проведу официальный допрос.

* * *

— Вы не могли бы не курить в машине, товарищ Горбач...

Майор, молча сидящий на переднем сиденье 'эмки' недовольно кривится и выбрасывает папиросу в открытое окно.

'Что за ерунда? Откуда он вообще здесь взялся, помнится Оля перед моим отъездом в Приморье сказала, что у неё в отношении Горбача есть подозрение в его участии в 'заговоре Гамарника' и что группа Главного Управления Госбезопасности, которую она вызвала из Москвы должна была заняться им вплотную. А тут он на свободе и на территории соседнего Приморья... Подозрительно'.

Гамарник, бывший начальник Политуправления РККА, успевший застрелиться перед своим неминуемым арестом, унёс с собой в могилу имена многих людей, связанных с ним. Оля говорила, что настоящим мозговым центром заговорщиков был вовсе не Тухачевский, а Гамарник. По его замыслу, переворот должен был начаться с волнений на Дальнем Востоке, в самом отдалённом от Москвы регионе, охватить Восточную Сибирь и только затем должен был последовать 'дворцовый переворот', физическое устранение растерявшейся и дезориентированной к тому времени 'сталинской группы'. Тухачевский, поначалу предлагавший подождать для выступления начала войны на Западе, в итоге согласился с мнением более опытного в политических вопросах Гамарника, так как этот план позволял контролировать время начала и место переворота.