— Солнце солнца! — засмеялась я. Странно всё это было. И необыкновенно. Так что голова кружилась. Карусели с аханьем! Тарзанка — дух захватывает! Умереть можно! Но почему-то я не умирала. Наверно, верила — он любит меня. Соль! — пела внутри струна.

Про мобильник я вспомнила через семь упоительных дней. На восьмой упоительный.

И то чисто случайно.

Светлое время — май. Даже ночи светлые. Чёткий профиль Соля сиял, как лунный серп, отражаясь в каждом листе, и сад казался серебряным.

В сад мы выходили через заднюю дверь. А на веранду почти не заглядывали. Среди зарослей сирени я накрыла стол белой скатертью, а топчан пледом. И тут же разом зацвела сирень. Так бурно и пышно отродясь не цвела. По всему саду аромат лился. И в сирени той и в ароматах сидели мы с Солем — глаза в глаза. Золотые — тёмно-карие. Тёмные медово светлели, а золотые наполнялись мраком. Желанием жадным, человеческим. Потому что здесь, на Земле, всё-таки, был он человеком.

Порой посещала мысль о хлебе насущном.

Кажется, на третий день я сказала Солю, что надо бы мне за хлебом сбегать: кончился.

— Да не кончился! — уверил меня Соль, — показалось тебе.

Глянула в хлебницу — и, правда, показалось. Так же и масло показалось. И сирень не отцветала. Что меня дёрнуло сунуться на веранду? Помягче плед вздумала достать. В кладовке, куда дверь с веранды. А там мобильник надрывается. Завалился средь мешков и пакетов. Сухую одежду когда искала, выпал из кармана.

— Слушаю! — нажала я зелёную кнопку.

В мобильнике бесновалась Тошка:

— Наконец-то! Жива! Что стряслось?!

Тошкин напор сбил меня с ног, как штормовой шквал: от неожиданости я тут же споткнулась о мешок, потеряла равновесие и плюхнулась в прочее мешково-коробочное изобилие. Мобильник вырвался из рук, просвистел через всю кладовку и закопался в самый низ мешочной груды. Из недр которой не прекращались Тошкины вопли:

— Ты куда пропала?! Что там с тобой?!

— Да ничего, Тонь... — запыхавшись, выдохнула я в телефон, едва лишь на ощупь откопала его, — всё нормально.

Тут Тошка как с цепи сорвалась:

— Что?! Нормально?! Рехнулась?! Ты неделю не отвечаешь! Я все больницы обзвонила! Ночей не сплю!

— Ох... — опомнилась я. Стало стыдно. — И правда... Прости. Я телефон потеряла.

— Ага! — вконец рассвирепела подруга, — целую неделю искала, бедняжка?! А сейчас вдруг нашла! А ты от соседей не могла? Я думала, меня удар хватит — а она как ни в чём не бывало!

Тошка внезапно замолчала, хапнула воздуха, перевела дух — и разразилась нервным смехом:

— Дождалась, значит? Ну-ну! А я вот стою у поворота на твою улицу!

— Где ты?! — ахнула я.

Тошка прорычала яростно и по слогам:

— У те-бя до-ма. Давно была бы, если б не твоё непроходимое болото.

— Какое болото?

— Какое?! Ты что, с дуба рухнула?! Да на вашу же улицу не пройдёшь! Лужища от края до края, и заборы по бокам! Доски, кирпичи какие-то поперёк, а я ж не могу, я ж на каблуках, я ж не в цирке! Свалишься ещё в самую грязь из-за любимой подруги!

— Что ты говоришь?! — растерялась я, — Тоша, погоди... что, большая лужа?!

— Ну, ты даёшь! — застонала Тошка, и я почувствовала на том конце вибрацию конвульсий. Нужно было что-то делать.

— Тоня! Постой! Постой немного у лужи, никуда не уходи. Я щас перезвоню.

Уже складывая моторолу, я успела услышать истошный Тошкин визг:

— Нет! Не смей отключаться! Опять пропадёшь!

Я выбежала в сад. Соль безмятежно дремал в окружении роскошных белых соцветий знаменитого сорта "Мадам Лемуан". Я наобещала ему пушистый плед в цвет этим кистям, а несла взволнованную весть:

— Соль! К нам на подступах моя подруга!

Соль приоткрыл рыжий глаз:

— Что?

Чуть опомнившись, он сел на топчане:

— Ты говоришь, подруга? Значит, у нас гости? Ну, прекрасно!

— Прекрасно-то — прекрасно, да только она пройти не может. Громадная лужа.

— Как? — вздрогнул Соль, — разве... — и на мгновение осёкся. Потёр лоб.

— Где? — пробормотал глухо.

— Да вроде, совсем рядом... — неуверенно объяснила я, — за поворотом...

Он хлопнул себя по лбу:

— Как же я так?! — помолчав, с досадой пожаловался, — вот как бывает! Отложишь на потом...

— Ты о чём?

— О луже, — усмехнулся он. — Всю слякоть в округе убрал, а эту... — он смущённо развёл руками, — ну... решил повременить. Чтоб поменьше народу к нам забредало, а главное... боялся, ты из дому начнёшь убегать. По магазинам, по подружкам...

— Соль! Да я вокруг тебя только и порхаю!

— Так-то так — но про лужу я забыл.

Он недовольно дёрнул краем рта и машинально закусил черешок "Мадам Лемуан" — попалось под руку. Я смотрела на него в ожидании.

Какое-то время он мрачно грыз "Мадам Лемуан" — и наконец решительно кивнул:

— Ладно. Пустяки.

Сирень упала на стол. Он широко улыбнулся:

— Ну, что?! Встречай подружку!

Я растерялась:

— А как же...

— Всё в порядке, — ещё шире улыбнулся Соль. — Как гостью-то звать?

— Тоня.

— Ну, замечательно! Таня и Тоня. А может, вы похожи?

— Да нет. Она совсем другая. Светлая шатенка. Глаза зелёные.

— Ну, тогда, значит, внутреннее родство. Небось, не разлей вода...

Получилось буквально. И теперь уже я улыбнулась:

— Да. Не разлей. Благо, мобильник безлимитный. Дождь нас не разлучает.

Дождь — нет. А солнце...

Чего греха таить — я опасалась, что Тошка немедленно влюбится в Соля, едва увидит. Не знаю, как это пришло мне в голову. Вероятно, психоз ревнивой дуры вкупе с манией преследования.

Что делать? Я умирала от одной мысли, что Соль хотя бы взглянет на кого-нибудь кроме меня.

Впрочем, в тот момент, когда я вышла из калитки и усмотрела вдали миниатюрную фигурку, бредущую шаткой походкой, и вовсе не по причине высоких каблуков — я поняла: ей не до Соля. Как и не до меня.

— Тат, — прохрипела Тошка несчастным голосом и рухнула мне на плечо, — у меня давление... или температура... пульс пощупай!

Пульс — да, сбивался. Я поддержала Тошку под руку:

— Что это ты вдруг?

— Не знаю, — тяжко пробормотала та, — у меня что-то с головой. — И следом с ужасом прошептала, — Тат... у меня галлюцинации!

Я постаралась успокоить её:

— Ну, бывает. Пойдём, попьём чайку — всё и пройдёт.

— Со мной никогда такого не было, Тат!

Мы подошли к калитке, и она всё лепетала:

— Ты представляешь... там кирпич... совсем же утоп! Я его сквозь воду — вот как тебя вижу! Наступаю ногой — а он сухой! Оглядываюсь — а лужи как не бывало! Ровная дорога! И по ней сухие кирпичи лежат. И доска сухая.

— Нет лужи? Ну, и хорошо!

Тошка всхлипнула:

— Да она была! Была!

Я собрала в кучку всё хладнокровие: не так-то легко врать в глаза любимой подруге:

— Тош. Тебе показалось. Это бывает. От волнения. Сама говоришь, все больницы обзвонила...

Надо знать Антонину.

— Ничего себе! — разом всклокотала она. — И ты об этом так спокойно?! А если б я от разрыва сердца померла?!

Я погладила её по плечу и просительно заглянула в глаза:

— Ну, не сердись.

— А я не сержусь! Я возмущаюсь! — напоследок прогейзировала Тошка и утомлённо отряхнула остатки опавшей пены. После чего шумно потянула ноздрями и постонала:

— Какой запах, Татка! Вот от чего я умру! — объявила решительно. — От твоей сумасшедшей сирени!

Мы пробирались по саду, и вокруг тяжелели громадные бело-лиловые гроздья.

— Это что за сорт? — шёпотом спросила Тошка, ткнув пальцем в фиолетовую кисть.

— "Сенсация", — шепнула в ответ я.

— Пёстренькая такая, — с удовольствием отметила она. — С каёмочкой. А это?

— "Катерина Хевермейер".

Тошка вздохнула:

— Памятник твоему дедушке нужно ставить! А у меня под окном ничего не растёт. Венгерка — и та сыплется.

Она замерла и прислушалась. Подозрительно глянув на меня, понизила голос:

— Там кто-то есть.

— Есть, есть, — обыденно подтвердила я и потолкнула её в просвет между кустами. За кустами, понятно, открылась наша маленькая лужайка в "Мадам Лемуан", а на лужайке стол под белой скатертью...

Позже, вспоминая, я отмечала чётко — с Тошкой мы взглянули одновременно. Мы как раз сперва встретились глазами, а потом разом повернули туда головы. И остолбенели.

Тошка остолбенела по вполне понятным причинам — всякая нормальная женщина при виде Соля остолбенеет... А вот я — проглотила аршин по причинам непередаваемым. Потому что я-то помню, что представлял садовый стол несколько минут назад. Девственное поле, словно после жестокой метели, только где-то ближе к левому краю взрытое кучерявым сугробом — одинокой кистью "Мадам Лемуан".

Не то, чтобы мы увлекались голоданием... Я всё время что-то готовила для Соля. Но как раз в сей час у нас было, как у Винни-Пуха. Завтрак уже кончился, а обед и не думал начинаться. То есть — догадаться не трудно — события происходили примерно в одиннадцать.

Так вот в одиннадцать утра, без всякого моего вмешательства — эстетичный, но аскетичный садовый стол превратился в помпезно-пиршественный. Прелесть "мадам Лемуан" должна была отступить перед роскошью сервировки и обилием снеди. Смутно помню, высилось что-то грандиозное. Посреди фарфоровая горка — у меня сроду такой не было — вся завалена розоватыми персиками, золотистыми грушами, едва видна в завесах жёлтого и лилового винограда, а вокруг томно и притягательно, точно разубранные на бал дамы, расселись в похожих на раковины белых вазах, как в изысканных креслах, многоцветные салаты с петрушечными венчиками и укропными султанами, тонкие ломтики рыбы и мяса неведомого вида и названия, а на витиеватом блюде из диковиной кудрявой зелени торчала румяно обжаренная ножка некой птицы — и что-то говорило мне, что она не курица.

Соль встречал, как радушный хозяин. Белозубая улыбка затмевала пронизанные утренним светом кисти 'Мадам Лемуан'. Наигалантнейшим жестом он пригласил нас к столу, а глаза победно смеялись. И слова любезные так и рассыпались во все стороны, где-то ударяясь о сияющий фарфор и со звоном отскакивая, где-то сладко погружаясь в сочную негу разрезанной спелой дыни, покоящейся на большой тарелке среди россыпей коричневатых шишечек, какие я видела впервые в жизни, и которые, оказывается, назывались 'черимойя':

— Прошу усаживаться, девочки... очень приятно, что у нас гости... рад познакомиться, Тонечка... угощайтесь...

Напряжённо переводя взгляд то на яства, то на Соля, Тошка механически шагнула к столу и, как кукла, села. Понятно, Соль заранее подал ей стул. И с укором обратился ко мне:

— Танечка, ну ты-то что же стоишь? Хозяйка. Распоряжайся.

Я была слишком растеряна, чтобы понять, чего мне для этого не хватает. А не хватало мне таким же милым образом поданного стула. Между прочим, непривычного стула, с выгнутой и плетёной вроде кружева спинкой. Не моего. У меня в саду табуретки трёхногие.

Впрочем, Соль исправился. Подцепив меня под локоток, настойчиво усадил. И даже подушку подложил, сняв с топчана. Он промурлыкал что-то невразумительное, а рука ласково легла мне на плечо.

Тошка наконец пришла в себя и решительно тряхнула головой:

— Могу я всё же узнать, ребята, некоторые подробности?

— Несомненно! — тут же отозвался Соль. — Перед вами, Тонечка, Танечка и её, пока, жених, но в дальнейшем... Будем считать этот праздничный стол первой птичкой грядущего свадебного банкета, где вы будете желанной гостьей, думаю, это знаменательное событие произойдёт очень скоро...

За неделю мы ни разу не обсуждали с ним эту тему, и то, что он так внезапно и уверенно объявил, и перепугало, и успокоило меня. Я сразу забыла о стульях, а Соль легко продолжал:

— А сейчас мы поднимем бокалы за дальнейшее счастье и крепкую дружбу, и, кстати, я не успел представиться, — одним движением он откупорил тёмно-зелёную бутылку, и золотистая струя, шипя, наполнила слепящий гранями хрусталь, — меня зовут... — тут он помедлил и осторожно добавил, — Таня скажет.

— Соль, — сказала я.

— Как?! — обалдела Тошка.

— Ничего особенного. Такое имя. Соль, — постаралась объяснить я как можно непринуждённее.

— Да, редкое имя, — спохватившись, пришёл мне на помощь любимый, — но прошли времена массовых Шур и Юр, и вот, прошу любить и жаловать, я Соль...

— Земли́?

— Ну, что вы! Просто Соль. Соль... Солнцев.

Разумеется, Солнцев. Как у героя повести Катаева. А что делать? Солнцу хотелось, насколько допустимо, быть самим собой. Я его понимала. Тошка свалилась как снег на голову. В которую даже не пришло заранее обдумать эти мелкие подробности.

Тошка поёрзала на стуле и задумчиво дожевала ломтик рыбы.

— Что, и в паспорте так написано — Соль Солнцев? — осведомилась она подозрительно.

Соль рассмеялся:

— А почему бы нет? Прошу взглянуть, — широким жестом он вытянул из нагрудного кармана краснокожую паспортину с двуглавым орлом. Факт был налицо — на стол легла раскрытая книжечка со всеми причитающимися знаками и печатями — и на первой странице чётко читалось — Солнцев Соль Солевич.

— У вас и папа Соль, — сдавлено прошептала Тошка и вжалась в стул.

Соль вздохнул:

— Ну, уж папа-то в первую очередь. Тяжёлая, знаете ли, наследственность.

Подруга вцепилась зубами в лист салата и погрузилась в молчание.

Однако румяная птица на блюде вскоре отвлекла её от мрачных мыслей. Все разом сосредоточились на соблазнительной тушке, когда Соль, для удобства приподнявшись со стула, схватил блеснувший на солнце нож:

— А что-то мы о жаркое забыли... Ну-ка, девчонки, подставляйте тарелки! — и принялся азартно кромсать её на куски.

В радостным оживлении мы тут же протянули ему свои драгоценные фарфоровые полулистья-полуцветы (у Тошки больше походило на лепесток розы, у меня — ириса) и разом облизнулись, ощутив опустившуюся на них приятную тяжесть источающего притягательные благоухания тёмного мяса.

— Так... — приговаривал Соль в деловитой сосредоточенности, — гостье... вам, то есть, Тонечка, ножку... тебе, Танечка, ножку...

Я уже вцепилась зубами в хрустящую корочку, когда Соль, старательно перетаскивая кусок на свою тарелку, пробормотал:

— И мне...

— Ножку? — неохотно расцепив зубы, со смехом промычала Тошка.

— Угу... — промычал и Соль, хотя вгрызться в мясо ещё не успел.

Она хохотнула и тут же примолкла, уставившись на его долю. Невольно вытянулась шея и у меня: что и говорить, крупновато выглядела для крылышка эта ножка. Впрочем, Соль разом откусил громадный кусок и с заразительным аппетитом принялся жевать, отчего она разом уменьшилась, а жажда самим впиться в сочную мякоть столь увеличилась, что стало не до сравнительных анализов. В конце концов — кто её, птицу, знает: может, и такая попадается.

— А что это за тварь? — обгладывая косточку, не преминула осведомиться моя подруга. — Вроде, не курица?