Свобода выбора.

— И вы с взятыми на себя обязанностями прекрасно справляетесь, — Куроплаткин чуть наклонил голову, признавая заслуги или таланты маленькой девушки, — поручики Замойский, там в поезде, и Бранитский, здесь, почувствовали это на себе в полной мере, особенно Бранитский, такой удар по самолюбию гордого князя!

— Я его не по самолюбию била, совсем по другому месту, хотя... — Тоша на мгновенье замолчала и под смех окружающих закончила: — Если самолюбие у него именно там, то можно считать, что удар был именно по самолюбию. И насколько я поняла, самолюбие — это что-то вроде самолюбования, а если князь регулярно любуется именно тем своим местом, то...

— Ох, мадемуазель Атоша, прямо-таки уморили! — захохотал Куроплаткин. А девушка серьёзно продолжила, обращаясь к дочери Куроплаткина и продолжая ранее поднятую тему:

— Я воин не только по законам и обычаям моей родины, должна ещё сказать, что моё воинское звание в вашей армии — прапорщик. Этот любующийся сосредоточием своего самолюбия князь вполне может вызвать меня на дуэль, как офицера, вот только, не знаю, не будет ли очередным ударом по его самолюбию, что я ниже его по званию?

— На этот счёт не беспокойтесь, с Бранитским вы одного звания — поручик! Вам ещё не сообщили, что третьего дня вам высочайшим указом присвоено звание поручика. Я поддержал рапорт полковника Зимина о создании лётной школы, для подготовки пилотов военных аэропланов. В его рапорте расписан штат будущей школы, где вы указаны как пилот-инструктор. Рассмотрев этот рапорт, я пришёл к выводу, что преподаватель, а именно им является пилот-инструктор, должен иметь звание не ниже, чем его будущие ученики. Государь Император поддержал мою инициативу. Вам, мадемуазель Атоша, об этом ещё будет объявлено, но я вас уже поздравляю!

Пока генерал разговаривал с Тошей, его жена и дочь вели беседу с Атишей, скучал только адъютант. Когда прозвенел второй звонок, гости откланялись и удалились, в ложе остались только сёстры Диа. Атиша внимательно посмотрела на сестру, и та попыталась объяснить неожиданное повышение.

— Это только мои предположения, — медленно говорила Тоша, обдумывая сложившуюся ситуацию, — тогда в Киневе, распорядившись присвоить офицерское звание умелому авиатору, Император не знал, что я девушка. Когда же узнал, дать задний ход было как-то... Потеря лица, вроде как вручил награду и тут же забрал, потому что не понравилось выражение лица, награждённого. А женщина офицер... Тут не Соединённые Свободные Республики, где в армии служат женщины, Империя — довольно патриархальная страна, и пристроить женщину-офицера просто некуда. А тут такая оказия — вновь создаваемое подразделение, вроде армейское, но в то же время — школа. Школа пилотов, где для умелого авиатора самое место, а то, что он женщина... Так это его проблемы и командира, пожелавшего иметь этого авиатора в подчинении. А что повысили в звании — так я буду в подчинении Зимина, ему со мною и разбираться, скорее всего, так военный министр с Императором и решили. Да и это звание предел, Куроплаткин ясно намекнул, что на большее, чем пилот-инструктор, я не надеялась. Вот такие пироги, как мне кажется, они там испекли.

— Тошь, а почему этот рапорт о создании лётной школы подал военный министр? По-моему, морской твоими аэропланами заинтересовался больше, — спросила Атиша. Атоша улыбнулась:

— Ну, это просто. Вечное соперничество, военный министр сыграл на опережение, предположив или узнав, что морской задумал создать что-то подобное, а он точно решил это сделать. Макарьев не то что увлекающийся человек, скорее, очень трезвомыслящий и, увидев возможности аэропланов, решил это направление подмять под себя, но Куроплаткин успел раньше. К тому же у армейцев уже есть база — тот авиационный отряд, что Зимин создал при своём полку.

— Тошь, ты хочешь сказать, что и Лёша тоже будет там? — оживилась Атиша, до этого рассеянно слушавшая рассуждения сестры, та кивнула, и белокурая девушка решительно заявила, что она тоже поедет с сестрой. Та ещё раз кивнула, словно хотела сказать — а куда ты от меня денешься? Пропадёшь же одна! Но сказала совсем другое:

— Если со мной всё ясно, Куроплаткин не зря к нам подходил, скорее всего, я получу предписание отправиться к месту службы в ближайшее время и, возможно, для этого не нужно идти на аудиенцию к Императору, приказ мне могут зачитать и в военном министерстве. Но мы во дворец приглашены, на послезавтра. Почему? У меня есть кое-какие догадки. Недаром же Ридерикс оказал мне протекцию, думаешь, сюда легко было достать билеты? Ни за какие деньги мне бы не продали билеты в эту ложу. Вообще на сегодняшний балет мест не было! А Родерикс сам, понимаешь, сам! Предложил мне выкупить места, я думала, что в ложу где-то сбоку, а оказалось... В общем, ждём следующего визита, к нам ещё должен кто-то прийти, но вряд ли нас пригласят в ложу к Императору.

Атиша ничего не ответила, только покачала головой. Прозвенел третий звонок, и начавшееся второе действие заняло внимание сестёр.

Опустившийся занавес ещё колыхался, а зале только начал загораться свет, как в дверь постучали. Сёстры переглянулись — так стучат люди, вежливые, но не привыкшие к отказам. Тоша, сделав одно движение, оказалась у двери и резко её открыла, немного напугав стоящую там женщину, о которой можно сказать — неопределённого возраста, но очень молодящаяся. Она испуганно посмотрела на Тошу, а та с поклоном пригласила женщину пройти, качнув головой и подмигнув Атише, мол, вот этот гость, что сделает очередное предложение. Надо отдать этой женщине должное — она быстро оправилась от первоначального испуга, обратившись к Атише, игнорируя Тошу.

— Вы очень понравились Императрице, — не спеша говорила женщина, словно клала тяжёлые камни, — её императорское величество подумывает о том, не предложить ли вам должность своей фрейлины. Но, как вы понимаете, такое предложение надо заслужить, хорошо для этого потрудившись. За вас может замолвить слово старец Ригорий, но ему надо понравиться. Не подумайте чего плохого. Старец очень благочестив и заслужить его расположение можно именно благочестием. Он ждёт вас завтра. Где? Левое крыло императорского дворца, назовётесь, и вас проводят. Завтра к одиннадцати, и попрошу не опаздывать, у старца много дел, и он...

— Извините, с кем мы имеем честь разговаривать? — изобразив вежливую улыбку, спросила у женщины Тоша. Та замолчала, брезгливо поджав губы, видно собираясь резко ответить. Но Тоша ей этого не позволила, растянув рот в улыбке (какая принята в Соединённых Свободных Республиках), показав все зубы, словно намереваясь укусить, девушка задала более конкретный вопрос: — Кто вы такая, старческая посланница?

Женщина ещё больше поджала губы, видно, она привыкла, что её узнают, и невежество, проявленное этой девчонкой, даже не разозлило, а очень удивило. С некоторым возмущением, женщина представилась:

— Первая фрейлина и подруга её императорского величества, графиня Рубова! Прошу оказывать мне должное уважение! И почтительно...

— Принцесса Атоша Диа, — в свою очередь представилась Тоша, не дав графине договорить, добавила нравоучительным тоном о обязательном должном уважении и почтительности при обращении к ней самой и её сестре, поскольку они обе — принцессы, а не какие-то там графини. Рубова обиделась, но ничего не возразила, только напомнила Атише, что её ждут в одиннадцать и ждут только её одну! При этом очень выразительно посмотрела на Тошу, а та кивнула головой, то ли прощаясь, то ли указывая на дверь, в общем, дала понять, что аудиенция какой-то графини у принцесс окончена. Когда за Рубовой закрылась дверь, Тоша показала язык и скорчила брезгливую гримасу. Атоша, не разделяя игривого настроения сестры, тихо сказала:

— Завтра мне придётся туда пойти. Я так поняла, что посещение этого старца перед аудиенцией у Императрицы обязательно.

— На твоём месте я бы не ходила, этот старец перетопчется. Но если ты так решила, то пойдём вместе.

— Но эта Рубова сказала, что я должна быть одна, — возразила сестре Атиша и, глядя на улыбающуюся Тошу, со вздохом добавила: — Там же охрана! Ей прикажут тебя не пускать!

— Конечно, прикажут не пускать, — согласилась с сестрой продолжавшая улыбаться Тоша, — строго прикажут! Но приказать охране — это одно, а задержать меня — совсем другое. Не забывай, кто я такая. Я — ашулана! С уровнем моей подготовки здесь никто не сравнится!

— Ты хочешь сказать, что тебя никто не сможет остановить? — пришла в ужас Атиша. Побледнев, девушка предположила: — Ты хочешь прорваться силой? Я не сомневаюсь, что тебе это удастся, но последствия!.. Ты же понимаешь, чем это может закончиться! А я сама могу постоять за себя!

— Можешь, — согласилась Тоша и тут же поправила сестру: — Но уже тогда, когда будет поздно. Ты не сможешь ударить первой, а когда всё случится (то, на что так прозрачно намекала эта тётка), твой, замечу, справедливый ответ будет напоминать банальную месть, а ты до этого не опустишься. Ведь так?

Атиша молча кивнула, Тоша погладила сестру по голове, как старшая гладит младшую, успокаивая её. Атиша прижалась к сестре и всхлипнула, а та тихо сказала:

— Не буду я никуда прорываться, я просто войду, но сделаю это так, что никто ничего и не заметит. Не переживай, никакого скандала не будет, если только они первые не начнут. Я имею в виду этих — старца и его посланницу, а теперь давай балет смотреть, а то он скоро кончится.

К входу в левое крыло императорского дворца, без пяти одиннадцать подъехал извозчик. Из пролетки выбрались две девушки, миниатюрные, чем-то похожие друг на друга, хотя одна была хоть и с лёгким загаром, но белокожая и белокурая, вторая, у которой волосы были светло-русые — смуглая. Обе девушки направились к большим дверям, там их встретила графиня Рубова и, строго посмотрев на смуглую девушку, так же строго сказала:

— Вы не приглашены!

— Очень надо! — ответила смуглая девушка и, показав задохнувшейся от возмущения графине язык, вскочила обратно в пролётку. Девушка скомандовала, чтоб извозчик ехал и побыстрее, после чего пролетка умчалась.

— Тоша любит быструю езду, может, потому любит и полёты на аэроплане, — словно извиняясь, сказала оставшаяся девушка, проходя в дверь вслед за Рубовой, та, недовольно поджав губы, произнесла:

— Ваша сестра — взбалмошная и невоспитанная особа! Ей-то уж точно не стать фрейлиной!

— Ага! — ответила девушка и удивлённо покрутила головой, ведь она-то этого не говорила!

— Теперь идите по коридору. В конце его — комната, где вас ждёт старец, и помните, что я вам говорила — вы должны ему понравиться. Очень понравиться! — Рубова сделала ударение не слове — очень.

— Угу, очень понравлюсь, он будет в восторге! Получит море удовольствия и маленькую, тележку впридачу, — ответила девушка, не раскрывая рта и словно устыдившись того, что сказала, быстро зашагала по коридору. Графиня, провожая девушку взглядом, осуждающе покачала головой, но ничего не ответила на это дерзостное заявление такой скромной с виду барышни, развернулась и направилась в другую сторону, но, не сделав и двух шагов, словно за что-то зацепившись, растянулась на полу. Атиша, испуганно оглянувшись на шум падения, только ускорила шаги. При этом почему-то громко хихикая, чем окончательно разозлила графиню.

В комнате в конце коридора, скорее напоминающей будуар, а не пристанище благочестивого старца ждал лохматый мужчина, заросший бородой по самые брови, одетый в серую рясу, из-под которой виднелись полосатые штаны. Большой серебряный крест, почти лежащий на объёмистом пузе, дополнял картину крайнего благочестия.

— Однако! Крест маловат, пуза не прикрывает, — произнесла девушка, не раскрывая рта, затем уже возмущённо представилась, почему-то сама себя укорив:

— Тоша! Ну как не стыдно!

Старец, одобрительно кивнув, напыщенно произнёс:

— Каешься? Это хорошо! В покаянии — спасение! Покаявшийся да спасётся! Покаявшийся грешник во многом праведней праведника, что не грешил и не каялся! Но покаяние, дщерь моя, должно быть искренним, а таковым оно может быть только после совершения греха! Ибо сказано: не согрешишь — не покаешься, не покаешься — не спасёшься! Чем больше грех — тем ближе спасение, и так ли велик твой грех был? Дщерь моя, согрешив ныне, ты совершишь грех больший, и тем больше и искренне будет твоё покаяние, а только так...

— Во даёт! — восторженно произнесла девушка, опять не раскрыв рта.

Лохматый старец (кстати, его звучный голос совсем не был старческим, скорее — наоборот) удивлённо замолчал, а притворяющаяся испуганной девушка, всё также не открывая рта, нагло заявила:

— Чего замолчал? Давай дальше про грех! Хорошо излагаешь, душевно!

Старец на мгновенье оторопел, но увидев, что девушка не возражает, а внимательно и даже с интересом слушает, вроде как поддаётся на его уговоры, продолжил столь же вдохновенно говорить. А потом, решив, что уже уговорил, перешёл к делу — предложив согрешить, протянул руки, чтоб начать раздевать эту внимательную слушательницу, ни разу не возразившую. Протянул руки, но остановился, почувствовав, что его кто-то схватил за горло, хорошо так схватил, что попытка вырваться не увенчалась успехом. А эта вроде как покорная девушка, по-прежнему не открывая рта, сказала:

— Ты меня убедил, сейчас и начну грешить!

— Как же ты намерена согрешить, дщерь моя? — спросил старец, пытаясь вырваться из захвата. Понятно, что держала его не эта миниатюрная, красивая девушка, перед ним стоявшая, а кто-то напавший сзади и, как только сейчас понял старец Ригорий, это он и говорил! Но этот нежный девичий голос не соответствовал той силе, с которой старца держал этот кто-то! Извернувшись, Ригорий увидел девушку, такую же маленькую и миниатюрную, как та, что стояла перед ним. Лохматый старец постарался снова вырваться, так как вид державшей его девушки говорил, скорее, о её слабости, а не о силе, но это ему не удалось. Сильный рывок заставил старца согнуться и что-то острое упёрлось ему в горло, перепуганный лохмач сделал ещё одну попытку вырваться, на этот раз постаравшись напугать русоволосую девушку, что его держала:

— Я старец Ригорий! Напав на меня, ты совершаешь грех! Но ты можешь спастись, усугубив свой грех и сделав его ещё более тяжким! А я могу помочь тебе это сделать! И твоему спасению возрадуются ангелы на небе!

— Смотри-ка не растерялся, да ещё и ангелов приплёл зачем-то, — сказала девушка, державшая старца, обращаясь явно не к нему, а потом добавила: — Судя по размерам бороды и её непричесанности, он точно старец, хотя и сильный, зараза. Чуть не вырвался!

— Тоша, ты не чувствуешь? — спросила Атиша, до этого внимательно глядевшая на старца, теперь переводя взгляд на сестру. — Флюиды! От него исходят такие флюиды, что ни одна женщина не может перед ним устоять и готова сразу ему...

— А я-то думаю, чего он соловьём разливается, да ещё на такую интересную тему, при этом совершенно не стесняется прямо говорить о таких вещах, что даже в борделе своими именами не называют.