Все, о чем вы мечтали

О, какие возможности открывает государственная стезя, власть — как она есть!

Можно, само собой, и в частном порядке поманьячествовать. Но — тишком, тайно, опасаясь возмездия и — только на отдельных, с трудом выпасенных, представителях рода людского. Пока за жопу не возьмут.

А государственная служба дает размах, массовость и ничем не ограниченный выбор. И никакого страха за последствия.

Был такой император Бокасса, африканский, детей любил. Вообще людей — тоже, но детей предпочитал, особенно их пальчики. В открытую в холодильнике держал. Потом эмигрировал во Францию, замок приобрел, поселился, отдыхал от государственных дел. Ну их, этих дикарей! К цивилизации потянуло.

Что?!! Читал.

Еще читал — руки мой перед едой, а то снег башка упадет! Б...ь, книжная премудрость великих не помогла — все одно понос!

Хрен знает, чем мы регулярно травимся в трактирах, но дело поставлено на поток. То устрицы на подозрении, то утка — слишком жирная. В Сент-Астье я на трюфели грешил. В Периге мы этих трюфелей килограммов пять сожрали, самое трюфельное место, и — хоть бы хны. Спецами стали! Все-таки, какие-то не такие они были на вкус у дядюшки Сисе.

...А в Мюсидане — нормальные. И в Сен-Серен-Сюр-Л'Иль.

Считай, каждый перегон заканчивался почти не начавшись, такая жизнь пошла. Вроде — все хорошо, специально у народа спросишь перед выездом — как оно? Как — как? — отвечают: — Поехали, в общем.

Часик, второй — шагом, а потом начинается — то один в кусты, то другой. Как! Ждем. Не бросишь же, мало ли? Остановка. Чего на людей пенять, сам такой.

Окончательно выздоровели от ран только Кугель и Пепе. Ну и наш неуязвимый Гильермо гордо сияет. Неуловимый Джо!

Когда рассказал этот анекдот, почему-то смеялись все, кроме Гильермо. Не понял человек юмора. Ничего, будет по-прежнему свысока поглядывать, второй раз расскажу. Со второго раза дойдет.

С остальными так: я и Гонсало — условно годные. Хуан — очень условно, едет в карете, ему бы еще с недельку полежать для гарантии. Да и я регулярно туда ныряю, как только бедро кольнет: боюсь, что швы разойдутся, и вообще — воспалений. Большущее черное пятно на бедре так и осталось, с потеков сошла багровость, побледнели, рубец подживает, но — видуха! На пляж не пойдешь, самому неприятно смотреть. При этом — не болит! По виду — хана ноге, последние дни дохаживаю, возможно — и доживаю. Зато самочувствие в норме. Вот и красуюсь на коне, чтобы умение — жопой добытое — не растерять. Главное — различить на фоне постоянного жжения ссадин, потертостей и нытья мышц это самое горячее покалывание в бедре. Как только — так сразу к Хуану, а то ему скучно.

По вечерам всеобщая перевязка, перед выездом профилактический осмотр. Тащимся еле-еле, в каждой гостинице теряем день, а то — два, если с возвратом. До Бордо около тридцати лье, километров сто тридцать — сто сорок, дня на четыре — на пять пути. С учетом ранений, не торопясь. Мы же ползем вторую неделю, надеюсь — дней в двенадцать уложимся, вот. Как.

Людей же надо кормить? Надо. Раны заращивать, гемоглобин поднимать, мышцу! Восстанавливать интерес к противоположному полу.

Стараюсь. Лично я — человек простой, без ума от местной утиной тушенки. С мелкой запеченной в горчице картошечкой, посыпанной перчиком, с веточкой розмарина. Блеск! Кугель подсел на фуа-гра. Не только, здесь вообще в почете разные рийеты, паштеты — патэ по-местному. Вкусно, согласен. Еще народ долбает сыры. Вариантов масса, очень душистые, для гурманов — кусочек того, кусочек сего. Люблю — на хлебец и поджарить. Все равно, какой. Нет, лучше козий, пожарить ломтик на плите и — на горячий свежий багет! Пепе наворачивает с вареньем, как маленький, но прав. Так и положено, потому что десерт.

А круассаны, запеченные с ветчиной под соусом бешамель?! Мидии в сливочном соусе с картошечкой фри (пока не фри, запекают в масле)?! Испанцы отрываются — масса сыровяленых, сырокопченых колбас, ветчины, окороков, чувствуются приближение родины. Я нашел для себя сырокопченую ветчину — жамбон и на этом остановился. На десерт — кофейный (если есть) макарон, каннеле, панна-кота с ягодами, оурсон. Это я про себя, могу в одиночку!

Да, чего-то аппетит разыгрался.

...Опять обожремся...

Все-таки, во избежание дизентерии в отряде, поскольку она таки где-то существует, воду пить запретил. Вообще. Под восторженное переглядывание соратников. Какая-такая вода? Вокруг дороги одни виноградники, перемежаемые редкими рощами, рощицами, купами или, на крайняк, одиночками. Деревья мощные, высокие, густые, где есть — листва жирная, темно-зеленая. Все прет из земли со страшной силой.

Но — рано разулыбались: полтора литра на день и все! Много жидкости вредно, почки побережем. Вечером — пожалуйста, а днем — полтора литра и хорош! Кто все досрочно выхлебал — терпи до трактира. И там — чтобы с утра как штык! То есть — еще литр. Кугель, презрев продукцию виноделов, своим немецким нюхом нашел местный сорт пива, покоривший его до самых печенок, и закупил бочонок. Втихую подливает тем, кто дневную норму выжрал. Жарко...

Середина февраля, где-то плюс десять. После Орлеана — теплынь несусветная. Половина деревьев стоят зелеными, передумав сбрасывать листву. Меж ними, темнея уродливыми наростами стволов, стыдливо прячутся голые торопыги. Травка зеленая, не побурела, а поблекла. Какой там снег! Пока не спросил, думал — и не слыхали.

Бывает, но очень редко, а чаще — вот так, как сейчас. Нормальная погода, нам иначе нельзя — виноград, оливки, пшеница.

Так и едем. Пасмурно, тогда — как у нас в середине октября. Солнечно — конец апреля.

Либурн? Либурн... Либурн запомнился. Утиное турнедо (кусок грудки) и жареный фуа-гра бесподобны. Настоящая столица утиной кухни, очень вкусно. Маленький городок, узенькие улочки, дома в два-три этажа. Широкая центральная площадь... Мост через Дордонь, до Атлантики верст тридцать. Устрицы! на них подорвался Хуан.

Ребятам я не мешаю, что хотят — сами заказывают, местные, все знают. Брал к ужину с вином по шесть половинок раковин на брата. Что сразу — я? Мне в тот день их не слишком хотелось, вообще есть не стал. Кто-то еще... Хуан потом говорил, что слопал штук двадцать. Как ребенок, ей-богу. К ночи жар, с утра температура, день потеряли. Не больше полудюжины, ну — девяти за раз, а этот дорвался. Любит их, видите ли! Опять...

Там на десерт был малиновый макарон с начинкой из крема патиссьер и нектарином. Вот это — вещь! Пепе подтвердит.

И наконец — Бордо!

Бегом к мосту и — вон из Бордо, сколько же можно!

Почему к мосту?

Потому что все они здесь такие, города, везде — река, везде — мост. Река есть?

Есть, еще какая! Гаронна, полкилометра, а ниже по течению — так и вообще. Широкая, то есть.

Ого! Ну, ладно. Бегом к мосту.

А нет моста.

То есть, как это — нет?

А вот так. Поехали в гостиницу, поужинаем.

Убью!

Переночуем.

Убью!!

Позавтракаем.

Точно убью!!! Так в Мадрид только к лету приедем, по жаре. Сопьюсь. Растолстею.

Не журись, граф. С утра лодчонку поищем, договоримся, карету загрузим, пообедаем...

Убью!

Перевезем карету, погрузим лошадей, перевезем... Перекусим.

Всех убью и сам застрелюсь.

И поедем потихоньку дальше.

Куда?

В Байонну, почти на границе. Рядом. Каких-то сорок лье.

Не много, под двести километров.

А давайте, граф, перед пробегом денька два отдохнем в Бордо?

Бля!

Граф, вы любите театр? Вы знаете, что такое театр? Любите ли вы его так, как любим мы?

Гады.

Поедим?

Да делайте что хотите! А-а-а!!!

Примерно так.

Из полезного — сходили к восьми на утреннюю мессу в Нотр-Дам де Бордо. Поселились в гостинице — в угловом доме на пересечении улиц Сундучных мастеров и Мастеров по серебру, там и спросил — где здесь у вас?

И выяснилось — меня не понимают. Вернее так — вроде понимают, но отвечают столь невнятно, что уловил лишь несколько знакомых слов. Блин! Казалось, давно привык, что фраза произносится слитно, как одно слово. Сам так же тарахчу, и вдруг — не выловить, воспринимаю только отдельные знакомые звукосочетания, все прочее — белиберда. Вот и учи после этого французский!

Идите на фиг с вашими придирками! Уже нормально говорю!

А здесь — Гасконь, гасконский в ходу.

Французский тоже, но лакей, которого я пытал, наверное только что из деревни. Прищлось договариваться на пальцах. "Нотр Дам" он понял, "в Бордо" он понял, вот я и получил маршрут. Сюрприз для моих разнежившихся спутников, изнемогших от тягот на последнем этапе пути — специально их в переводчики не позвал, сам все вызнал.

И — да, Бордо говорит по-гасконски! Официально и испокон.

Ау, Д"Артаньян!

Вот почему испанцы хихикали, когда просил научить меня по-испански. Мать моя, их (языков) тут до фига! В Байонне уже будут болтать на эускара, потом — по каталонски.

Мне по-мадридски надо, мадридскому учите, олухи!

По-кастильски? А вы меня не обманываете?

Кто-то из нас рассчитывал на продолжение банкета с зависанием в облюбованном веселом доме. Я правильно понимаю?

А меня, значицца, опять — сундук стеречь.

Кровожадный герцог Альба, Тиль Уленшпигель, костры инквизиции, пепел Клааса!

Пепел Клааса стучит в мое сердце!

Сколько едем — ни одной службы не отстояли. Испанцы мы, в конце концов, или кто?

Не сторонник религиозного фанатизма, но так скажу: раз уж задерживаемся — службу должны отстоять. Считаю, что это будет правильно. Из уважения к чувствам будущих родственников, как граф говорю.

Ну и что, что мал исчо?! Кхм, юн!

Будем считать, что все занялись моим духовным воспитанием.

Всем понятно? Кого тогда ждем? Все занялись!

Вечернюю мессу отстояли в Сен-Пьере, недолго, всего полчаса. Утренняя была больше часа. Учусь, как правильно вести себя в храме — удачно, что ходим все вместе.

Днем ребята бегали по городу как наскипидаренные, договаривались, решали, закупались. Хоррошшо! Почти все успели.

На другое утро поехали к восьми на мессу в главный городской собор Сен-Андре де Бордо. Огромный, величественный! Душа поет вместе с хором.

Потом отстояли обедню.

Затем — вечернюю мессу. Там же.

На утро, отстояв мессу в Cен-Мишель, приступили к переправе. Эту полуразрушенную церковь нашел во время прогулки, внес деньги на восстановление. Метрах в пятидесяти от храма остатки гигантской осыпавшейся колокольни. Посреди площади фундамент, словно челюсть с выбитыми зубами. Расколотый в крошево камень, разбросаные циклопические обломки — между ними народ за десятки лет протоптал свои пути. Там рынок организовался. Ребята утром тоже денег внесли. В Бордо много развалин — то ли землятресения, то ли революция, каждый раз не интересовался. Много.

Гулять по городу на коне удобно, быстро, не хуже, чем на велосипеде. Нашел такой райончик: улочки узкие, едешь, раскинув руки, и за стены цепляешь, сорвал герань из цветочного горшка в окне. Как раз недалеко от Сен-Мишель. А потом из этих улочек вылетаешь на широкие, как наши проспекты — с огромными площадями, с новостройками. Дома типа сталинских, с лепными балконами, три-четыре этажа. Единственный минус — построены из серого камня, поэтому новые — просто загляденье, а те, что постояли — в грязных черных потеках, как закопченные, и, судя по всему, ничего с этим не поделать. Совсем другой вид. Понравились те, что на набережной вокруг площади Свободы — красиво, еще не закоптились. Гаронна — буроватая, мутная даже под лучами жаркого солнца. Кофе с молоком. Молока полчашки.

Скатался к расхваленному моими друзьями театру. Театр громадный, красивый, похож на здание питерского Манежа у Исакия. Колонны, статуи. Типа Александринки — тоже театра, даже больше. Хорош! Афиши нет. Поспрашивал, с билетами — швах.

Почему-то Бордо напомнил мне Питер. Площади, проспекты, здания. Зелень, парки. Особенно, когда солнышко проглядывает и небо почти без туч. Даже такие узенькие (все же не такие, пошире) улочки есть на Васе. С другой стороны — что он должен был мне напомнить? Я и не был больше почти нигде. Но, все равно...

Что сказать? Отличный город. Мы все в нем отдохнули душой.

А вообще — да, столица виноделия. По дороге в Байонну виноградников все меньше и меньше.

— Ваше сиятельство!..

Холмы, рощи. Рощи, холмы. Липы, дубы, вязы. Холмы, рощи. Рощи, холмы. Ну что там еще...

— Ваше сиятельство!

Пока-пока-покачивая перьями на шляпах... Никогда бы не поверил, что и сам...

Гонсало, пустив коня рядом, пытается привлечь мое внимание. Оу? Можно рукой перед графским носом помахать. Попробуй...

— Граф, хватит! Надо поговорить. Что дальше?

Дальше? Укачало, разморило: засну и с коня упаду. По-моему, так...

— Граф, мы можем поговорить? Извольте остановиться. Граф!!!

Как рявкнул! Граф! Гав!!!

Подскакавший Хуан, ехидно улыбаясь, прокомментировал:

— Надо было брать ту свистульку на базаре в Белен-Белье. Громко пищала, наш граф был бы в восторге. Гонсало, не стоит торопиться, еще будет время. Его сиятельство играется, изволил впасть в детство. Не останавливаемся, продолжаем движение. Пусть...

И — потише, но ведь слышу же. Зараза!

— Проголодается — сам прибежит...

Резвится! Еще бы. Поправился, здоровье так и прет. Носится как оглашенный.

Воспринимают все еще ребенком. Выгляжу так, ничего не попишешь. Пока пониже их всех, лицо полудетское. Рассматривал в большом венецианском зеркале, в гостинице, когда в комнате никого не было. Ну и что, что в шрамах? Дите. Кожа гладкая, бороды никакой не намечается, ни единой волосинки в проекте, даже над верхней губой. Видно, в общем. И обидно, что видно издалека. Барчук.

— Адын маленький, но очень гордый птичка...

Здорово у Пепе получается. Я, когда произносил этот тост, имитировал немецкий акцент, у Пепе что-то другое.

— Так выпьем же за то, чтобы ни один из нас, как бы высоко он не поднимался, никогда не отрывался от коллектива...

Сейчас по-французски под словом "коллектив" подразумевают сообщество, но все равно в тему.

Молодец, Пепе! Испанцы гордый народ, по крайней мере, мои — точно. Любое, даже кажущееся, пренебрежение воспринимают очень болезненно. Привычные мне школьные, (с моей точки зрения — безобидные) шуточки Пепе умудряется сглаживать, понимает, что не со зла, а от недостатка воспитания. Деревенские мы.

Душа-человек, спасибо ему.

— Извини, Гонсало, задремал... Неудачно получилось.

Гонсало кисло поморщился. Не умею оправдываться, еще хуже выходит.

Остановились, сгрудились на конях у кареты, передавая друг другу бутыли, вытащенные из-под сидения Кугелем. Уверен, еще не меньше пары бочонков заначены.

Жарко...

Что-то давненько нам не вставляли, едем как на курорте: холмы, дубовые леса, даже пальмы вдоль дороги пошли. Расслабляет. Жара, градусов пятнадцать тепла, послезавтра март. В Байонне, говорят, попрохладней, с моря дует. Надо торопиться. Последний рывок.

Из-за спиы раздался голос Гонсало. Большим пальцем правой руки он провел вдоль лба, смахивая капли пота с бровей. Мне и поворачиваться не надо — знаю. Не знаю только, откуда? Кажется, настолько привык к ним, что чувствую всех ребят.