Зверь Лютый. Книга 21. Понаехальцы

Зверь лютый

Книга 21. Понаехальцы

Часть 81. "Ой вы, гости-господа. Долго ль ездили...?"

Глава 441

"Приятно осознавать, что друзья всегда придут тебе на выручку. Причём, чем больше выручка — тем больше придёт".

В то лето 1165 года от Рождества Христова стремительный рост моей "выручки" приводил к быстрому росту числа "друзей". Одновременно многократно умножались недруги. Те, кто приходил... Одни — получали от меня помощь. Другие — смерть.

В этом году я решил — "кровь из носу!" — не пропустить покос. Я уже объяснял — люблю это дело. Бросил город на "совет приказных голов": пусть сами малость попробуют — враз все нестыковки вылезут, и сбежал за Волгу.

Не зря мозги корячил и курочил! Табель о рангах! Вау! Система приказов! Вау-вау! Экселенцы, итить их всех ять! Вот пусть разбираются.

Красота! Есть на кого заботы-печали скинуть. По закону! Согласно служебным обязанностям и должностным инструкциям!

Напротив Стрелки и выше... там такие места! Косьба — как песня!

Кос-литовок у нас уже немало. А вот косить ими умеют только мои пердуновские. Да и то не все. Лесовики — те вообще любую косу первый раз видят.

Набрали ватажок в сотню душ и погнали. Учить косить.

Нужны запасы кормов. Повторять прошлую зиму, в которую мы вошли практически только с веточным кормом, да с отнятым у Яксерго... не хочу.

Ещё оттенок: люди сильно переживают из-за недостатка скотины. Но если Воевода сам, личным примером, в первом ряду... косой машет — значит "худОба" будет.

С видкеля... хрен знает. Но... "Зверь Лютый" же! Он, конечно, псих. Но не дурак же! Выгрызет... мабуть... гдесь-то...

У народа должна быть надежда. Её надо... э-э-э... возбуждать. А в возбУжденном состоянии — применять. К пользе.

Как говаривал царь Соломон:

"Всему свой час и время всякому делу под небесами: время родиться и время умирать. Время разрушать и время строить. Время разбрасывать камни и время складывать камни. Время молчать и время говорить".

От себя дополню Соломона: есть время покоса. И пошли они все нафиг!

Для меня, как и для множества моих людей, это — не суждение, а чувство. Не пользы ради, не корысти для, а — должно быть.

Поэтому, рядами и колоннами, маши, вали, суши и стогуй.

Увы, "откосить" по-настоящему у меня не получилось.

Дней пять я наслаждался. Присматривался к людям, к травостою, к местности. Присматривался к самому себе. Суетня и умствования последних месяцев не лучшим образом сказались на состоянии личного, горячо любимого, организма. Надо на всё "забить" и восстанавливать форму. А то кому я тут нужен буду, больной и слабый?

"Куда ж ты со слабыми руками замуж собралась?" — русское народное недоумение.

А с вялой печенью и каменистыми почками в русские реформаторы — и вовсе "не".

На пятый день к вечеру прибежал вестовой.

Они каждый день ко мне прибегают. С разными скандальными донесениями от моих "приказных голов". Я их стандартно посылаю:

— Не могут головы по-умному договориться? — Стало быть, не те головы в приказы поставлены. Могу и снять. Думайте.

Тут была короткая записка от Гапы:

"Сигналили: в Балахну пришёл караван. Тверские. Встали миром. Четыре лодии и барка. Полста воев. Нурманы. Княгиня. Слуги. Колотило спрашивает: чего делать?".

Колотило — мой тиун в Балахне. Очень не хотел в начальники идти. Но альтернативой была ледяная могила в заснеженном лесу на лесоповале. Ничего мужик, крутится, явных глупостей не лепит. Правда, чуть в сторону — пугается.

Каковы намерения прибывшей группы? Как их встречать-привечать?

С учётом того, что после игр с Лазарем и смерти Любавы у меня на слово "нурманы" шерсть на загривке дыбом встаёт... Хотя, конечно, какая у меня шерсть? — Все фолликулы сдохли при вляпе вместе с кожей.

— "Ласточку" — к берегу. Сбегаю-гляну.

С ветром не очень получилось, но часов через восемь мы вышли к Балахне.

К моему удивлению — пожарища не было.

Не тот нурман пошёл, не тот. Тихий какой-то, миролюбивый. Пожаробезопасный.

Раннее утро, солнышко ещё не встало, над рекой туман поднимается. В тумане смутно видны мостки, густо обсаженные местными и пришедшими лодками. Барка причаленная. Со сходнями. На берегу — штабеля брёвен, штабель кирпича, стружки, щепки, запах смолы, свежего дерева, с берега дымком тянет. Дальше от берега, на невысоком косогоре — само селение. Закрытые и незакрытые крышами новые срубы, двухэтажный, на высоком подклете, дом тиуна, церковка-однодневка воровского попа с уже почерневшим деревянным крестом.

Тишина. Птички петь только собираются. Попробует своё чик-чирик или ути-ути и замолкает. Слушает — отзовётся кто или ещё рано.

Отсендиный Дик ловко убрал паруса, поднял шверцы, и "Ласточка", бесшумно, как привидение, скользнула к берегу. Даже караульщики, которые должны, по идее, быть на пристани, не проснулись.

Ну и ладно, бить в тулумбасы по случаю явления "Воеводы Всеволжского" — у нас не принято. Проверили снарягу, спрыгнули на бережок, пошли искать.

Информацию, конечно. А не приключений, как вы подумали.

"Выйдy ночью в поле с конем,

Hочкой темной тихо пойдем...".

Не с конём, не в поле, не ночью, а так — похоже.

В одном из первых же дворов, явно только что построенных — ворота ещё не навешены, нужник не поставлен, хотя яма уже выкопана — обнаружили девку. Коммунистку, наверное: "от каждого по способностям, каждому по потребностям".

Вообще, в каждом бесплатном сортире каждый человек с нормальным пищеварением — становится коммунистом. А вот в платном... появляется персонаж с неестественными потребностями. Который превращает установку в средство производства. Производят там разное. В том числе и прибавочную стоимость. А мы всё прибавляем и прибавляем. Причём — добровольно. А некоторые — и с песнями.

Потребности у девки были... естественные. Курт подошёл к ней поздороваться.

Хорошо, что она уже сидела... И яма... обустроена.

Пока лёгкие пощёчины приводил сопливку в чувство — распахнулась дверь избы. Немолодая невысокая женщина, простоволосая, в одной сорочке, вылетела оттуда. Подхватив по дороге полено, кинулась ко мне, во весь голос, без пауз и знаков препинания, нелицеприятно упоминая мою матушку, бабушку и прочую родню с нелитературными прогнозами моего ближайшего, весьма сексуально-апокалиптического, будущего.

Про пост-апокалипсис — читал и неоднократно. А вот про секс-апокалипсис... Только слышал. В рамках родненького фольклора и такового же образа жизни.

* * *

— Советский Союз — самая большая страна в мире!

— Ага. И чём он накрылся?

* * *

— Оп-па! Сухан, отставить. Эт хорошо, что ты в одной срачице. А то и не узнал бы. Здоровья тебе, боярыня Рада. А это, стало быть, дочка твоя?

Догонялки-догонялочки. С историей, памятью, отношениями...

Рада, моя знакомая по Тверским похождениям. Мать моего Лазаря, с которой я когда-то...

— Вот и свиделись. Помнится обещался я, что Лазарь твой из похода живым вернётся. Сказано — сделано. А ты меня — поленом привечаешь.

Потрясение Рады от неожиданной встречи со мной было немногим меньше, чем волнение её дочки при знакомстве с Куртом. Она схватилась за сердце. Обнаружила, что сердце на месте, а вот одежда — нет. Ойкнула, прихватила совсем осовевшую дочку и убежала в избу. Там сразу начался женский крик на несколько голосов.

Я уж собрался поискать ещё кого-нибудь. Более... информационно-емкого. Но тут с крылечка спустилась молодая женщина в обнимку с жбанчиком:

— А не желает ли господин Воевода Всеволжский со товарищи — пивка испить?

И вдруг спросила:

— Ты меня не узнаешь? Я же — Рыкса. Мы ж с тобой... ты ж у меня в усадьбе живал, в Тверь возил. Неужто запамятовал?

Ещё одна... догонялка. С Верхней Волги. Там, где я по пути от Зубца к Твери, попал в воровской притон на месте боярской усадьбы. Где зарезал атамана шишей Ярёму Зуба. Где провёл пол-зимы, спасая от татей, волков, холодов, одиночества и бескормицы вот эту... кашубку из Гданьска. Которую в половодье ухитрился притащить в Тверь. Где она начала рожать на городской дороге прямо мне в руки.

— Не мудрено не узнать, Рыкса. Ишь как похорошела. Тогда-то вовсе замученная была. А ныне-то... раскрасавица. Как сыны-то? Здоровы ли?

Рыкса раскраснелась от комплимента, присела, почти не чинясь, на бревно рядом со мной, приняла кружку пива. И принялась рассказывать.

Людей своих я разослал, не смущаемая посторонними взглядами, польщенная моим доброжелательным вниманием, она сообщила мне множество подробностей. О сынах, о Твери, о брошенной и отчего-то сгоревшей усадьбе, о нынешних делах. Даже и об "интересном положении" своей хозяйки — вдовствующей княгини Самборины Собеславовны.

Как была болтушкой — так и осталась.

* * *

Напомню: в Поморье, между устьями Вислы и Одера, живут разные славянские племена. Часть из них называют кашубами. Часть этого народа — заборяки. Из которых Рыкса и происходит. С полвека назад короли Польши присоединили их земли к своему королевству.

Первый князь Гданьска Самбор, дед Самборины, признал власть Пястов и принёс оммаж. Его сын, Собеслав, чувствуя ослабление Польского королевства, искал союзников и выдал дочку за любимого племянника Полоцкого князя Рогволда — Володшу. Володша с братом "проспали" свой удел — Изяславль, самого Рогволда полочане из Полоцка выгнали.

Союз Гданьск-Полоцк распался, но княжна, ставшая княгиней, так замужем и осталась. И, вместе с мужем, перебралась под власть Боголюбского в Тверь.

Её муж пошёл в Бряхимовский поход. На его беду, с одной из Тверских хоругвей шёл попаданец. В моём лице. Моя реакция на некоторые... вольности его дружинников — вызвала его раздражение. Отчего по его приказу вот на этом месте, на Стрелке, была зверски убита Любава.

Моя Любава.

Столкновение двух гоноров — моего и его — привели к смерти моей... "подорожника для души".

Я этого не стерпел. И зарезал Володшу у Янина. Публично. Спровоцировав, на пиру по случаю взятия городка, его атаку на меня упоминанием интимных подробностей о его жене Самборине. Выболтанных мне как раз Рыксой. Что-то там о родинках православным крестом вблизи "потаёнки". После чего ухитрился "выскочить из-под топора" Боголюбского, получить "ссылку с высылкой" — вот эту Стрелку.

* * *

Со времени моего знакомства с "заборячкой" прошло едва ли полтора года. Но сколько всего вместилось в это время! Живу — как по раскалённой плите босиком: то — подпрыг, то — подскок. Только б не завалиться...

Я слушал трёп девушки, вспоминал свои тогдашние душевные "Буридановы" муки, судорожный поиск способа выскочить из-под "асфальта на темечке". Какой я тогда был глупый! Я ж на ней жениться всерьёз собирался! К Володше в службу пойти! Как всё неожиданно, непредвиденно повернулось...

"Будь готов! — Всегда готов!" — правило не только советского пионера или секс-гиганта, но и попандопулы. Я оказался готов к "основанию Всеволжска". Ну, относительно...

Она "молотила" о своём, я думал о своём. Слова об "интересном положении" вдовы-княгини дошли с задержкой. Но — дошли до сознания. Я уже целенаправленно повёл беседу.

Если пропустить её эмоции, кто во что был одет, кто как на кого глянул, и что она по этому поводу сказала подругам, а те ей на это ответили... то вырисовывается такая последовательность событий.

В середине прошлого лета я убил под Янином Володшу. К концу лета княжеская дружина, состоящая в немалой части из "нурманов" — наёмников-норвежцев под командой "суки белесой" — ярла Сигурда, привезла гроб с телом покойного в Тверь. Покойника отрыдали, отпели и закопали. Стали жить-поживать да соображать — как жить дальше.

Тут Боголюбский прислал боярина. Поставил наместника в Тверь.

* * *

Я уже говорил: в маленьких русских городках главные терема — служебное жильё.

Княжеский или наместников, посадников двор — место исполнения властных функций. Здесь принимают послов, правят суд, проводят смотры, казнят, объявляют указы... Два других места, где возможно исполнение частично сходных публичных действий — торг и паперть. У каждого места — своя специфика. Например, "заклич" — объявление о розыске пропавшего холопа — делается обязательно на торгу.

После смерти или иного удаления прежнего градоначальника — терем надо освободить. Потому что в этом месте будет жить и править новый градоначальник.

* * *

"Освободите ведомственное жильё" — Самборине было предложено съехать со двора. Куда?

Боголюбский не неволил, но настоятельно советовал пойти в монастырь. А малолетнего княжича — отправить к Полоцкой родне мужа.

Монастырь Самборину пугал. Вариант с "рогволдами" — страшил. Возвращение в Гданьск к батюшке — не радовало: князь Собеслав с годами становился всё злее и бестолковее.

Все пути были плохи.

Новый наместник настаивал. Сперва вежливо, "по чести". После — всё жёстче. Тут пошли дожди, уйти из Твери стало невозможно до весны. Всевозможные ущемления наместника становились всё грубее. И Самборина — "вдовица сирая, беззащитная", нашла решение: обратилась за помощью к нурманам Сигурда. Которые на том же дворе и жили. И тоже должны были куда-то съехать.

Их положение было несколько лучше: их готовы были принять в Суздальские гридни. Но — на общих основаниях. Не как отдельную боевую единицу, а "россыпью", что, в силу их "чужести", гарантировало самые опасные задания, конфликты с "соратниками" и скорую смерть. Да и жалование у Володши они получали побольше.

Главное: прежний статус исключительности, безнаказанности, близости к власти — терялся. А без службы, без "кормильца" — князя, который подати собирает и дружину кормит — они прожить не могли.

Русские князья в эту эпоху, хотя и меньше, чем прежде, физически кормят своих гридней. Со своего стола, из своей поварни. Казарменное положение — "all inclusive". Денежное довольствие — так, "приварок".

Котлы, игравшие роль знамён у османских янычар, вполне уместны в этом качестве и в русских дружинах.

Сигурд, подобно Самборине, мучился проблемой выбора: то ли идти под Боголюбского, то ли уходить? Если уходить, то куда и когда?

Они нашли друг друга.

Когда нурманы начали вступаться за княгининых слуг, наместник возмутился, кликнул своих гридней... и понял, что вовсе не факт, что он останется главным на пепелище. "Пепелище" — потому, что при столкновении с таким отрядом внутри города, Тверь будет наверняка сожжена.

Наместник получил от княгини и Сигурда клятвенные обещания уйти, как только лёд с рек сойдёт. И стал вести себя сдержаннее. Самборина подкидывала потребное нурманам из запасов покойного мужа, нурманы — её охраняли.

Сигурд постоянно общался с Самбориной и, как здесь говорят, "они слюбились". Сигурд был немолод, некрасив, но умён и опытен. И достаточно успешен. В некоторых аспектах.

"Мелкий клоп — злее кусает" — русская народная...