Шли быстро — Тернер впереди, за ним Денис, ведущий скакуна в поводу. На всякий случай, волшебницу примотали к седлу веревкой — может быть, и не слишком достойный способ путешествовать, но так, по крайней мере, можно было быть уверенным, что измученная девушка не рухнет под ноги скакуну, потеряв сознание от слабости.
Теперь им пришлось сделать крюк — чтобы добраться до ближайшего городка. Там путники провели три дня — три драгоценных дня, каждый из которых увеличивал угрозу описанной Оракулом катастрофы. Но выхода не было, девушку нужно было привести в норму, а для этого требовались прежде всего удобная постель, нормальное питание и отвары лекарственных трав, успокаивающие воспаленный дух. Отварами их снабдила местная бабка-травница, долго охавшая и причитавшая над несчастной девушкой. Но дело свое она знала, и уже к вечеру второго дня Таяна смогла заняться собой сама.
Как ни странно, тьер, будучи невосприимчивым к магии, знал о ней немало. По мнению самой Таяны — ничуть не меньше, чем любой из ее наставников в Академии. Он долго объяснял девушке суть заклинания, которое должно было вернуть ей зрение... процедура оказалась неожиданно сложной, потребовала множество странных и, зачастую, довольно неприятных на вид и запах ингредиентов. Часть из них в буквальном смысле слова валялась под ногами — чего стоил один только свиной навоз... А все недостающее нашлось у травницы, за серебряную монету раскрывшая перед Тернером свои короба с припасами. Заодно, бабка выторговала себе и еще кое-что — поприсутствовать, ибо, как она заявила, "когда ж ищо, сынки, смогу поглядеть, как всамделишные волшебницы дело делають...".
К ритуалу готовились долго — расставляли по комнате толстые свечи, смешивали компоненты будущего зелья, завешивали окна — не приведи Эрнис, посторонний свет в комнату проникнет, все насмарку пойдет. Работу эту, в основном, выполнял Денис, а Таяна и Тернер предпочитали давать ценные указания. Ну, что касается волшебницы — оно было и понятно, ее глаза по-прежнему не видели ничего, хотя уже и открывались. Отек спал, но она едва могла отличить свет от тьмы, а уж о том, чтобы просто пройти по комнате, ни обо что не споткнувшись, и речи не шло. Тернер же, видимо, считал, что возиться с порядком дурно пахнущими компонентами зелья — это ниже его достоинства.
Наконец, все было готово. Пришла и травница, тихонько присев в уголке на краешек скамьи, и пообещав вести себя тихо, "аки мышь возле спящей кошки".
За время пребывания в этом мире, Денис уже не раз видел творимые Таяной заклинания, поэтому нынешнее действо было для него истинным откровением. Он уже свыкся с мыслью о существовании магии — ибо странно было бы не верить собственным глазам, но почему-то решил, что вся сила магов — в разуме. И что колдовство — это набор жестов и слов, подкрепленных силой воли волшебника. Тернер, в ставшей для него в последнее время обычной язвительной манере, пояснил, что всему свое время и свое место. В том числе, и сложным ритуалам, где каждая составляющая часть является совершенно необходимой, и малейшие отступления от правил ведут к полному провалу.
— Это ж не огненным шаром стрельнуть, юноша, — тьер упорно называл Дениса то "юношей", то "парнем". Конечно, учитывая прожитые им годы, можно было сказать, что разница в возрасте давала ему такое право, но сам Жаров каждый раз, слыша эти слова, ощущал сильный дискомфорт. Он не привык к такому насмешливо-снисходительному обращению. — Тут все куда тоньше... боевых магов много, а настоящих целителей куда меньше. Напакостить себе нетрудно, а вот излечиться...
— Прошу тишины, — капельку недовольным тоном попросила Тэй, усмотрев в последней реплике камень в свой огород. — Я начинаю.
Денис слушал голос Таяны, как зачарованный. Это была самая настоящая песня. И, хотя ее язык был ему незнаком, да и не пела она, а скорее проговаривала текст рифмованным речитативом, но мелодичность этих слов превращала речь девушки в песнь. Тьер, которому столь бесцеремонно заткнули рот, демонстративно отвернулся, но не издавал ни звука. Даже, кажется, дышать перестал. С него станется...
Очередная фраза, и свечи, до того горевшие ровным желтым пламенем, вдруг испустили пять столбов голубого света. Комната, сразу приобретшая какой-то потусторонний вид, осветилась... стала хорошо видна серебряная чаша, стоящая на столе, в самом центре образованной свечами пентаграммы. Бурая масса в чаше пузырилась, но вместо ожидаемого зловония — Денис хорошо помнил, как пахли тщательно смешиваемые им ингредиенты — вдруг повеяло приятным ароматом трав. Наверное, свечи должны были бы мгновенно расплавиться, сгореть... но голубое пламя по-прежнему заливало все вокруг мертвенным светом, более того, по стенам теперь не метались тени, свечи горели ровно, как лампочки.
А девушка продолжала читать заклинание. Голубое пламя становилось все ярче и ярче, но вдруг в чистой синеве появились всполохи другого цвета, багровые...
— Нет, дочка! — вдруг пронзительно взвизгнула старуха. — Ой, не так!!!
И все тут же окончилось. Свечи снова горели колеблющимися язычками желтого пламени, а в нос отчетливо шибануло смрадом навоза.
— Ты что, старая, с ума сошла? — прошипел тьер, приподнимаясь. От вложенных в слова интонаций Денис явственно ощутил, как по коже пробежал холодок. Пожалуй, он не хотел бы сейчас очутиться на месте старухи-травницы.
— А ты глохни! Много ль понимаешь... Поживи с мое, а тогда и рот разявай, — довольно невежливо отмахнулась от Тернера старуха. — Ты, девонька, меня слухай. В шостом ряде, опосля "тиалла вэй" надобноть петь "тиалла дон". А ты что пела? Ты ж вместо "дон" пела "тон"! Совсем разум потеряла, али вас там, в академьях ваших, ничому уж и не учат путному? А дальше — больше. Таки ведь и не только без глаз, а и без головы остаться можно...
Первый раз за все время знакомства Денис увидел на лице Таяны откровенно виноватое выражение. Тьер, видимо, тоже понял, что своим вмешательством бабка уберегла волшебницу от большой беды, и замолк, проглотив оскорбление. Денис только усмехнулся — что же, не только его за молодого здесь считают, пусть и тьер почувствует, каково это. А старуха все не унималась.
— Отвар спортился, да ты плюнь на него, новый сделаем. А сперва поучу тебя, как петь-то правильно надо. Уж пойдет на пользу, наука-то... почитай что седьмой десяток лет травничаю, вам, молодым, немало поведать могу. Да пока не придет беда, кто ж старую слушать-то будет? А к тебе пришла, ты таперича и слушай, глядишь, и глазоньки здоровее прежнего будут.
На обучение ушла большая часть ночи, а потом и половина следующего дня. И только к вечеру, заставив Таяну трижды пропеть все заклинание, старуха позволила волшебнице повторно провести ритуала. Все повторилось — и голубое сияние свечей, и ароматный травяной дух, заполнивший комнату... только не было в этот раз багровых отблесков в синеве магического пламени. И когда волшебница завершила песнь, и в последний раз полыхнул колдовской огонь свечей, в чаше, вместо дурно пахнущей смеси осталось несколько капель вязкой, густо-синей массы, немного прозрачной, и источающей приятный аромат. Снадобьем густо намазали глаза девушки, и, перевязав чистой тряпицей, оставили до утра.
Денис, немного смущаясь, протянул старушке увесистую серебряную монету — старую, но от того ничуть не менее ценную. Бабка мелко закивала, благодаря, и тут же упрятала денежку от чужих глаз подальше, в самую глубину разноцветного лоскутного тряпья, составлявшего ее наряд. И потом, покидая городок, путники видели, как травница долго, стоя у околицы, махала им вслед.
Зрение к Таяне вернулось почти полностью. При ярком дневном свете глаза еще немного слезились, но вскоре и это должно было пройти — драгоценной мази осталось еще на раз, и к следующему утру девушка уже чувствовала себя совершенно здоровой.
А вот тьер был мрачен. Настороженно оглядываясь по сторонам, он почти все время ехал в сотне метров перед Денисом и Таяной, то ли тяготясь их присутствием, то ли просто будучи погруженным в собственные думы. Даже на привалах он предпочитал не сидеть у костра, а наматывать круги вокруг лагеря. Теперь, когда не было необходимости изображать из себя обыкновенного человека, тьеру не было необходимости симулировать усталость или сон.
Поначалу, Дениса такое поведение тьера не слишком волновало. Ему было о чем поговорить с Таяной. Точнее, девушка пытала его вопросами, а он, в свою очередь, старался, насколько это было возможно, давать понятные ответы. Теперь, когда память к нему вернулась, Денис оказался для Таяны бесценным кладезем информации о другом мире, и теперь испытывал все, связанные с этим, неудобства.
И только к вечеру второго дня он не выдержал и, когда тьер, по своему обыкновению, разжег костер, и вознамерился исчезнуть в лесу, Денис задержал его.
— Я вижу, тебя что-то беспокоит?
— С чего ты взял? — вопросом на вопрос ответил Тернер.
— На лбу написано, — хмыкнул Жаров, кивая хищнику на давно кем-то срубленное бревно, теперь приспособленное в качестве лавки для усталых путников.
Тернер явно был недоволен, но сел, и молча уставился на огонь. Молчал он очень долго — и Денис не торопил его, понимая, что если уж тьеру не захочется признаваться в своих опасениях, то и никакие уговоры не помогут. И сам сидел рядом, изредка подбрасывая ветки в костер, и, время от времени, бросая взгляд в сторону спящей Таяны. Тэй была еще немного слабовата — если она и старалась бодриться перед спутниками, утверждая, что совсем здорова, то к вечеру становилось видно, что дорога изматывает ее, как никогда раньше.
— С ней все будет в порядке, — вдруг сказал Тернер, проследив, видимо, взгляд Жарова.
— Надеюсь, — вздохнул тот. — Можно задать тебе вопрос?
— Попробуй...
— Там, когда на нас напали урги, в лесу. Я видел, как ты быстро двигался. Человек не может быть столь быстр...
— Я же не человек... — в кривой ухмылке хищника было слишком много человеческого, чтобы полностью поверить в это утверждение.
— Я знаю... ты был человеком, не так ли? Но дело не в этом... Скажи, Тернер, и прости, если я касаюсь запретной темы. Тебя можно победить?
Тот снова усмехнулся, и от этой печальной ухмылки повеяло глухой тоской. Денису вдруг показалось, что мрачное настроение Тернера связано именно с этим. Когда-то, до вызванной магами мутации, превратившей его в стремительное, созданное для убийств создание, он был человеком, и теперь, видя вокруг обычную жизнь простых людей, возможно, немного завидовал им... Проведя столетия в образе нерассуждающего охотника, он, возможно, и в самом деле теперь мечтал всего лишь о покое.
— Думаешь, сможешь справиться, в случае чего, или нет?
— Да я...
— Неважно. Конечно, думаешь, не можешь не думать. Иначе, какой же ты воин. Только я не знаю ответа. Наверное, можно... когда-то нас было пятеро. Сейчас я остался один.
— Ты в этом уверен?
— Да... если б еще кто-то уцелел, я бы знал. Но я единственный из выживших, значит, способ есть. Мне он не известен. Хотя, ты слышал ведь о первом законе магии, не так ли? Ничто не совершенно, стало быть, и я тоже.
— А пробовали? В смысле, убить тебя?
Тьер вдруг рассмеялся, весело и жизнерадостно, как человек, услышавший, будучи в прекрасном настроении, острую шутку.
— Я же воин, Дьен... конечно, пытались. И маги, и воины... в одиночку и толпой, в честном бою и исподтишка, сталью, магией, ядом, ловушками... перечислять можно долго, а если вспомнить каждого в лицо, то на это не хватит и ночи. Некоторые были более удачливы, некоторые — менее. На моем теле немало шрамов, оставленных ими... удачливыми. Я могу сделать так, что от шрамов не останется и следа — но не хочу. Чтобы выжить, я должен помнить.
Денис помолчал, затем заговорил снова, медленно, осторожно подбирая слова, стараясь не рассердить или не обидеть собеседника.
— Еще раз прости... я не могу понять другого. Ты — непобедимый... ладно, почти непобедимый боец, бессмертный, нечувствительный к магии и не боящийся ран, которые были бы смертельны для меня. И все же, ты чего-то боишься, я это чувствую. Но то, что опасно для тебя... для нас с Таяной это может означать куда большую опасность, не так ли?
Тернер повернулся, их глаза встретились. Игра в гляделки продолжалась недолго, Денис, под тяжестью этого тяжелого взгляда, отвернулся.
— Я действительно не спокоен... — тьер снова уставился на огонь. Говорил он нехотя, медленно, как будто бы стараясь обдумывать каждое слово, прежде чем доверить его ночному воздуху. — Ты прав, я не боюсь магии, мне почти не страшна честная сталь. Но меня волнует все непонятное... например, эта старуха.
— Старуха? — опешил Денис, не ожидавший услышать столь простую причину беспокойства хищника. — Какая старуха?
— Травница, что лечила твою девушку.
— Господи, обычная старая бабка, полунищая... что в ней особенного?
— Я не знаю, и это меня беспокоит. Таяна как-то говорила, что нынешние маги многое забыли, утратили знание, которое в мое время было достоянием многих. Так вот, заклинание, которое ее излечило, относится к еще более древним временам. То, что его знаю я... объяснить это слишком сложно. Просто знаю — и все. Как и многие другие. Даже если бы твоя подруга-волшебница на коленях умоляла меня научить ее, я бы отказался. Не потому, что мне жалко — совсем не потому. То, что было заложено в меня при создании, проявляется само по себе, не подчиняясь моим желаниям. Такое впечатление, что я просто вспоминаю это... когда становится совершенно необходимо.
— Ну и что?
— Так вот, этот ритуал излечения очень стар, он еще из тех времен, когда мир был молод, когда магов почти не было, а были только знахари, колдуны и шаманы, когда для любого колдовства необходимо было не только усилие тренированной воли, не только отточенная мысль. Редкие ингредиенты, магические фигуры, положение звезд, длинные и сложные заклинания... даже в мое время это знание уже было уделом избранных.
— Я все равно не понимаю, к чему ты клонишь, — покачал головой Денис.
— Какая-то старуха-травница, встреченная нами в маленьком городке, знает древний ритуал назубок. Знает каждое слово, хотя, наверняка, не понимает значения этих звуков, то давно забытый язык, он умер за сотни и, может, тысячи лет до моего... рождения. Это слишком странно.
— Ну, мало ли что. Может, у нее в семье из поколения в поколение... — Денис понимал, что говорит глупости. Не может изустная передача знания сохранить его в целостности, неизбежны постоянно накапливающиеся искажения, способные, в конечном счете, изменить первоначальный вариант до неузнаваемости.
Видимо, тьер понял мысли Дениса, поэтому не стал ничего говорить, лишь мрачно кивнул головой.
Если бы сейчас тьер вернулся назад, в покинутый городок, он был бы весьма удивлен. И встревожился бы еще больше.
Потому, что никто не смог бы ничего рассказать ему о старухе-знахарке. Никто и никогда не видел ее, дом, в котором они с Денисом придирчиво выбирали травы и редкие компоненты для будущего ритуала, оказался бы вдруг давно покинутой развалюхой, вросшей в землю по самые наличники, с прогнившей насквозь крышей, и дырявым полом, под которым нашли себе пристанище стаи крыс. И кабатчик мог бы поклясться чем угодно, что никто — и уж, тем более, никакая оборванная старуха — не нарушал покой гостей, хорошо заплативших за уединение. Даже если бы методично опросить всех местных жителей, от мала до велика, ни один не смог бы и слова поведать о старой седой женщине, чуть не до бровей закутанной в цветастые обноски.
