Все, о чем вы мечтали

— Отчего ж не повесили?

— Пограничный город, алькайд и альгвасил не баски. Приедем в Бургос — повесят. Именем короля.

— Да пошел ты.

— Ладно, я пошутил.

— Сам дурак!

Оказывается, здесь, на севере Испании, целый баскский край, три провинции: Гипускоа с центром в Сан-Себастьяне, Бискайя со столицей в Бильбоа и Алава, в главный город которой, Витторию, мы почти добрались, проехав приморские Гипускоа, Бискайю и — только потом свернув вглубь полуострова. А могли сразу из Ируна двинуться вглубь: через Памплону, столицу Гаскони (той самой, которая "пока на белом свете есть"), где власть короля не подвергается сомнению. Но почему-то не пошли.

Рафаэль родом из Астурии — это дальше по побережью, сразу за Бискайей. Почти местный: пока на год завербовался — семье надо помочь, дальше посмотрит.

Баски избирают себе депутата, который правит Алавой и Гипускоа, в Бискайе — депутатский триумвират. Две первых уже триста лет платят Испании одну и ту же разовую ежегодную дань за покровительство, но никаких налогов, никакого вассальства, зависимости, а Бискайя отделывается нерегулярными подарками. У короля в каждой провинции по коррехидору — что-то вроде администратора для согласования.

Не понимаю идеи альгвасила провести меня по всем провинциям, выдав за великого Хосе Марию, ведь меня же могли отбить? Алаву и Бискайю провалялся в бессознанке, это почти неделя. Да еще в Ируне дня три. Да едем сколько? Пора бы уж Пепе появиться.

Вывезли бы сразу в Гасконь — и все дела.

Несмотря на всю мою браваду, внутри трепещет надежда. Друзья, где вы?!!

Спросить, что ли, в лоб — сколько еще до этого Бургоса?

Природа вдоль дороги уныла и живописна, даже через решетку. Может, именно поэтому живописна — за решеткой свобода. А уныла? Поля, поля, иногда разделенные цепочкой невысоких кустов. Пару раз встречались плантации, засаженные рядами низеньких пышных деревьев, маленький рай на земле, и вновь — поля, поля. Желтая жесткая трава, при взгляде на которую пыль скрипит на зубах. Деревенек мало, да и те — совсем без зелени. Ни деревца! Дома, выкрашенные темно-желтой краской, смотрятся грязновато. Часа по четыре-пять ползем, как по пустыне — ни дома, ни человека. Воздух весенний, чистый, прозрачный, видимость великолепная. Изредка по близким горам заметны полуразрушенные брошенные дома — километров за десять различимы слепые провалы окон.

— Рафаэль, почему нигде нет деревьев?

— А зачем? Деревья привлекают птиц, они там гнезда вьют, прячутся. Птицы уничтожают урожай. Рожь склюют.

— Так ведь мало засеяно? Поля пустые, зарастают.

— Крестьянам виднее.

— А те ряды деревьев, что мы проезжали? Это что?

— Монастырь. Там их земли. Апельсины, лимоны.

— И что крестьяне?

— Не любят. От них птицы. Монахи заставляют.

— А почему в деревне, которую сейчас проезжали, на каждом доме герб? Ну, те, что на огромных деревянных плашках?

— Дурак ты, это щиты. Эти васконгадо почти все считают себя дворянами.

— Сам дурак. А ты дворянин?

— Да. Ты что хочешь сказать?!

— Ничего. Просто спросил. Слушай, Рафаэль, почему басков не видно? Ни одного берета.

— Не знаю. Наверно, ты опять навонял.

— Да пошел ты. Выпускай по вечерам, я согласен потерпеть.

— Сам пошел. Не положено, ты — страшный разбойник Хосе!

— А ты — страшный солдат Рафаэль! Помнишь, мы проезжали деревню, там вдоль дороги неподвижно стояли люди? Рядами, на нас даже не оглянулись. Почему?

— Кастильцы. Они это называют — "принимать солнце".

Закутанными в драные плащи? Рядами? Неподвижно? Странный способ загорать.

— Долго они так?

— По-моему, долго. Я бы не выдержал.

— Я бы тоже.

Мы дружно захохотали. Шутки у нас... Незамысловатые.

Дорога. Скорее бы Виттория. Может быть, там...

В Виттории переночевали. Пара площадей, народу побольше, беретов навалом, а в остальном — та же деревня, только большая. Судя по всему, взгляд из-за решетки кареты не способствует развитию туризма. Да и морду я не слишком светил: показалось, что увяжутся уличные мальчишки, забросают каким-нибудь дерьмом. Или камнями. Но всем было наплевать.

И опять потянулись поля. Дни сливались. Как-то раз, посетовав на жару, узнал, что уже апрель. Вот и встретил я свое пятнадцатилетие в тюремном фургоне... Даже не заметив. Наверно, был обычный день, не помню. Слиплись.

Мы уже покинули территорию басков и, вскоре после Миранда де Эбро, довольно большого городка, о котором мне нечего вспомнить (разве что — в нем Рафаэль опять натаскал мне воды из колодца), дорога углубилась в ущелье меж гор. В Панкорбо к нашей тюремной процессии присоединилась еще пара солдат, а Рафаэль завершил свои дозволенные речи. Во избежание. Теперь на крыше вместе с ним сидел напарник, развлекая разговором, а я слушал. К концу первого дня, кажется, оба мечтали, чтобы этот старпер заткнулся. Трус, жадина и зануда, вслух пытающийся убедить в правильности выбранной жизненной позиции. Себя в первую очередь.

Типа — какой он умный: плевал на всех, денежка капает, а если что — успеет удрать. Не намерен подыхать за чьи-то там интересы. Были бы бабки, а уж он не пропадет. В общем — денег побольше и бабу потолще. Учись, сопляк, внимай мудрости старших поколений.

Даже я понял. Раф, развлекаясь, в начале кое-что переводил, повторяя слова по-французски. Издевался, но Муньос не просек. Такой болван...

Их подсадили, потому что в горах разбойники пошаливают.

К моему сожалению, в этот раз разбойники были серьезны, и не шалили.

А потом мы въехали в Бургос.

Это уже был настоящий город. Сидя на дне фургона, сквозь решетки, я видел окна третьего-четвертого этажа, протянутые веревки с бельем. В просветах между зданиями, на перекрестках, открывались высокие шпили церквей и соборов. Наверно, красивых. Величественных. Карета грохотала по каменной мостовой. Внутри все захолодело, холод пробрался наружу — начали трястись пальцы. Сколько не сдерживался, а ужас прорвался. Я боялся! Панически. Никак не получалось унять страх, даже зубы стучали. Никогда так...

Остановились, наши покричали, получили ответ, послышался скрип открывающихся ворот, и вновь колеса загрохотали по камню. Наконец я нашел в себе силы собраться, встать и взглянуть в окно. Мы въезжали в тюремный двор. В замковый. Колеса грохотали по плитам. Фургон подогнали к стене, остановили. Я грохнулся задом об пол, сжался и закрыл голову руками. Черт! Черт! Черт!

Глава 15

Дверь фургона открыл Кабрера, я выполз на плиты и тут же, толчком приклада, был отправлен к низкой входной двери. Два солдата провели по коридору, передали тюремщику, дальше — вниз, еще один тюремщик, еще вниз, коридор, дверь камеры, проскрипели в замке ключи и меня втолкнули в темноту. Не сильно, на ногах удержался. Дверь захлопнулась. Дважды лязгнул замок, шаркнули, удаляясь, шаги. Упал на четвереньки, пополз, пока не уткнулся лбом в стену. Тишина. Одиночка.

— Итак, Хосе, ты утверждаешь, что ты не Хосе. Готов поверить. Не знаешь испанского? Разумно. Я даже думаю, что ты француз. Произошла ужасная ошибка? Давай, не будем торопиться с выводами. Так — кто же ты? Расскажи — подробно, спокойно, а я послушаю и мы вместе решим. Поверь, я тебе не враг, но должен же я разобраться? Должность у меня такая, работа. А ты молчишь. И что же мне делать?

Так продолжается уже третий день. Я молчу.

Сеньор в черном...

Вчера в мою одиночку втолкнули человека. Проснулся, когда за дверью послышалась ругань, шорох приближающихся шагов. Несколько людей что-то волокли по коридору. Загремели ключи, взвизгнул замок и, в колышушемся отсвете факела, в проеме возникли двое. Натужно качнув, забросили в камеру висящее между ними тело. Человек мокро шмякнулся, словно невыжатая тряпка, жалобно застонал, но остался лежать без движения. Сжавшись в своем углу, я старался стать незаметным. Тюремщики постояли, молча вглядываясь, наконец один, выругавшись, потянул дверь на себя. Грохот захлопнувшейся мышеловки, камера погрузилась в темноту, в коридоре опять послышалась ругань. Кто-то раздраженно пнул дверь, потом шаги начали удаляться. Тишина. Я не шевелился, придержав дыхание, вслушиваясь. Прошло какое-то время, от двери донеслось покряхтывание, человек пополз к противоположной стене, затих.

— Парень...

....

— Эй, парень... Ты здесь? Помоги мне... Воды... Парень?

Парень. Знает, что не девка. По-французски? Молодец.

— Парень, помоги...

— Кто ты?

— Бедный крестьянин. Не заплатил... Ох... Ах... Так избили... Так избили! Кто же будет работать? Детки мои, детки, бедные детки... Дай воды... Пожалей... Пресвятая дева Мария, как больно! Спаси, сохрани...

Воды дал. А в остальном...

Где золото? У разбойников должно быть золото! Где сообщники, весточку передам. Скоро отпустят, так сразу и передам. Спаси тя господь, добрая душа.

Я молчу. Уже третий день.

Комната — обычный кабинет, только без окон, потому что в подвале. Стол, стулья, шкаф. Для меня — персональная табуретка, чтобы не откидывался спиной, не расслаблялся. Коврик под ноги. Потому как весь в этом самом. Я-то привык, а людям неприятно. Наверно — и запах еще. Или принюхались? Здесь запахом никого не удивишь, не один я такой. Контингент.

— Ну же, молодой человек. Не молчите. К конце концов, я старше вас по возрасту, будьте благоразумны, проявите уважение, когда вас просит сам алькайд.

На "вы"? И к кому — к полуголому задохлику, исполосованному бичом? Что-то новое.

— Вы — алькайд Бургоса?

— Вечно, вы, французы, все путаете. Но, благодарю. Алькайд — начальник тюрьмы, замка. Глава города, судья — алькальд. Согласитесь, несколько другое звание. Но... не важно. Я рад, что вы, наконец, соблаговолили продолжить беседу.

— Мне нечего добавить. Произошла ужасная ошибка.

— Хорошо, не будем об этом. Давайте поговорим о золоте. Вы понимаете, золото такой металл, о котором можно говорить долго. Вечность. Желаете разделить со мной ужин?

Ужин, обед, завтрак. Черт знает, какое сейчас время суток. В этом каменном мешке времени нет, дни делю по допросам.

Пожрать?!! Хотелось бы, еще как!

— Все, что у меня было, осталось в Ируне.

— Вы хотите сказать — все, что при вас нашли? С одной стороны, это поразительно много, с другой — ничтожно мало, надеюсь, вы меня понимаете. Не могли бы вы любезно сообщить, какими средствами располагали при въезде в Ирун? Хотелось бы сравнить, знаете ли.

— У меня в кошеле было чуть больше шести тысяч франков двадцатифранковыми монетами.

— Хм, чуть больше шести... Я был бы не прочь иметь возможность так считать свои средства. Чуть меньше, чуть больше, кратно тысячам...

Задумчиво окинул меня взглядом ,что-то прикинул в уме, кашлянул...

— Сеньор Луис. Пригласите, пожалуйста, сеньора Родригеса, у меня есть для него поручение. Пусть захватит с собой парочку alpargatas. Передайте ему, чтобы не удивлялся, я так хочу.

Надо же, даже не повышая голоса, а человек из-за двери выскочил, как чертик из табакерки. А я удивляюсь, почему оковы не цепляют... Но — и правильно, я сейчас слаб. Безопасный.

В ожидании Родригеса молчали, алькайд, выстукивая пальцами по столу, о чем-то размышлял.

Вошел Родригес — молодой господин секретарского вида. Аккуратный, умеренно спокойный, в руке — пара веревочных сандалий с длинными, в полметра, шнурками.

— Сеньор Родригес, молодой человек нуждается в обуви. Снимите мерку, прикиньте, думаю, к следующей беседе она пригодится. А пока — помогите ему одеть alpargatas. Смотрите, смотрите, юноша, сеньор Родригес не будет вам каждый раз их завязывать. Учитесь это делать сами. Вот так.

Я прибалдел. Родригес спокойно помял мне ступню, потрогал пальцы с отросшими, уже загибающимися, ногтями, пятку, а потом надел сандалии и замотал на голень шнурки, как это делали древние греки. С бантиком. И не стошнило! Абсолютно спокойное лицо, никакой брезгливости.

— Благодарю вас, сеньор Родригес. Можете быть свободны.

Алькайд повернул лицо ко мне.

— Итак, молодой человек, мое приглашение остается в силе. Принимаете?

Я кивнул.

— Тогда предлагаю пока расстаться: вам потребуется время, чтобы привести себя в порядок к ужину. К сожалению, возможности моей тюрьмы не безграничны. Обувь пока такая, одежду вам подберут. Надеюсь, вы не откажетесь слегка ополоснуться перед нашей следующей встречей? Да? Что же, я вас не задерживаю.

Умытый — не умытый, одетый — не одетый, но, все-таки... Тюрьма, не курорт. Что смогли. Хотя бы за стол можно сесть.

А на столе!!! С трудом удержался, чтобы не начать все хватать. Колбаса! Ветчина! Окорок! Хлеб!!!

Только ножа нет. Рядом сидит Родригес и аккуратно мне отрезает все, на что кивну головой. Подкладывает на тарелку. А есть приходиться руками. Судя по всему, высшая безопасность. Государственная! Даже вилку не дали, даже ложку.

— Так вы говорите, что носили всю наличность с собой? Так, так. Да. А не объясните ли мне, почему в вашем сундуке были обнаружены два фальконета? Согласитесь, странное место для их хранения и перевозки? И еще — про те два пустых сундучка, расположенных на дне. Очень, знаете ли, удобны для перевозки денег. Очень! Я сам бы такие же заказал. Так вот, господин француз, они пусты. Как вы мне объясните такое? Зачем? Почему? Попробуйте еще ветчины, уверяю, нежнейшая.

— Извините, мне нечего добавить к моим словам. Я сам теряюсь в догадках. Что касается сундучков, то у меня не нашлось времени в них заглянуть. Как-то было не до того. Вы уверены, что там были деньги?

Глупость сморозил. Ничего не придумать, башка не варит.

— Еще как уверен, юноша. Поймите, молодой человек: ни я, ни кто-либо другой, не сможет просто оставить неразрешенными свои сомнения по этому поводу. Слишком серьезный вопрос, слишком большие суммы. Я вынужден настаивать на вашем ответе. Правдивом, заметьте, другой меня не интересует. Не надо пытаться объяснить необъяснимое, просто скажите — где золото?

Где! У альгвасила спрашивай. Господи, успеть бы пожрать. Или — не стоит?

— Я не понимаю. Все, что у меня было — изъято в Ируне. Если сундуки пустые — спросите у них.

— Конечно, спрошу. Повторяю, вопрос слишком серьезный. Но пока спрашиваю у вас. Где деньги?

— Не знаю.

— Ах, как не хочется... Ну что же, вы не оставляете мне другого выхода. Сеньор Родригес, продемонстрируйте.

Пришло мое время обеспокоенно крутить головой. Комната та же. Кабинет. Шкаф, стулья. Что тут демонстрировать?

— Итак, молодой человек... Я предвидел, что ваше упрямство превзойдет ваше благоразумие. В начале планировал применить испанский сапог, вы, несомненно, о нем слышали: в вашей стране он также используется для получения правдивых ответов. Но сеньор Родригес меня отговорил.

Родригес, не торопясь, поднялся из-за стола, подошел к стене и снял покрывало с прислоненной к ней вещицы, которую я поначалу принял за гитару. Думал, сюрприз приготовили — выпьем, споем. А что? Под покрывалом была похожа на длинную гитару.