Полуночница (общий файл)

— Где лежит твоя старая одежда, Иса?

— По лестнице наверх... повернуть налево. Дальше дверь, за ней сундук.

Великолепно.

Темная каморка, где только сундук и мог поместиться. Я отбросила его крышку и расчихалась от поднявшейся пыли. Божич, для чего Иса держит слуг? Впрочем, почти сразу вспомнила, что у агента нет ни лакеев, ни уборщиц, ни дворецкого. В Лефате осторожный Иса жил уединенно.

В сундуке оказалось достаточно забавного тряпья, вроде подтяжек, на которых были вышиты маргаритки, потертых подштанников с полосками, накладных икр и даже мужского корсета. Порывшись, я таки нашла более-менее приличную рубашку, пускай и пропитанную неприятным острым запашком, полосатые брюки желтого цвета, жилет и пиджак. Все это для меня оказалось великоватым, но, во-первых, скрывало грудь и прочие женские прелести, а во-вторых, не стесняло движения, как платье.

Я достала зеркальце из ридикюля и ухмыльнулась. Остался последний штрих — шляпа с достаточно широкими полями. В сундуке хранилось несколько головных уборов: и кепи, и тропический шлем не привлекали одинаково. Я выбрала акубру — шляпу с завязками, похожую на ковбойскую. Такая лучше держится на голове и больше скрывает. Я одела ее на свою черную шапочку. Хорошо, что еще у себя догадалась спрятать под ней волосы.

— А нужно ли оно мне?— поинтересовалась я у зеркала, изменив голос на тяжелый, хриплый.— Не думаю, что в ближайшее время Михул решится напасть еще раз.

Я вытерла с губ помаду, делая их бледными.

— Все равно,— уже тверже сказала своему отражению.— Надо.

Холодный пот выступил на лбу, как всегда, неожиданно. Умом я прекрасно сознавала, что опасности сейчас нет, но тело и чувства не желали этого признавать. Дрожь вновь завладела руками, словно я была столетней бабкой. Напряжение внутри давало о себе знать, вырываясь из-под контроля. Сейчас я боялась даже больше, чем во время нападения бандитов. Казалось, акубра вместе с шапочкой сдавливает мою голову, от чего начали ныть виски.

Хуже. Казалось, что я на волоске, и один неверный шаг способен его порвать. Нет, не шаг, а совершенно случайный ветерок, от которого и трава лишь едва-едва шелохнется. Слишком хрупкая волосинка. Слишком долго я висела на ней. Как раньше пела Люнеси? "Боюсь, что однажды сорвется листок, а с ним унесет и меня, боюсь, что он будет, как я, одинок, и так же угасну одна"?

Хитник побери, я боялась за себя... и себя одновременно. Это уже никуда не годилось.

Я тряхнула головой настолько сильно, что шляпа едва не слетела в угол, и процедила зеркалу.

— Нашла время играть трусиху. Нет уж, голубушка. Поздно трястись, как овечий хвост.

Исануэль улыбался во сне, не подозревая о моих дурных предчувствиях. Не зная о том, что, проснувшись, он забудет мой сегодняшний визит.

Ненавижу бражников.

Их было трое. У каждого — по два, а то и по три широких ножа, которыми впору прокладывать дорогу в джунглях. Мачете, кажется, так называются?

— Эй, парень!

Они ожидали, что я вздрогну, остановлюсь, либо отшатнусь. Они были готовы ко всему — даже к обороне. От их курток несло низкопробным пивом и жаждой опохмелиться. Но — какая жалость! — не хватало монеток. И они решили подработать у входа в харчугу, притворившись охранниками, хотя всякий знал, что настоящая охрана есть лишь внутри этого некогда красного дома.

Да, теперь я уже находилась не в центре Лефата, а рядом с Дырой, чья вонь ощущалась не носом, а всей кожей. За спиной остался последний оплот цивилизованного города — лечебница, и попасть туда в ближайшее время я не планировала.

Внушить подвыпившим грабителям, что со мной, как минимум, пятеро бойцов, не составило ни малейшего труда. Наузник называл этот прием отводом глаз. Я бы назвала его очковтирательством. Тереть глаза — было любимой реакцией многих. Трое не стали исключением. За это время я легко могла пронзить каждого из них жалом, которое разве что не стонало от жажды смерти и разрушения, пробудившись этой ночью по-настоящему.

Но в харчугу я пришла за другим.

— Дверь-то откройте,— хрипло обратилась я к одному из неудачников-грабителей, и он, как по команде, тотчас дернул за ручку. Скрипнуло, охнуло, закряхтело. Моментально эти звуки сменились другими — мужиковатым хохотом, женским визгом, рваной музыкой, от которой хотелось мгновенно оглохнуть, базарными песнями и прочим, и прочим. От вырвавшихся следом коктейля запахов, любой зверь отвернул бы морду и попросту отказался бы входить в чудовищное амбровое месиво. Я же, наконец, вступила в эту Божичем забытую домину.

Внутри царил полумрак, было тесно и набито как сельдей в бочке. На мое появление мало кто обратил внимание. Охранник — и тот лишь мельком глянул, не прерывая близкое общение с краснощекой, простоволосой девицей. Похоже, "Сладкий миг" здесь развернулся во всю ширь. За столами, как и в других харчугах, не столько ели, сколько резались в карты. И все это сопровождалось стенаниями спятившего от собственного воя менестреля.

Хотелось просто-напросто застрелить его уже за то, что он открывал рот. И по видимости, хотелось не только мне. Кто-то, выругавшись, швырнул в непрошеного барда огрызок яблока.

— Засохни!

Даже самые азартные игроки, из тех, что во время сдачи карт не обратили бы внимания и на землетрясение, перешли на свист в два пальца, требуя вытолкать певца в три шеи. Полетели другие объедки. Но харчуга недаром называлась "У добряка". Все ограничилось лишь тем, что менестрель таки прекратил страдать и мучить своими страданиями других. Сохраняя достоинство, он вернулся за свой столик. Видимо, он был частым посетителем, раз его не тронули. Теперь играло лишь пианино под неловкими пальцами одной из девиц, время от времени нескладно тянущей: "Золотых наших дней нам немного осталось, а бессонных ночей половина промчалась". Вряд ли здесь вообще знали о том, что главное правило любой серьезной игры — молчание.

Но даже это медвежье пение было лучше, чем предыдущий ор.

Итак, мою скромную особу не заметили. Я вошла в разгар игры, недовольства, горячности, когда утро уже близко, а хочется, чтобы ночь длилась без конца. Неплохо. Но как теперь искать отверженного? Комнат в харчуге было достаточно, и заглядывать в каждую из них меня не тянуло совершенно.

Чья-то пухлая рука шаловливо погладила меня по плечу. Оборачиваясь, я уже знала, что это — еще одна девица из "Сладкого мига", видящая во мне угловатого паренька. От нее смердело дешевым пойлом и люэсом.

— Месси не желает налить мне коктейль?— осведомилась она, не спеша убирать руки с моих плеч и стараясь тесно прижаться.

Я с трудом удержалась от того, чтобы не оттолкнуть ее. Никогда не думала, что удостоюсь этого корявого и масленого "месси".

— Может быть, и желает,— холодно сказала я. Девица, чей яркий макияж старил до неприглядности, оживилась еще больше, но в тот же миг вскрикнула от боли в пальцах, отрезвляющей и жестокой.— Может быть, страстно желает, мамзель,— я постаралась придать своему голосу побольше хрипоты.— Только со мной коктейль будет последней бурдой в твоей жизни.

Судя по всему, мне удалось сыграть роль маньяка. Всхлипнув, девица исчезла так же быстро, как и появилась. Я же вздохнула с облегчением. Ни одна жрица любви теперь не приблизится ко мне на пушечный выстрел.

Подойдя к стойке, я увидела за ней лестницу, ведущую наверх. Охраняли ее двое в черных костюмах. Сразу стало ясно, что на втором этаже харчуги идут более серьезные дела, чем здесь.

И, скорей всего, отверженный находится там. Я повернулась к вялому шкету у стойки, ожидавшему мой заказ. Он, не переставая, тер руки о свой грязный фартук. Под глазами залегли темные круги. Вероятно, больше всего на свете он хотел отоспаться, махнув рукой на работу и мою персону в том же числе.

— Кто здесь харчевник?— поинтересовалась я.

— Тебе какое дело?— было в ответ.

В моих пальцах блеснуло монетой. Парень заметил и смекнул, что это не простая медяшка, а чистое золото.

— Ты слышал мой вопрос,— сухо сказала я.

— Хореф!— донеслось со стола, где играли в скучный, армейский реверанс.— Две кружки пива!

Паренек сделал им знак, чтоб они подождали, и, не обращая внимания на недовольные выкрики, наклонился ко мне.

— Харчевник — Жекува,— быстро произнес он.— Здесь ты его не найдешь.

Еще одна монета появилась в моих пальцах.

— Так позови его.

Хореф фыркнул и посмотрел на меня, как на сумасшедшего.

— Да ты кто вообще? Станет он сюда спускаться из-за тебя! Говори, чего надо, а я передам.

— Мне надо на второй этаж.

— Касса у тебя, я смотрю, есть,— оценивающе посмотрел на мои две монеты Хореф.— Но игра там серьезная. Ты уверен?..

— Более чем.

— Пива!— потребовали снова, но Хореф, схватив заслуженные монеты, подошел к охранникам и что-то быстро сказал им, кивнув на меня. Те, в свою очередь, пристальными взглядами изучили мою скромную персону. Один из них пошел на второй этаж, а Хореф вернулся за стойку и стал наливать пиво.

Вскоре, охранник спустился и сделал мне знак подойти.

— Оружие есть?

— Есть,— не стала лгать я.— Мои руки.

Телохранители переглянулись. Такой ответ их не устраивал, однако разрешение подняться я, все же, получила.

На втором этаже также царил полумрак, но атмосфера была совершенно иной, разительно отличаясь от предыдущей, как будто я попала в иную харчугу. Именно здесь свято соблюдалось правило игры — молчание. Тишина прерывалась лишь привычными для уха картежника словами: "вистую", "пас", "без козырей", "взятка". Слышно было, как тасуют колоду, как ловко сдают, умудряясь метнуть карту в точно положенное место, как перешептываются зеваки. Здесь господствовал профессионализм, не терпящий гласности и шулерства. Повсюду стоял дразнящий запах больших денег.

— Ремиз,— прозвучало слева. Приглядевшись к толпе и столику, который освещала единственная газовая лампа, я уловила движение за спинами наблюдателей. Шесть игроков. Вист? Вряд ли, хоть и приспособлен для шестерых. Самую настоящую и верную партию в висте делают вчетвером, как любил говорить дед.

Скорей всего, игра шла достаточно незамысловатая, вроде мушки или баккары. Но поскольку посторонних разговоров у стола не было слышно и ощущалось даже некоторое равнодушие, а не азарт, я предположила, что это — стуколка. Любой желающий мог присоединиться к ней, лишь легонько постучав по столу костяшками пальцев. Правда, ремизили, то есть, штрафовали, в такой игре достаточно редко.

Нарушая гармонию тишины, бухнула дубовая дверь, которую я забыла придержать после себя. Звук моментально разлетелся по всему залу, привлекая ко мне лишнее внимание. Играющие в стуколку замерли. Я не придумала ничего лучшего, чем сказать:

— Пас.

Прошелестели сдержанные смешки. Игра возобновилась.

На других ближайших столиках также не попалось ничего интересного: горка, кончинка, шестьдесят шесть, семерик... все эти коммерческие картежные игры были скучными и хладнокровными, в них не ощущался кураж. Ими привычно забавлялись люди серьезные, осторожные, не любящие рисковать. Вряд ли в глубине души они считали себя виртуозами. Им нравилось полагаться больше на удачу. Над каждой картой игроки думали (читайте, молились) так долго, что наблюдающие с трудом подавляли зевки и предпочитали прогуливаться от одного стола к другому.

Дамы лениво обмахивались веерами, сверкая бриллиантами. Мужчины, все как один облаченные во фраки, щеголяли накрахмаленными воротничками. Я в своем полосатом наряде выглядела среди них, как дикий, неряшливый пион, выросший в царстве ухоженных тюльпанов. Было непонятно, что он здесь делает. По крайней мере, это читалось в глазах Жекувы, когда он подошел поздороваться. Прожженный аферист, опытный харчевник, он видел, что я не из высшего света и не из авторитетов криминального мира. Об этом говорила уже моя акубра. На второй этаж меня впустили только потому, что я обладала "кассой" и была готова растратить ее на игру.

— Не желаете присоединиться к макао, господин?

— Макао?— скептично скривила я губы.— Вы предлагаете мне "макать" без записи чистые деньги в эту смертную тоску? Благодарю покорно, я слишком ценю свою удачу, чтобы опускаться до такого уровня.

Говоря, я смотрела не столько на побагровевшего Жекуву, сколько на других, с легким удивлением отмечая про себя тех, кто еще вчера заходил в мой магазин. Знакомых лиц в харчуге "У добряка" оказалось не так уж мало. Слава Божичу, хотя они и поглядывали на меня с ироничным любопытством, но не узнавали. Для них я сейчас была забавным парнем, которого не грех оставить в дураках.

Мой взгляд остановился на самом отдаленном столике. За ним сидел лишь один человек, скрывая лицо в полумраке. Свет лампы падал на его бороду, густую, короткую, черную. Насчет одежды и обуви отверженного Исануэль, однако, погорячился, подумалось мне. Вполне приличный наряд горожанина. Скорей всего, агент запомнил рванье, когда увидел отверженного в первый раз. Подобные яркие впечатления часто остаются в памяти и при следующих встречах, накладывая такой отпечаток, что даже гипноз не в состоянии отделить одно от другого.

Это был он. Лерц. Только столик отверженного могли так старательно обходить другие. Изгой, пойманный преступник и бывший раб, он до смерти вынужден нести на своей ауре печать, выжженную магами. Печать, во многом похожую на проклятие. Из-за нее не узнают и самые близкие люди. Родные, друзья, знакомые видят лишь чужого человека, даже когда он кричит им в лицо: "Да это же я!".

Именно поэтому для отверженных таких понятий, как дружба, родство, не существовало. У них не было связей, кроме как чисто деловых и денежных. Считалось, что с отверженными нельзя завязывать знакомство, иначе скоро станешь таким же — неузнаваемым, чужим для всего мира.

"Любопытно, можно ли считать в некотором смысле отверженной... меня?".

Я отбросила непрошенную мысль и повернулась к Жекуве.

— Вы что-то сказали?

Он побагровел еще больше, но сдержался.

— Я спросил, не хочет ли господин испытать счастье в битеке? Здесь есть один барин, который не против сыграть в него.

— Битек?— задумчиво переспросила я. План родился молниеносно.— Как же, как же, помню. На одного игрока одну колоду в тридцать две карты. Кварты, терцы, четырнадцать очков...

Харчевник услужливо поддакнул, надеясь на мое согласие, но я покачала головой.

— Не привлекает. Уж лучше, поверьте мне на слово, реверанс.

— Реверанс?— переспросил один из проходивших мимо господ, который (случайно ли?) услышал нашу беседу.— Я и мой друг как раз подумывали сыграть в него, но мы отчаялись найти хотя бы еще одного смельчака.

— Пожалуйста, вот свободный столик,— сразу же засуетился Жекува, прогоняя любителей горки.

— Одар,— сияя лысиной, представился господин, когда мы уселись на скамьи.— А это,— указал он на подошедшего смуглолицего крепыша с длинными пальцами,— мой друг Типан.

Я коснулась шляпы, вовсе не собираясь снимать ее в почтенном обществе, и прохрипела имя деда.

— Сильвен.