Солнце

Выходов в свет в моей жизни немного, и на все случаи строгий тёмно-серый костюм. Классика! Холодно — надела жакет, жарко — сняла. Романтическая стального цвета блузка. Короткая жемчужная нитка для нарядности. А волосы одним движением скрутить — и заколкой на затылок.

Тошка язвила — экипировка старой девы. Зато элегантно. Благородно. Отпугивает фривольных мужиков. И никто не упрекнёт в эпатаже.

Когда я вышла в полной боевой готовности, Соль плюхнулся на диван. Этого я не ожидала. Я только что крутилась перед зеркальной створкой шкафа и осталась довольна.

— Тебе не нравится?

— Нет, нравится, — чуть заикаясь, пролепетал, — но... ты какая-то другая. Я привык к твоему... этому...

Он не сумел подобрать слова. Ну, да. Он говорит о моей домашней одёжке. Из бархатистого трикотажа бордовая пижама. Напоминает нечто китайское, из-за чего я волосы на макушке закалываю длинной деревянной шпилькой, вполне в стиле. Удобная рабочая форма. Пушистая поверхность делает её уютной, и выгляжу я в ней приятно: какой брюнетке не идёт бордовое?

Соль смотрел огорчённо. Я не выдержала.

— Но ведь красиво! — воскликнула с отчаяньем.

— Красиво, — грустно согласился Соль.

— Изыскано!

— Изысканней не сыскать.

— В стиле старой доброй Англии.

— Ты не Англия.

— Ну, почему ты такой?! — я чуть не плакала. Он умоляюще приподнял ладонь:

— Тань, а может, ты другое оденешь... что-нибудь красное?

— Красное? — изумилась я.

— Тёмно-красное.

— Но у меня нет.

— Есть, — мягко уверил он, — иди, переоденься.

Почему-то я не упала на диван. Вероятно, стала привыкать к сюрпризам. В бабушкином шкафу меня ждало платье такого же цвета, как моя пижамка. Шелковистое, оно обтягивало талию и ниже разлеталось широкой воздушной юбкой. А в коробочке, откуда я доставала жемчуг, сокровенно поблёскивал густой гранат.

— Рехнуться можно! — только и прошептала я, увидев себя в зеркало пару минут спустя.

Наконец-то Соль встретил меня тем взглядом, какого я ждала. Восхищённым.

— Вот так надо, — тихо произнёс он, — не каждой даны такие мраморные плечи...

Платье было открытым.

Но мы совсем забыли о времени. Я только ахнула, взглянув на часы:

— Этак мы тютелька в тютельку придём!

— Не беспокойся, — легкомысленно утешил Соль, — как-нибудь!

Пока мы со свёртком сирени проворно бежали до автобуса, мне было жарко, но, стоя на остановке, я поняла, что зябну. Не то, чтобы зуб на зуб не попадал, однако некомфортно.

— Холодно, — пожаловалась я Солю. Он огляделся вокруг — и подтолкнул меня за стенку будки. Там густо разросся кустарник — вполне достаточный скрыть меня от случайных взоров. И мне сразу потеплело. Не потому что стенка защищала от сквозняка. А просто сама собой плечи мои нежно обтекла пушистая пелерина. Я зарылась в неё щекой. Я уже ничему не удивлялась.

Никто на остановке не заметил столь незначительного события. Да и не до нас было. Напряжённо вытянув шеи, народ наблюдал приближение автобуса.

Ждать его — дело тоскливое. Кажется, никогда не придёт, а время тикает, а нервы дёргаются... Зато как только ты внутри — словно камень с души, гора с плеч. Уж теперь-то проблемы позади, и через каких-нибудь двадцать минут... Уверена, весь автобус впал в эйфорию. Те, кто сидел, блаженно растеклись на креслах, кто стоял, расслабленно повисли, зацепившись за стойки и покачиваясь в такт автобусному движению. О, как жестоко мы все ошибались!

Дорогие сограждане, мы живём в двадцать первом веке. Это вам не двадцатый, в середине которого по Ленинградскому шоссе проходила в сутки одна машина. Через несколько остановок автобус намертво застрял в пробке.

По салону разлилось напряжённое молчание. Всё ещё верилось, что щас-щас... вот-вот...

Когда вот-вот протянулось свыше десяти минут, стало ясно, лёгким испугом тут не отделаешься.

Народ не шумел. Прорывались порой раздражённые речитативы:

— Да что ж не могут сделать-то?!

— Раньше знать не знали такого безобразия!

— У нас билеты в Зюйд... в амфитеатр...

— А у нас в партер!

— А тут ещё сиренью воняет! Откройте двери! Душно!

— и тут же подавлено стихали. Не до криков. Экономь дыхание, береги здоровье.

Водитель отворил двери. Вышел. Постоял. Потом вошёл.

— Много там, впереди? — всплеснулся ему навстречу чей-то жалобный голос.

— А! — крепко крякнул тот и только рукой махнул.

— Не надо ругаться, — деликатно попросил пожилой господин, — здесь дети...

— Дети-то грамотные пошли! — возразил водитель и с горечью заметил:

— Однако, не те времена! Мало кто сейчас умеет выражаться красиво, с чувством, во всем богатстве звучания! — тут он в сердцах обронил яркий пассаж. Сидящий рядом пассажир при галстуке торопливо вытянул из кармана блокнот.

— Граждане! — довершил водитель выступление и обвёл салон отеческим взглядом. — Де факто! Мы во власти стихий. Но, заметьте, я никого не держу.

По обе стороны автобуса в три плотных ряда лязгали бамперами оскаленные автомобили, в которых злились оскаленные шофёры.

— Дезертиры могут сваливать! Кто со мной — прорвёмся! — и добавил миролюбиво, — ну, чуток постоим.

— Что же делать, Соль?! — прошептала я и всхлипнула. — Мы опоздаем! Как неудобно... А сирень совсем завянет!

— Пустяки! — легкомысленно обронил он, — пойдем-ка, выйдем...

— Куда?! Какой смысл?!

— Пойдём, пойдём, — настойчиво потянул он за собой.

— А вот и первые дезертиры! — картинным жестом указал на нас водитель.

— Может, и впрямь пешком быстрее, — подхватился вслед за нами пассажир в галстуке, но взглянув в окно, обречённо вцепился в поручень.

— Щас по-пластунски поползут! — ядовито хмыкнул шофёр, когда мы вопросительно зависли на ступеньке. — Букетом шоссе мести, кружевами капоты начищать!

Он с любопытством наблюдал за нами. Соля это совершенно не устраивало. Он осмотрелся в поисках укромной лазейки — но изо всех машин уставились сердитые глаза.

— Эх! — огорчённо пробормотал Соль, — не хочется, а придётся...

Он крепко схватил меня за руку. Последнее, что я увидела — это изумлённо вытаращившийся водитель.

Впрочем, я не теряла сознания. Только закружилась голова, и затуманило глаза. А потом всё прояснилось. Правда, не сразу поняла, где я. Притом была совершенно спокойна, потому что видела Соля. Он улыбался мне, влёк за руку. Только не шёл, а плыл. И я плыла. Как в море. Меня держит упругая плотная волна, и я невесома в ней, расслаблена и совершенно неподвижна, сквозь переливающуюся струю разглядываю дно — и там, на дне, не раковины и кораллы, не камни и водоросли, а игрушечный автобус, а вокруг капоты автомобилей, и будто галькой выложена широкая лента — шоссе. Далеко под нами плавно проносились макушки деревьев и крыши домов. И горошинками рябили человечки. Маленькие-премаленькие!

Не заметно, чтобы кто-то на нас обращал внимание. Обычная жизнь шла там, внизу, отдельно от нас — а мы, двое взрослых детей, с огромной высоты только смотрели и парили над ней, вдыхая чистый воздух, напоённый ароматами нашей растрёпанной сирени. И ветер слегка шевелил мои распущенные волосы, а в ушах звенела тишина.

— Что с нами? — едва слышно спросила я Соля.

— Летим, — буднично обронил он, — держись, не отпускай руку.

— Летим? — изумилась я — ещё и тому, что совершенно не взволнована, а испытываю лишь умиротворение. Нежное чувство покоя.

Странно. Как часто я мечтала о полёте. О том, чтобы лететь по воздуху и с вышины созерцать мир. Я представляла, как взлетаю, и сердце рвётся от восторга, душа неистова, сознание — ослепительная вспышка — и ничего уже в жизни не надо, я лечу — и теперь не жаль умереть.

И вот я лечу — и всё совсем иначе. Всё как всегда. Жизнь продолжает идти, просто поменяла ракурс, и тело осязает воздушные потоки так же, как на земле дуновения ветра. Единственное, примешивалось лёгкое удивление — почему я не падаю. Но о причине я догадывалась.

— Соль, — позвала я. Он обернулся. — Это опять твоё молекулярное?

— Ты о полёте? — он не сразу ответил. Потом покачал головой. — Нет. Не молекулярное. Просто ровное давление воздуха. Рассы́пать и сложить было бы быстрее. Но я не хочу тебя менять молекулярно. Я не сумею вдохнуть душу...

— Душу? — вот это меня потрясло. — То есть — собрать из атомов ты можешь, но без души?

— Конечно. Ты же остаёшься собой, только летишь.

Он посмотрел на меня, потом устремил взгляд куда-то вдаль и серьёзно произнёс:

— Душа. Что она? Я всегда задавался вопросом. Люди, эти слабые тела — и душа! Поразительно! Я — другое дело. Энергия солнца свыше всякого человеческого понимания.

Я вздрогнула.

— А у тебя есть душа, Соль?

Он посмотрел с недоумением:

— А как же?!

— Здесь, сейчас? Или там, в плазме — тоже?

— Есть и там. Только моя душа — она другая.

— Какая?

Соль вгляделся мне в глаза с сомнением. И после продолжительного молчания сказал ласково:

— Не спрашивай, Таня. Мне не объяснить тебе...

Под нами растаяло Ленинградское шоссе, и мы понеслись куда-то в сторону, над беспорядочно рассыпанными кубиками домов, перемежавшимися с зелёными островками, и за всем этим зеркально сияло далёкое озеро Снеж, сливаясь с облаками.

Соль не отрывал от него взгляда. И наконец задумчиво проговорил:

— Я никогда не устану любоваться красотой Земли. Как она отличается от иных красот, и как мне жаль, что она исчезнет гораздо раньше меня...

— Через сколько? — растерянно поинтересовалась я.

Он рассмеялся:

— Поживём ещё!

Где-то едва слышно рокотал громадный город, поток воздуха нёс нас, то убыстряясь, то замирая, шёлково поглаживал щёки и казался родной стихией, но вместо того, чтобы наслаждаться романтикой, я почему-то болтала:

— Подумать страшно, Соль! Тебе уже 4 с половиной миллиарда лет! Ты древнее ящеров, а совсем молодой!

— Ну, конечно, я ещё очень молод. Только-только разгорелся. И половины водорода не израсходовал.

— А что будет, когда израсходуешь?

— Перейду на гелий. Стану красным гигантом.

Воображение заработало, и я ужаснулась:

— Ой, не надо!

— Что делать? — вздохнул Соль. — Судьба!

Он не возражал против болтовни.

И тут я задала-таки вопрос, который уже давно пульсировал во мне, но никак не догадывался выбраться наружу:

— Соль! А люди, что же, не видят нас?

— Конечно, не видят. Не хватает нам славы лягушки-путешественницы!

— Но мы-то видим!

— Тебя это удивляет? Но вспомни полузеркальные стёкла.

— Это те, которые зеркало только с одной стороны?

— Они. И здесь нечто похожее. Плотный воздух удерживает нас снизу, создаётся густой туман и преломляет свет особым образом. Исчезнет, как только ступим на землю. Уже близко. Вон, виднеется Зюйд. Не сказал бы, что удачное здание. Не Тадж-Махал и не Храм Покрова на Нерли. Ну да — что есть.

Он опять повернул ко мне голову, покрепче перехватил руку:

— Пойдём на снижение.

— Уже?! — тоскливо вырвалось у меня. Я даже сама не ожидала. Всю дорогу несла всякий вздор, вместо того, чтобы упиваться счастьем. А теперь, в последние минуты, вдруг почувствовала, как не хочу на землю. Век бы летала в небесах рядом с Солем. Нескончаем полёт, непрерывно блаженство. Вот ведь как устроен человек... имеем — не ценим. И никогда не одёрнем себя: всмотрись и вслушайся, запомни — этот миг не повторится! Любой миг жизни — не повторится.

— Соль! — с отчаяньем воскликнула я, — мы полетаем ещё хоть когда-нибудь?!

Он ошарашено взглянул на меня. Быстро проговорил:

— Ну, конечно! Сколько хочешь! Тебе понравилось?

Я чуть не задохнулась от нахлынувшей радости:

— Ещё бы! Я не почувствовала... растерялась, не сразу осознала. Только-только прониклась — и конец...

— Ну, давай сделаем круг над Зюйдом. У нас полно времени.

И мы понеслись по кругу. Над этой нескладной кубической конструкцией. Которая показалась яркой и незабываемой, потому что солнце освещало её с четырёх сторон одновременно и сверкало во всех окнах. Мы резко изменили направление. Ветер разом подхватил тонкий подол и завертел причудливыми петлями. Рванул мои волосы, как чёрный стяг. Затрепал золотые недлинные пряди Соля. Они спутались и запереливались всеми червонными оттенками от платиновых до красновато-коричневых — и то и дело вздрагивали ослепительными вспышками. В который раз я подумала о преимуществе светлых волос. Какая в них живописность, какое богатство цвета. Взгляд невольно останавливается проследить эти перепады, налюбоваться рисунком извитых либо угловатых линий, и смотреть можно бесконечно. Как на огонь и воду. Светлые волосы — живопись, чёрные — графика. Их зрение воспринимает глухим пятном — пусть даже с эффектными чёткими завитками по краям.

Мы бы ещё долго вращались вокруг Зюйда, как вдруг далеко внизу из-под прямоугольника крыши выплыла куча кудряшек. По ним одним узнать Тошку было бы, конечно, затруднительно, но когда сбоку вороха завитушек торчит хорошенький носик-клювик, можно не сомневаться — Тошка собственной персоной.

Мы с Солем переглянулись и рассмеялись:

— Представляешь её глаза, когда бы увидела нас?!

— Вот подскочит-то, если мы, как ни в чём не бывало, перед ней приземлимся!

— А сколько визгу будет, если под белы ручки в воздух поднимем?!

— Давай кинемся кисточкой сирени!

Наконец, Соль сжалился над девушкой:

— Ну, не будем измываться. Надо появиться крайне осторожно. Не напугать и не выдать себя. Давай, пока стоит спиной к стене и одна, без этого своего... как его?

— Роман Борисыча.

— Да, без него. Самое время. И место. Так! Заходим с тыла. Аккуратней с цветами. Как раз пространство — нам двоим поместиться, не много, не мало, а столько, сколько нужно. Ну, — тряхнул меня за локоть, — идём!

Я сообразить-то не успела, как мы уже стояли у Тошки за спиной, и она лениво поворачивала голову на наше шевеленье. Повернула — и вздрогнула, расширив глаза:

— Вы?!

— А то кто же? — рассмеялись мы дружно.

— Вы что?! С неба свалились?!

— Да нет, — продолжали мы веселиться, — это мы так ухитрились подкрасться. Чтобы ты не заметила. Как? Получилось?

— Да не то слово... — пробормотала Тошка, понемногу приходя в себя. И, уже в себе, с упрёком на меня поглядела:

— Татуль, только больше так не надо. А то меня хватит инфаркт. Последнее время ты меня к нему что-то старательно подталкиваешь.

— Ну, что вы, Тоня, — вмешался Соль со своей неотразимой улыбкой, — в вашем цветущем возрасте — какой инфаркт? Таня просто хотела сделать вам сюрприз. Как вы считаете — ей это удалось?

Тошка остановила на мне взгляд — и только тут всмотрелась. И замерла.

— Ничего себе! — протянула после длительной паузы, с трудом отмерев — и сразу же перешла на сарказм, — ну, Татка, приз тебе и корзину ананасов! Наконец-то ты рассталась со своей сабельной униформой! Наконец-то я вижу тебя в чём-то приличном!

Она с удовольствием разглядывала меня, вытягивая шею то направо, то налево — и в довершении подвела итог: