Все, о чем вы мечтали

А ну вас!

Шагнул, прижал Кугеля к груди. А ведь я подрос, мы почти вровень. Голова-то у него совсем седая... Кугель!!! Как же я рад!

Остальные столпились, не зная, что сказать, потом Гонсало осторожно хлопнул меня по плечу, я оставил Кугеля и обнял его. И началось. Ребят, наконец, отпустило.

Минут через пять, когда расселись, стихли восторженные выкрики, я, оставив в покое руку Кугеля, попросил.

— Рассказывай!

Сдерживаясь, чтобы опять не вцепиться, чтобы вновь не исчез. Кугель! Родной!

— Да уж не чаяли найти! Нас через три дня отпустили, конфисковав все оружие, лошадей, карету, деньги. Без объяснений, приказали убираться из города. Хорошо — хоть одежду оставили, у Гонсало было зашито несколько монет.

— А у тебя в каблуке?

— И у меня. Дождались в Сан-Себастьяне наших Пепе, Хуана, Гильермо.

— Пепе, ты как?

— Вылечили, уже забыл.

Неприятно, ответ знаю, но, все же...

— Что с Ибаи?

— Вашими молитвами, граф. Поправится. Его мать просила передать — у нее теперь три сына. Третий — вы.

— Благодарю вас, господа.

Не умею. Никогда не умел. С этой учебой стал вообще деревянный. НО! Пусть прочтут в глазах, пусть каждый прочтет...

— Так вот, узнали, что вы отправились в Мадрид, и — за вами.

— А кто сказал про Мадрид?

Пепе довольно хмыкнул.

— Есть связи... Но, все-таки, граф, могли бы нас подождать.

Я промолчал. Друзья ждали ответа. Кажущуюся неловкость постарался развеять Кугель, нарушив повисшую тишину.

— Так вот. Приезжаем в Мадрид. Но и в Мадриде — ничего!

От стола донесся голос Гонсало. Ухмыляясь, отсалютовал мне бокалом.

— Эй-эй! Не совсем — ничего. Кое-что о графе де Теба узнать удалось. Даже увидеть, правда, издалека.

Гильермо, блаженно улыбаясь, мягко потянулся на диване.

— Да, ваше сиятельство, задали вы задачу. Пришлось поездить.

Хмыкнув на веселящуюся молодежь, Кугель продолжил свое повествование.

— Остановились в гостинице на калье де Анторча — Факельной улице. Вдруг, как-то вечером, входит к нам человек в одежде нунция, посланца святейшей инквизиции, и под расписку передает Гонсало пакет. Тот, как увидел печать на пакете — аж побледнел.

Она такая, печать инквизиции — крест, меч и розга. Сгниешь в застенках, никто не узнает. Святые отцы не любят ненужной огласки.

— Скажу так — мне стало не по себе, наслышан. Страшно. У инквизиции везде глаза и уши, может, расспрашивая, кто-то из нас не то сказал? Хуан хотел попасть на прием к самому архиепископу гранадскому Деспигу, правой руке Великого инквизитора. Донос состряпали? Вскроешь — а там приказ предстать перед священным трибуналом! Наши испанцы совсем с лица спали, а, Пепе?

Пепе недовольно дернул плечом. Из-за спины раздался ровный голос Гонсало.

— Приглашение бургосского инквизиционного трибунала на auto particular, закрытое заседание, где будет вынесен приговор еретику Альваро де Браганца, бывшему альгвасилу в Ируне.

— Так вот. Отказаться нельзя, кроме того — надеялись что-то узнать о вас. Позавчера приехали...

На этот раз обстоятельного Кугеля перебил неутерпевший Хуан. Вот язва, не даст старику насладиться неспешным рассказом.

— Сегодня утром пригласили в Palacio del patriarca, архиепископский дворец, нас принял викарий. Потом отвели в эту комнату, попросили подождать.

Ну да, дворец его преосвященства, архиепископа Бургосского и Сарагосского, дона Рамона де Рейносо и Арсе, патриарха обеих Индий. Великого инквизитора, сорок четвертого по счету.

Считают, что недостаточно простимулирован? Теперь на меня повесили жизнь моих ребят.

Кугель уже какое-то время пристально всматривается в мою левую руку. Сейчас, бесцеремонно схватив, сдвинул наверх кружева и ошеломленно вздохнул. Похоже, когда я ею размахивал, рукав немного задрался. Белая охватывающая полоска. Думал, что ссадины от Дочери дворника зарастут: корка отпадет и — все. Почему-то следы остались. На шее, под жабо, такой же. Ну вот, полез под жабо, начал расстегивать жилет...

— Хватит! Я полосатый, как тигр, да еще в ошейнике. Плети. Аист. На пальцах левой ожоги, ношу перчатку.

Повисла мертвенная тишина. C надрывом, с изумлением, с гневом. После которой — только шопотом.

— Мы не знали, ваше сиятельство. Мы ничего не знали. Простите!

Кто это сказал?

— Племянни-и-ик... Ты меня слышишь? Ты собираешься домой, племянник?

Голос звучит ясно, сильно, одно настораживает — звучит в моей голове. И во время сна.

То, что — сплю — прекрасно понимаю. Уверенно помню, как ложился. Никаких сомнений. Расстались с аббатом, отвели в покои — на горшок и спать. Денек сегодня выдался, обдумать бы надо. Кто, что, почему — полный разлад в голове. И, в довершение — шиза.

— Чего замолк? Ответь шизе. Домой?

— Ты кто?

— Давай, потом объясню. А сейчас — домой. Договорились?

— О чем? Куда — домой? Ты кто?

— Как с тобой сложно. Погостил и довольно, родственник. Допустим, я — бог. Бог этого мира, твой дядя.

Все-таки, ранение в голову. Даром не прошло. Что теперь делать...

— Ничего. Скажи "да" и я переправлю тебя в твой мир. Обещаю, скоро все объясню.

— Сейчас.

Голос выдохнул. Дунул. Надув щеки и сложив губы дудочкой! В моей голове!

— В твоей. Здесь место есть, можно и дунуть.

Еще и цокнул!

— Читал или слыхал что-нибудь о параллельных мирах?

— Было что-то... Фантастика.

— Ну вот. Этот мир параллелен твоему, я в нем бог. Творец. Как бы тебе... Я его создал. А в твоем бог — ты!

— ...

— Какой уж есть, не кощунствуй. Ничего ты не создавал, его создал мой брат — твой прапрадед, учи историю. После гибели отца этот мир твой, ты за него отвечаешь. А ты повадился ко мне, без спросу, второй раз уже. Обещал твоему деду приглядывать за вами, так ведь и не отказываюсь...

— Ты хочешь сказать, что бога там нет, и мне отвечать за Россию?

— Ну почему — за Россию? За весь мир.

— Ерунду говоришь. У меня за себя не получается.

— Ты творец, тебе все доступно. Пожелай, по-настоящему пожелай, представь себе, что ты хочешь.

— Ничего не получается.

— Тренируйся. Мне полегче, а в тебе только восьмушка чистой крови, но отец твой справлялся. Стремись. Пойми, другого бога для них нет.

— Они убили моего отца. И...

— И прадеда распяли, и деда сожгли. И тебе пулю в затылок. Что ты от них хочешь? Люди, наше тварение. Твари... божьи. Кусачие муравьи. По образу и подобию.

— Но ведь бога убить нельзя! Какой же он тогда бог?

— Слишком любящий свои творения. До такой степени, что пожелал стереть грань между собой и игрушками. И умер за други своя.

— ...

— И нечего на предков наговаривать. Ты поживи сначала, сам попробуй.

— Какой-то ты странный бог. Не похож.

— Похож, похож, когда надо. Это я с тобой по-родственному. Так что, домой? У меня сейчас времени нет. Вот был же хомяком, такой лапочка. За палец меня укусил. Давай домой, потом, клянусь, разберемся, не так все и сложно. Научу.

— Нет. Сам.

— Ты мне здесь все разнесешь, сам! Нет уж, в гостях изволь быть как все. Дома учись, на своих. Там такой бардак!

— Иди ты!

— Сам пошел! Ладно, считаем — не получилось. Перерыв. Но — ты думай!

— Шиза...

— Ага. Ты думай. Загостился, свой мир бросил. Я, что ли, за твоими присматривать буду? Ты пойми, некогда мне сейчас. Потом — сколько угодно.

— Сумасшедший дом.

— Вот и поговорили. Ладно, забудь.

— Ваша светлость, у меня создается впечатление, что заслугу вашего чудесного избавления вы склонны целиком приписать нашей святой матери-церкви. Вы верите в чудеса?

— А вы — нет? Это ересь, ваше превосходительство.

— Я этого не говорил. Конечно, верю. Не стоит со мной играть словами подобным образом, не люблю.

Прибывший с небольшим опозданием сеньор Мигель Бермудес, секретарь его высочества дона Мануэля Годоя, премьер-министра, читает мне курс внутренней и внешней политики. Заодно — нотации, жизни учит, в спорах рождаем истину. Спорить не любит, предпочитает добиваться своего иcподтишка, приходится мушшину подзаводить.

Кто не успел — тот опоздал. Всего на два дня — но слава моего освободителя из тюремных застенков досталась не ему — в порыве благодарности я уже полностью подпал под церковное влияние, под абсолютный духовный контроль аббата дона Диего. Кстати, маркиз де ла Вега Инклан — первый камергер двора ее величества королевы. Был, до недавнего времени. Откуда инфа? Мыши нашептали. Разделяй и властвуй, вот так.

Третьим в наш кружок освободителей, допущенных к тайне узника и за мой обеденный стол, вошел присланный мачехой ее личный врач, доктор Хоакин Пераль. Типа — родственники не пожелали остаться в стороне. Курирует мое здоровье, следит, чтобы не кашлял, и вносит ноту вольнодумства в мое окружение, что поощряется франкофилом сеньором Бермудесом, как уже сказано — предпочитающим действовать чужими руками, иcподтишка. Именно Пераль негласно в народе считается убийцей герцога, моего здешнего отца. В награду от плюющей на всех и вся с их мнениями и пониманием приличий высокородной мачехи Хоакин получил Мадонну Рафаэля, картину-святыню, национальное достояние Испании. Мыши не дремлют, конкретные мыши (в этом случае) обе сидят за моим столом и сходятся во мнении, что только огонь инквизиции сможет пролить свет на это дело.

— Уф, освободился. Я на минуточку. Вспомни. Ну, что ты решил? Домой?

— .... Нет.