К этому времени три оставшихся манипулы почти добили — удара в тыл тяжелой конницы румийцы отразить не смогли. Большая часть всадников развернула коней и, переходя на галоп, устремились в оставшуюся открытой середину каре. Легионеры пытались загнуть фланги и прикрыть брешь в построении. Однако атакующие новуградцы и варанги усилили напор и румийцы не успели. Кавалерия ворвалась в центр вражеского строя и, разделившись, ударила по флангам и трем резервным манипулам, отбивающим атаку со стороны болота. Ожидаемой паники и неразберихи не произошло: прямоугольники манипул, за исключением двух ближних, слишком растянувших свой строй, в стремлении закрыть брешь в построении, как-то укоротились и покрылись с боков и сверху панцирем щитов. Вот она — знаменитая римская, в смысле, румийская 'черепаха'. Целых шесть штук. Две растянувшиеся манипулы, не сумевшие совершить спасительную метаморфозу, наши раскололи на части и сейчас добивали. Так же добивали велитов и остатки румийской и герульской конницы.
А вот 'черепахи' устояли. Этакие прямоугольные острова в бушующем море перемешавшейся в боевом угаре варанго-славской пехоты и конницы. Конницу, которая не могла разогнаться для хорошего таранного удара, легионеры отбивали просунутыми между щитов копьями. Наскоки пехоты встречали убийственными ударами гладиусов. Отбив первый самый страшный натиск, 'черепахи' начали двигаться, убивая, опрокидывая и давя наших воинов. Оба бывших фланга сблизились друг с другом и прямоугольники, превратившихся в черепах манипул, выстроились в линию. Длинными сторонами почти вплотную друг к другу. С интервалом метров в пять. Все славы, оказавшиеся в этих промежутках, были переколоты в минуту. Потом 'черепаший строй' медленно двинулся вдоль дороги. В сторону Лютеции.
Да что же такое творится! Какие-то роботы не убиваемые! Терминаторы! Черт бы их взял! Меня переполняло чувство почти мистического ужаса и восхищения при виде того, что творили эти ребята. Разбитые, обреченные, они выполняли свой долг, как они его понимали, до конца. 'Черепахи' двигались вперед. Не быстро, но и не замедляясь. Этакие танки античности. И, казалось, нет такой силы, которая могла бы их остановить. Но, нет — нашлась такая. Постепенно вокруг двигающихся манипул концентрировались новуградские и варангские воины. Они не кидались бестолково на клинки и копья румийцев, они выжидали, как охотящийся хищник, выбирающий момент для смертельного прыжка. И вот момент настал: охотники, издав оглушительный рев, кинулись на румийцев. Идущие в передних рядах были облачены в прочные доспехи и вооружены тяжелыми боевыми топорами. Они мощными ударами крушили щиты, перерубали копья, добирались до скрывающихся за щитами легионеров, прорубая доспехи, раскалывая шлемы. Самые отчаянные, карабкались по плечам своих соратников, перепрыгивали на 'крышу' 'черепах' и отчаянно рубили ее. Легионеры размыкали щиты, и храбрецы проваливались внутрь под удары гладиусов, но, судя по образующимся провалам в крыше, успевали убить или искалечить двух-трех, а иногда и больше, легионеров. Прорех и дыр в 'черепахах' становилось все больше, они расширялись, а потом от 'черепах' начали откалываться целые куски, быстро исчезающие в бушующем море окружающего их славского войска. Манипулы раскалывались и таяли, как льдины под жарким солнцем. Их огрызки смыкались, соединялись друг с другом, слившись вскоре в общую кучу. Именно кучу, строем это назвать уже было нельзя — неправильный, быстро уменьшающийся круг с легионным орлом и пучком колеблющихся манипулярных знамен в центре. Пять-семь минут и круг сжался метров до десяти в диаметре. Наши подступили вплотную к знаменам. Их древки с прикрепленными в верхней части манипулярными значками наклонялись и падали одно за другим. Вскоре от румийцев остался совсем жалкий островок, с торчащим посредине, одиноким орлом на древке. Миг и волны славов затопили его. Орел наклонился, выпрямился, еще раз наклонился, почти упал, но снова выпрямился. Потом наклонился и рухнул окончательно. Все. Кончено. Alles gemacht.
Секунду спустя, над полем боя разнесся рев ликования десятков тысяч глоток. Победа! Великая победа! Но мне почему-то было не радостно. Вспомнилась тоска, мелькнувшая в глазах румийского легата, усталые, запыленные лица легионеров, рассматривающих меня во время переговоров, их несгибаемая храбрость и воля к победе до самого конца...
Я расстегнул подбородочный ремень, снял шлем и отдал его Туробою, стянул с головы подшлемник, взъерошил, слипшиеся от пота волосы. Втянул носом воздух. Легкий ветерок доносил с поля битвы тошнотворный запах крови и вывороченных внутренностей.
— Что-то не так, господин? — не заметив на моем лице радости от одержанной победы, поинтересовался Хегни.
Глянул на него, Туробоя, оглянулся через правое плечо на Вальку. Все они с легкой тревогой смотрели на меня. Через силу улыбнулся.
— Все в порядке. Я бы даже сказал, все замечательно. Но надо позаботиться о раненых. Хегни, распорядись. Пусть собирают и несут вот сюда, — ткнул пальцем вниз, на свободный от трупов участок рядом с откосом. — В первую очередь тяжелых.
Варанг кивнул и приготовился съехать вниз.
— Да, — остановил я его, — пусть не добивают раненых румийцев. Тоже несут сюда. После всех наших, естественно.
Хегни еще раз кивнул и поехал по склону.
— Зачем лечить румийцев?
Это уже Валька. Голос звенит от злости. Ишь, кровожадная какая девица.
— Исключительно из гуманизма, — был мой ответ.
— Гуманизм — это какой-то бог Ирия? Не знаю такого, — Волеслава наморщила лобик, видимо честно пытаясь вспомнить имя незнакомого бога.
— Именно. В ваших краях он малоизвестен, но, тем не менее, в Ирии весьма уважаем и влиятелен. И он не любит, когда добивают раненых. Даже врагов.
— Странный бог, — в голосе жрицы слышалось плохо скрытое недоверие, но в открытую выразить сомнение в словах признанного Посланца Богов, она не решилась.
Ликование войска продолжалось минут десять. Потом командиры, озадаченные Хегни, начали действовать, приводя в чувство воинов и отдавая соответствующие приказы. Я спустился вниз и приказал дружинникам подтаскивать ко мне раненых, лежащих поблизости. Сам уселся на валяющийся рядом булыжник и, уткнув лицо в ладони, попытался сосредоточиться на предстоящем лечении. Валька и Туробой встали позади меня.
Спустя какое-то время, я почувствовал, что можно попробовать провести первый сеанс. Поднял голову. Дружинники за это время успели подтащить с полсотни раненых. Десятка полтора сумели добрести самостоятельно. Попробовал — получилось. Слава богам. Исцеленные, кто мог, сами покидали место лечения, кто не мог (после тяжелых ран требовалось восстановление истраченных на лечение резервов организма), тех укладывали у откоса воины моей ближней дружины. Раненых все подтаскивали. Я исцелял. Заодно выяснились мои возможности в этом вопросе. Поправлялись болящие, находящиеся от меня в радиусе метров пятнадцати, не дальше. А где-то минут через сорок стало ясно, что и по количеству сеансов есть ограничения. К этому времени вызывать радужный поток стало почти невозможно — в глазах темнело, в затылке стучало, конечности дрожали. В общем, я был на грани обморока, если не чего-нибудь похуже, вроде инсульта. Пришлось сделать перерыв. Но раненые все прибывали. Их стоны и крики буквально корежили психику. И потому, как только почувствовал некоторое облегчение, опять принялся за лечение. Отдыха хватило еще на три партии раненых. Потом опять приплохело. Пришлось снова делать перерыв. Раненых подтаскивали. Опять приступил к излечению. Так, балансируя на грани обморока, проработал часов пять. Наконец, раненые закончились. Уже в сумерки. В последней партии находились выжившие румийцы. Человек семьдесят. Не много, надо сказать. Их лечил буквально на последнем издыхании. Потом, повиснув на Туробое, добрел до участка с чистой травой, рухнул навзничь и провалился в сон.
Проснулся рано — только-только начинало светать. Жрать хотелось неимоверно. Туробой сидел неподалеку у тлеющего костра — стерег мой сон. Увидев, что я зашевелился, вскочил, подхватил греющийся у углей котелок с кашей и сунул мне в руки. Достав из сапога, протянул ложку. Каша была щедро заправлена мясом и показалась неимоверно вкусной. Проглотил ее в один присест. Запил родниковой водой из фляги, протянутой все тем же Туробоем. Уф! Хорошо! Чувствовал себя, не смотря на тяжелый вчерашний день, вполне бодро. Огляделся. О, вот и Валька появилась — куда же без нее. Ладно хоть есть, кого расспросить, чем вчерашний день закончился.
— Раненые, кто дождался твоей помощи, все живы, — пожав плечами, начала отвечать на заданный вопрос Волеслава. — Их почти десять тысяч было. Убитых наших больше семи. Войско ушло в лагерь, отдыхает. Мужики из обоза собирают трофеи и роют могилы.
Валька замолчала, решив, что исчерпывающе ответила на мой вопрос. Спартанка, блин.
— Велимир, Дубыня живы?
— Да, слава Богам.
— Что с румийскими пленными?
— Живы. Под надежной охраной, — опять пожала плечами моя неразговорчивая собеседница. Не выспалась, что ли?
— Да, — видимо, только что вспомнила Валька, — один из них хотел тебя видеть.
— Кто именно?
— Тот, с которым ты разговаривал.
Легат Гай Луций!? Жив, оказывается! Надо пойти поговорить с человеком.
— Где пленные? Проводишь?
— Пойдем.
Жрица повернулась и зашагала вдоль откоса. Я поспешил следом. За мной моя вторая тень — Туробой. Пленные легионеры находились неподалеку, метрах в ста. Почти все спали, восстанавливая силы после излечения ран. Здоровые в плен не сдавались. Об этом поведал один из воинов, охранявших румийцев. Несколько человек сидели, положив головы на руки, покоящиеся на подтянутых к груди, коленях. Один из сидящих поднял голову, всмотрелся в меня, узнал, с трудом поднялся на ноги и направился к нам. Охранник угрожающе опустил копье. Я успокаивающе похлопал его по плечу. Румиец подошел.
— Здравствуй, Посланец Богов, — голос его был слабым и потухшим. Да и сам он выглядел потерянным. Тогда на переговорах, за какой-то час до своей предполагаемой гибели, он смотрелся не в пример уверенней и импозантней. Сейчас румийский командир был в одной тунике, изрядно запачканной засохшей кровью.
— Здравствуй, легат Гай Луций. Рад видеть тебя живым.
— Не могу сказать того же, — криво усмехнулся румиец, на мгновение став похожим на себя прежнего.
— Зачем ты спас меня и моих людей? — спросил он после короткого молчания.
— Уважаю достойных противников. А ты мне просто понравился. Скажем так.
— Странно. Ты, действительно, не из нашего мира. Неужели и правда из Ирия? Тогда для Румийской империи настали тяжелые времена.
Я скромно поклонился.
— Ну хорошо, что ты хочешь сделать с моими людьми? Как обычно поступают твои соплеменники — принести в жертву Богу Войны? — задал следующий вопрос легат.
Вот, оказывается, как поступают славы с пленными. Не мудрено, что румийцы дрались до последнего.
— Нет. Этому обычаю положен конец. Ведь теперь у славов есть другой бог — живой, которого можно потрогать. И он крайне отрицательно относится к человеческим жертвам.
Я усмехнулся. Румиец же посмотрел на меня вполне серьезно.
— И что же все-таки с моими людьми?
— Их отправят в Кийград и там продержат до конца войны. Ну и поработать придется, чтобы не зря хлеб есть.
Помолчали. Потом я спросил:
— А твоя судьба тебя не интересует?
— Моя? — искренне удивился Гай Луций. — Моя — нет. Моя судьба мне известна.
— Тебя в жертву тоже никто не принесет, — успокоил я его.
— Тем хуже, — непонятно усмехнулся мой собеседник. — Кстати, ты обещал сохранить начальствующему составу личное оружие.
— Ну, речь тогда шла о капитуляции. Сейчас ситуация, согласись, другая.
По лицу легата пробежала тень разочарования.
— Но, если ты пообещаешь не пытаться нанести вред моим людям, я прикажу вернуть тебе меч.
— Обещаю, — ни секунды не колеблясь, ответил румиец.
— Хорошо.
Я подозвал одного из воинов и приказал ему принести меч из кучи трофейного оружия, собранного обозниками. Тот обернулся быстро. Гладиус оказался простым солдатским, но зато с ножнами и перевязью. Легат принял его, как величайшую ценность.
— Благодарю, — только и сказал он.
— Не за что.
Я вздохнул, развернулся и зашагал к месту нашей временной стоянки. Когда мы уже подходили к подернутым пеплом углям костра, позади, в месте размещения румийских пленников возникло какое-то оживление.
— Схожу, узнаю, в чем дело, — вызвалась Волеслава.
Я кивнул. Через пять минут Валька вернулась.
— Румийский легат бросился на меч, — сообщила она.
Нельзя сказать, что новость была неожиданной — не совсем же дебил, понимал для чего румийцу гладиус, но стало грустно. Может, не стоило давать оружие? Да нет, Гай Луций нашел бы другой способ свести счеты с жизнью. А так, умер, как воин — от меча. Кажется, у римлян такой способ самоубийства считался даже почетным, как сеппука у самураев...
Глава 16
По со стороны города раздался грохот сработавшей баллисты. От боевой площадки ближней к нам башни отделился приличных размеров булыжник и, быстро увеличиваясь в размерах, понесся в сторону нашего маленького отряда. Вряд ли румийский расчет надеялся действительно попасть — точность у данного метательного орудия оставляла желать лучшего. По штурмующей толпе — да, попадало, а по нашему движущемуся компактному отряду из полутора десятков человек разве что случайно. Тем не менее, наблюдать за приближающимся камнем неприятно — черт его знает, а вдруг? Голова невольно втянулась в плечи. Остальным моим спутникам тоже, похоже, не по себе. Но виду стараются не показывать. Я постарался выпрямиться. Нелегко, но надо — положение обязывает. Булыжник, слава богам, грохнулся метров в тридцати впереди и правее. Незаметно перевел дух. Спутники тоже приободрились. Сзади, дав коню шпоры, приблизился Хегни.
— Может, отъедем подальше, господин, — сказал он. — Глупо рисковать головой без надобности.
Конечно же, командир моей личной дружины, безусловно, прав, но глупая мальчишеская бравада заставила меня остановить Воронка и, вроде бы в раздумье, погладить уже изрядно отросшую бородку. Грохот вновь сработавшей баллисты заставил вздрогнуть и поторопиться с ответом.
— Ты прав, — коротко бросил я и, пришпорив коня, поскакал подальше от опасных стен, изо всех сил стараясь не смотреть в сторону очередного летящего в нашу сторону булыжника.
Опять мимо! Минута галопа и наш отряд выбрался из зоны поражения метательных орудий румийской крепости. Перейдя на рысь, взобрались на небольшой холм метрах в пятистах от города. Здесь я развернул коня в сторону Лютеции и занялся созерцанием ее неприступных стен.
Такие вот ежеутренние прогулки после завтрака стали у нас, в последнее время, традиционными. Участвовали в них я, Туробой — куда же без него, Хегни, Велимир, Дубыня, Ратослав, Атли, Хитрован и, присоединившиеся к нашему войску со своими отрядами уже здесь, под Лютецией, Хулагу и Лотар. Сюда следует добавить еще десять человек охраны. Чем занимались во время прогулок? Разглядывали укрепления города и пытались по очереди придумать план, как эти укрепления взять. За неделю никаких перспективных идей никто так и не родил. Соответственно, осада этого оплота румийского владычества в славских землях грозила затянуться на неопределенное время. А ведь уже начало осени, до зимы рукой подать. Войско надо кормить, зимой разместить в теплом жилье, которого на всех точно не хватит. Проблема. А как хорошо все начиналось!
