Символ Веры (полная версия)

— Я приветствую ... — Гильермо замялся, вспоминая канон обращения. — Ваше преосвященство, Высокопреподобный кардинал ...

Тут он совсем сконфузился, забыв имя собеседника (если так можно назвать человека, пока что не проронившего ни единого слова). Монах почувствовал, как густая краска заливает лицо. Такого позора ему еще не доводилось переживать... А ведь буквально четверть часа назад он грезил о карах для нерадивых государей.

— Александр, — брюзгливо подсказал кардинал, мрачно хмурясь. Хотя это казалось совершенно невозможным, его губы утончились еще больше.

— Александр... — послушно повторил монах и в очередной раз запнулся, думая, что же делать дальше. Наконец он решил, что молитва — это всегда хорошее решение в любых сложных ситуациях и начал. — Господи, вот уже заканчивается этот день, и перед ночным покоем я хочу душою вознестись к Тебе...

— Оставьте, брат мой, — все так же брюзгливо и мрачно оборвал его кардинал. — Не сомневаюсь, что вы в должной мере благочестивы, и я вызвал вас не для молитвы.

Ошеломленный Гильермо закрыл рот, открыл и закрыл вновь. Видимо со стороны это казалось потешным, потому что Морхауз усмехнулся. При его насупленной физиономии выглядело это страшновато, а прозвучало скорее, как злобное фырканье. Однако настроение кардинала похоже несколько улучшилось, и он начал разговор чуть более дружелюбно:

— Скажите, брат Гильермо...

Кардинал рассеянно погладил мягкую ткань пелерины с откинутым капюшоном, которую не снял даже несмотря на очень теплый вечер. Глянул на лампу, что стояла у самой двери — в монастыре не было электричества и даже самым важным гостям приходилось довольствоваться керосиновым светильником. Вздохнул с плохо сдерживаемым раздражением, как человек, вынужденный мириться с нечеловеческими условиями быта.

— А почему вас назвали Леоном? — неожиданно сменил тему разговора кардинал.

— Гильермо Леон Боскэ, — машинально ответил монах, все происходящее удивляло его безмерно. Обитель была маленькой и практически никогда не удостаивалась визитов сколь-нибудь высоких особ. Поэтому Гильермо очень слабо представлял себе, как должны выглядеть и вести себя столь близкие к святому престолу люди, как епископы и кардиналы. Но в любом случае — как-то совершенно по-иному.

Он устыдил себя за недостойные, неправильные мысли и склонил голову под пронизывающим взглядом Морхауза.

— Я подкидыш и не знал своих родителей. 'Bosque' по-испански 'лес', меня нашли на окраине города, почти в лесу ... кажется. А Леоном меня назвали в честь Леона Тавматурга...

— Святого из Равенны, — продолжил кардинал, перебирая четки из розового коралла на шелковой нити. — Умер в семьсот шестьдесят пятом году.

Гильермо никогда не считал себя знатоком человеческих душ, но ему показалось... показалось, что могущественный князь церкви испытывает странное неудобство. Словно ему что-то нужно от обычного монаха, и сия нужда с одной стороны велика, с другой — крепко смущает нуждающегося.

— Скажите, Гильермо, — на этот раз Морхауз решил обойтись без 'брата', и это немного укололо монаха. — Я слышал...

Кардинал резко поднялся со стула и прошелся по маленькому скрипторию. Яркий огонек керосиновой лампы запрыгал в стеклянной трубке, скрипнули гладко оструганные и пригнанные доски пола. Гильермо невольно отметил, что у кардинала немного укороченная дорожная сутана и отменно сшитые кожаные туфли с длинными носами и рантом. В кожевенном деле монах чуть-чуть разбирался, монахи вели почти что натуральное хозяйство, обеспечивая себя большинством повседневной утвари. Кардинал остановился у высокого стола, старого и буквально черного от времени. В задумчивости постучал по дереву костяшками пальцев. На пальце сверкнул перстень с рубином, большой граненый камень поймал луч света и метнул в глаз Гильермо, словно беспощадную стрелу.

— Скажите... до меня дошли слухи, что вы играете в го?

— Нет, простите, это ошибка, — качнул головой Гильермо, морща лоб в недоумении. — Я не знаю, что это такое.

— Я так и думал, — досадливо махнул рукой Морхауз. — Так и думал, — повторил он с неприкрытым разочарованием. — Ступайте, брат, простите, что задержал вас на ночь глядя.

— Я не знаю, что такое го, — на всякий случай уточнил Гильермо. — Я умею играть в сеги. И даже немного ... играю по переписке.

— Сеги?.. — поднял лохматую бровь кардинал. Его прищуренный глаз сверкнул, соперничая в яркости с рубином в перстне. В голосе князя разочарование смешалось с малой толикой любопытства. — Первый раз слышу об этой... сеге.

— Я могу показать, — несмело улыбнулся Гильермо. — С вашего дозволения, сейчас принесу все необходимое.

— Это похоже... на шахматы и шашки одновременно, — отметил кардинал, всматриваясь в доску и горстку пятиугольных деревянных плашек на ней. Он провел рукой по доске в то время, как Гильермо разделял плашки на две группы — одна с красными значками, другая с зелеными. — Вы сами все это сделали?

— Да, — ответил монах, стараясь побороть приступ гордыни. — Я немного столярничаю, а здесь не сложная работа. Канон требовал, чтобы клетки не рисовались, а вырезались особым образом, лезвием меча. Но я подумал, что обычный нож тоже подойдет.

Он ловко расставил фигурки — плоские, похожие на маленькие наконечники стрел. Кардиналу красные, себе же оставил зеленые.

— Это похоже на шахматы, — вымолвил Гильермо. — И даже фигуры именуются сходным образом. Но есть два основных различия. Первое — 'съеденные' фигуры не 'умирают' безвозвратно.

Как бы иллюстрируя сказанное монах взял плашку с красной закорючкой и положил ее по правую руку от себя.

— Допустим, я ее 'съел'. Она снимается с доски и теперь находится в моей руке, так и называется — 'в руке'. Или 'в резерве'. И теперь, в любой момент, когда сочту нужным, вместо своего хода я могу выставить ее на доску, уже как свою.

— А если в резерве или 'в руке' несколько фигур? — уточнил кардинал, в чьих глазах мелькнул отблеск интереса.

— Одну, любую, по выбору игрока, за один ход. Это первое ключевое отличие. А второе — на каждой стороне три последние линии называются 'полосой переворота'. Фигура, которая дошла до вражеской полосы, не обязана, но может быть перевернута.

Гильермо поднял одну из своих плашек и покрутил ее, показывая, что символы на обеих сторонах разнятся.

— То есть каждая фигура имеет alter ego, вторую ипостась, скрытую до времени?

— Да, так и есть.

— То есть... — кардинал в задумчивости погладил подбородок. — Следует одновременно держать в уме обстановку на доске, взятые противником фигуры и возможные превращения на 'полосе'?

— Именно так! — подтвердил монах. — Мой соперник говорит ...

— Соперник?.. — с непонятным выражением протянул Морхауз.

— Да, игрок ... он с другого конца света... — смутился Гильермо. — Я нашел описание этой игры в одном старом журнале, немецком. Написал в редакцию, там неожиданно ответили и даже подсказали, как найти партнера и сыграть по переписке. Есть игрок, в Японии, мы списываемся и так разыгрываем партию. Обычно получается один ход в две-три недели. Но мы никуда не торопимся. Я отправляю и получаю почту в городке, что по дороге дальше к северу, он называется...

— Я знаю, как он именуется.

— Да, простите, — Гильермо виновато улыбнулся. — Простите.

— Переписка с неизвестным японцем, — критически заметил Морхауз. — Может быть даже буддистом? Или... женщиной?

— Я не знаю, — еще более виновато сутулился Гильермо, проклиная ту минуту, когда решился признаться в своем скромном увлечении. — Мы только обмениваемся записями ходов...

— Так или иначе, — неожиданно сказал кардинал, улыбнувшись чуть-чуть дружелюбнее. — Переписка не есть прегрешение пред Богом или проступок пред Церковью. А в этой игре я не вижу пагубного азарта, который способен привести к дурным последствиям. Успокойтесь, брат, я не считаю ваше увлечение чем-то недостойным и не стану вас порицать. Более того, слово Господне сейчас проникает в самые дальние уголки мира, и в той же Японии премьер-министр — католик. Как знать, быть может и ваша невинная игра приближает какую-нибудь заблудшую душу к свету истинной веры.

— Спаси... бо, — с искренней радостью выдохнул монах, запнувшись от избытка чувств. С его плеч словно гора свалилась.

Кардинал встал и, наконец, скинул пелерину, оставшись в дорожной сутане из тонкой шерсти, окрашенной в темно-фиолетовый, почти черный цвет.

— Интересная игра, — задумчиво поразмышлял вслух Морхауз, приглаживая встопорщенные волосы над ушами. Теперь он чуть меньше напоминал сердитую сову. — Она чем-то похожа на сражение... Хотя нет. Даже не поле боя.

Кардинал прищелкнул пальцами, словно пришпилив мысль громким звуком, не дав ей сбежать.

— Твоя фигура всегда может сыграть против тебя, там и тогда, когда этого захочет противник. Но и ты сам решаешь, убрать ли его фигуру в небытие или со временем использовать в своих целях. А то, что на виду и кажется очевидным, всегда имеет оборотную сторону и готово открыть ее в любой момент. Знаете, Леон...

Морхауз улыбнулся. На этот раз почти тепло, почти радушно. Почти совсем искренне.

— Если бы вы не находились на своем месте, а были, скажем, моим э-э-э ... оппонентом в некоторых... сугубо богословских спорах, я бы, пожалуй, испугался ad extra, то есть до крайности. Человек, который играет в такую игру — должен быть весьма опасным противником. Игра дипломата, интригана...

Морхауз сделал многозначительную паузу. Похоже капризное раздражение покинуло его окончательно, уступив место саркастическому добродушию.

— Убийцы, наконец.

— Suum cuique, — ответил Гильермо, которому с одной стороны стало радостно из-за того, что гроза вроде прошла, а с другой — было немного обидно из-за того, что кардинал расшифровывает простейшие латинские обороты, словно недоучке какому. — Каждому свое.

— Отнюдь, — коротко отрезал Морхауз. — Более точный перевод — 'каждому по заслугам'. Что, впрочем, весьма справедливо в нашем случае, так что благодарю за точную формулировку.

Гильермо не ответил, четко уяснив для себя, что в разговоре с кардиналом не стоит обманываться сиюсекундными переменами в его настроении. Он лишь склонил голову ниже, стараясь уподобиться раскаявшемуся грешнику.

— Не обращайте внимания, брат, — вымолвил Морхауз. — Иногда я бываю... чрезмерно резок и не сдержан. К сожалению, мне приходится видеть слишком много глупых и жестоких людей, с которыми приходится разговаривать на понятном им языке. Это ожесточает, поневоле. Теперь же вернемся к нашим насущным заботам.

Кардинал осторожно — по-настоящему аккуратно, стараясь не стронуть плашки — передвинул доску сеги подальше, на противоположный угол стола. Достал откуда-то из-под стола и поставил на гладкие черные доски два странных горшка.

Гильермо вспомнил, что под столом укрывался дорожный саквояж Морхауза. Видимо оттуда кардинал и достал горшки. Были они довольно странные — гладко-коричневые, глазированные, словно сплющенные сверху. Под глубоко утопленными крышками побрякивало, как будто внутри пересыпались мелкие камни.

— Я вижу, сложные восточные игры вам не в новинку. Это хорошо. Мы вернемся к вашим японским шахматам, но как-нибудь в другой раз. А теперь приобщимся к иному занятию, ab origine, с азов. Вы показали мне игру ассассина и разведчика. А я научу вас го. Это игра стратегов. Людей, которые меняют себя и мир.

Кардинал достал и разложил довольно большую деревянную доску, расчерченную клетками. Отчасти игровое поле было похоже на то, что использовалась для сеги, только не прямоугольное, а квадратное. Доска даже на беглый взгляд казалась очень дорогой — полированная, переливающаяся перламутровыми отблесками благородного дерева, покрытая тонким слоем идеально прозрачного лака.

— Забавно, что в одном месте и в одно время сошлись два человека со столь экзотическими увлечениями, — сообщил Морхауз. — Истинно говорю, это промысел Божий и грешно было бы ему противиться. Правила го крайне просты, однако вы увидите, что эта игра неисчерпаема, как любовь Господня.

— Боюсь, я не сумею, — растерянно проговорил Гильермо, нервно хрустя суставами, будто ломал пальцы. — Я плохо познаю новое и бываю рассеян.

— Gutta cavat lapidem, капля долбит камень, — обнадежил его кардинал, и в тоне князя монах ясно прочитал отнюдь не просьбу. — Мне крайне трудно найти достойного партнера и думаю, что вы сможете стать сильным ...

Кардинал сделал короткую паузу, открывая горшки. В них на самом деле оказались камни — белые и черные, маленькие, гладкие, похожие на большие пуговицы или медицинские пилюли.

— Врагом? — спросил монах.

— Соперником, — уточнил кардинал, и хотя холодок в его голосе был едва ощутим, Гильермо почувствовал озноб.

— Приступим.

____________________________

— Есть в этом что-то от притчи, — хрипловато сообщил слепой отшельник. — Старая добрая moralité давних времен. Ландскнехт, монах и ... хм, солдат?

— Нет, я думаю, скорее подмастерье, — сказал пришелец, немного изменив позу, для большего удобства. — На тот момент.

— Отлично, — искренне восхитился слепец. — Ландскнехт, подмастерье и монах. Дальше по традиции их должны ждать встреча и обмен назидательными историями. Или даже совместные приключения.

Невидимый гость усмехнулся. Безрадостно, горько. Впрочем, его голос не изменился.

— Их ждали и встреча, и назидательные истории, и приключения. Более того, они даже вполне канонично встретились со Смертью. Но это было после. Один день отметил и связал их судьбы, но в единую нить означенные судьбы сплелись позже, гораздо позже.

— И что же было дальше? — старик тоже сел удобнее, дав отдых незаметно затекшей ноге.

— Дальше?

— Дальше...

Пришелец сделал длинную паузу, дыхание его стало глубже и одновременно прерывистее. Отшельник терпеливо ждал, пока человек во тьме приведет в порядок свои воспоминания, выстроит их по ранжиру и позволит стать чужим достоянием.

— Далее минуло три года

Часть вторая

Неисповедимыми путями

Глава 4

Солнце клонилось к горизонту. Последние лучи окрашивали сухую равнину багровыми отблесками, отражающимися от скалистых вершин. Дневной зной сменился освежающим ветерком, который обещал покой и прохладу. Впрочем, обещал коварно — человек уже знал, что довольно скоро приятная прохлада сменится ночным холодом. Знал на собственном печальном опыте.

Американский BAR — не слишком удобный костыль, однако другого все равно под рукой не имелось. С трудом опираясь на импровизированную подпорку, мучительно кривясь от боли, человек прошел еще с десяток шагов. И понял, что больше не может, надо хоть чуть-чуть отдохнуть. Он попробовал осторожно сесть, однако нога подвернулась, и беглец свалился мешком. Винтовка еще и больно ударила по скуле.

Как же хорошо присесть... Просто сказочно хорошо. Главное — ноге стало чуть легче. Пульсирующая боль в стопе не то, чтобы утихла, но по крайней мере перестала впиваться в мозг при каждом шаге. Немного посидеть, чуть-чуть отдохнуть. И уходить — как можно дальше, как можно быстрее.