Все, о чем вы мечтали

А потом вдруг — бах, бах, бах! Сзади, недалеко. Ну, мы и погнали, инстинкт сработал. Чего ожидали, поеживаясь спиной, то и получили: скачем, как в жопу ужаленные, уже минут пять. Дороги почти не видно, где граница?! Где цивилизация?! Как тут люди живут, это же смешно! Ха-ха! Ха-ха-ха! Ха-ха-ха!

Бах!

Достали! Сейчас коня остановлю и подожду, посмотрю, кто это здесь по ночам бахает?! И в кого?! В сторонку отъеду и — из-за дерева. И будет кому-то настоящий бах, а не игрушечный. Загнали совсем! Не дай бог лошадь оступится, я же о камни разобьюсь. Полюбэ. Считаю до ста, еще пять минут скачки не выдержу. Раз... Два...

Карета резко замедлилась.

Кугель? Колесо? Ранен?

Обогнав, увидел метрах в тридцати установленную поперек дороги рогатку, рядом — будку типа "сортир". Лошади на рогатку не пойдут...

— В объезд, в объезд давай, по полю! Я отвлеку! Задержу! В объезд! Гонсало! К рогатке! Я задержу! В объезд!

Не слушая криков Кугеля и Гонсало, развернул коня, выискивая, где бы притулиться, перекрывая дорогу. Притулиться-то есть где, но погоню так не задержу. Одного грохну, остальные пронесутся, проскачут мимо. Придется в лоб.

Теперь прекрасно слышал грохот копыт лошадей приближающейся погони. Метров семьдесят-пятьдесят. В лоб. Что делать? В лоб. Растерялся. Коня развернуть боком, поперек дороги, загораживая? Нет, лучше посередине, чтобы видели, затормозили, пока прицелюсь. В лоб. Спешиться? Меня не спросили. В лоб — так в лоб, в ту же секунду первый из преследователей серым сгустком вылетел из темноты. Второй, третий. Пятеро. Захлопали выстрелы, я сжался, спрятался за лошадиной шеей, шкурой ощущая, что вот сейчас... Ударит, сорвет. Опять выстрелы. Уже почти рядом, метров с двадцати. За левое плечо дернуло.

Высунулся из-за гривы, увидел, как первый всадник, натягивая удила, пытается затормозить, почти налетев на меня, метрах в трех, раздирая губы коню, во вскинутой руке — шпага. В него и грохнул в упор. Так получилось. Закрыл глаза, сжался в седле, припал к гриве.

Сейчас.

Все.

Сзади ударил недружный залп. Не два ствола, больше. Четыре-пять. Вокруг меня ржание, хрип, визг коней, грохот копыт, падения тел, крики. Грохот, ржание, крики. И удаляющийся стук копыт одиночки.

А чо? Может быть, так и пошел наметом на своих четырех, если коня убили. Бывает, наверно. На четыре кости и — аллюр три креста, задрав вверх кончик шпаги. Глаза уже можно открывать?

Упавшая лошадь бешено лягает копытом хозяина, зацепившегося за стремя. Тело молча вздрагивает, дергается под ударами. Готов. Еще двое лежат без движения. Третий полувстал с четверенек, трясет головой. Набежавший Гонсало выстрелом в упор его опрокидывает. А почему он не на коне? Мутно оглядываюсь. Три лошади отбежали в поле, ржут, вскидывают задами. Их что, зацепило? А в моего — что, никто не попал?

— Граф! Граф! Цел?

— Что?

— Граф, скачите за рогатку и — за каретой, по дороге в Ирун. Уходим.

— Что?

— Уходим! Скачите, граф!

Повинуясь приказу, на автомате, развернул коня, шагом объехал рогатку. Молча, вглядываясь.

Три солдата. Офицер. Они что — не спали? Я думал — ночью закроют проезд на висячий замок, цепью замотают и — домой, на боковую, куда-то в ближайшую деревню. А утром опять на пост. А что здесь за пост? Кто они?..

Солдаты ошалело наблюдали за моими заторможенными манипуляциями с конем, а когда я нагло пристроился за вдруг рванувшей по дороге каретой — кинулись; ближайший попытался повиснуть, вцепившись в удила. Вяло отпихнулся ногой. Что-то кричат?.. Забыл французский, не понимаю. А как же Гонсало?

Через десяток секунд вслед грянул недружный залп. Левое плечо опять дернуло. Громкий шлепок пули по крупу коня, так рванувшего, что почти догнали карету.

Гонсало! Все, воля у меня закончилась.

Я скакал за каретой, боясь оглянуться назад. Гонсало...

Он догнал нас почти на въезде в Ирун. Молча обогнул карету и пристроился впереди. Моя лошадь все больше хромала, мы плелись, отстав на полусотню метров. Почти шагом. Спросить, что произошло там, на посту? Стыдно. Стыдно! Стыдно!!!

Гонсало проехал молча. Мимо. Стыдно! Стыдно! Стыдно!

Что говорить, все понятно. Трус, бросил товарища.

Какая же я сволочь...

Есть армии, не знающие поражений: они о них (как бы) не догадываются.

Я — знаю.

Глава 14

Оух... Голова...

Шея затекла, распухла, даже трогать страшно. Башка гудит — отлежал на каменной скамье, подложив вместо подушки собственную руку. Руку тоже отлежал. И ноги. И вообще — все. Оух... Тестирование закончил.

Теперь, когда сижу, вцепишись ладонями в холодный засаленный камень скамьи, все плывет перед глазами. Взгляд с трудом фокусируется на толстых деревянных брусьях, подпирающих потолок большой комнаты, отделанной под сарай. Посреди условно жилого пространства сложен огромный слабочадящий камин, дым прозрачными беловатыми клубами выползает в отверстие, проделанное в коническом потолке. Мебель, как таковая, отсутствует, ее заменила вделанная в стену длинная каменная скамья, на которой одиноко сижу я, бедный и несчастный, грязный и оборванный. Таким и проснулся.

Где я?

Спроси еще — кто я? Хочешь, скажу?

Грешно шутить над больной головой. Все-таки, где я? Понятно, что в Ируне, в Испании, но какого черта я делаю в этом хлеву? Помню, что приехали ночью, еще какое-то время тащились по улицам, потом остановились, я сполз с седла и, спотыкаясь, побрел... Кажется, Кугель меня поддерживал, куда-то завел, усадил. Все, дальше не помню. Заснул, значит. Ну, и где все? Трудно было разбудить, переправить в нормальную постель? Хотя бы разделся, а то в этих лохмотьях, в грязных, пропотевших тряпках. Черт! Все плечо раздергано на нитки. Буф пулями размолотило: вот оно, значит — куда. Два раза. Счастлив твой бог, Снегирь. А шея? О! Шея — о!

Помыть бы надо это хозяйство, в зеркало рассмотреть. Даже щеку раздуло. Опять заражение...

Б...ь, как сразу-то не допер! Мы же вломились в страну ночью, галопом, со стрельбой, без всяких документов, повоевали на посту, повеселились, понагличали и отбыли в ближайший приграничный город, не реагируя на вопросы и отдельные недружественные жесты охреневших вояк, разбуженных при исполнении. Нахамили и, хвост задравши, дальше поперли, досыпать. Послали их нах. Во были глаза у пограничной стражи! Во!!! Вот такие! Cпать не ложились, к утру, небось, прочухались и разыскали наглецов, спокойно дрыхнувших в ближайшем городке. Гонсало с Кугелем повязали, а меня прохлопали. Не заметили!

Хрен — не заметили. Заметили и сволокли в тюрьму, заспанную тушку разбудить не получилось. В тюрьме я.

Говно, а не тюрьма. Сбегу. Вся в щелях.

Хлопнув щелястой дверью, в комнату зашел Гонсало с парящим горшком в руках. М-м-м! Мясо! Хочется? Ага! Значит, здоров.

Дверь снова скрипнула, пропустив на порог зловещую фигуру в свисающем до пола коричневом грубом шерстяном плаще. Словно старый взъерошенный гриф, сложив за спиной крылья, шагнул комнату. Мрачный, широкая щляпа надвинута на крючковатый нос, глаз не видно — только щеки и узкий небритый подбородок. Молча приблизился, выпростал из-под плаща руки и водрузил на скамью лепешку и меховой бурдюк. Не из медведя — меховой. Из коровьей или лошадиной шкуры, шерстью наружу, или из другой неведомой зверушки. Но воняет лошадью. Литра на три.

Лепешку на скамью положил примерно туда, где я недавно слюни во сне пускал, а до меня кто-то задницей салил, салил, пока в конец не засалил. Рядом клацнул донышком по камню горшок, выпущенный из богатырской гонсаловой руки. Понятно. Садитесь жрать, пожалуйста.

Так же молча тюремщик развернулся и вышел, оставив нас вдвоем вкушать принесенное богатство. А дверь плотно не прикрыл. Сразу сбежим или сначала позавтракаем? По мне — можно сразу: сбежим, найдем приличный трактир и уже там поедим. Хитрый Гонсало за ночь где-то раздобыл тюремный плащ — такую же колючую власяницу, почти новую. Если я под нее занырну — выйдем вдвоем, никто и не заметит. Молодец, Гонсало, здорово придумал!

— Откуда это?

— Что? Это? Это капа, ваше сиятельство. Можно сказать — национальное... Без капы не комильфо. La capa, как говорят кастильцы, abriga en invierno у preserva en verano del ardor del sol! Плащ укрывает зимой и предохраняет летом от жара солнца. Вам? Купим, если пожелаете. Но альмавива вам больше подходит по статусу, граф.

— Где Кугель?

— Сейчас ложки принесет. Ложек не оказалось.

— Каких ложек? Мы где — в тюрьме?

— Бог с вами, ваше сиятельство. Утро еще. Мы на постоялом дворе, привыкайте.

— К чему? Здесь что, во всем городе не оказалось нормальной гостиницы? Мы прячемся?

— Нет, граф, мы не прячемся. Обычный постоялый двор, ventas, других здесь нет. Завтракайте и пойдемте к алькайду предъявлять наши бумаги. Стоит поторопиться, разрешить некоторое недоразумение: мы не совсем правильно пересекли границу. Часа через два пополудни, если не изволим пошевеливаться, нас может побеспокоить альгвасил, задавая неприятные вопросы. Нам нужны осложнения с коррехидором?

Алькайд, альгвасил, коррехидор. О как! Чего-то их много на нас. Вываленной информации вполне хватило, чтобы я ожесточенно помотал ноющей головенкой на распухшей шее и твердо сказал:

— Не нужны!

Дверь снова скрипнула: боком, толкая ее задом, зашел Кугель, прижимая к себе плошку с чем-то... Чем-то вроде салата. Капуста, морковь, что-то еще. Присоединив свою внушительную лепту к нашему общему столу, вытащил из кармана серебряные ложки и вручил каждому. Правильно, что купил их тогда в Бордо, теперь вижу. Пригодились.

— Вот это — настоящее оливковое масло. Испанское! Как пахнет...

Че, Гонсало — и дым отечества нам сладок и приятен?

Черпнул ложкой салат, принюхался. Довольно непрятный, резкий запах. Во Франции мне казалось, что оливковое масло вообще-то не пахнет, не портит вкус. Зачерпнул мяса — та же вонь. Как можно по такому соскучиться? Не хочу. Все-таки болен.

— Как вы себя чувствуете, ваше сиятельство?

— Так себе. Ты как? Посмотришь потом мою шею?

— Давайте сейчас. Отойдите к свету. Вот так. М-м-м...

Всмотрелся, сокрушенно покачал головой, хотел потрогать, но передумал, отдернув руку. Близоруко жмуря глаза, опять всмотрелся, почти прижавшись носом к моей шее.

— Царапина, ожог, воспаление. Гонсало, графу нужен врач. Позвольте, я протру вином и сделаю повязку?

— Давай.

Пока Кугель крутился надо мной, продолжил пытать жующего Гонсало.

— Помыться, переодеться, нормально поспать?

— Здесь — нет. Умыться у колодца. Переодеться в новый костюм можете в карете. Кугель?

— Слышу.

— Врача?

— Поищем.

— Альгасил?

— Алькайд. Спрошу — покажут. Возможно — там же, где и раньше.

— Найдем?

— Найдем.

— Лошади? После вчерашнего они вряд ли смогут в ближайшие дни... Моя ранена.

— Моя убита, пуля попала в голову. Ту, на которой вас догнал, придется вернуть. Мы в Испании: в карету запряжем мулов, купим нам пару коней — три из упряжки годны в заводные, четвертую оставим здесь.

Когда вылезли наружу, утро было в самом разгаре. Огляделся. В кино тратили деньги, создавая декорации пыльного американского городка на Диком Западе. Такого, что посреди пустыни: скалы, апачи, ковбои, гремучие змеи. Дураки, ехали бы сюда.

Дома вдоль улицы построены с размахом, большие, но какие-то полуразвалившиеся. Где дыра на крыше, где-то стена осыпалась, где-то ползабора внутрь двора завалилось — ну так, на первый взгляд. Сходу.

Ковбои тоже присутствуют — у стены нашего сараеобразного караван-сарая, прямо на земле, сидят, нахохлившись, четверо аборигенов, закутавшиеся в свои капо... капы... плащи. Носы опустили внурь — вынюхивают что-то там у себя под плащами или высматривают? На наш выход не среагировали, давно сидят. Двое таких же мрачных типов в потрепанных широких шляпах с обвисшими краями устроились у деревянного столба на выезде со двора, тихо беседуют. Вряд ли — о нас. Мельком брошенный взгляд одного равнодушно скользнул и переместился на прежнюю точку. Что-то там интересное на пыльной буроватой земле. Второй вообще не пошевелился.

А над всем этим — жаркое весеннее солнце, сияющее лазурью небо и под ним, под ним — где-то, всего в двух-трех десятках верст, бушующая яркая зелень, прозрачная синева моря и типичный французкий умытый городок под красными черепичными крышами.

Сен-Жан-де-Люз, из которого мы еле унесли ноги...

Гонсало, махнув нам рукой, чтобы подождали, быстро пересек двор, остановившись у собеседников. Что-то им сказал, с ним раскланялись, завязался довольно оживленный разговор, но я не прислушивался. На свежем воздухе мне поплохело. Тяжеловато стоять. Поплелся к забору, к тому месту, где из него выпал здоровенный камень, образовав сверху нишу как раз под мой зад. Заразное это дело, как погляжу — плюхнулся, закрыл глаза и отключился. Что-то в этом есть...

Очнулся, когда Кугель потянул меня за рукав. Взглянул в обеспокоенные глаза — что?

— Алекс?

— Придремал. Все нормально, не беспокойся.

— Алекс, Гонсало договорился, нас проводят к врачу. Идем за ними, обопрись на меня.

— А? Хорошо, идем.

Город-то какой здоровенный. Шли, шли. У дома доктора опять нашел себе подходящий пролом, в котором можно сидеть, привалившись спиной. Оказывается, здесь думают о горожанах, молодцы. Не просто так — развалины, всегда можно присесть.

— Граф, извините, что долго. Единственный здешний врач позавчера уехал в Толосу и вернется не раньше конца недели. Надо ехать в Сан-Себастьян. Граф, вы слышите? Нас проводят к алькайду и мы тут же выезжаем. К вечеру вы будете лежать в постели под надлежащим врачебным присмотром. Соберитесь, граф, это недалеко. Кугель, придержи с той стороны его сиятельство.

— Все нормально. Гонсало, я дойду. Нормально, Кугель.

Надо было взять карету...

Кто ж знал, что этот городишко такой громадный. Соберись...

...Что же я так расклеился...

К дому алькайда попал неумытый, непереодетый. Извини, алькайд, так получилось. Меня завели внутрь и оставили на стуле в первой комнате. Наверное, в приемной. Гонсало пошел наверх, Кугель убежал за каретой.

Все-таки, заражение... Че быстро-то так? Гребаный детский организм.

Попадос... Попандопуло...

— Ваше сиятельство?

Открыв глаза, увидел склонившееся обеспокоенное лицо Гонсало, а рядом с ним...

Попандопуло...А этот что здесь делает? Брежу. Бред? Сгинь, Попандопуло, сгинь...

— Ваше сиятельство, сеньор маркиз! Не виноват! Ваше сиятельство, не предупредили! Ваше сиятельство! Простите! Ваше...

Хорошее доброе лицо расстроенного и чем-то испуганного сорокалетнего мужика: семьянина, отца и мужа, верного слуги отечества. При чем здесь Попандопуло? Никакой не Попандопуло, служака...

Так это что — местный альбатрос, то есть — авансил? Как похож. Вылитый Попандопуло. А там кто? Наш провожатый? Он так и дежурил?

— Гильермо.

— Да, ваше сиятельство.

— Гильермо, дай ему денег за помощь. Заплати.