Зверь Лютый. Книга 21. Понаехальцы

Про свою "реакцию хамелеона", но не языком — я уже...

Успел-таки — поймал собеседника за пятку. Как, блин, того Ахиллеса в Стиксе прополаскивали!

Подскочили парни, вытащили.

Мы сидели на носу, остальные были на корме или в середине судна. Разговора нашего никто не слышал, и нурманы решили, что это я его... Схватились за оружие. Салман с Суханом — аналогично.

Вы себе представляете мечный бой на корпусе этой скорлупки?! Все бы искупались. И не все бы выжили. Но Сигурд успел отплеваться и заорать:

— Ней! Стопп! Свордс — и слирен! (Мечи — в ножны!)

Ему помогли раздеться. Как я и предполагал — двойная кольчуга и кольчужные чулки в сапогах. Предусмотрительный мужик: на свидание со "Зверем Лютым" — только в полном железном презервативе. Типа: а вдруг?

Хорошая защита. Но всё тело в шрамах. Право на крепкий доспех он выслужил.

Сигурд перехватил мой взгляд, хмыкнул, натянул чистую сухую рубаху из наших запасов.

— Вот я... голый перед тобой. Воевода Иван. Ты видел мои раны, ты слышал мои мысли. Подскажи — что мне делать?

Открылся мужик. Не от близости промелькнувшей рядом смерти. Не от заботы о своей женщине. Не от потрясения моей лодочкой.

От непонятности будущего.

"Самое тяжёлое в жизни — бремя выбора".

Терпи Сигурд. Дальше — ещё тяжелее.

— Я принимаю всех. Это — условие существования Всеволжска. Каждый начинает с начала. Как новорожденный. Без волос, одежд, имущества... Только — жизнь. Присягает. Я смотрю — чего человек хочет. Чего он может. И даю ему службу. Два года работы на город. То, там, так, как я велю. Потом человек принимает вторую присягу, становится гражданином, получает дом и землю. Или ещё чего хочет. Это — каждому. Это то, что я могу обещать тебе. И тем из твоих людей, кто примет мои условия. Остальные... Вон — бог, вон — порог. Мы — вольные люди.

— Что ты дашь моим людям?

— "Твоим" — ничего. Только — "своим". Станут "моими" — могут жить у меня. Нет — ... порог вон. Люди, пришедшие с тобой... А кто они, Сигурд?

Только теперь мы заговорили о конкретных вещах. В караване в Балахну пришло около полутора сотен мужчин и женщин. Меньшинство составляли собственно нурманы. Тридцать восемь человек, не считая Сигурда и двух калек-скальдов.

Ещё: дружинные отроки. Полоцкие люди Володши. Примкнувшие тверские. Из чересчур "плотно сотрудничавших" с покойным. Несколько мариек и удмурток из захваченных в бряхимовском походе. Прочий полон, а он у нурманов был немалый — распродали в Твери и Ярославле ещё при возвращении. Бродяга из Мологи. Служанки княгини. Включая парочку ещё из Гданьска.

— У меня не два языка — я сказал: приму всех. Кто согласен на мои условия. Имение твоё, княгини, людей — сдать в казну. Всё. "Ни крестика, ни нитки, ни волосины". Необходимое — получите от меня, естественное — отрастёт само.

Не представляю, как Сигурд сможет убедить нурманов сбрить их бороды и косицы. И обреет княгиню...

Факеншит! Что я буду делать, если он согласится?!

— Люди будут служить... копать канавы, валять дерева... под моими командирами. За еду. Корм, кров, снасть, работа — мои. Гнобить специально никого не буду. Но... За неисполнение приказа, за всякие... несуразности и безобразия — по общим правилам. Без льгот и привилегий. Самборине и её сыну... сыновьям, коли бог даст второго — никакого ущерба.

"Ласточка" уже возвращалась к пристани, на берегу нас ждали.

— Ты... ты хочешь ограбить нас. Отобрать всё. Не дав ничего взамен. Добровольно стать нищими, твоими рабами. Это невозможно.

— "Нищими", "рабами"... Странно. Ты способен увидеть новое. Вот ты понял, что лодка моя — из небывальщины. А подумать, что у меня не только вещи, но и правила — не такие, непривычные — понять не можешь? Ты не станешь моим рабом. Не потому, что не хочешь — не сможешь. У меня нет рабов, Сигурд. И даже ради тебя я не буду вводить во Всеволжске рабство. У меня нет нищих. Есть бедные, есть голодные. Каждый день по три раза — у меня полно голодных. Перед завтраком, обедом и ужином. Потом они голодными быть перестают. "Отобрать всё"... У каждого человека есть два главных сокровища: жизнь и свобода. Они остаются у вас. Но ты-то говоришь не о них.

Сигурд молчал, смотрел в никуда с каменным лицом.

* * *

Ещё одни "обманутые ожидания". Что-то они планировали, предполагали. Но, явно — не такое. И что теперь делать? Возвращаться? — Куда?

"Думайте сами, решайте сами:

Иметь или не иметь".

Тяжёлый выбор. Ещё тяжелее выбирать — когда уже что-то имеешь.

Отдать. Отдать имущество, оружие, людей, свою женщину, себя... Отдать "право". Право иметь, право взять.

"...вошь ли я, как все, или человек? Смогу ли я переступить или не смогу! Осмелюсь ли нагнуться и взять или нет? Тварь ли я дрожащая или право имею...

— Убивать? Убивать-то право имеете? — всплеснула руками Соня".

Бартер. Меняем "право" на "надежду". На надежду заслужить, получить, выпросить. Вымолить.

"Хлеб наш насущный дай нам днесь".

"Вера" в кого-то — в господина, в начальника.

"Надежда" — на него же.

И — "Любовь". Возлюби. Имеющего тебя.

"Отдаться на милость".

Путь схимика, инока, христианина.

"Никто не даст нам избавленья.

Ни бог, ни царь и ни герой.

Добьёмся мы освобожденья

Своею собственной рукой".

Никогда! Не только викинг — ни один нормальный мужчина, выросший в воле, никогда не отдаст своё "право"! А выросший "в милости" — будет "по каплям выдавливать из себя раба".

Ага. Вот только.... "Право" — это, в конце концов, всегда право убивать. И — умирать. От руки другого "правообладателя".

Если ты что-то делаешь, то занят делом. А не своей защитой. Если ты делаешь что-то серьёзное, то задеваешь других. И они приходят за твоей жизнью. По своему праву. Одной рукой пахать землю или плавить железо, а другой отмахиваться от придурков с правами?

А как же иначе? — "Все так живут".

"Куряне славные — под трубами спеленуты, под шеломами взлелеяны, с конца копья вскормлены".

Вот так тысячелетиями живёт всё человечество.

"В царство свободы дорогу

Грудью проложим себе".

В здешнем "царстве свободы" все "свободно" друг друга режут. Особенно тех, у кого что-то есть. Что можно отобрать: вещи, хлеб, женщины... Или — чтобы не было: "не такого" бога, "не тех" мыслей в голове...

Интересно: сколько прогрессоров, изобретателей, открывателей, реформаторов, мудрецов, мастеров... погибло в истории человечества? Просто потому, что у соседа — есть в душе "право убивать". И нет ума делать. Что-нибудь полезное.

Как тот древнеримский легионер, который зарезал Архимеда над его чертежами.

Чтобы "сделать прогресс" — нужно лишить человечество его "естественных прав"? "Не убий, не укради...". Убедить "делегировать"? Кому-то всевидящему, всемогущему... Хотя бы — просто мудрому. Да хоть кому! Лишь бы — не всем!

Условие цивилизации — несвобода? Как условие счастливого брака — добровольное "поражение в правах"? Отказ от "права" на "всех женщин в мире" в надежде на любовь одной?

Решай, ярл Сигурд.

За три последних столетия сотни ярлов прошли через это выбор. Те, кто сумел успешно ограничить свою и чужую свободу — стали конунгами, лордами. Остальные... потомства не оставили.

Я не лишаю тебя свободы — я её... существенно ограничиваю. И отнимаю многие инструменты для её защиты: оружие, деньги, людей...

Чисто вопрос доверия. Которого между нами нет. Которое вбивается в тебя безысходностью твоей ситуации.

"Отдаться на милость"? Плешивому мутному сопляку по прозвищу "Немой Убийца"?!

Или сохранить "право"?

Тогда — смерть. Твоя. Твоих.

Не надо иллюзий: четыре десятка нурманов — большая сила. Но...

Прошло столетие с гибели "последнего викинга" — Харальда Третьего Сурового. В битве при Стамфорд-Бридже он получил смертельную рану: стрела вонзилась в горло.

Многое изменилось с тех пор. Единоутробный брат Харальда — Олаф Святой, свояк Ярослава Мудрого и любовник его жены — святой Ирины, дедушка Мономаха по крови — погиб в битве. Но дело его живёт. Цветёт и плодоносит. В Норвегии в каждой долине стоят христианские церкви. Пусть резные драконы и торчат на концах стропил их крыш, но они покинули сердца людей — там всё больше правит крест. Милосердие, терпение, покаяние... Остальные — десятилетиями режут друг друга в их нынешней гражданской войне.

Викинги славно сражались, их ярость, их презрение к смерти приносила победы. Но не здесь, не на Руси. Здесь — сами такие же. Здесь раз за разом, столетиями гибнут армии северных "псов войны". Только что, в прошлом году под Ладогой, русские разгромили вдребезги армию свеев.

"Конница атакует флот".

* * *

А здесь? Сколько воинов у этого... Ивана? Какие они? Непарнозубый здоровяк с парными палашами, незаметный молчун с топорами... обоерукие бойцы? Они здесь все такие?! Как их воевода?

Так — не бывает. У Ивана не может быть много хороших воинов! Им неоткуда взяться! Но... был бой в Мологе. Где этот сопляк, раздевшись до подштанников и косынки, завалил одного из лучших моих мечников. Молча! Без боевых кличей, без песен и молитв. "Немой Убийца".

Так — не бывает! Но так — было.

Не бывает и такой лодочки. Но мы на ней ходили. Вкус речной воды — во рту до сих пор.

Держится дружелюбно. Но — уверенно. Не боится. Потому что глуп? Или — уверен в своих силах? Вот если бы сперва посмотреть его город, оценить его воинов...

Что у "Немого Убийцы" "в рукаве"? Он каждый раз придумывает что-то новое. Самый опасный враг — неизвестный враг. Метательные штычки в Мологе, "бой-телега" в Янине, эта лодочка — здесь...

Хорошо, пусть будет бой! И мы победим! — Цена? С кем ты, ярл, останешься на пепелище? Кто воткнёт нож тебе в спину после победы? Кто-то из тверских? Или из полоцких? Что станет с твоей женщиной? И неродившимся ещё сыном?

Воин, викинг не боится смерти. Умереть с мечом в руке — счастье. У язычника впереди чертоги Валхаллы. У христианина... царство божье — "блаженны павшие за правду".

"Так лучше, чем от водки и от простуд".

Только ярл — не воин. Точнее — не только воин. Он стал ярлом потому, что знал чуть больше остальных, думал чуть дальше. Думал об утре после битвы. Он знает, что бог, тот или иной, Иисус или Один, спросит:

— Что ж ты бросил своих? Что ж ты выбрал счастье своей смерти, оставив остальным несчастье их жизни? Жизни после поражения? Всё ли ты сделал для их спасения? И для спасения твоей собственной чести, ярл. Достоин ли ты войти?

Капитан покидает тонущий корабль последним. А командир? Последним погибает?

Паутинки. Ниточки человеческих отношений. Ты всю жизнь расправлял, распутывал, связывал их вокруг себя. Выкинешь? Клубком тополиного пуха в костёр смерти?

Они... они будут рады умереть. А ты? Тебя порадует зрелище их смерти? Что ты хорошего сделал в своей жизни, ярл? Кроме этих людей, кроме своего отряда? Ты ведёшь их, потому что они идут за тобой. Куда ты привёл их, ярл? В могилу?

Эти паутинки — твоё достояние. Только твоё. В печку?

Несколько забавно замечать оттенок патернализма, отцовского чувства, в отношениях между здоровенными, могучими норвежцами и их невысоким, немолодым, "неярким" ярлом. Ватага, братство не могут управлять кораблём — нужен кормщик, не могут эффективно воевать — нужен командир. И отряд постепенно превращается в семью, в "отцы и дети". "Равные" — потомства не оставляют.

"Голому собраться — подпоясаться" — русская народная... — А одетому "в любовь и дружбу", в паутину мира?

На берегу приняли швартов, "Ласточку" подтянули к пристани, мы встали, собираясь спрыгнуть на мостки вслед за нашими спутниками. И тут я выдал упорно копошившуюся в мозгу мысль:

— Решать вам. Надумаете уходить вверх по реке — неволить не стану. Вниз — не пропущу. И ещё... Прошёл год со смерти Володши. Княгинино вдовство... срок кончился. У меня есть попы. Если примешь веру православную, ежели охота будет, то и обвенчают вас. По закону христианскому. А весной... придёшь в Гданьск не... седатым полюбовником блудливой вдовушки, не слугой, хоть бы и верным, безместной княгини из-за печки, а мужем венчанным. Законным зятем князя Собеслава. С привенчанным сыном, рюриковичем-пасынком.

Сигурд дёрнулся. Кажется, нечто подобное он обдумывал. Не обязательно применительно к Гданьску — в основании собственного дома, где бы он не был, должны быть законные наследники от венчанных супругов.

Всё так же молча, пожёвывая губы, он сошёл на землю.

* * *

" — Циля, а шо это у нас сегодня на обед?

— Картошка в депрессии.

— Шооо?

— Ну, пюре. Вроде картошка как картошка, но такая подаааавленная..."

Картошки здесь нет. Но ярл выглядит... пюре-образно...

* * *

До сих пор я не сталкивался с такой разновидностью переселенцев. Ко мне приходили "голые и босые". Гонимые голодом, угрозой смерти. Нищие. Которых я кормил и одевал, лечил и учил.

Здесь "понаехальцы" — люди состоятельные. Что делать с такими?

У них есть шубы и серебро, слуги и оружие. Ресурсы. Их собственные. Которые они будут использовать. Себе на пользу.

Насколько их понимание об "их пользе" совпадает с моим пониманием "моей пользы"? Несовпадение — неизбежно. Конфликты — обязательны. Их ресурсы — повысят число и жёсткость.

Они восстанут против меня. Восстанут в надежде на свою победу.

"Обманутые надежды" — я их всё равно перережу. Но — цена?

"Знал бы где упадёшь — соломки подстелил бы" — русская народная...

Какая "соломка" надобна в этом случае?

Их имущество, по большей части, мне не нужно. Куда мне девать, например, их боярские шапки? По ёлкам развешивать? А оставить... Эти люди будут в них красоваться. Воспроизводить своим видом систему "святорусских ценностей". От которой меня тошнит. Мои люди будут пытаться стать похожими на этих... вятших. Так же нацепить "гайки" из золота — на пальцы, "ошейники" из серебра — на шеи... Хвастать родовитостью, богатством, платьем... Не делом.

Получается, что приём сколько-нибудь обеспеченных людей — Всеволжску противопоказан. Каждый должен начинать "голым". С нуля, равным. Сходно с кибутцами, таборитами, ессеями, монастырями, великим множеством религиозных сект самых разных религий.

"На сухую" — без дурмана какой-нибудь идеологии, без обещаний "вечного блаженства" от какого-нибудь "живого бога Вани", люди неохотно расстаются со своим имуществом. Обижаются, злобятся.

"Вы не в церкви, вас не обманут" — мне лжа заборонена.

Значит, люди обеспеченные, элиты всех видов — ко мне не придут. А если придут, то мне следует ограбить их до исподнего и применить в таком виде. Постоянно ожидая вспышки их озлобления.

Во Всеволжске к этому времени были уже люди, пришедшие со своим майном. Переселенцы из Пердуновки, например. Их имущество, вместе с ними самими, использовалось мною наравне с общегородским. Эти люди уже знали мои порядки — конфликтов не возникало. Что мне до того, что у Якова есть собственный полуторник? Если я уверен, что против меня он его не применит. А вот мне на пользу — очень может быть.