Фанфик на "Князь Барбашин"

В конце августа 1521 года, если считать по принятому в Европе и более привычному для Андрея календарю, до Овлы дошли известия из Москвы, при получении которых он не знал, смеяться ему или плакать, ибо они свидетельствовали о том, что история уже начала идти совершенно иным путем, даже без его прямого вмешательства.

Крымский смерч, как его назвали историки в будущем, произошёл, как и ожидалось им в те же сроки, что он помнил по своей прошлой жизни. И начался точно так же. В Казани, при прямом участии крымцев, произошёл военный переворот, свергнувший русского ставленника Шах-Али, и возведший на ханский престол представителя крымской династии Сахиб-Гирея. А затем началось совместное вторжение крымских и казанских войск в Русское государство. Но вот дальше, всё пошло не так, как это было изложено в трудах по истории, которые читал Андрей в будущем. Прежде всего, это коснулось казанцев, которые завязли под свежепостроенными на восточных рубежах русскими крепостями, и Сахиб-Гирей, вполне разумно рассудив, что негоже идти в набег на Русь оставляя в тылу русские гарнизоны, потратил время на безуспешную осаду последних. И до собственно русских земель дошли только отдельные отряды казанских татар, которые хотя и пограбили кое-кого, но масштабы были явно несопоставимы с теми, если бы пришло всё казанское войско.

На юге произошли и вовсе интересные события. Крымский хан, проигнорировав находящуюся в Киеве 1,5-тысячную русскую группировку, мобилизовав всех способных носить оружие мужчин, начал выдвижение на север. В Москве, вовремя получив известия об этом от своих агентов, и собрав войско, расположили его "на берегу". Но Мехмед-Гирей оказался хитрее московских стратегов, и задержав выступление, создал впечатление об отмене набега. А когда в России посчитали, что опасность миновала и стали распускать рать, стремительным рывком оказался у окского рубежа, вызвав панику у расслабившихся было русских воевод. Распущенное было войско стали собирать вновь, но происходило это в ситуации, когда враг был не просто "у ворот", а уже внутри самого дома. Спешно собранные отряды русских ратников громились по-отдельности превосходящими силами крымских татар, которые безостановочно приближались к Москве.

И тут-то проявила себя сидящая в Киеве рать. Тамошний воевода князь Пётр Засекин, не стал щёлкать клювом, и немедленно воспользовался ситуацией. Понимая, что его силами не дело атаковать собственно крымское войско (которое при встрече раскатает его как блин), он, воспользовавшись тем, что в ханстве после мобилизации остались в основном старики, женщины и дети, решил нанести удар собственно по Крыму. Было создано два отряда (судовая и конная рать) по примерно пятьсот бойцов в каждом, которые устремились на юг. Конный отряд, пройдя беззащитный Перекоп, ворвался на полуостров словно вихрь, безжалостно выжигая татарские стойбища. Второй отряд, спустившись по Днепру, вышел в Чёрное море, где дойдя до Гезлёва, объединился с первым отрядом, после чего русские атаковали и разграбили этот не ожидавший нападения торговый город. Количество захваченной добычи оказалось таковым, что отягощённые добром и освобождённым от татарской неволи полоном, русичи повернули назад. Впрочем, своё дело они сделали — спешно отправленные к хану гонцы во всех красках расписали то разорение, что терпит его страна от этих наглых гяуров, пока хан воюет где-то в дальних землях, после чего не дошедшее до Москвы крымское войско срочно повернуло назад. А уж когда пришли известия о том, что к русским прибыло "подкрепление" в лице несколько сотен астраханских татар, которые воспользовавшись беззащитностью Крымского ханства, решили поправить своё материальное положение за счёт сородичей, то скорость отхода крымцев, стремившихся побыстрее вернуться домой, возросла настолько, что даже стала напоминать бегство.

Ну а в Москве из этого сделали далеко идущие выводы, и после неизбежного "наказания невиновных и награждения непричастных" (в списки последних, к удивлению Андрея, попал и его покровитель князь Василий Немой-Шуйский, подход которого к столице с новгородской ратью, как было официально объявлено, и "спугнул" татар) великий князь Василий Иванович серьёзно озаботился обороной южных рубежей Русского государства, а заодно задумался над окончательным решением проблемы Казанского ханства. И тут-то вспомнили о неугомонном князе Андрейке Барбашине-Шуйском, который в прежние годы плешь всем проел своими разговорами на тему необходимости прямого присоединения Казанской земли к России, а так же необходимостью крепить южные границы державы, и который обретался сейчас на далёких северных рубежах, воюя со свеями и ляхами. И в середине сентября в Овлу прибыл великокняжеский гонец с грамотой, в которой Андрею повелевалось весной следующего года быть в Москве (но при этом, что характерно, от обязанностей наместника его никто не освобождал). В общем, в столице явно готовились крупные кадровые подвижки. И к чему это должно привести можно было только гадать.

* * *

*

Весна 1522 г. наступала, по мнению Андрея, слишком медленно. Мыслями он уже был весь не в Овле, а там, в далёкой России, куда его ещё у прошлом годе вызвал великий князь. В Москву, в Москву, в Москву! К любимой жене и детям, с которыми уже более года не виделся. И даже весточки с прошедшей осени не было. А природа, как будто издеваясь, не спешила его радовать подходящей погодой. Покрытый толстым слоем льда Ботнический залив, словно не желал скидывать с себя ледяной панцирь и только в конце апреля раздавшийся ночью мощный грохот, словно открыла огонь целая орудийная батарея, наконец-то возвестил о том, что весна докатилась и до этих краёв. И работа закипела! Не слушая советов тех, кто предлагал подождать хотя бы до середины мая, когда окончательно потеплеет и погода станет более подходящей для морского путешествия, Андрей торопил корабельщиков с подготовкой судов для отплытия в Ивангород. Причины подобной спешки, впрочем, были не только личного свойства. Вторая причина крылась в небольшом, сделанном местным мастером под заказ, тубусе, который Андрей вне своего наместнического дома всё время носил с собой, дабы избежать хотя бы малой возможности чужому взгляду узреть его содержимое. А желающие, как он уже убедился, были. Как и ожидалось, захватив в конце 1520 г. власть в Швеции, король Кристиан II Датский не смог долго удерживать её в своих руках. Уже через несколько месяцев в стране вспыхнуло восстание в Делакарлии во главе со старым знакомцем князя Густавом из рода Васа, которое как лесной пожар начало распространяться по всей Швеции, в результате чего к началу 1522 г. в руках сторонников короля, если не считать Южной Финляндии, фактически остались лишь Стокгольм, Кольмар и Эльфсборг. Далее, как помнил Андрей из прочитанных работ по истории ещё там, в своей прошлой жизни, в конфликт на стороне Густава Васа вмешается Ганза, флот которой помешает датчанам снабжать их войска в восставшей Швеции, а также предоставит мятежникам займы и корабли (разумеется, не бесплатно), что окончательно склонит весы на сторону шведов и приведёт к поражению Кристиана II.

Разумеется, последний, хотя и не мог предвидеть будущего, но будучи неглупым человеком, сам догадывался о возможности подобного развития событий, и усиленно искал союзников. Среди оных числился и государь всея Руси Василий свет Иванович. Ещё летом 1520 г., когда до Кристиана дошли известия о "безобразиях" творимых русскими в Финляндии и северо-восточной части Швеции, он немедленно направил к Барбашину-Шуйскому своих представителей, которые выкатили претензии русскому воеводе за захват земель, которые их суверен считал своей собственностью. Наезд был более чем ожидаем, и в ответ Андрей тут же предъявил специально прихваченные им с собой как раз для подобного случая им копии Ореховецкого договора, по которому эти земли на самом деле являются собственностью русского государя, и незаконными захватчиками тут являются именно шведы. Поэтому появление тут русских войск не более чем восстановление беззаконно попранной справедливости. А разорение собственно шведского побережья, это военная помощь против мятежников его королевскому величеству Кристиану II Датскому от его русского "брата", друга и союзника.

На это представители датского короля не нашлись, что ответить. И, оправдываясь незнанием существования русско-шведского договора от 1323 года (что, в принципе, могло соответствовать действительности — из трёх прибывших от короля людей, один был датчанином, а двое других — немцами, и ни одного собственно шведа), отбыли "за консультациями" назад в ставку Кристиана II, осаждающего в это время не признающий его власть Стокгольм. И на этом дело, наверное, и закончилось бы, поскольку занятым войной датчанам было совершенно не до далёкого "медвежьего угла", тем более принадлежавшего не лично им, а бунтующим шведам. Но спустя несколько месяцев вспыхнувшее восстание, и последовавшие неудачи сторонников короля, заставили последнего вспомнить о возможном союзнике по ту сторону Ботнического залива. И уже зимой, по покрывшему залив льду, в Овлу прибыл гонец из Стокгольма, с письмом, подписанным королевскими наместниками в Швеции Густавом Тролле и Ёнсом Андерсеном Бельденакке. И тут Андрей, впервые с момента начала этой авантюры, растерялся, не зная, как ему на это реагировать. Когда он строил свои планы, то никак не предполагал чего-то подобного. Воспользоваться смутой в Швеции, и вернуть Русскому государству кусок формально его, но фактически давно потерянных земель, это да. Но влезать непосредственно в датско-шведские разборки, особенно на данном этапе, не было никакого желания. Нет, он понимал, что такая ситуация может сложиться, и даже закладывал в планы подобную возможность. Но предполагал, что это произойдёт гораздо позднее, когда всё будет уже решено и останется лишь получить свою выгоду от послезнания. И уж никак не думал, что его попытаются втянуть в это дело прямо сейчас, в самый разгар событий. Однако и игнорировать происходящее он тоже не мог, и, поэтому, приняв письмо, Андрей, позвав толмача и закрывшись в своём рабочем кабинете, попытался прочитать, что же ему написали королевские наместники.

Уж лучше он этого не делал! Ему пришлось трижды перечитать текст, и дважды обругать толмача, заподозрив того в халтуре, пока сквозь словесные кружева послания до него не дошло, чего же именно от него хотят. Охр...ть! Неужели нельзя было написать об этом более простым и нормальным языком? Если продраться сквозь все "красивости", постоянные отсылки к священному писанию и отбросить всю остальную "воду", которая занимала более девяноста процентов послания, авторы сего текста в сухом остатке припоминали ему его же собственные слова о том, что Россия является союзником и другом Дании, и как бы ненароком интересовались, не может ли русский воевода оказать содействие в борьбе с богопротивными шведскими мятежниками.

Пришлось садиться и строчить ответ, в котором, с соблюдением всех принятых в это время политесов, написал, что, да, поскольку государь всея Руси является другом и союзником датского, шведского и норвежского короля в одном флаконе, то он, как наместник и воевода великого князя, разумеется, рад оказать Кристиану II всевозможное содействие, для чего весной, как только вскроются льды, отпишет на Москву обо всех последних известиях, и запросит у своего государя дальнейших инструкций, ибо имея в своём распоряжении всего несколько сотен бойцов (и те, в основном, пехотинцы), он не знает, чем может с такими силами помочь сторонникам законного короля в их борьбе против мятежника и узурпатора Густава Васы. После чего отдал ответное послание гонцу, и со спокойной совестью вернулся к себе, надеясь, что адресаты в Стокгольме легко поймут, что их самым незатейливым образом просто посылают в одно место, и отвяжутся от него. Как же он ошибался! Не прошло и двух недель, как на горизонте нарисовался тот же гонец с новым письмом из Стокгольма, в котором его столь горячо и страстно благодарили за желание помочь "силам добра", что Андрей в какой-то момент даже заподозрил, что над ним, таким образом, просто издеваются. Но вторая, более конкретная часть письма навела на другие, к сожалению не менее грустные мысли. Королевские наместники соглашались с ним, что несколько сотен русских пехотинцев, пусть и вооружённых аркебузами, не помогут спасти "гиганта мысли и отца русской демократии", тьфу ты, то есть власть датского короля в Швеции, но им доподлинно известно, что в Овле хранятся большие запасы пороха, и не мог бы воевода продать им часть оных?

А вот это был уже тревожный звоночек. Ему прямым текстом намекнули, что в Швеции хорошо знают положение дел в Овле, и секретом не является ни численность гарнизона, ни его вооружение, ни количество припасов. И если об этом знают сторонники датского короля, то, однозначно, в курсе и их противники. Впрочем, нечто подобное Андрей подозревал и ранее. Город был заполнен беглецами из Швеции, которые надеялись спастись здесь от идущей на их родине войны, и то, что среди них были шпионы заинтересованных сторон, не вызывало ни малейшего сомнения. Сюрпризом стала лишь высокая их информированность, говорящая о глубоком проникновении данной агентуры в гарнизон и городской управленческий аппарат. Недоработал он, ой недоработал! Да ещё Густав, будь он неладен, Васа молчит, и до сих пор на связь не выходит. Однозначно, про их давний разговор в Любеке он помнит, но даже виду не подаёт. Впрочем, Андрей очень даже понимал его. Позиционировав себя как "национального лидера" шведов он просто не мог начинать своё правление с уступки части земель иному государству. И даром, что по договору, который шведы сами же и подписали два столетия назад, эти земли им не принадлежат. Но они уже привыкли считать их своей собственностью, и пока им не понавтыкаещь как следует, в противоположном не переубедишь. Да и сам Густав, можно не сомневаться, надеется на то, что Каянскую землю получится за шведами сохранить. В конце концов, сколько этих русских в Овле? И будет ли великий князь воевать со Швецией за этот далёкий от Москвы край? В результате получается, куда не кинь, всюду клин! С одной стороны, вроде бы как надо поддерживать короля Кристиана II Датского, который вообще-то официальный союзник великого князя Василия Ивановича, и благодаря поддержке которого русские во многом обязаны своими победами над литвинами в последней войне. И русско-датской торговле он покровительствует, да шанс того, что спорные земли он Русскому государств уступит намного выше, чем ожидать этого от Васа. Не говоря про то, что и как личность он Андрею во многом симпатичен. Вот только, с другой стороны, если планы Кристиана по слиянию Дании, Норвегии и Швеции в единую монархию осуществятся, то для Русского государства это будет не очень хорошо. Это, мягко говоря. Ибо, образовавшийся в этом случае северный монстр рано или поздно (и что-то подсказывало Андрею, что верно первое) заявит о своих претензиях на господство в регионе и территориальных претензиях к соседям (как помнил Андрей, те же датчане ещё в конце XVI — начале XVII веков с Россией из-за принадлежности Кольского полуостров спорили). А это означает столкновение с Россией, которое ещё неизвестно чем закончится. Если даже русские и победят в этом противостоянии, то цена за это может быть очень даже немаленькой. Достаточно вспомнить, сколько пришлось потратить времени, сил и средств, чтобы совладать хотя бы с одной Швецией, которая только в XIX веке стала маленькой мирной европейской страной, а до этого железная поступь шведских полков заставляла содрогаться чуть ли не всю Европу. А если против России будет не только Швеция, а совокупная мощь скандинавских стран? Бр-р, даже думать об этом не хочется.

Порох и часть продовольствия (благо последнего заготовили на зиму с избытком — одной рыбы было столько, что хоть печи ей топи) в Стокгольм всё же отправили, тем более, что за них заплатили пусть и не только звонкой монетой, но и медь товар ходовой, поэтому брали её в оплату без возражений. А ближе к весне в Овлу заявилась целая делегация из дюжины человек. Впрочем, десять из них были явные вояки, выполнявшие роль охраны. А вот двое остальных были куда интереснее. Один из них, уже знакомый горожанам гонец с труднопроизносимой для русского уха фамилией, а вот второй... Очень занятная личность, солидный мужчина примерно сорока лет, от одного вида на которую становилось ясно, что это птица очень высокого полёта. Отчего в душе шевельнулись нехорошие такие подозрения на грядущие сюрпризы. Увы, предчувствия его не обманули. Граф Конрад фон Фалькенберг {фигура вымышленная, если что. — Авт.}, как представился глава делегации, прибыл по поручению ни кого бы то ни было, а самого короля Кристиана II. Разумеется, визит считался сугубо личным. Ещё чего не хватало, чтобы Его Королевское Величество отправляло официальных послов к какому-то губернатору, пусть даже из такого знатного и древнего рода. Он ведь не какой-то там шведский выскочка, представителей которого ни один приличный монарх даже на порог не пустит. Но вот "попросить" какого-нибудь, вдруг решившего "отправиться в путешествие" дворянина передать оному губернатору некие письма, он вполне мог. После чего последовала передача двух приличных рулонов бумаги, с висевшими на них немаленького такого размера печатями. Один рулон предназначался непосредственно князю Андрею Ивановичу Барбашину-Шуйскому, а вот адресатом второго был никто иной, как великий князь всея Руси Василий Иванович, коему граф и просил передать послание своего суверена лично в руки. М-да, влип, так влип, но сам виноват. Больше винить некого. Пришлось приглашать "высокого гостя" в дом, и пока тот отдыхал и отогревался с дороги, ознакомился с королевским посланием. Что же, "воды" в нём, по сравнению с прошлыми письмами от его людей, там было поменьше. Но именно, что в сравнении. Их величество без устали восхищался той неоценимой помощью, которую князь-воевода оказал гроссмейстеру Тевтонского ордена Альбрехту Бранденбург-Ансбаху в его великой борьбе против "тирании" польского короля, и высказывал надежду на плодотворное сотрудничество в ближайшем будущем, и что "меч столь славного своими подвигами воителя ещё не раз устрашит врагов".

Дочитав, Андрей со вздохом отложил письмо в сторону. Хотя датский король напрямую так и не сказал, чего же он хочет, но всё было ясно и без этого. Прямые отсылки к тому, как он весело покуролесил в совсем недавнем прошлом у берегов Пруссии и Польши прямо намекали на то, чего хочет от него Кристиан. Ну а разглагольствования о неизменной дружбе между обоими северными монархами и упоминания о желательности развития торговли между двумя государствами, указывали и на возможные бенефиции.

Посидев немного в задумчивости, Андрей бросил взгляд на лежащую тут же на столе грамоту, предназначенную великому князю. Соблазн сорвать печать и прочитать её содержимое был очень велик. Уж там он точно нашёл бы ответы хотя бы на часть возникших вопросов, ибо в письме к великому князю король вряд ли бы стал растекаться мыслью по древу. Но... нельзя. За подобное казнить не казнят, но по головке не погладят. Впрочем, о чём писал датский король русскому великому князю, можно было догадаться — военной помощи просит. Вот только окажет ли её Василий Иванович? В прошлом варианте истории просьба датчан об оной была послана лесом, своих проблем хватало. Но как поступит великий князь сейчас, ещё вопрос. Многое будет зависеть от того, что именно предлагает датчанин. Может королевский посланник сможет хоть немного разъяснить обстановку? Хорошо, что скоро ужин и может тогда гость соизволит снизойти для серьёзного разговора.

Но и тут Андрея ожидало некоторое разочарование. Обсуждать планы и замыслы своего короля граф отказался наотрез. Вместо этого, он предпочитал потчевать собравшийся на созванный специально по такому случаю званый ужин городской "бомонд" последними известиями из Европы, по большей части состоящих из различных баек и слухов. Различные придворные сплетни, яростные проклятия в адрес шведских бунтовщиков, вторжение турок в Венгрию, начавшаяся франко-испанская война за Италию, в Германии снова смущает умы многими считавшийся погибшим весной прошлого года известный еретик Мартин Лютер...

А вот это Андрея заинтересовало. Про загадочное исчезновение Лютера в прошлом году, после Вормского рейхстага и объявления его еретиком он знал. Как и слухи о его якобы гибели. Даже волновался по поводу того, что без этого буйного немецкого теолога события в Европе пойдут по совершенно иному, чем он знал ещё по школьному курсу истории, сценарию. Так что известие о его "воскрешении" вызвало чувство облегчения.

— Началось! — молнией мелькнула мысль. И даже возникло некоторое сочувствие к немцам — сейчас они даже не подозревают, в какую кровавую кашу в самое ближайшее время погрузят их страну идеи этого реформатора-протестанта.

Но, если перефразировать известную поговорку из его прошлой жизни, что немцу смерть, то хорошо русскому. Погрязшей в огне и крови религиозных войн Западной Европе скоро станет не до далёкой России, что развяжет Москве руки, например в отношении той же Ливонии, за спиной которой более не будет стоять Священная Римская империя германской нации. То есть сама империя, разумеется, никуда не денется, вот только ей будет совершенно не до своего дальнего северо-восточного угла, тем более, что оный сам о своей принадлежности к Империи вспоминает лишь в минуты опасности. Максимум, санкции попытается наложить, да и те не очень результативные.

Пирушка, или званый ужин, кому как нравится, так и называй, закончилась около полуночи и изрядно накаченные медовухой и вином гости стали расходится по домам, большинство при этом, к зависти князя, умудрялось не только стоять на своих двоих, но даже хмельными голосами горячо обсуждать "последние новости". При том, что самой свежей из которых было, в лучшем случае, несколько месяцев. Впрочем, для нынешнего времени это в порядке вещей. Нет ни интернета, ни телевидения, ни радио или, хотя бы, телеграфа с почтой. Даже газет, как таковых, не существует. В лучшем случае, есть различные "летучие листки", в основном пропагандистского содержания, но до регулярных новостных изданий Европа ещё не дошла. Кстати, а ведь это идея! Объяснять Андрею то, какое влияние имеют средства массовой информации на общественное мнение, было не надо. Так почему бы не начать с Овлы? Печатный станок имеется. Так что можно выпускать, скажем, раз в неделю "Городской листок", который будет информировать горожан как о местных новостях, так и "международной политике". И если опыт будет удачным, то внедрить эту практику и в Новгороде, а затем и в Москве. Выпускать газету сначала в единственном экземпляре, который вывешивать на специальном стенде на Рыночной площади. А когда горожане "распробуют" новинку, да и поставки бумаги удастся наладить, то можно подумать и о расширении дела. Так и сделаем, осталось только подобрать человека на роль главного редактора.

За этими мыслями Андрей даже не заметил, как опустело помещение, в котором помимо него остался только королевский посланник, смотрящий на него, на удивление трезвыми глазами. Хотя пил вроде бы не меньше остальных, но при этом совершенно не походил на пьяного.

— Ваша Светлость, мы можем поговорить без свидетелей?

Услышав чужой голос, Андрей выпал из своих дум и посмотрел на заговорившего с ним графа, причём на вполне понятном русском языке! Нет, довольно сильный акцент в нём присутствовал, выдавая этим, что для говорившего он не родной. Но при этом было ясно, что собеседник имел немалую разговорную практику, которую, в теории нигде не мог получить.

— Вы знаете наш язык? — Андрей с интересом посмотрел на собеседника. И тут же добавил: — Могу ли поинтересоваться, откуда?

— Так получилось, что моя кормилица была из вашей страны, и в детстве она часто общалась со мной на своём языке. Хотя, тогда я и не думал, что это может мне пригодиться в будущем.

— Ясно, — Андрей не стал уточнять подробности, да и не это его сейчас волновало более всего. — И о чём же ваше сиятельство хотели поговорить, как говорят французы, тет-а-тет?

— Ваша Светлость, я слышал, что у вас есть изрядный интерес к делам торговым, и как говорят некоторые, именно вы являетесь владельцем некой крупной торговой компании, суда которой в последнее время часто видно в портах Восточного моря, которое ваш народ называет Варяжским или, как я слышал, ещё и Балтийским.

— О чём только люди не болтают, — Андрей постарался, чтобы его ответ прозвучал как можно небрежней. — И чем же эти слухи так заинтересовали посланца его королевского величества?

— Боюсь, что Его Светлость придаёт моей персоне то значение, которым я не являюсь. Король, узнав о моей поездке, лишь попросил доставить пару писем. Что я, как верноподданный его величества, и выполнил. Лично же меня привели к вам сугубо частные дела.

— Хм, пусть будет так. Но что же это за частные дела, которые сорвали вас посреди зимы, заставив вас, рискуя жизнью, отправиться на противоположный конец моря?

— Увы, на это меня подвигли печальные обстоятельства, в которых я очутился по вине этого мерзавца Васа!

Андрей удивлённо приподнял правую бровь, ожидая продолжения, и оно не заставило себя долго ждать. И надо сказать, история рассказанная графом, оказалась весьма познавательной, и кое-что разъяснило Андрею в последних событиях. Король Кристиан II уже давно тяготился тем, почти монопольным, положением Ганзейского союза немецких городов, который не только держал в своих руках большую часть торговли на Балтийском море, но даже диктовал условия расположенным на его берегах государствам. И когда датский король восстановил свою власть над Швецией, одним из первых его шагов стала организация так называемой Северной компании, пайщики которой планировали взять под свой контроль добычу меди в Делакарлии. А затем предполагалось организовать компанейские конторы во всех крупных портовых городах Балтийского и Северного морей, с целью вытеснить Ганзу и подмять торговые потоки под себя. В общем, планы строились воистину "наполеоновские", и дело обещало быть очень выгодным, поскольку, помимо короля, пайщиками в этой кампании были весьма крупные и известные персоны. И Конрад фон Фалькенберг, стремясь улучшить дела своего старого и известного, но, увы, не очень богатого рода, поддавшись на уговоры своего хорошего знакомого, вложил в Компанию значительную часть личного состояния. Но, как оказалось, ганзейцы не сидели на попе ровно, ожидая у моря погоды, а решили, образно говоря, "давить паровозы, пока они чайники". У известного мятежника и врага датского короля Густава Васы неожиданно завелись деньги, и в Швеции полыхнуло восстание. Причём с центром в той самой Делакарлии, рудные богатства которой должны были стать основой финансового могущества вновь образованной компании. Это был крах всех надежд. По мере того, как восставшие одерживали всё новые и новые победы, а сторонники короля вынуждены были отступать, становилось окончательно ясно, что средства, вложенные в этот проект, пропали с концами, и надо что-то делать, если граф не хочет, чтобы его семья окончательно обнищала.

Услышав это, Андрей невольно хмыкнул — из этих слов становилась понятной та искренняя ненависть собеседника к шведским мятежникам, и Густаву Васа лично. Такой удар по собственному карману редко прощают.

А гость, тем временем, продолжал. К счастью, он сам не только вложил деньги, но и активно участвовал в обсуждениях различных проектов, среди наиважнейших был и по установлению прямых торговых отношений с Русским государством. Ибо, только вырвав этот рынок из рук ганзейцев, можно было теснить их и на других направлениях. В связи с этим в разговорах пайщиков регулярно всплывало имя некоего русского князя, который, в отличие от других аристократов, не только не чурается торговых дел, но и сумел подмять под себя купеческое сообщество такого крупного города, как Новгород. И теперь большая часть русской балтийской торговли контролируется созданной им компанией. И привлечение такого человека в свои союзники считалось одной из важнейшей задач. Особенно, исходя из того огромного влияния, который имеет его род в России, что позволило бы использовать его не только как торгового контрагента, но и в качестве лоббиста своих интересов при дворе русского государя.

Но и этот замысел рухнул, не успев толком оформиться, тем более и среди пайщиков не было единства в этом вопросе. Но не стоит думать, что о нём забыли. Его величество очень обеспокоен той угрозой, которую представляют его интересам ганзейцы, и, будучи наслышан о ставших знаменитыми по всей Европе деяниях князя во время войны Тевтонского ордена с Польшей, весьма заинтересован в том, чтобы привлечь такого человека к себе, если не на службу, то, хотя бы в качестве действующего союзника. И хотя Любек явно сильнее Данцига, с которым князь ранее имел дело, но и Кристиан Ольденбург гораздо более могущественный государь, чем Альбрехт Бранденбург-Ансбах. Поэтому, если даже слабый гроссмейстер Тевтонского ордена смог при содействии русских, и князя Барбашина в частности, пусть и временно, но захватить Данциг, то представьте каких успехов можно добиться, имея в союзниках датского короля!

Слушая разливающегося соловьём Фалькенберга, на лицо Андрея снова полезла невольная ухмылка. Что же, его подозрения подтвердились, осталось только найти способ увильнуть от всего этого.

— Всё это звучит прекрасно, граф, но вы в своих рассуждениях упускаете один важный момент — любекские купцы являются главными торговыми партнёрами той компании, которую я, по слухам, возглавляю. И эти слухи, уверен, слышали не только вы. И если начнётся война между мной и Любеком, то уверен, городские ратманы не будут выяснять, насколько они соответствуют действительности, а просто закроют город для русских купцов. И вы должны знать, что моя семья имеет тесные связи с Новгородской землёй, и благосостояние её жителей является одной из первоочередных забот нашего рода. И неужели вы думаете, оно не ухудшится после подобного шага?

— Разумеется, я понимаю ваши опасения князь, — граф лишь улыбнулся в ответ. — Но вы не дослушали меня, и позвольте мне закончить, а потом и принимайте решение.

Андрей согласно кивнул, и собеседник продолжил.

— Думаю, что вы согласны с тем, что почти монопольное положение Любека в морской торговле с Новгородом имеет негативное влияние на перспективы дальнейшей торговли вашего государства. Да, за последние годы русские купцы достигли немалых успехов по отвоеванию для себя моря, потеснив тех же ганзейцев. Но, по большому счёту, главным выгодополучателем по прежнему остаётся Любек, куда приходят русские корабли с продукцией своей земли, и для приобретения нужных им товаров. Что позволяет любекцам выступать в роли этакого монопольного посредника, навязывая свои цены приходящим в их город купцам.

На это Андрею не оставалось ничего иного, как согласно кивнуть. Тут, действительно, не поспоришь — не смотря на все его старания Любек, по-прежнему, оставался этакой крайней точкой, куда приходили русские корабли. Была, правда, ещё Дания и Швеция, но таковых было меньшинство, да и война сократила этот и без того скудный поток.

— У их величества есть важное преимущество — в его руках находится пролив, ведущий из Восточного моря в море Западное, именуемое ещё Северным. В его власти закрыть или, наоборот, свободно пропустить через него суда тех или иных стран. И, думаю, король не откажет в просьбе своего союзника предоставить тому свободный беспошлинный проход.

Ага, вот и до кнута с пряником дошли. Всё же Кристиан, надо отдать ему должное, неглупый правитель, и неплохо просчитал далёкого русского князя, сразу сообразив, что на одной балтийской торговле тот не остановится, и будет пытаться прорваться дальше на запад. Вот только путь этот лежит через узкую замочную скважину проливов между Ютландией и Скандинавским полуостровом, и ключ от них находится как раз в руках датского короля. Андрей не удивился, если бы узнал, что именно граф Конрад фон Фалькенберг и подсказал королю эту идею.

— А это прямой путь до Антверпена, который, безусловно, является столицей торговли всего христианского мира, — с пафосом продолжал вещать Фалькенберг. — Если бы вы побывали там хоть один раз, то уверяю, никогда не забыли увиденное. Причалы забиты кораблями, как сельди в бочке, а огромное количество складов, городских лавок и просто уличных торговцев заставляет разбегаться глаза. Если бы вы их только видели! Товары со всего света, даже из далекой Индии, и всё в любом количестве и ассортименте. Любек и рядом не стоит, уверяю вас. Город просто набит деньгами, и даже самый бедный антверпенский торговец имеет такой дом, которому могут позавидовать многие представители благородного сословия. Только там вы сможете получить наилучшую цену за свой товар, и, наоборот, купить всё вам необходимое по максимально низкой цене.

"О! Как он поет! Как он поет! Он душу из меня вынимает. Еще немножко и я не смогу его убить", — слушая графа, Андрею вспомнилась именно эта фраза из известного кинофильма. Снимайся граф в кино, режиссеры человека такого артистического таланта отрывали бы с руками и ногами. Но, к сожалению, пора было закругляться, время уже было далеко за полночь, да и выпитое давало о себе знать.

— И каков ваш личный интерес в этом? — прервал его разглагольствования Андрей. — Вы, кажется, упоминали, что прибыли по личному делу.

— Всё верно, князь, всё верно! — немедленно прервал свою речь Фалькенберг. — Так получилось, что унаследовав от отца свой титул и замок, я, увы, более ничем похвастать не мог. Земли моего рода скудны, и с трудом обеспечивали моей семье самое скромное благосостояние. Поэтому я, презрев фамильную честь, был вынужден заняться не самым достойным для благородного человека делом, а именно торговлей. Разумеется, не напрямую, а через посредничество знакомых купцов. И без ложной скромности скажу, достиг на этом поприще кое-каких успехов. По крайней мере, денег хватало на выплату пусть не очень крупного, но достаточного для поддержания их статуса, содержания двум моим младшим братьям, и воспитание пятерых собственных детей. А приличные средства в приложение к моему титулу, как вы сами догадываетесь, позволяют открывать многие двери, ранее недоступные. Так я смог обзавестись нужными связями, как при дворе своего короля, так и её императорского высочества Маргариты Австрийской, которая вот уже какой год честно и с достойным всякого восхищения прилежанием управляет бургундской частью владений своего августейшего племянника. Именно из-за этих моих знакомых, меня и пригласили в Компанию, ибо нидерландские купцы не хуже любекских блюдут личные интересы, и не склонны пускать чужаков свободно торговать в свои города. Но если удастся заручиться поддержкой принцессы Маргариты, то местным купцам придётся потесниться. Переговоры по этому вопросу уже велись, и мои конфиденты в Брюсселе заверяли меня, что принцесса склонна пойти нам на встречу, благо его императорское величество благоволит к моему королю. Ну а что произошло потом, вы уже знаете.

И? — поторопил его Андрей.

— Перед поездкой к вам, я переговорил с несколькими антверпенскими купцами, кои волей судеб этой зимой оказались в Копенгагене. И их заинтересовала идея прямой торговли с русскими купцами, в обход жадных ганзейцев. И если ваша светлость согласны, то они готовы организовать компанию по торговле с вашей страной, а я немедленно отправлюсь в Брюссель, где подам принцессе прошение о предоставлении этой компании привилегии на торговлю в Восточном море. Таким образом, уже через год, его светлость может отправлять корабли не в Любек, а Копенгаген. И могу вас уверить, что это будет гораздо более выгодным делом, чем навигация в вендские города.

— И вы так уверены в быстром и положительном ответе ее высочества? — Андрей всем своим видом выражал скепсис. Уж он-то знал, сколь долгое время могло занимать решение подобных вопросов.

— Как я уже говорил, мой король и император находятся в самых тёплых и дружественных отношениях. К тому же именно от воли его королевского величества зависит, пройдут ли весной в Восточное море нидерландские торговые суда, или же будет наложен запрет на их проход. Поэтому я могу надеяться, что моё прошение будет рассмотрено в самые короткие сроки с высокой вероятностью принятия положительного решения.

А этот граф не прост, очень даже не прост, хотя и прикидывается не самой значительной фигурой. Заиметь такую "мохнатую лапу" при брюссельском дворе не всякий герцог сможет, а тут какой-то граф с задворок континента. Да и с датским королём у него явно более тесные отношения, чем он пытается тут представить. Кто же он такой? Один из ответственных за личные королевские финансы? Очень даже может быть. Кристиан не тот монарх, который будет чураться лично заниматься коммерческой деятельностью. Разумеется, не открыто, всё же правила приличия надо соблюдать, но вот через доверенных лиц вполне. И тут мы имеем некоего графа, который сам негласно пробавляется несвойственной для благородного сословия торговлей, при этом все вокруг усиленно делают вид, что знать об этом не знают. О чём это говорит? А о том, что у него есть настолько влиятельный и могущественный покровитель, что все остальные "их благородия", предпочитают закрывать глаза на подобную, не совсем достойную дворянина, деятельность. И кем может быть этот покровитель, и, как заподозрил Андрей, он же некий знакомый, сумевший "уговорить" опытного коммерсанта вложить нехилые средства в новую компанию с сомнительными перспективами? Не говоря уже про то, что ему под силу добиться королевских указов как о предоставлении привилегий иностранным купцам, так и о запрете пропуска иноземных торговых судов через датские территориальные воды. Фигура вырисовывается только одна — их королевское величество Кристиан Хансович. Офигеть, слов нет... цензурных. Куда вас, сударь, к чёрту занесло? Ибо, если это так, то всё выходит хуже, чем Андрей думал ранее. Из предложений озвученных королевским посланцем, по здравому размышлению, выходило, что датский король решил взяться за слишком активного русского князя всерьёз и надолго. Ибо только этим можно объяснить те абсолютно шикарные условия, которые были предложены ему якобы от имени простого графа. Вот только, ещё по прошлой жизни он знал, что бесплатный сыр бывает только в мышеловке. Что королю нужно от него? Военная помощь? Ха, три раза. Без прямого приказа из Москвы он даже гарнизон Овлы задействовать не может. Не говоря уже о более солидных силах. Тут датчанам великого князя обхаживать надо, а не воеводу отдалённой области. Каперская деятельность, которая, по словам Фалькенберга, и привлекла к нему внимание? Не смешите мои тапочки! У датского короля и своих каперов хватает. Один Сорен Норби чего стоит! Так что же у него есть такого, что так нужно датскому королю, что его посланец перед овлским воеводой чуть ли не гопак готов отплясывать? Похоже, надо сделать небольшой перерыв и привести свои мысли в порядок.

— Уважаемый Конрад! Надеюсь, вы не против, что вас я зову, по имени? Ваше предложение, безусловно, очень интересное, но как говорят в моей стране, утро вечера мудренее. Уже глубокая ночь, поэтому предлагаю нам с вами пойти спать, а завтра, на свежую голову мы продолжим наш разговор.

— Вы, безусловно, правы, — поднявшийся с лавки граф не стал возражать и вежливо поклонился. — Отложим наше общение до завтрашнего дня.

Оставшийся один Андрей тоже встал, и пошёл в свою комнату, где скинув верхнюю одежду, нырнул под стёганое одеяло и, закрыв глаза, немедленно провалился в сладостное царство Морфея.

Спал он без сновидений, и, как ни странно, но, не смотря на вчерашнюю пирушку и короткий сон, проснувшись, он чувствовал себя вполне выспавшимся. Умывшись и приведя себя в порядок, Андрей накинул полушубок и вышел во двор. Мороз щипал лицо, свежий воздух приятно бодрил, а выпавший ночью снег сверкал в лучах утреннего солнца россыпью драгоценных камней. Вчерашние тревоги и заботы отступили, и с утра уже не казались такими и страшными. Настроение резко пошло вверх, и его мысли вновь соскользнув на вчерашнюю беседу, приняли неожиданный оборот. И когда вся мозаика сложилась в некую картину, он чуть не выругался на самого себя вслух.

Идиот! И как он вчера не догадался, что хочет Кристиан. Да, "затупил" он вчера знатно. А ведь всё просто, как дважды два. Что нужно королям больше всего остального, и в чём они постоянно нуждаются? Деньги, деньги и ещё раз деньги. У Кристиана планов громадьё, а вот со средствами большие проблемы. Дания, Норвегия и Швеция страны, мягко говоря, небогатые, много с народа не возьмёшь. Единственный приличный источник доходов — так называемая Зундская пошлина с идущих через проливы торговых судов. Вот только и тут всё не слава богу. Фалькенберг вчера сильно преувеличил возможности своего короля. Ещё в предыдущие царствования, находившаяся в зените своей мощи, Ганза навязала датским королям всевозможные ограничения и вынудила предоставить ей различные привилегии, в том числе по выплатам пошлин и налогов. Да, начавшаяся война с Любеком развяжет королю руки, но с кого он будет брать тогда деньги? Ганзейские корабли сразу исключаются, остаются только нидерландские. И если и им запрещать плавание, то Кристиан останется совсем без доходов. А война дело дорогое, наёмники чихать хотели на проблемы своего нанимателя.

Так что всю эту историю с пресловутой Северной компанией Кристиан затеял вовсе не из пустого прожектёрства, она должна была стать источником столь необходимых королю средств. Да, не взлетело, недооценил Хансович своих противников. Но ведь нужда в деньгах не только не исчезла, но стала ещё большей. Мятеж в Швеции, в любой момент готовая разразиться очередная война с Ганзой опустошали и без того тощую королевскую казну с ураганной скоростью. И где в такой ситуации взять ещё средства? На нидерландских купцов пошлину сильно не увеличишь — не настолько ещё Дания сильная держава, чтобы мочь диктовать свои условия. Император Карл, конечно, друг и родственник, вот только денег не даёт. Остаётся кто? А шебуршатся тут неизвестно откуда взявшиеся русские купцы, которые раньше сиднем сидели на берегу, ожидая прихода заморских "гостей". А тут вспомнили времена былого новгородского могущества, корабли снова начали строить, в море двинулись, сами развозя свой товар по другим странам. И раз есть торговля, значит, есть и деньги. Коли имеются деньги, то всегда найдутся желающие откусить от этого пирога. И чем датский король хуже остальных? Как пелось в ещё ненаписанной песне:

Мимо меня протекает денег огромный поток,

И иногда я себе позволяю из потока сделать глоток.

Проблема в том, что пока этот поток проходил мимо королевского рта. "Недоросли" ещё русские купцы до того, чтобы самим везти свой товар дальше Балтийского моря. Да и в сравнении с другими странами русские торговые обороты кажутся не очень большими. Но лиха беда начало. Меха, воск, кожи, сало, ворвань, поташ, лён и пенька товары ходовые и цена на них растёт. Особенно после того Литва, как главный соперник России на этом рынке, после потери Двинского пути и польско-тевтонской войны оказалась отрезанной от моря, и теперь немецким купцам приходится закупать эти товары только у русских. А помимо сырья шёл рост вывоза изделий из железа и кожи, канатов, стекла и мыла.

Вот и хочет король сесть на эти потоки. По сути Фалькенберг предложил князю Барбашину-Шуйскому стать его контрагентом, заодно лишив Любек изрядного куска доходов. Ганзейцам это, разумеется, не понравится, и они попытаются силой вернуть себе контроль над этим товаропотоком. Русские, в свою очередь, будут защищаться, и вот у ганзейцев полыхает не только на западе, но и на востоке. Ай да Хансович, ай да сукин сын!

И ведь что же получается? Накинут нидерландско-датские "компанейщики" цену на русский товар, по сравнению в любекскими, на десять-двадцать процентов, что, по их мнению, будет достаточно, чтобы эти глупые восточные варвары повезли его к ним. Но ведь в Антверпене тот же товар стоит в несколько раз дороже, и даже не сто, а двести, а то и триста-четыреста процентов прибыли этой новой компании обеспечены. При такой схеме довольны и нидерландцы, и датчане, вот только русские как были заперты в Балтийском море, так и остаются в таком положении. По сути, датчане просто хотят заменить собой ганзейцев. Таким образом, русским предлагается расшибить себе лоб только ради того, чтобы сменить одних нахлебников на других. А оно ему надо?

С другой стороны этот чёртов Конрад прав — самому пробиться на нидерландский рынок будет очень не просто. Не любят там чужаков, будут банально блокировать, вставлять палки в колёса и делать прочие гадости, чтобы оставить торговую монополию за собой.

Есть, впрочем, и третий момент — если он прав, и за всем этим стоит фигура нынешнего датского короля, то очень скоро трон под ним зашатается. Андрей не знал точной даты, но хорошо помнил, что неудачи в войне со Швецией и Любеком приведут к тому, что в самом ближайшем времени в Дании вспыхнет успешное восстание знати против Кристиана II. Последний, правда, ещё долго будет бороться за свой трон, но, в конце концов, он потерпит неудачу, и закончит свою жизнь в неволе...

Скрип снега заставил Андрея обернуться, и он увидал подходящего к нему королевского посланца.

— Я вижу, что Его Светлость любитель рано вставать, — весёлый голос Фалькенберга был под стать его довольной розовощёкой физиономии.

— Кто рано встаёт, тому бог подаёт, — отбрехался Андрей, стараясь скрыть своё раздражение. Утро переставало быть томным. Вот же принесло этого графа. И чего ему не спалось?

— Князь подумал над моим предложением? — без промедления продолжил Фалькенберг.

— Разумеется, после некоторых сомнений я всё же решил испытать судьбу, и в следующем году караван моих кораблей пойдёт в Копенгаген, где, надеюсь, ваши компаньоны не подведут, и будут ждать их.

— О, не сомневайтесь! — граф в ответ почти кричал от плохо скрываемой радости. — Уже завтра я отправляюсь назад в Копенгаген, а затем и в Брюссель, где займусь нашими с вами делами.

— И да, передайте его величеству, что этим летом я буду в Москве, где обязательно встречусь с моим государем, коему и передам послание вашего короля.

— Я, как и мой король, будем безгранично благодарны вашей светлости за эту услугу!

Ещё раз поклонившись, граф развернулся и поспешил обратно в дом. Андрей проводил его взглядом, а затем обернувшись в сторону замёрзшего Ботнического залива облегчённо выдохнул. Что же, "большая игра" началась.

На следующее утро Конрад фон Фалькенберг, как и обещал накануне, отбыл назад и жизнь в Овле, до самой весны, вернулась в прежнее русло. Однако, как знал Андрей, это было лишь затишье перед грядущей бурей. Поэтому так и спешил в Москву. Здесь справятся и без него, а вот грядущая новая война на Балтике требовала его присутствия "на материке".

В Ивангород добрались быстро и без проблем. Погода, словно извиняясь за немного запоздавшую весну, компенсировала это прекрасными тёплыми деньками и попутным ветром, благодаря чему менее чем через неделю с момента отбытия из Овлы "Двенадцать апостолов" и "Святой Евстафий" {названия кораблей взяты "с потолка". — Авт.} пришвартовались в устье Наровы. Сам Ивангород встретил Андрея шумом и деловой суетой. За прошедшие несколько лет город заметно разросся, превратившись в весьма оживлённое место. Ну а почему и нет? Торговля идёт успешно, народ съезжается со всех концов государства Российского, да и иноземных гостей немало видно на его улицах. Спроси кто, сколько сейчас в нём сейчас населения, затруднился бы и сказать. Но несколько тысяч человек точно будет. Уже новгородцы ревновать начинают. Да и живущие буквально через речку нарвитяне смотрят на своего восточного соседа недобрым взглядом. Ну, это вполне ожидаемо? Нарва город торговый, живёт с транзита русских товаров в Западную Европу и наоборот. И чего им радоваться, коли ивангородцы все торги на свою сторону перетаскивают, товар в Нарву не везут, сами им торговать с заморскими странами хотят.

Ну да ладно, с этими нарвитянами. Хуже другое, ревельцы, обиженные тем, что русские нагло проходят мимо их города, и тем самым ломают установленный веками порядок и "старину", служащие основой процветания Ревеля, пользуясь тем, что предыдущие пару лет князь "шалил" гораздо западнее, вновь перешли к активным действиям, захватив с позапрошлого года несколько русских судов. А на протесты снова завели старую песню о том, что русские своим плаванием вне пределов Финского залива нарушают стапельное право Ревеля, через который они и обязаны везти свои товары. Разумеется, русские, в ответ, послали ревельцев в далекое пешее путешествие. В результате чего в прошлом году дошло до буквально морских сражений между русскими купцами и ливонскими каперами. И если крупные караваны, к тому же сопровождаемые военными кораблями, успешно оборонились, то некоторым одиночкам или отбившимся от каравана повезло меньше. А все обращения русских представителей к ревельскому рату и магистру Ливонского ордена были не просто дружно проигнорированы, но и со стороны последнего дан был воистину издевательский ответ: мол, если русские не могут сами обеспечить себе безопасность плавания, то лучше им, как было ранее, продавать свои товары ливонским купцам. М-да, сильно подгадил государству Русскому прошлогодний татарский набег, стоило показать слабину, и вот, все вновь готовы вонзить зубы в ослабевшего соседа.

К этому добавлялась уже им самим замеченная проблема защиты Ивангорода от неприятеля. Ивангородская крепость была просто не рассчитана на оборону столь крупного поселения, и в случае вражеской атаки весь посад будет просто сметён одним ударом, превратив в пепел все труды последних лет. Про пристань в Норовском и говорить не стоит. Там не то, что крепости, даже самого завалящего острога не имеется. Решат ливонцы перейти там границу у реки, и всё, некому будет их остановить, и, главное нечем. А значит, надо срочно решать проблему. На полноценную реконструкцию и расширение Ивангородской крепости у государства сейчас денег нет, но можно, на первых порах, окружить город хотя бы земляным валом с бастионами и равелинами. В Норовском возвести пару-тройку редутов с артиллерией. На первых порах должно хватить, а спустя время можно будет и что-нибудь более серьёзное построить. Вот только даже такой "оптимизированный" вариант требует немалых средств. И где их взять? Казна не даст, по крайне мере в ближайшие несколько лет точно — после "Крымского смерча" в Москве наконец-то озаботились об обороне южных рубежей, и все и без того скудные резервы сейчас идут туда. Значит, остаётся трясти купцов, а те, хоть и понимают проблему, но для того, чтобы заставить их раскошелиться, придётся приложить немало усилий. Не любят Тит Титычи расставаться со своими деньгами, ой как не любят. Даже на нужное дело. Будут вздыхать, охать, жаловаться на оскудение, указывать на то, что подобное задача государства и пытаться отделаться малым. А сами же потом будут хаять того же князя Барбашина за то, что мол денежки собрал, а добрую крепость так и не поставил. Небось, в свой кошель положил.

От таких новостей и мыслей, Андрей лишь скрипнул зубами от злости. Ливонцы всё правильно рассчитали — пока Россия занята войной с Литвой, а с недавних пор ещё и с Крымом и Казанью, ей не до ливонских проблем. Армия занята на других фронтах, а флота, как такового, ещё нет. И это, кстати, камешек в его огород. Ведь именно его, князя Андрей Ивановича Барбашина-Шуйского, государь назначил главой приказа морских дел. И ведь не насильно на эту должность поставили, сам выпросил. И что же, получается, по итогу? Пока он геройствовал у берегов Польши и Финляндии, у него под боком, прямо у порога родного дома творятся подобные безобразия. И что, прикажите, в этой ситуации делать? Охраняемые конвои вещь, конечно, хорошая, но затратная и не дающая стопроцентной гарантии. Организовывать официальную военную кампанию ему тоже никто не позволит. Даже если удастся наскрести достаточно сил, с Ливонией пока мир, нарушать который российским властям сейчас не выгодно. Разумеется, можно провести и частную боевую операцию, как это иногда делали жители порубежья. Не стоит воспринимать русских этого времени этакими "терпилами", способными отвечать на насилие лишь "последним китайским предупреждением". В своё время Андрей не без удивления узнал о таком "древнем народном обычае" местных жителей, как в ответ на те, или иные "обиды", нанесённые им ливонцами, собирать вооружённые ватаги (иногда до тысячи человек!) и устраивать обидчикам разборки на их же территории (и, разумеется, с "экспроприацией экспроприаторов", как же без этого). Но вот как на это отреагирует великий князь? Может и "опалиться" за подобную "самодеятельность". Ему сейчас новый фронт ой как не нужен, с уже имеющимися разобраться бы.

Значит нужно провести такую диверсию, авторство которой всем понятно без слов, но при этом доказать причастность было бы невозможно. И главное — очень быструю по времени. Гневить государя, нарушая его волю о как можно более скором прибытии в столицу не хотелось, но и игнорировать возникший вопрос было нельзя — вроде бы ничего пока опасного, но если запустить проблему, то ещё неизвестно, во что она может вскорости перерасти.

И как "подкинуть ежа в штаны" мысль у него была. Рискованная, с немалой опасностью провала (хотя бы в силу неопытности в таком деле), но в случае успеха ревельцы получат вполне заслуженный урок, который должны оценить по достоинству.

Отбарабанив пальцами по столу марш Штейнмеца, Андрей обернувшись к двери крикнул дежурившему за ней слуге:

— Позвать ко мне Григория Фёдорова. Быстро!

* * *

*

С самых истоков существования человечества известно, что утренний сон наиболее сладок. Сны по утрам имеют особый яркий окрас, а состояние дремы и неги настолько приятны, что нужно иметь действительно серьезные мотивирующие цели, чтобы оторвать голову от подушки и выйти из этого приятного состояния. Даже бодрствующий всю ночь часовой под утро расслабляется и начинает клевать носом. А уж если его обязанности давно уже воспринимаются им самим не более чем формальность, то и с чистой совестью заснуть может. Благо, обязанный проверять то, как он несёт службу, старший караула, накачавшись с вечера пивом и вином, сам дрыхнет без задних ног в караульном помещении. Слишком долгое время Ревель жил мирной жизнью, не видя врага у своих стен, забыл, что такое военная опасность и как важна бдительность в этом вопросе.

Вот и этой ночью, Старый Курт, убедившись, что после наступления полуночи их капрал Отто Шефер, как и его помощник Шнитке, находятся в состоянии полного опьянения, и точно не полезут в таком состоянии наверх, проверять, как выполняют свои обязанности караульные, отложил в сторону свою алебарду и, придав своему телу сидячее положение, тяжко вздохнул. Он бы сам сейчас не отказался от кружки хорошего пива, да ещё с куском жаренной свининки на большом ломте ржаного хлеба. От таких мыслей в животе аж заурчало. К сожалению, Шефер и Шнитке опустошили всё, что было доставлено из ближайшего трактира, не оставив остальным даже горло промочить. А может и оставалось что-то, но эти мерзавцы Ганс с Эрихом всё вылакали до его появления? Слишком у них морды были довольные. И, наверняка, не пиво оставалось, а, возможно даже, вино! Вряд ли они от пары глотков дешёвого пива стали так бы лыбиться. Сволочи! Совсем перестали его уважать.

И пробормотав ещё несколько идиоматических выражений в адрес своих сослуживцев, он, устроившись поудобней, с удовольствием погрузился в царство Морфея, даже не подозревая, что эту ночь он запомнит надолго.

Впрочем, даже если бы он честно бодрствовал в эту ночь, то вряд ли бы это что-то изменило. Когда чёрное ночное небо начало постепенно сереть, на горизонте появился идущий под всеми парусами одинокий краер, буксирующий за кормой небольшую парусную шлюпку. И даже если его заметили бы, то, скорее всего, приняли за мелкого купца, который не успел в порт до наступления ночной тьмы, и решивший наверстать упущенное время с первыми лучами утреннего солнца. И очень сильно удивились, если бы попав на судно, обнаружили, что весь его груз состоит из нескольких бочонков пороха, пропитанных смолой пучков пакли и наполненных древесной стружкой плетеных корзин. Как и то, что весь экипаж состоит из пяти человек, включая капитана — молодого ещё парня чуть старше двадцати лет, который пользуясь попутным ветром, уверенно вёл своё судно прямо на стоящие у причалов корабли.

В самый последний момент неясное чувство тревоги всё же вырвало Старого Курта из сна, вынудив его продрать глаза, и осоловевшим взглядом посмотреть в сторону приближающегося краера. Первой его мысль была о том, что капитан судна вчера, похоже, щедро воздал должное богу виноделия Бахусу. И даже когда, вместо того, чтобы свернуть в сторону свободных пирсов, краер прямиком направился к кучно стоявшим у пирсов кораблям, он лишь заподозрил, что его капитан хорошенько так принял на грудь ещё и этим утром.

Впрочем, когда он увидел, что краер сбавляет ход и команда убирает паруса, он немного успокоился. Не сумасшедшие же они там. Но, как оказалось, расслабился Курт зря. С удивительной ловкостью, никак не соответствующей предположению о командующем судном пьяном капитане, краер, не обращая внимания на протестующие крики стоящих на вахте матросов, втиснулся между двумя хольками. А когда в сторону ближайшего из них полетели крючья, Старый Курт почувствовал, как его глаза буквально полезли на лоб. О таком наглом акте пиратства, чтобы прямо в порту, ему ещё не приходилось слышать. Но ещё больше он изумился, когда команда морского разбойника, вместо того, чтобы идти на захват сцепленного корабля, с зажжёнными факелами в руках бросилась к шлюпке, при этом поджигая своё же судно.

Несколько секунд он словно заворожённый наблюдал за их действиями, а затем, придя в себя от неожиданности, во всю глотку закричал, поднимая тревогу.

Но было уже поздно. Пламя, взметнувшееся над брандером, жадно лизало борта соседних кораблей, а затем грохнул мощный взрыв, перекинувший огонь и на те суда, что стояли поодаль. По всему порту стали раздаваться крики ужаса, только что проснувшиеся люди в беспорядке носились во все стороны, толком не зная, что делать. Некоторые смельчаки пытались тушить возникший пожар, но их усилия не давали никакого эффекта. Те капитаны, что ночевали не в городе, рубили канаты, спасая свои корабли, и старались вывести их в открытое море, даже не пытаясь помочь своим борющимся с огнём товарищам. И уж тем более никому не было дело, до одинокой шлюпки, что подняв парус, скользила по волнам на восток, унося всё дальше и дальше тех пятерых человек, что и устроили всю эту суматоху.

* * *

*

Из Ивангорода выезжали налегке, поэтому двигаясь лишь с остановками на ночь, до Новгорода добрались на всего лишь седьмой день пути. В самом городе тоже задерживаться не было смысла. Наместник и архиепископ, как сообщили Андрею, ещё три дня назад уехали каждый по своим делам и будут не скоро, так что можно было обойтись и без "визитов вежливости". Более никаких дел, окромя встречи с пайщиками своей компании, не намечалось, так что, решив дать сутки отдыха себе и своим людям, Андрей собирался продолжить путь на Москву. Итак, в Ивангороде на десять дней задержался, надо навёрстывать. Хотя, хорошо всё получилось, даже сам не ожидал такого успеха. Восемь кораблей, ровно треть находившихся в том момент в порту Ревеля, сгорело, найдя своё упокоение на дне морском. Ещё три корабля хотя и уцелели, но получили такие повреждение, что без капитального ремонта им не обойтись. И как сокрушался Григорий, жалея, что снарядили всего один брандер! Было бы их хотя бы два, то, по его мнению, никто не уцелел. А ещё можно было десант организовать и подпалить портовые склады. Ну, кто же знал, что ревельская портовая стража такая безалаберная?! Расслабились они там за годы мира и спокойствия. Увы, задним умом мы все крепки.

А потом в Ивангород, надо признать весьма оперативно, примчались разгневанные ревельские послы, с требованием наказать виновных в нападении на их город и компенсировать убытки. Ага, щас прям! Разбежались! Ивангородский воевода, с трудом пытаясь согнать с лица ухмылку, делано посочувствовал пострадавшим купцам, но на требование наказания и компенсаций, поинтересовался доказательствами того, что сие безобразие учинили именно русские, а не, скажем, шведы или датчане. В конце концов, Ревель своими требованиями соблюдать его стапельное право и захватом в море чужих судов, не только одним русским дорогу перешёл. Доказательств этого, как и ожидалось, у ревельцев не нашлось. А на нет, как говорится, и суда нет. И раз господа послы прибыли, то чтобы дважды не вставать, давайте сразу обсудим проблему незаконных захватов русских судов ревельскими каперами...

Чем эта вся бодяга закончится, Андрей уже не стал дожидаться. Воеводе ещё в Москву отписываться и дожидаться ответа. Всё, что мог посоветовать ему Андрей, это как эту историю преподнести великому князю и боярам, и какую позицию занимать в переговорах с ревельцами. А его самого ждала путь-дорога.

Встреча с компаньонами в Новгороде прошла штатно. Заслушали отчёты, обсудили проблемы. Рутина. Некоторое оживление вызвало лишь сообщение Андрея о предложении группы нидерландских купцов скупать русские товары не через Любек, а напрямую, в Копенгагене. Судя по реакции остальных, идея понравилась. Договорились её обдумать, а по осени принять решение. Свои корабли Барбашин всё равно бы послал в Копенгаген — обещание есть обещание, но и другим купцам предоставил право выбора. Пусть решают, рисковать им или нет.

Да, ещё, купцы вежливо так поинтересовались, нельзя ли увеличить поставки стекла на продажу. Первые, пробные, партии ушли в немецких городах просто "на ура". Расхватали как горячие пирожки на морозе, и ещё просили. Андрей обещал подумать, всё равно собирался заглянуть в Бережичи, проверить, как там обстоят дела.

В общем, с подворья Таракановых он уезжал довольным — заведённый и отлаженный механизм Компании работал уже сам, лишь с его минимальным участием. Более ничем другим в этот день более не собирался заниматься. Хотя время перевалило всего лишь за полдень, но завтра с раннего утра в дорогу, так что оставшееся время планировал посвятить ничегонеделанию. Имеет он, в конце концов, право на отдых. Даже в Конституции это прописано! Местные, правда, его бы не поняли. Да и до первой российской конституции ещё лет эдак четыреста, если она вообще тут будет. Но так это местные, а сам Андрей, когда ему выгодно, вспоминал, что он человек другой эпохи и других нравов, где полдня проваляться в кровати с книжкой в руках не предосудительно, а норма жизни. Тем более, и подходящее чтиво имеется. Ещё утром, перед собранием, по привычке заглянув в книжную лавку, обнаружил кое-что свеженькое. Книга называлась, если отбросить процентов восемьдесят текста на обложке (Андрей всё никак не мог привыкнуть к тому, что в этом времени название книги и её аннотация, это часто одно и то же), "Хождение в землю Эфиопскую" некоего Еруслана Климентьевича. Было у Андрея подозрение, что это просто местный аналог беллетристики, но продавец уверял, что автор книги действительно побывал в описываемых странах и пережил все эти приключения, так что он решил рискнуть. Тем более, что всё равно надо было чем-то занять себя.

Но, расскажи богу о своих планах... Стоило Андрею вернуться к себе и переодевшись прилечь на лавку, дабы подремать с часик, как в комнату тут же вбежал слуга и доложил, что у ворот просит принять его какой-то немец. Первой реакцией было послать этого просителя куда подальше, но промелькнувшая фамилия Фуггер, заставила Барбашина подобраться. Кто же не знает это семейство? Особенно Якоба Фуггера, самого богатого человека в Европе, кредитора князей, королей и даже самого императора. И что же их представитель делает здесь, на Руси? В своей прошлой жизни Андрей встречал любопытные статьи на тему попыток Фуггеров проникнуть на русский рынок, но из-за малого количества фактов, и попыток в основном "качать на косвенных", они чаще всего производили впечатление конспирологической версии, хотя даже приличные историки саму такую возможность не отрицали. Но там говорилось уже про период правления Ивана IV, ещё даже не появившегося на свет сына Василия III, а не нынешние времена. Оставалось только гадать, его ли деятельность привела к этим изменениям, или он просто не всё знает.

* * *

*

До Москвы оставалось совсем немного, и это было заметно хотя бы потому, как сказали бы в далёком будущем, по резко возросшему дорожному трафику. Стольный град всея Руси насчитывал более сорока тысяч домов, а суммарная численность населения оценивалась в 100-200 тысяч человек. И только для прокорма такого количества населения ежедневно требовалась просто прорва продовольствия. Растянувшейся, и кажущейся бесконечной лентой скрипели повозки, гружённые зерном и мукой, воском и мёдом, овечьей шерстью и тканями, железом и медью, а также многим другим, что требовалось жителям столицы.

М-да, хотя бы простая "гравийка" тут не помешала, — мысли Андрей невольно соскользнули на тему состояния дорог в родном государстве, ибо движение по полностью разбитой, с огромными выбоинами, дороге было ещё тем "удовольствием". Одно хорошо, июнь месяц на дворе, и дороги успели просохнуть. А каково ехать по ним, когда прошли дожди, и даже лошади проваливаются по колено в грязь? Если сразу после выезда из Новгорода в день делали тридцать, а то и сорок верст в день, то при приближении к Москве темп сильно упал, и было очень хорошо, если удавалось преодолеть за сутки всего верст двадцать. И ведь, в теории, нет ничего сложного. Даже не будучи инженером-дорожником, Андрей примерно представлял, что нужно делать. И о Макадаме как-то мимоходом слышал. Выровнять поверхность дороги, затем уложить по ней щебень в два слоя — снизу более крупной фракции, а сверху, наоборот, более мелкий, с небольшим подъёмом к центру, чтобы вода стекала в боковые канавы. После чего уплотнить катками. Хорошо бы ещё песчаную подготовку сделать, но, насколько знал Андрей, при строительстве шоссе в 19 веке, обходились и без неё. Вот только всё опять упирается в деньги, и где их только взять на всё задуманное?

Мысли вновь совершили причудливый вираж, вернувшись к состоявшемуся в Новгороде почти три недели назад разговору с представителем дома Фуггеров. К его удивлению, это оказался немногим старше самого Андрея хорошо сложённый и худощавый молодой темноволосый мужчина, на вид около двадцати пяти лет. С умным овальным лицом с заострённым подбородком и высоким лбом. Перекрась в блондина, и прямо "истинный ариец" с плаката.

Представившись помощником директора открытой в прошлом году в Новгороде торговой конторы известного на всю Европу финансово-промышленного магната Генрихом Штольцем, он сначала извинился, что засвидетельствовать своё почтение пришёл именно он, а не его начальник, который в последнее время сильно болеет, и посему не может присутствовать самолично. А вот затем, после того, как князь Барбашин-Шуйский всемилостиво согласился выслушать его, началось самое интересное. Вкратце, дело обстояло в следующем. Якоб Фуггер, уже давно заполучивший репутацию этакого Креза, способного превращать в золото всё, к чему прикасается, просто не мог пройти мимо такого важного источника доходов, как Балтийская торговля, и не первый год мечтал запустить свои загребущие руки в этот товарно-денежный поток, который уже несколько столетий обогащал северогерманские города, но при этом протекал мимо Аугсбурга, игравшего в настоящее время роль финансовой столицы Западной Европы. Разумеется, подобная "несправедливость" в глазах южногерманских промышленно-финансовых воротил требовала немедленного исправления, вот только когда они попытались вклиниться в это, обещавшее быть весьма прибыльным, дело, то против них в едином порыве выступили почти все ганзейские города, которые совершенно не желали терпеть конкурентов не только из всяких там русских или датчан, но и собственных соплеменников. Дело дошло до того, что одиннадцать лет назад Любек напал на нидерландскую флотилию, захватив принадлежавший Фуггерам груз меди, и не просто отказался возвращать его законному владельцу, но в том же году Ганзейский собор в Любеке вообще запретил транзит через ганзейские города товаров, принадлежащих крупным неганзейским компаниям. И на этом дело не закончилась. Так, прибывшим в Новгород буквально в прошлом году, представителям дома Фуггеров ганзейцы фактически запретили использовать для своих нужд местный Немецкий двор! Из-за чего те потерпели немалые неудобства, как и по причине того, что Ревель чинит препятствия тем нидерландским судам, что идут в Ивангород с грузом меди, серебра и специй из Гданьска.

Слушая эти жалобы, Андрей тогда невольно ухмылялся. Правильно в своё время писал Маяковский, про то, что голос единицы тоньше писка, но если в партию сгрудились малые, то это единый ураган, от которого лопаются укрепления врага, как в канонаду от пушек перепонки. И будь ты хоть самым крутым богачом и "делателем императоров", но единый фронт пусть не таких богатых, но многочисленных и сплочённых общим интересом коммерсантов, это сила, с которой необходимо считаться. К сожалению, эта схватка задевала и русские интересы, так что в стороне, как бы этого не хотелось, пересидеть не получиться.

По большому счёту, запускать Фуггеров в страну не желал и сам Андрей, ибо это было сродни, как в одной поговорке, пустить козла в огород. Но были определённые нюансы, которые вынуждали отнестись к нуждам аугсбургских дельцов со вниманием, и пусть даже внешним, но сочувствием. И дело тут не только в деньгах. Фуггеры, это не просто мешок с золотом, это, прежде всего связи и технологии. Тот же Антверпен во многом поднялся на капиталах этого семейства, и если русские хотят проникнуть на этот рынок, с Фуггерами лучше не ссориться. Или, к примеру, Испания, в самом скором времени главный источник поступления в Европу и Азию золота и серебра, получаемых из её колоний в Новом Свете. Учитывая влияние аугсбургских банкиров на нынешнего испанского монарха, то обиженный Фуггер был вполне способен надолго закрыть дорогу и на Пиренейский полуостров.

И это не говоря про то, что Фуггеры это ещё добыча серебра в Тироле, меди в Венгрии, а позднее и киновари в Кастилии. А значит специалисты и знания в этом деле, которые так бы пригодились сейчас на Руси. Например, в тех же Кемской и Каянской землях, в глубинах которых, и этой Андрей знал точно, скрываются нехилые рудные богатства, поиск и извлечение которых упирается в проблему нехватки знатоков — как рудознатцев, так и металлургов. Тех, нескольких человек, коих удалось обучить у старого немца Иоганна Краузе, хронически не хватало даже для Пермского края, а если с Казанью выйдет, как замыслено, то уже и Урал манит своими полными сокровищ недрами.

Казалось бы, чего может быть проще, пошли в Европу людей, найди и завербуй нужных специалистов. Но, к сожалению, не всё так просто. Во-первых, местные власти строго блюдут свои интересы, среди которых тщательное отслеживание и удержание тамошних мастеров от переселения в другие края. Никто не хочет плодить себе конкурентов. Венецианцы так и вовсе всех своих мастеров-стеклодувов на отдельный остров в "спецпоселение" собрали, запретили им покидать пределы Венеции, а тех, кто пытался бежать из Республики или кого хотели вывезти из неё иностранные агенты, местные власти всеми способами, часто весьма далёкими от пресловутых "прав человека", возвращали обратно. Ибо от своей монополии на высококачественное для этого времени стекло, венецианцы имеют просто колоссальный профит, терять который они никак не хотят. Во-вторых, у России даже среди тех специалистов, кто, кажем так, готов сменить место жительства, очень дурная репутация в качестве страны-нанимательницы. И как ни печально, справедливости ради, надо признать, полностью заслуженная. Острая нехватка специалистов привела к тому, что из Русского государства крайне неохотно отпускали желавших вернуться домой мастеров, часто силой удерживая их в стране. Даже если в договоре о найме имелся пункт, что завербованных отпустят назад в Европу, то его могли не исполнить под предлогом того, что оные розмыслы всё ещё нужны нанявшему их государству, и когда появится возможность их отпустить, никто не знает. Поэтому, стоит ли удивляться тому, что европейские мастера крайне неохотно откликались на посулы русских вербовщиков, и не проявляли большого желания ехать в далёкую северную страну.

И тут дом Фуггеров может стать неоценимым партнёром в этом вопросе. Как в вербовке нужных специалистов, так и в лоббировании разрешений у властей на их переезд в Русское государство. Неужели тот же император Священной Римской империи откажет своему главному кредитору в такой "малости", как разрешение на найм умельцев в имперских землях для союзного ему Русского государства? А Андрей был уверен, что уже в самом скором будущем Россия, Священная Римская империя и Испания просто обречены быть союзниками. Ибо продвижение русских на юг однозначно приведёт их к конфликту с могущественной Османской империей, и для того, чтобы с успехом бороться этой махиной, нужны союзники. Причём союзники надёжные, связанные одним интересом. Ну, или, хотя бы заинтересованные в единстве перед лицом общего врага. И кому турки также враги по жизни? А, к примеру, Священной Римской империи германской нации, которая в самом ближайшем будущем, как минимум на полтора столетия, яростно схлестнётся с турками в Венгрии, где каждая из сторон будет упорно пытаться поставить Подунавье под свой контроль. И, ещё, испанцы, для которых Турция это союзник враждебной им Франции и соперник за владычество над Берберией и Южной Италией, которая совсем недавно, уже пережила турецкое вторжение на свои берега. Да, это было лет сорок назад, но ведь турки с тех пор никуда не делись! Вот они, совсем рядом, и, главное, в любой момент могут повторить. А турецкие и берберийские пираты регулярно наведываются в итальянские земли за живым товаром. В будущем, историки подсчитают, что с шестнадцатого по девятнадцатый век одни только берберийские пираты захватят и продадут в рабство более миллиона европейцев, став для жителей Западной Европы примерно тем же, кем были для русских крымские татары. Стоит ли удивляться, что и в реальной истории, весь шестнадцатый век Россия и Габсбурги (особенно их австрийская ветвь) упорно пытались создать военно-политический союз, направленный как против Польши, так и Турции. Ведь только после Смутного времени, когда Русское государство настолько ослабло, что многими перестало восприниматься всерьёз, Габсбурги переориентировались на дружбу с Польшей, которая, с одной стороны, достаточно ослабела, чтобы перестать считаться угрозой австрийским интересам, а с другой — была более действенным союзником против турок. Как говорят американцы, ничего личного, это просто бизнес. Ведь стоило уже Польше в конце семнадцатого — начале восемнадцатого веков окончательно из субъекта международной политики превратиться в её объект, а России продемонстрировать свою восстановившуюся мощь, как тут же возродился русско-австрийский союз. И который оказался настолько выгодным обеим сторонам, что продержался аж до середины девятнадцатого столетия, пока некогда сотрясавшая весь мир Османская империя не стала настолько немощной, что Россия и Австрия из союзников превратились в соперников за делёж "турецкого наследства". Но до этого ещё очень далеко, а пока русско-габсбургский альянс, пусть со скрипом и стоном, но постепенно оформляется и без его, князя Барбашина, вмешательства. А человек, представитель которого встречался с ним в Новгороде, может стать как дополнительной ниточкой между двумя странами, так и "камешком в шестерёнке", и последнее нам никак не нужно. Так что, улыбаемся и машем, парни, улыбаемся и машем.

Тем более требовалась от Андрея людям Фуггера, столкнувшимся с бойкотом со стороны остальных немецких купцов, в данный момент самая малость — они хотели всего лишь зафрахтовать суда Русско-Балтийской торговой компании, которой вла... покровительствовал молодой князь Барбашин-Шуйский для доставки грузов в Копенгаген, с заходом на обратном пути в Гданьск, где требовалось забрать очередную партию меди с целью её доставки в Ивангород. И, заодно, получить разрешение на аренду складов Компании, раз уж Немецкий двор, где, как правило, хранили свои товары ганзейские купцы, для них закрыт. Всё выглядит настолько хорошо, что даже подозрительно как-то. Видимо сильно их прижало, да и причин отказывать не было, поэтому пришлось забыть про послеобеденный сон и послать за управляющими в контору. Единственное, что смущало, это возможная опасность для его судов в Гданьске, ибо вряд ли горожане за прошедший год забыли имя того, кто ещё совсем недавно помогал великому магистру Альбрехту Бранденбург-Ансбаху вынудить Гданьск признать над собой власть Тевтонского ордена. Но когда он озвучил свои опасения Штольцу, на лице последнего впервые за весь разговор появилось нечто вроде улыбки.

— Ваша Светлость, полагаю, вы зря переживаете на этот счёт. Думаю, данцигские бюргеры столкнувшись с выбором между выгодой и местью, предпочтут выгоду. Мой господин уже не первый год, вопреки ганзейским постановлениям, возит через Данциг добытую в Верхней Венгрии медь в Антверпен, а оттуда в Португалию, и городской рат, будучи хорошо осведомлённым о происходящем, тем не менее, предпочитает закрывать на это глаза. Ибо оный транзит меди приносит городу хороший доход, лишаться которого заинтересованным лицам очень не хочется. Главное соблюдать некоторые приличия, например, оформлять груз на готовых к сотрудничеству данцигских купцов. И пусть все и всё знают, но формальности соблюдены, а ослепляющий блеск золота способен на самом деле ослеплять. Так что, если ваши люди не будут слишком сильно выпячивать свою службу на вас, то власти просто сделают вид, что знать не знают, кому принадлежат прибывшие суда.

На это Андрей не нашёл, что возразить. Разумеется, сохранялся немалый риск, но клятый немец знал, чем соблазнить. Страна хронически нуждалась в привозе меди, олова, свинца и даже железа. И если удастся наладить постоянный канал поставок хотя бы одного из этих металлов, то польза от этого будет просто огромной. Не говоря уже о барыше для собственного кошелька. Плюс ещё Гданьск, с его выгодным расположением и торговыми связями. Он не помнил где именно, но ещё в прошлой жизни читал, что во второй половине шестнадцатого века около половины судов проходящих Зунд шло в Гданьск или из него. И это никак не проигнорируешь. Да, он, как говорится, от души повоевал с этим городом, успев оттоптать немало мозолей его жителям. Но, как сказано в Священном писании, время разбрасывать камни, и время собирать камни. В этом году, если память Андрею не изменяла, между Россией и Литвой должно быть наконец-то заключено долгожданное перемирие. А где наступает конец войне, начинается торговля. И тут Штольц прав, выгоды последней, способны "залечить" сердце даже самого обиженного русскими коммерсанта. И контракт с конторой Фуггеров давал неплохой такой шанс навести мосты с гданчанами. В результате пришлось задержаться ещё на день, пока все условия договора не были согласованы и утрясены. С остальным должны были справиться приказчики, и наконец-то можно продолжить путь.

* * *

*

Не смотря на чудесную весеннюю погоду, настроение у архиепископа гнезненского и примаса Польши Яна Лаского было просто отвратительным. И в немалой степени ответственным за это был сидящий напротив него, в массивном деревянном кресле, находящийся в самом мрачном расположении духа его королевское величество Сигизмунд I Ягелло, чьё лицо время от времени искажалось гримасой раздражения, стоило ему зацепить взглядом расстеленную поверх широкого стола карту Короны Польской, Великого княжества Литовского и части сопредельных земель. И в глубине души примас даже сочувствовал своему государю. Полтора года назад рождение у того столь долгожданного сына и наследника многие, включая и счастливого отца, восприняли как знак свыше, что несчастья Польши наконец-то заканчиваются, и наступает время побед и процветания. Увы, словно насмешкой над этими ожиданиями, как гром среди ясного неба, почти сразу за этим пришли известия о захвате русскими Быхова, поражении литовских войск на Днепре, и последующем падении Киева. Одновременно с этим южные поветы подверглись страшному нашествию татар, которые объединившись с московитскими полчищами, доходили даже до Львова и Замостья, вынудив в срочном порядке перебросить на юг собранное против тевтонов рушение. Чем, последние, не преминули воспользоваться, захватив Вармию и даже, с помощью проклятых русских морских разбойников (вот ещё одна напасть!), вынудили Гданьск признать свою власть. К счастью, в прошлом году крымский хан наконец-то понял, как опасен коварный северный деспот, и повёл свои орды на Москву. Взять её, к сожалению, не взял, но напугал русских достаточно сильно. Грустно, но воспользоваться этим литвины не смогли. Истощённые годами войны они лишь радовались предоставленной им передышке, и просили Корону о помощи. Увы, как раз оную поляки и не могли им предоставить, даже имей такое желание. Помимо войны с Тевтонским орденом, над Польским королевством нависла новая опасность — в соседнюю Венгрию, в которой правил племянник их короля, вторглись турки. И некогда славное и могучее Венгерское королевство, а ныне находящееся в упадке и раздираемое внутренними распрями, стало рассыпаться под их ударами как построенный из песка замок. И если оно, не приведи Господь, рухнет, то южные рубежи королевства Польского оголятся перед иноземным вторжением и последствия этого могут быть самыми печальными. А значит надо посылать войска на помощь Людвику II Венгерскому, дабы помочь тому удержать страну. И ведь не откажешь. Не будет поляков, придут немцы. И ещё неизвестно, кто хуже в качестве соседа под боком, магометане или цесарцы. Это только такой простак, как Шидловецкий, может мечтать о союзе Польши с Империей. Глупец! Никогда волк не подружится с ягнёнком, а лиса с петухом! И немцы для земель славянских, такие же враги, как и турки. Но, ничего, если сегодня всё пройдет, как он замыслил, даже канцлеру придётся смириться.

Для начала надо сосредоточить все имеющиеся силы на одном направлении, чтобы одним могучим ударом уничтожить врага, получив возможность после этого заняться другими проблемами. Ведь давно известно, что ни одно государство не способно эффективно воевать сразу на нескольких направлениях. Отсюда вывод, сейчас нужно замириться, пусть даже ценой уступок, с одним из противников, и примас даже знал с кем именно. В конце концов, литвины сами виноваты в своих несчастьях, с упорством, достойным лучшего применения, отвергая все предложения поляков об объединении Польши и Литвы в единое государство. С московитами бы лучше так воевали, как противостоят попыткам инкорпорации своего государства! Вот только есть одно препятствие на пути к миру на востоке в лице короля, который как литовский великий князь просто бесится от тех требований, что предъявили эти варвары. И его можно понять — Полоцк, Витебск, Орша, Смоленск, Могилёв, Киев и все земли восточнее Двины, Друти и Днепра, добрая четверть княжества! И то, что это всего лишь перемирие нисколько не успокаивало его величество. Сколько уже было таких перемирий, в надежде накопить сил, и уж в следующий раз не только отвоевать потерянное, но и загнать диких московитов обратно в их дремучие леса. Но вот начиналась очередная война, и снова поражения и потери. Опять очередное перемирие, купленное новыми территориальными уступками. Самое время задаться вопросом: доколе?

Вот только Ласкому не было никакого дела до бед литовских. Он поляк, и польские интересы для него на первом месте. И его величество должен помнить, что Польское королевство стоит выше Литовского княжества. Да, ещё было бы неплохо, если княжество окажет военную помощь Короне в борьбе против крыжаков. Не только же полякам помогать неблагодарным литвинам, путь и те оплатят хотя бы часть своих долгов. Их войска в такой ситуации не помешали в Пруссии, и Лаский даже знает чем можно приманить литвинов к совместной войне. Всё же слушать разговоры литовских придворных его величества бывает весьма полезно. Иногда можно услышать много интересного. Не смотря на своё происхождение и сан, а может, даже благодаря этому, Ян Лаский хорошо понимал всю важность для государства иметь свободный выход к морю. И если у Польши есть хотя бы Гданьск, то у Литвы нет даже этого. Не считать же за таковой эту деревушку Палангу, несерьёзно даже. Это при том, что из внутренних районов княжества течёт к морю аж две судоходные реки — Западная Двина и Неман. Вот только, как назло, устья обеих рек находятся не под литовским контролем. По Западной Двине все сливки снимает владеющая нижним течением реки Ливония, а устье Немана держит в своих руках орденский город Мемель. Отчего литовское панство и рыцарство несёт немалые утраты, особенно после потери Подвинья. Так что, если пообещать литвинам Мемель, они ради такого дела нападут на тевтонцев со своей стороны, и вряд ли орден выдержит двойной удар. Вот только для этого им необходимо развязать руки на востоке. К сожалению, московиты упёрлись, и отказываются идти на смягчение своих требований. Но, что же, тогда придётся заставить пойти на уступки литвинов. Да, будет трудно, но сейчас главная опасность, это Тевтонский орден! Прежние польские короли допустили большую ошибку, не добив крыжаков, и пора исправить этот недочёт. Стереть орден в пыль, окончательно присоединив земли Восточной Пруссии к Польше. Только так, и не иначе! И плевать, что по этому поводу думают император и король. Впрочем, эти свои мысли, примас предпочитал держать при себе, а внешне он старался никак не проявлять свои эмоции, продолжая разговаривать с королём со всей почтительностью.

— Ваше Величество, согласен, что предложенные московитами условия перемирия крайне бесстыдны, но там, где другие кричат о позоре, лично я вижу новые возможности! — его слова, сказанные им тихим, но внятным и вкрадчивым голосом, заставили Сигизмунда с удивлением посмотреть на примаса. А тот, словно ожидая такой реакции, продолжил:

— Мы все видим уступаемые города, замки и земли, — кивок в сторону разложенной на столе карты. — Но упускаем тот факт, что великий князь Московский не вечен, а сына, который мог бы продолжить дела отца, у него нет.

Морщины на лице Сигизмунда стали разглаживаться, кажется, он начал улавливать мысль, которую стремился донести до него предстоятель польской церкви.

— Но у Василия есть младшие братья? — голос короля звучал глухо, свидетельствуя о его немалом волнении.

В ответ на это Лаский позволил себе улыбнуться краями губ.

— Всё верно, ваше величество. Вот только тут случай, когда для страны было лучше, если бы их вообще не было.

И не дожидаясь вопроса со стороны короля, продолжил:

— Первый из братьев, по имени Юрий, по отзывам людей его знающих, ничтожество и бездарь, который не может разумно даже своими владениями управлять, загнав доставшееся ему от отца княжество в разорение и долги. При этом властолюбив без меры, и, как говорят, спит и видит, когда сменит своего старшего брата на троне Московии. И если ему повезёт стать во главе Москвы, то эту страну ждут далеко не лучшие времена.

Сигизмунд согласно кивнул. На примере соседней Венгрии он хорошо знал, к каким бедствиям способен привести государство слабый правитель. Кто сейчас помнит, что всего каких-то три десятилетия назад Венгрия была сильнейшим государством среди всех окрестных стран, чья армия регулярно громила тех же турок и гнала цесарцев с их же собственных территорий? Да почти никто! Зато бесконечные венгерские "рокоши" {рокош — венгерское слово, позаимствованное поляками у своих южных соседей. — Авт.} известны ныне всему христианскому миру. И к чему это привело? Вон, племянник без устали строчит послания с просьбами о подмоге. Пишет, что своими силами не справиться ему с турками. Покойный Матьяш Корвин небось в гробу весь извертелся от таких известий.

— Следующий брат, Андрей, хотя и более умён и способен, чем предыдущий, — продолжал, тем временем, Лаский, — но слабоволен и находится под полным влиянием своего окружения. И нет сомнения, после кончины Василия, многие попытаются сделать именно его великим князем в обход Юрия, которого на Москве открыто презирают. Таким образом, страну неизбежно, как это бывало не раз в подобных ситуациях, охватит междоусобица, которая предоставит вам удобный случай не только вернуть всё беззаконно отнятое московским тираном, но, ежели Господь явит нам свою безграничную ласку, то и водрузить свою хоругвь над самой Москвой!

На лице короля появилась задумчивость, окончательно вытеснив прежнюю хмурость. Было видно, что слова примаса пришлись королю по душе. И это был хороший признак. Лаский давно был знаком с его величеством и хорошо знал, что Сигизмунд крайне не любит, когда на него давят. И чем сильнее его пытаются принудить к чему либо, тем яростней его упорство в отстаивании своей позиции. Но если, вот так, походя, заронить в душу его величества некую понравившуюся тому мысль, то он сам взлелеет её, позволив вырасти и завладеть своим сознанием. Вплоть до того, что сам станет считать себя автором этой идеи. Губы примаса вновь тронула лёгкая улыбка, которую он постарался скрыть низким поклоном. Настроение заметно улучшилось. Пока всё шло по плану. Оставалось ещё подготовиться к завтрашней встрече с прибывшими "послами" великого княжества Литовского, но если король к этому моменту будет на его стороне, то им не останется другого выхода, как принять факт того, что помощи больше не будет, и Вильно остаётся ничего иного, как пойти на заключение перемирия с Москвой.

* * *

*

К счастью до самой Москвы добрались без особых приключений. Но вот уже у самого въезда в город, не обошлось без чрезвычайного происшествия. Движение по дороге уплотнилось, по самое не могу, и чем-то напоминало Андрею полузабытые городские автомобильные пробки. Но как и тогда, так и сейчас, в такой ситуации, находились люди, кто нахрапом и силой распихивал людей, расчищая себе путь. Проблесковых маячков у них не было, не придумали их ещё, но их с успехом заменяли богатые одежды, породистые кони и часто нехилые такие свиты. Таких типов Андрей не любил ещё по своей прежней жизни, поэтому, хотя его положение и давало ему такое право, предпочёл двигаться со своими людьми в общем потоке. И надо же такому случиться, стоило только расслабиться в предвкушении уже совсем скорого прибытия домой, как заработал приключение на свою... голову. Появившаяся словно ниоткуда группа из семи всадников начала усиленно пробивать себе путь, не стесняясь ругани и активно работая плетьми. Один из них, тёмно-рыжий отрок пятнадцати лет, гарцующий на прекрасном белом аргамаке, налетел на плюгавого мужичонку, что вёл под узды запряженную в телегу такую же неказистую лошадь, и, проорав что-то не по возрасту зычным голосом, со всего маху огрел мужика плетью. От неожиданности тот пошатнулся и упал, да так неудачно — прямо под копыта барбашинского коня. И чтобы не затоптать несчастного, Андрей вынужден был резко натянуть поводья, благо скорость движения была небольшой, и несчастного случая удалось избежать. А внутри, после этого, шевельнулось что-то тёмное, появилась злость, и, развернувшись, он тяжёлым взглядом посмотрел на ударившего мужика парня, который, без всякого смущения, собирался продолжить своё движение.

— Что встал, не видишь, кто едет! — мальчишка нагло глянул на одетого в скромные дорожные одежды всадника, в котором незнающий человек вряд ли бы признал лицо княжеской крови. — С дороги!

Зря это он, если Андрей до этого ещё пытался сдерживаться, то после этих слов кровь резко прилила к лицу и его "понесло".

— Ты на кого руку поднял, пёс! — буквально прорычал он, а в глазах мальчишки появилось недоумение. — Меня, князя Барбашина-Шуйского плетью! Да я тебя за это, курва, на куски порву!

Если до этого рыжий был просто удивлён реакцией этого странного мужчины, внезапно оказавшегося представителем известной княжеской фамилии, то сейчас пребывал в состоянии настоящего шока, чувствуя, как по его спине пробегает неприятный холодок. Он искренне не понимал, что же он натворил такого. Ну да, оскорбил по незнанию словесно неизвестно откуда взявшегося тут князя. Ну, повинится, прощения попросит. Может тятьке виру придётся выплатить. Неприятно, но не смертельно. Но почему тот вдруг заявляет, что плетью огрели именно его, а не какого-то жалкого смерда? И ярость его неподдельная, вон весь, какой багровый от злости, поневоле мысль в голову лезет, может действительно случайно плетью зацепил? Тут повинной не обойдёшься, и голову снести за такое могут. По лицу растекается предательская бледность, а за спиной князя уже зазвенели вытаскиваемые из ножен сабли — его люди, уловив настроение своего господина, были готовы по его первому слову порубить обидчика в капусту. И у него даже надежды на своих товарищей нет, те как услышали, кто перед ними, тут же отъехали в сторону, усиленно делая вид, что они так, просто рядом проходили, и с этим рыжим даже незнакомы.

И находившийся в каком-то, удивившего его самого неистовстве, Андрей был готов отдать такой приказ. И плевать, что потом придётся отвечать за содеянное, отбрешется. Да и родичи заступятся. Но спасение дорожного хама пришло оттуда, откуда совсем не ждали. Из сгрудившейся в стороне толпы, с любопытством наблюдавшей за происходящим, вынырнул какой-то молодой парень в простых портах и рубахе, и, схватив барбашинского коня под уздцы, быстро заговорил, почти закричал:

— Не сотвори сего князь, негоже это, русским русскую же кровь проливать!

Как холодной водой окатил! Ярость если и не утихла, но спала. Посмотрел на рыжего. Тот весь скукожился, весь из себя бледный. Ну, прямо, побитая собака. Тьфу, даже саблю марать о такого не хочется.

— Ты, чьих будешь, отрок? — голос у Андрея звучал ровно, уже без гнева, и от этого мальчишка почувствовал себя уверенней.

— Фёдор я, Степанов сын Колычев.

Да чтоб тебя! Фамилия известная, и пусть не княжеская, но по влиянию и деньгам с иными княжескими родами поспорит. То-то малец вёл себя на дороге, как мажор на подаренном отцом новеньком "Майбахе". Оно и хорошо, что остановился, не стал убивать мальчишку. Колычевы против Шуйских, конечно, мелковаты будут, но по случаю подгадить могут. Так что лучше таких врагов за спиной не иметь. Одних Сабуровых более чем достаточно.

— Ну, что же ты Федя, отца своего позоришь, плетью бездельно машешь, добрых людей хлещешь?

— Бес попутал, княже, — лицо мальчишки, понявшего, что опасность миновала, стало обретать нормальный цвет. — Нижайше прощение за обиду, невольно мной учинённую прошу.

— Ну да бог с тобой, на первый раз прощаю, иди с миром. Да, вот его поблагодари! — и, махнув рукой, Андрей повернулся к еще стоявшему около его коня заступившегося за мальчишку детине. На вид лет двадцать, под рубахой видная крепкая мускулатура. Не такая, как у перекаченных и стероидных культуристов в его прошлом (или будущем, поди разберись, как правильно), а настоящая атлетическая фигура человека привыкшего к постоянным физическим нагрузкам, при этом нормально питающегося, и не только растительной пищей. Интересный экземпляр. Явно простолюдин, но на простого крестьянина не походил. Купеческий сын? Но почему тогда в простой крестьянской одежде? Купцы, не менее дворян, любят приодеться.

А рыжий, как ни странно, приятно удивил. И действительно выразил тому свою благодарность, после чего, вместе со своими дружками, поспешил удалиться. Наверное, не всё для него потеряно. Ну да ладно, теперь и его очередь.

— Ну, спасибо тебе добрый человек, что не дал грех кровопролития совершить. Как хоть звать тебя?

Детина пару раз недоумённо моргнул, не ожидая такой вежливости к себе от представителя высшей аристократии, но быстро взял себя в руки.

— Михайло меня назвали, по отцу Василием. Поморцы мы.

К его удивлению, князь на эти слова отреагировал как-то странно.

— Вот как? — неожиданно развеселился он. — А семья твоя не Ломоносовы случаем будут?

От изумления у Михайло чуть челюсть не отвисла. Отец с братьями кормщики в Холмогорах известные, но вот чтобы о них даже в Москве слышали!

— Не-а, Ломаным носом это только моего дядьку Игната зовут, ему лет десять назад в драке нос сломали, так и ходит с тех пор. А так, Мишаниными нас кличут.

— Твою же, дивизию! — Андрей чуть с коня не сверзился после этих слов. Вот уж совпадение, так совпадение. Хотя, в жизни чего только не бывает.

— А в Москве, что же ты забыл Михайло? От Холмогор она далече.

— Учиться я шёл, князь. Слышал, что в Москве открыл митрополит особую школу, вот и хотел туда на обучение податься.

О какой школе идёт речь, Андрей понял сразу, сам руку приложил к её появлению. Решил Варлаам после Собора создать при своём дворе своего рода "курсы повышения квалификации" для священников. На полноценную духовную школу она пока не тянула — не хватало грамотных учителей, о чём у митрополита постоянно болела голова. Даже к константинопольскому патриарху Феолепту I в прошлом году посланцев отправил вместе с великокняжеским послом к султану Третьяком Губиным, просить греков прислать "маистров", но пока ответа не получил. Впрочем, если "духовная" часть обучения и страдала неполнотой, то её "светская" часть действительно давала неплохие, разумеется, в сравнении с имеющимся ныне в мире уровнем, знания. В чём была немалая заслуга и князя Барбашина. Кто бы мог подумать, то, что в обыкновенной советской школе считалось всего лишь программой обучения начальных классов, тут часто представляет собой буквально откровения даже для взрослых и учёных людей. Достаточно вспомнить, как он буквально "на пальцах" объяснял школьному живописцу, решившемуся, с благословления митрополита, писать не в принятом на Руси иконописном стиле, а в новой "немецкой" манере, понятия перспективы и невозможных фигур. Так тот от такого чуть не впал в полукататоническое состояние. Жаль, только придётся этого парня всё же разочаровать.

— А грамоте ты хоть учён, Михайло Васильев сын?

— А как же! — парень даже, как показалось, обиделся за такой вопрос. — Два года у нашего попа отучился. Чтение, письмо, счёт знаю. Святое писание наизусть выучил, меня отец Досифей иногда вместо себя читать в церкви ставил, стар он уже, голос не тот. Ежели худо ему бывало, так поставит меня, листы предо мной положит и говорит, читай Мишка. А я-то, что, всё и по памяти помню.

— Надо же, а чего в священники не пошёл?

— Не лежит у меня к этому делу душа, князь, — выдохнул парень, — вот и пошёл в Москву, как про школу услыхал.

— Хм, боюсь огорчить тебя, школа такая и имеется, но берут в неё в науку только детей поповских, кои по окончании её, служению богу себя посвятить готовы.

Парень задумчиво почесал затылок, а потом махнул рукой.

— Не страшно, скажу, что попович. Кто проверит?

Стоявшие за спиной Андрея спутники аж прыснули от смеха, да и он сам с трудом удержался, чтобы не засмеяться от такой непосредственности нового знакомого. Но хватит лясы точить, уже скоро вечер, а ещё надо до своего подворья засветло добраться.

— Ну, бывай Михайло из Холмогор, удачи тебе.

— И тебе князь, скатертью дорога. Спасибо на добром слове, — и развернувшись, парень широкими шагами двинулся в сторону города.

Как не спешили, но до подворья добрались уже под самые сумерки. Самому рассёдлывать коня уже не было сил, и, кинув поводья подскочившему слуге, и на негнущихся ногах заковылял в сторону дома. Эх, сейчас бы в баню... Додумать мысль не получилось — дверь резко открылась, и из-за неё стрелой выскочила Варвара и Андрей восторженно закружил её, моментально забыв про боль в ногах.

— Отпусти, голова закружиться! — с притворным возмущением Варя заколотила по нему своими маленькими кулачками, но сияющие глаза говорили об обратном. Но опустить её на землю всё же пришлось — дверь снова скрипнула и на крыльцо вышла дородная женщина, ведущая по одну руку малыша полутора-двух лет, а по другую — девочку чуть постарше. Андрей остановился и жадно посмотрел на своих детей. Настя, увидев отца, радостно вспыхнула и подалась вперёд, а вот мальчуган, наоборот, смотрел на незнакомого ему мужчину насторожённым взглядом. Да и как иначе? Уехав весной позапрошлого года, Андрей только осенью получил письмо с нарочным о рождении у него в сентябре месяце того же года сына, коего крестили и поименовали Михаилом {поскольку автор умалчивает о своих планах на дальнейших детей ГГ, то вынужден ввести нового персонажа самостоятельно}, в честь архистратига Небесного воинства (ну и в честь старшего брата, чего уж там). Увы, за прошедшие с той поры два года, отец новорожденного, провёл, как поётся в песне, на дальнем пограничье, откуда, за всё это время так и ни разу не смог вырваться в Москву. Даже в прошлом году, когда весь измаялся в опасении за судьбу семьи — даром, что ещё при отъезде обязал жену на лето уехать с дочерью из Москвы в Тверь, где у него, по случаю, был куплен большой дом. И куда, насколько он помнил из истории, татары уж точно не дошли бы.

Подойдя к детям, Андрей погладил по голове Настёну, а потом повернулся к мальчику, внимательно того рассматривая.

— Ну, здравствуй, сынок!

* * *

*

Ах, баня, баня, баня, малиновый ты жар, — напевая под нос нехитрый куплет, чисто вымытый и распаренный, Андрей прошёл на кухню, где его уже ожидал накрытый стол и большая, немногим меньше литра, кружка пенного кваса. Присел на лавку, и хлебнул из кружки. Хорошо-то как! Лишь одно портило настроение — борода, будь она неладна! Ещё в своей прошлой жизни привыкнув ходить чисто выбритым, Андрей всё никак не мог, да и не хотел, привыкнуть к обязанности носить растительность на подбородке. Самое обидное, что в необходимости её носить уже тут, он не может винить никого более, кроме самого себя. Вопреки вынесенным из будущего представлениям, на Руси образца начала шестнадцатого века брадобритие было не таким уж и редким делом — принесённый греками обычай с трудом приживался на русской земле, где с древнейших времён предпочитали именно стричь бороду. Что, кстати, отличало русичей от заросших волосьями нурманов. Но, как говорится, вода камень точит, и за столетия насаждения христианской веры, греческие священники и их, уже русские ученики, насадили-таки обычай отращивания бород. Впрочем, до полной победы "ревнителям древнего благочестия" было пока далеко — только через тридцать лет, на Стоглавом соборе, они добьются законодательного запрета бритья бород и пострижения усов. И всё равно, даже после этого, люди продолжали упорно стричь бороды, не исключая и представителей высшей знати. Достаточно вспомнить безбородые изображения Бориса Годунова или Михаила Скопина-Шуйского, и сразу становится ясно, что с этим вопросом на Руси и тогда было не всё так просто, как будут представлять историки в будущем. А сейчас, тем более. Достаточно выйти на улицы Москвы, чтобы обнаружить, что куча народа щеголяет бритыми подбородками. Разумеется, представителям высшей знати гораздо сложнее в этом вопросе. К таким персонам, как они, внимание и требования особые. Поэтому, хочешь-не хочешь, а надо блюсти определённые нормы поведения. Хотя и тут не всё так строго. Даже среди молодых князей и бояричей сейчас есть мода брить бороду, пусть и в гораздо меньшей степени, чем среди простых дворян. Так что, в иной ситуации, Андрей, практически без ущерба для репутации, вполне мог спокойно бриться ещё несколько лет, не опасаясь косых взглядов. Но тут, он сам, как говорится, попал как кур во щи. Кто бы мог подумать, что Вассиан окажется таким ярым "брадофилом", и при каждой встрече будет "выедать мозг" князю Барбашину на тему того, что борода — непременный признак мужчины, а бритое, гладкое и лишенное всяких следов растительности лицо мужчины, мол, ничем не отличается от женского. Не помогли даже отсылки к тому, что святой равноапостольный князь Владимир Креститель, как и сын его, благоверный князь Ярослав, были безбородыми, и сие запечатлено на сохранившихся до сего времени деньгах этих властителей. Как об стенку горохом! И если отец Иоанн был всё же склонен к компромиссу, особенно когда ему лично были продемонстрированы те самые, как-то случайно попавшиеся Барбашину на глаза, старинные русские червонцы, то Вассиан неистовствовал и был непоколебим. А глядя на него и митрополит Варлаам старался быть если не "святее папы римского", то хотя бы не казаться оппортунистом. Поэтому, чтобы не конфликтовать со своими церковными покровителями, пришлось Андрею уступить в этом вопросе, и носить пусть и короткую, тщательно подстригаемую, но всё же бороду.

Но, как ни странно, кое-чего он своей борьбой за собственное брадобритие достиг, хотя не там, где намеревался изначально. Каким-то образом, история про монеты с безбородыми изображениями столь почитаемых русских князей обрела известность, а сами "златники" и "сребреники" великих князей Владимира Святославича и Ярослава Владимировича в это время существовали ещё не в единичных экземплярах, столетиями хранясь в кубышках знатных, а иногда и купеческих родов, благодаря чему сторонники сбривания бород получили ещё один, нехилый такой аргумент, в свою защиту. Андрей даже не брался предсказать, к чему приведёт новый виток споров вокруг этой темы, особенно после того, как через несколько лет сам великий князь Василий III Иванович сбреет свою бороду, дабы понравиться своей новой жене.

А пока приходится мучиться с этой растительностью на лице. Особенно, когда ешь или с женой милуешься. О-хо-хо, грехи наши тяжкие, от таких мыслей совсем как старый дед прокряхтел Андрей, отправляя в рот щедро покрытый сметаной вареник с сыром. Эх, картошечки бы сейчас, жаренной! Да с лучком и солёными огурчиками. М-м-м, аж слюнки потекли от воспоминаний. Вот только не завезли ещё картофель в Европу гишпанцы, что же они так медлят? Хоть сам экспедицию снаряжай, да иди к американским берегам на поиски "земляного яблока".

Мысли плавно перетекли на эту тему. Испанцы сейчас активно завоёвывают Американский континент. Всего три года назад Эрнан Кортес высадился в Мексике, где сейчас энергично сокрушает империю ацтеков, захваченные огромные сокровища которых поразят воображение европейцев. Но уже скоро даже они померкнут перед тем количеством золота, которое заполучит другой, не менее известный в будущем конкистадор, Франсиско Писсаро, после покорения государства инков в Южной Америке. Результатом станет яростная "золотая лихорадка" — испанцы толпами устремятся через океан, в поисках новых стран наполненных золотом, вроде мифического Эльдорадо. В Европу хлынет поток золота и серебра, примерно на столетие, обеспечив взлёт Испании, но в перспективе подготовив её падение. И в этой жажде наживы, ослеплённые блеском "жёлтого дьявола", испанцы проморгают самую настоящую россыпь драгоценностей, лежащую прямо у них под носом, а именно острова Карибского моря. Часто, даже те, освоение которых уже было начато, будут покинуты колонистами, которые побросав свои поселения, массово бросятся на материк в поисках золота. И понадобится ещё почти столетие, чтобы европейцы поняли свою ошибку, развернув за эти клочки территорий самые настоящие войны. Ибо, неожиданно выяснилось, что хотя на островах и нет в больших количествах желанных драгоценных металлов, зато их прекрасный тёплый климат, хорошие почвы и изобилие влаги позволяют в колоссальных количествах производить сахар, кофе, какао и табак, просто фантастически обогащая владеющие этими островами державы. Как-то даже прочитал, что в середине восемнадцатого века Франция из ста пятидесяти миллионов ливров годового дохода, за счёт собственно внутренних налогов получала всего пятьдесят миллионов ливров, а остальные сто миллионов ливров — результат эксплуатации колоний, прежде всего "сахарных островов" в Карибском море.

Следующий вареник завис в воздухе, а затем вернулся в тарелку. Планы организовать экспедицию в Америку, в район Канады и восточного побережья пока не существующих Соединённых Штатов Америки были уже давно, для чего Андрей и "подбивал клинья" к Сорену Норби — для такого дела нужны специалисты с большим опытом, чем хождение по Балтийскому морю. И если всё выйдет, как задумано, то через несколько лет совместная русско-датская экспедиция к Ньюфаундленду и устью реки Святого Лаврентия должна будет состояться. А вот идея о том, чтобы застолбить в Америке за Русским государством места гораздо южнее ему ранее если и приходила, то мельком, без детального обдумывания. Но сейчас, глядя на стоящие перед ним на столе кушанья, он глубоко задумался. В данный момент Россия обходится почти без сахара, какао и табак ещё не знают, а кофе пьют только отдельные гурманы, вроде него. Но то, что это временно, не приходится даже сомневаться. В том числе и его усилиями, страна активно входит в мировой рынок, а значит, не стоит удивляться, если в этом варианте истории, уже к середине этого же века, эти товары хлынут на внутренний рынок страны. И то, что население примет их на ура, можно не сомневаться. И тут перед государством встанет выбор — либо закупать их у других стран, расплачиваясь золотом и серебром, либо заполучить собственные источники поступления сахара, кофе и прочих "вкусностей". Так что, если он не хочет, чтобы из страны утекали деньги в обмен на так называемые колониальные товары, то и России было бы неплохо заиметь хотя бы пару-тройку тропических островов. Выгода обещает быть просто колоссальной. Ведь недаром же, в своё время, заполучить в своё распоряжение хотя бы небольшие кусочки территории в этом регионе изо всех сил стремились не только крупные и влиятельные державы, как Испания, Франция, Нидерланды или Англия, но и государства масштабом поменьше, вроде Шотландии, Швеции и Дании. Не остались в стороне даже такие карлики, как Бранденбург и Курляндия (не говоря уже о всякой экзотике, типа графства Ханау), которые не без успеха создавали свои колониальные мини-империи. Делала робкие попытки проникнуть туда и Россия. Так, ещё в середине семнадцатого века царь Алексей Михайлович предлагал герцогу Якобу Кеттлеру строить в Курляндии русские корабли, чтобы "обще с герцогскими кораблями ходить в Индию (Южную Америку) для промыслов". Однако в связи с военными и дипломатическими неудачами России в борьбе за Прибалтику эти планы вскоре были забыты. Вспомнили о них только вначале восемнадцатого века, когда русские вернули себе побережье Балтийского моря, но к этому времени регион Карибского моря был уже плотно освоен европейскими державами, втиснуться меж которыми было практически невозможно. Разве что, в начале девятнадцатого века, когда в американских колониях стали происходить одна за другой направленные против европейских метрополий революции, в Российской империи стали возрождаться планы установления русского владычества над теми или иными частями Нового Света. Вплоть до того, что совершенно серьёзно обсуждалась возможность захвата Калифорнии и Гаити. Но российское правительство, словно опасаясь активности своих купцов лишь немногим меньше чем вторжения иноземного неприятеля, не только не поддержало эти проекты, но и всячески вставляло палки в колёса деятельности Российско-Американской компании. В результате последний шанс закрепиться на Американском континенте был потерян, и России пришлось не только отказаться от новых захватов, но и продать уже находившиеся под её властью американские территории.

Но ведь сейчас всё пока иначе! Новый Свет только начинает осваиваться, и при желании можно заполучить там нехилый такой кусочек. Разумеется, с этим есть свои проблемы. И дело не только в отсутствии кораблей, экипажей и возможных переселенцев. Это всё решаемые при должных усилиях трудности. Корабли можно построить, а экипажи для них подготовить, чем он сейчас активно занимается. Переселенцы тоже найдутся. Наблюдавшееся с начала века некоторое потепление климата скоро заканчивается, дабы затем смениться новым натиском Малого Ледникового периода, который приведёт не просто к похолоданию, но и регулярному голоду в стране, со многими тысячами жертв. Так почему бы сейчас, пока есть время, не вывезти "излишек" населения северных регионов страны в края с более благоприятной для жизни человека средой обитания? Канада из-за схожести природных условий, разумеется, тут выглядит наиболее оптимальным выбором. Но кто сказал, что он должен ограничиться только ей? Ведь как будоражат воображение поросшие пальмами далёкие тропические острова! И не только возможными материальными выгодами. Как и все мальчишки его поколения, Андрей в детстве зачитывался книгами о похождениях бравых пиратов и путешествиях отважных первопроходцев, устремляющихся в самые дебри джунглей в поисках золота и приключений. Дефо, Сабатини, Стивенсон, Хаггарт, Фидлер и многие другие, как они своими произведениями пленяли умы и сердца миллионы людей по всей территории бывшего Советского Союза! Ведь и во флот он пошёл служить во многом из-за этого, в надежде хоть частично реализовать детские мечты. И сейчас у него появляется шанс сказку сделать былью. Пусть не лично — и в России дел предостаточно, но устроить всё так, чтобы для русских выход в открытый океан произошёл не в девятнадцатом веке, как это было в его реальности, а гораздо раньше.

Вот только, помимо организационных трудностей, главное препятствие на пути к этому, прежде всего, в позиции Испании, которая сейчас считает почти всю Америку своим владением и любые попытки иных государств откусить кусочек, рассматривает как покушение на свою собственность. И если на создание русских поселений в той же Канаде испанцы могут и закрыть глаза — слишком она далекая, холодная и золота там не найдено, то вот появление чужаков прямо в Карибском море для них прямой вызов. Разумеется, как показал опыт французской, голландской и английской колонизаций этих мест, сил, чтобы отстоять свои притязания у испанцев не хватило, но и ссориться с гордыми кастильцами раньше времени не было никакого резона.

И что же делать в такой ситуации? Увы, ничего умного на эту тему в голову не приходило, и, ничего такого не надумав, он, мысленно махнув рукой, решил вернуться к этому позднее. Благо, было не к спеху.

Ну вот, последний вареник отправился в рот, и, запив его остатками кваса, Андрей откинулся назад. Ужинал он в одиночестве — семья не зная, что он сегодня приедет, поела раньше, и сейчас дети были уже уложены спать, а Варвара дожидалась его в опочивальне.

Встав из-за стола и всполоснув руки, он поднялся наверх и осторожно, старясь не шуметь, вошёл в освещённую одинокой свечой комнату. Жена, как и думал, уже ждала его на кровати и, скинув с себя одежду, он задул огонёк и с удовольствием растянулся на мягкой перине. И тут же ощутил, как к нему прильнуло горячее, со столь соблазнительными изгибами, женское тело. Хм, похоже, заснуть у него получится ещё не скоро.

Утро красит нежным светом стены древнего Кремля, просыпается с рассветом вся Российская земля, — немного переделав текст, Андрей с удовольствием тихонько напевал известную песню. Правда, часов на Кремлёвских башнях еще не существует, но кого интересует такая мелочь? Настроение с утра было просто отличным. Варя уже хлопотала по дому, а дети есть дети. Настёна с самого пробуждения без устали вертелась вокруг него, жадно слушая рассказы о его похождениях, и даже сын стал меньше дичиться.

А потом его ждал путь в Кремль. Надо же доложить о своём прибытии, и отчитаться о проделанной работе. Плюс, отдать наконец-то послание великому князю от датского короля, а то надоело этот тубус с собой постоянно таскать. Не дай бог пропадёт грамота, последствий не оберёшься. А Москва, не смотря на ранее утро, давно уже не спала. По узким улицам струилась разноголосая толпа народа. Громко шумели многочисленные городские рынки, торгуя как отечественными товарами, так и привезёнными с разных концов известного мира. Создавалось впечатление, что за прошедшие два года столица ещё больше выросла в размерах и прибавилась в людях. Или просто отвык от всего этого?

Наконец и Кремль. У ворот два рослых стражника с бердышами окинули Андрея и его спутников цепким взглядом, но пропустили без проблем. Вот и великокняжеский дворец. Оставив своих людей у главного входа, где уже толпились такие же, как и они, сопровождающие уже прибывших к великому князю посетителей, он чинно взошёл по лестнице и, оказавшись внутри, понял, что, не смотря на спешку, всё же опоздал. В коридорах было полно народа, а из Престольной палаты, даже сквозь плотно прикрытые массивные дубовые двери был слышен такой шум и гам, что сразу становилось ясно — заседание Государевой Думы в самом разгаре. И, судя по накалу страстей, обсуждается нечто очень важное. И что же сделать? Дождаться явно нескорого, по его прежнему опыту, окончания заседания, вместе с остальными собравшимися, или махнуть к дьякам?

Его размышления прервала открывшаяся дверь, из-за которой показался Иван Юрьевич Поджогин. Вытирая пот со лба, он оглядел присутствующих, и уже было собирался куда-то идти, как его взгляд зацепился за князя Барбашина. Направление его движения резко изменилось, и словно ледокол среди паковых льдов, он устремился в его сторону.

— Здрав будь князь, не ожидал тебя так скоро увидать!

— И тебе не хворать Иван Юрьевич! — вежливостью на вежливость ответил Андрей. — Сам ведь ведаешь, государь велел быть на Москве немедля, вот как оказия случилась, так и прибыл.

— Это добре, — Поджогин согласно кивнул. — А то, иному князю сколь ни пишет государь поспешать, а тот всё мешкает под разными предлогами. Не спешит государеву волю исполнить.

— А не скажешь, Иван Юрьевич, чего это думцы расшумелись? Что за дело такое важное, что крик бояр даже тут слышен.

— Да это..., — Поджогин досадливо поморщился. — Слышал, небось, что прибыл в прошлом месяце посол от магистра Тевтонского ордена Георг Клингенбек.

— Слышал краем уха. И чего он хочет?

— Чего, чего! Денег магистр хочет, что же ещё, — в голосе Поджогина послышалось злость. — Мало, понимаешь, Альбрехту того серебра, что великий князь ему уже послал, ещё требует. Да возмущается, что так мало прислали.

А наши то, что в ответ?

— Спросили в ответ, а магистр свои обязательства выполнил? Города свои назад вернул? На Краков в поход пошёл? А этот Клингенбек всё твердит, что для этого войско надо поболее, самое малое десять тысяч пешцов и две тысячи конных. И на их наём серебро и потребно. А своих денег у него нет. Вот только где его взять, серебро это? С Литвой уже десять лет воюем, казна пуста, а тевтоны и двух лет не бились, а уже перемирие заключили. Вот бояре сейчас и спорят, что делать дальше, давать деньги или не давать, — и после короткой паузы Поджогин добавил. — А ты, князь, что по этому поводу думаешь?

Андрей призадумался. Вопрос был, конечно, интересный. Если в этом году между Россией и Литвой будет установлено перемирие, то надобность в союзе с Тевтонским орденом отпадёт само собой. Но, пока оно не заключено, ситуация зависла в неопределённости. Обе стороны выдвигают друг к другу неприемлемые требования, и не демонстрируют желания отступать. С другой стороны, сил на продолжение войны, как у русских, так и у литвинов просто нет. Вся надежда Литвы на помощь Польши, но пока последняя воюет с Тевтонским орденом, то оказать содействие литвинам не имеет возможности. Так что помощь тевтонам лишней не будет. Вот только деньги...

— Гданьск...

— Что, Гданьск? — недоумённо переспросил Поджогин.

— Когда магистр город сей под свою власть принял, то взял с города окуп немалый? Надо бы у оного Ганса Клингенбека поинтересоваться, что с деньгами этими стало. Там на потребное войско с лихвой хватит.

— Интересно, — лицо Поджогина стало сосредоточенным. — Это что получается, тевтонский посол нам голову морочит?

— Так это у него и спросить надобно.

Судя по выражению лица великокняжеского ближника, спросят, ещё как спросят.

— Ты мне вот, что скажи Иван Юрьевич, как мне с государем встретиться?

— А тебе зачем? Какая спешка?

— Так ведь сам государь и вызвал меня, и... — Андрей с досадой повертел изрядно надоевший тубус в руках. — Был этой зимой в Овле посланец короля датского, и грамоту передал для великого князя.

— Так! — Поджогин сразу построжел, а взгляд стал колюче-внимательным. — А об этом можно князь поподробнее?

Скрывать по большому счёту было нечего, и Андрей постарался как можно короче рассказать о приезде королевского посланца, и чего он хотел.

— И этот нашей помощи хочет! — Шигона усмехнулся. — Ладно, князь, государь ныне сильно не в духе, так что лучше тебе с ним сегодня не видеться. Грамоту королевскую можешь мне отдать, великому князю сей же день при встрече лично в руки передам и о тебе доложу. А сам домой иди, думаю, на днях пришлют за тобой.

— Благодарствую за совет Иван Юрьевич, век помнить буду.

Забрав тубус с королевской грамотой Поджогин кивнул, и уже собирался идти дальше, как что-то надумав резко остановился, и вновь развернувшись к Андрею, неожиданно тихим голосом зашептал:

— И ещё, донос на тебя поступил князь! Будто бы ты в Каянской земле удельное княжество себе создать хочешь.

— Чего?! — от растерянности Андрей не сдержал эмоций.

— Тише, ты ещё закричи.

Смутившись, Андрей уже гораздо тише поинтересовался:

— И кто же на меня такой поклёп возводит?

— Извини князь, имя доносчика сказать тебе не могу. Сам понимать должен, не маленький. А государь уже мне поручил проверить, правда, или лжа там написана. Одно скажу, писали из Новгорода, и знает доносчик о тебе немало. Кто-то из его послухов с тобой в Каянской земле был, хотя видать и не из ближних людей, но рядом.

— И видимо проверил, и во лжи доносчика убедился. Вот только непонятно, зачем мне говоришь об этом?

Шигона усмехнулся.

— А чего там проверять, и без этого ясно как божий день, что донос вздорный. В иное время государь сам бы его порвал, да опосля прошлого года он к таким новостям дюже внимательным стал, обжегшись на молоке, на воду дует.

— И что же в прошлом году случилось такое?

— А сам разве не слышал князь?

— Окстись, Иван Юрьевич, ты же сам знаешь, где я последние два года был. Откуда мне о последних делах московских слышать?

Поджогин огляделся.

— Пройдёмся Андрей Иванович, не стоит о таких делах при людях.

Барбашин не стал спорить и двинулся за Поджогиным, пока не вышли из здания через небольшую дверцу в небольшой безлюдный двор, который, по мнению Шигоны, видимо лучше подходил для разговора.

— Слышал ли ты о деле князя Ивана Рязанского?

Андрей наморщил лоб. Какие-то слухи до него доходили, но подробностей он не знал. И услышав его отрицательный ответ, Поджогин продолжил:

— В прошлом году, когда крымский царь к Москве шёл, сбежал оный князь Иван из-под надзора, назад в Рязанскую землю, желая вновь там вокняжиться, и при поддержке татар отколоть Рязань от государства нашего. Думал, что рязанцы желают вновь видеть его на столе княжеском, а те возьми, да его назад не восхотели. Не люб он им оказался. И пришлось ему бежать уже в Литву, под крыло Сигизмунда, где по сей день и обретается.

Запустив пальцы в бороду, Андрей почесал подбородок, обдумывая то, что сказал ему собеседник.

— Всё равно, не понимаю, Иван Юрьевич, неужто из-за одного дурака, великий князь в такую подозрительность впал.

— Эх, князь, умный ты человек, но в иных делах, словно ребёнок несмышлёный. Думаешь, он один такой? Ведь кто-то в уши ему напел, что на Рязани его ждут, не дождутся, и из-под надзора помог бежать.

В ответ на это Андрей лишь согласно кивнул. Ну что тут скажешь? Есть такая проблема. Как ни стараются великие князья переломить эту ситуацию, но для большинства остальных князей они пока ещё скорее "первые среди равных", чем их суверены. Ведь все же Рюриковичи, все от одного корня. И почему потомки какого-то Даниила Московского должны стоять выше других ветвей этого рода, для них ещё вопрос. Да что далеко ходить, Шуйские, к которому он сам имеет честь принадлежать, выводят свой род от Андрея Городецкого, старшего брата того же Даниила. Недаром же их "принцами крови" кличут. И каково им, считающими себя представителями старшей ветви рода подчиняться тому, кто принадлежит к младшей ветви? И ведь дорвутся, в конце концов, до трона. Вот только "царь Васька" окажется столь бездарным властителем, что сольёт всё что можно, оказавшись первым и последним государем из рода Шуйских. А единственного человека способного спасти их династию, как подозревали уже современники, сама же семейка и извела, дабы не создавал угрозы для своих дядьёв.

Стоит ли после этого удивляться, что в последнее время стал великий князь приближать к себе Гедиминовичей? Те, хоть и княжеских кровей, но прав на престол не имеют, да и слишком зависимы от милости государевой. Ещё не наступило время, когда Рюриковичи признают Гедиминовичей ровней себе, и пока первые посматривают на вторых с плохо скрываемой враждебностью. А как иначе? Конкуренция, она и в Африке конкуренция. Своих, потомков Рюрика, хоть отбавляй, а тут ещё литовские князья на тот же пирог рот разевают. Потому-то Гедиминовичи перед великим князем меньше понтуются — понимают, что без его покровительства их сожрут и не поморщатся.

В перспективе государи, как знал Андрей, всю эту княжескую вольницу сломают, подомнут под себя. Но это будет потом, а пока ещё даже живы те, кто застал время, когда московские князья были лишь правителями одного из множества русских княжеств, и для коих возвышение Москвы нечто вроде исторического недоразумения.

— И на подозрении есть кто?

— Многих я подозреваю, очень многих. А более всего Ваську Шемячича, ибо всё произошедшее именно ему выгодно.

— Да полно тебе! Не ты ли оправдал его перед великим князем пять лет назад, когда на Шемячича донос князя Стародубского о его ссылке с Литвой поступил?

— Неверно понимаешь, князь! Не оправдал, а доказательств не нашёл. Свою переписку с Немировичем он сам на расспросе у государя признал, но измену отрицал. А самих грамот, кои он воеводе киевскому посылал, у нас нет. И что там на самом деле писано, нам неведомо. Немирович же, хоть и пленён нами, но молчит. Нет у него резона Шемячича выдавать. Вот если можно было на дыбу его, вмиг язык развязали, да нельзя, к сожалению.

— Так может, нет никакого изменного дела? А слухи, они и есть слухи.

— Эх, не понимаешь ты князь. Думаешь, Шемячич запамятовал, что ещё его дед на престоле Московском сидел? Такое никогда не забывается! Да и сторонников в Первопрестольной у него немало. Это не пустоголовый Иван Рязанский, к нему спиной, поверь слову моему, лучше не поворачиваться. Сам подумай, с чего это сторожа в Поле татар якобы не заметили, а сам Шемячич исполчив войско своё, на помощь Москве не пошёл? Стоял у себя, ждал чего-то. А представь, взяли бы татары Москву, и погибни, не приведи Господь, государь, чтобы учинилось?

Твою ж... дивизию! Андрею аж похолодел, невольно вспомнив прочитанную ещё в прошлой жизни историю про то, что в том варианте событий великий князь Василий Иванович действительно чуть не погиб во время так называемого "Крымского смерча", буквально чудом спасшись от татар, спрятавшись в стог сена. И с учётом этого факта, предположение Шигоны выглядит уже в ином свете.

А тот, видимо поняв это по выражению лица собеседника, продолжил:

— Юрий Дмитровский и Андрей Старицкий меж собой сцепились бы как собаки за кость. Только клочки по закоулочкам летели. И тут Шемячич с войском и правами на великое княжение. Да многие тут же на его сторону перешли бы, предпочтя видеть его на престоле, а не братьев великокняжеских. Так что думай сам, Андрей Иванович, внимательно слушай, о чём люди говорят, да на ус мотай. А мне пора, заговорился я тут с тобой, а дела не ждут.

— Бывай Иван Юрьевич, глядишь, свидимся вскорости.

Поджогин исчез за дверью, а Андрей задумался. В целом, разговор с Шигоной произвёл тяжкое впечатление. И дело было даже не в доносе на него. Нечто подобное он давно ожидал, и удивительно тут скорее то, что только сейчас нашёлся человек, накатавший на него кляузу. Хотя, может это уже и не в первый раз, но в прошлые случаи эти доносы были столь нелелепы, что такой опытный и неглупый правитель, как Василий IV, отправлял их в корзину сразу после прочтения. А вот странная откровенность с ним государева ближника его встревожила и вызвала недоумение. В то, что Поджогин сообщил ему о доносе и вообще затеял весь этот странный разговор вовсе не от благорасположения к молодому князю Барбашину, Андрей не сомневался ни минуты. Явно идёт какая-то игра, в которой Шигона отводит ему некую роль, пока ещё непонятную. Одно хорошо, в навет оного неизвестного доносчика, государь, похоже, не поверил, приказал проверить для очистки совести, и на этом успокоился. Иначе бы не стал Шигона ему об этом говорить. Между ними отношения, конечно, неплохие, но они не настолько близки. Но вот вся эта мутная история с якобы заговором Шемячича тревожила. Слишком уверенно о нём говорил Поджогин, хотя сам же и признал, что прямых улик против новгород-северского князя у властей пока нет. Ясно одно, сам великий князь в этот заговор верит, и ориентирует "беспеку" в этом направлении. Что неудивительно, учитывая "добрую и сердечную" историю взаимоотношений между этими двумя ветвями потомков Дмитрия Донского. Будь он на месте великого князя, сам бы поневоле оглядывался, держа руку на рукояти сабли. Чисто так, на всякий случай. И чем для Шемячича всё это закончится, Барбашин тоже знал. Неприятным сюрпризом стало только то, что в эту интригу втягивают и его. И в свете этого, извещение о доносе выглядит уже этаким завуалированным намёком, мол, окажи содействие. Ох уж эти "игры престолов", как ни хотел держаться от них подальше, вот только некто наверху посчитал, что князь Андрей Иванович Барбашин-Шуйский слишком важная и весомая фигура для того, чтобы ей не воспользоваться. И пока остаётся только гадать, что же такого от него хочет государь, и какую роль в своём замысле отводит.

Домой, вопреки совету Поджогина, он идти не стал. Решил дождаться окончания заседания Думы, и перехватить дядю на выходе. Кто как ни он, знающий если не все, то большую часть придворных "подводных течений" сможет посоветовать как быть, и что делать. Да и поддержка всего рода Шуйских не помешала бы. Одно дело, когда ты один, и совершенно другое, когда за твоей спиной высится частокол из ближайших родичей, готовых в любой момент поддержать и помочь.

К счастью, слишком долго ждать не пришлось. Голоса в Престольной палате наконец-то замолкли, а скоро и сами распаренные заседающие повалили наружу. А вот и Немой, идёт неспешно, погружённый в свои мысли. Но увидев родственника, весь расплылся в улыбке и они крепко, по-родственному, обнялись. А закончив эту демонстрацию другим единства внутри семьи, Василий Васильевич увлёк Андрея за собой.

— Ну, рассказывай племянничек, как житьё-бытьё, какими судьбами на Москве?

— Твоими молитвами дядя, жив-здоров.

— Да уж, вижу! — старший Шуйский усмехнулся в усы. — О подвигах твоих премного наслышан, посол тевтонский о тебе чуть ли не оды складывает, просит на службу к его господину вновь отпустить.

— И что государь?

— А что государь? Какой резон ему тебя опять на службу к магистру отпускать? Тут у нас своих дел предостаточно.

И одобрительно похлопав племянника по плечу, Шуйский вскочил на коня и, дождавшись, когда остальные последуют за ним, тронулся в сторону своего подворья.

Дома у Василия Шуйского их уже ждали. Холопы расторопно подхватили коней под узды, уводя их на конюшню. А хозяин с дорогим гостем проследовали в дом, где, получив известие от гонца, уже накрывали на стол.

Обедали молча. Хотя тут ещё не придуман принцип: когда я ем, я глух и нем — наоборот, совместные приемы пищи тут часто служат временем для бесед, но оба слишком устали и проголодались, так что, не сговариваясь, решили поговорить уже после еды.

Наконец, после того, как голод был утолён, начался уже и сам разговор. Андрей поведал о делах балтийских, и о своём "скромном" вкладе в тамошние события. Немой слушал внимательно, иногда задавая наводящие вопросы. Особенно в тех моментах, где дело касалось торговли. Что, с учётом того, что значительную часть своих доходов Шуйские получают от вложений в новгородские купеческие товарищества, было как раз понятным. И на известие о доносе отреагировал на удивление спокойно:

— Собака лает, ветер носит, — бросил он беспечно. — А ты, как думал, Андрюша, врагов у тебя немало, вот и брешут от бессилия. Сабуровы на тебя едва ли не каждый день государю наговаривают, да иные святые отцы от одного упоминания твоего имени буквально багровыми становятся от злости.

М-да, последнее было вполне ожидаемым. Его тесная связь с нестяжателями ни для кого не была секретом, хотя он и надеялся, что его роль в последних церковных событиях останется нераскрытой. Как видимо зря, что-то, да и просочилось из монастырских келий.

— Думаешь, дядя, они на меня хулу возводят?

На это Немой лишь пожал плечами.

— Может и они, а может и ещё кто. Мало ли на земле завистников. Если дело пустое, то и волноваться не о чем. Государь мудр, разберётся.

Далее развивать эту тему Андрей не стал, хотя так и подмывало спросить мнение родича о новгород-северском князе, но сдержался. И разговор плавно перетёк на причины срочного его вызова в Москву. И тут князь Шуйский, как оказалось, был в курсе происходящего. После прошлогоднего набега крымцев, все вдруг вспомнили о князе Андрее Барбашине, который всё шумел до своего отъезда на Балтику о необходимости крепить южные рубежи. Тогда на его слова не обратили внимания, и лишь махнули рукой. Молодо-зелено, что он понимает?! И только Василий Шуйский, помня, что ранее советы младшего родственника ему уже не раз приносили удачу, реализовал некоторые его предложения. Ну, ещё и князь Ростовский, к младшему Барбашину благоволящий, помог. Благодаря чему Немой отличился в прошлом году, и в отличие от иных воевод, что за промахи свои в опалу попали, теперь глава рода Шуйских наградами и вниманием великого князя обласкан.

А как стряслась беда, так сразу вспомнили, и сгоряча послали за Барбашиным. Сейчас нужды уже той нет, но приказ о прибытии князя Барбашина отменять не стали. То ли запамятовали, то ли у великого князя ещё какие резоны есть. Сейчас о других делах у государя и думцев голова болит — как южные рубежи укрепить, да так, чтобы другим государевым делам порухи не было.

По словам Шуйского, в этом вопросе Дума раскололась на три группы. Одна часть выступала за строительство полноценной оборонительной линии, описание которой напомнило Андрею появившуюся лишь через тридцать лет Большую засечную черту. Но другая часть думцев, вполне резонно указывая на проблемы государственных финансов, которые просто не потянут такой масштабный объём строительства, предлагала ограничиться усилением дозорной службы и укреплением некоторых пограничных городов, вроде Тулы, Рязани и Киева. Однако такие меры выглядели скорее "косметическими", чем способными обеспечить реальную оборону южной границы. Впрочем, и сам Шуйский понимал это. Но не видел никакого выхода. Андрей даже невольно хмыкнул — до чего же знакомая ситуация: денег нет, но вы держитесь! А вот с третьей частью думцев дело обстояло интересней. Они, вообще, выступала за сближение с Крымом и Турцией, считая, что такой союз необходим для противодействия натиску "латынян". И не смотря на то, что в Думе эта группировка представляла меньшинство, но пользуясь поддержкой значительной части ставших "руководящей и направляющей силой" в церкви "нестяжателей", выступавших за восстановление полноценных связей с Константинопольской патриархией, представляла собой вполне реальную силу. Как результат, уже более полугода правительство не может выработать единую концепцию, действуя в ситуативном режиме. А каждое заседание Думы на эту тему превращалось в очередную свару между боярами.

Интересно девки пляшут, по четыре штуки в ряд. Есть над чем призадуматься. Причины подобной позиции последней группировки Андрею тоже были вполне понятны. Османская империя в этот исторический момент представляет собой самую могущественную державу Западного полушария, причём известной и привлекательной не только своей воинской мощью. В Западной Европе, да и в Русском государстве, немало сейчас тех, кто смотрит на Константинополь как на "сияющий град на холме" — страну с чёткими и действующими законами, строго поддерживаемым порядком, умеренными налогами и веротерпимостью, делающими её весьма привлекательной в глазах даже европейского христианского населения. Да вспомнить хотя бы известного в будущем Ивана Пересветова, который в своём знаменитом послании, ссылался именно на турецкие порядки, как образец для подражания! Скажи сейчас кому, что будущее не за Турцией, а за той самой Европой, против которой и хотят дружить, не поверят. Но, само собой, дяде этого говорить не стал. Вместо этого, попросив Немого расстелить карту, ткнул в точку ниже Киева, где в Днепр впадала Орель.

— Вот тут, дядя, мыслю я, надо оборонительную черту строить. По реке Орель, что в Днепр впадает, и далее до Северского Донца. И по деньгам это выйдет гораздо дешевле, чем от Переяславля-Рязанского до Козельска, и крымцам путь на север перекроет.

— Хек, — князь Шуйский закряхтел, и склонился над картой.

— Далече это. Да и земли сии ещё под Литвой обретаются.

— То, что далеко, это не беда. Зато, представь дядя, какие выгоды государство наше получит. Сейчас все земли южнее Оки и до верховьев Дона, что в былые времена державе нашей принадлежали, где грады да сёла цвели, из-за басурман проклятых в пустыни обратились, Диким полем прозваны. Князья, да дворяне всё плачутся, что земли доброй не хватает. Сколько их беспоместных, на одном жаловании государевом, да добычей военной живёт? А вотчины, что родам великим принадлежат? С каждым новым поколением дробятся на новые уделы, уже грады меж собой рвут на доли. Если дальше так пойдёт, то не то, что города, дворы делить будут. А тут столько земли доброй в пусте лежит. Приходи и владей. Потому, думаю я, пока перемирие с литвинами не подписано, надобно войско на юг послать, да по левому берегу Днепра пройтись. Города литовские тамошние слабы, и защитить себя не способны. Оттого надобно взять их на государево имя, пока литвины не очухались и не укрепились. А там и крепости заложить, чтобы закрыть путь татарам на север.

— Ишь ты бойкий какой! А ежели татары в обход, через Дон перелезут, то тут как быть?

— А для этого города на Дону ставить надо, и, скажем, казаков рязанских туда переселить, пусть перелазы через Дон стерегут. И если татары на Русь пойдут, дадут знать в Москву, да и сами загоны татарские клевать будут.

— Как у тебя всё легко получается, — голос Немого всё ещё звучал сварливо, но и неприятия своих идей в нём Андрей не уловил. — Красиво баешь, да как оно всё в жизни выйдет... Ну да Господь с этим, вечер уже ныне, тебя, небось, жена молодая дома заждалась.

Немой подмигнул Андрею, и тот, поняв намёк, поспешил распрощаться с родственником. Действительно, засиделись они. Несколько часов пролетели, как один миг.

Но по приезду домой, понял, что покой ему только сниться. Детей, пожалуй, пора было, и спать укладывать. Но Настёна, егоза такая, пока папка свежую сказку не поведает, ложиться почивать категорически отказывалась. И за ней и сын пошёл в отказ. Ну да, телевидения и радио, не говоря уже об интернете и компьютерных играх, тут ещё не придумали. А тут такой источник новых историй. Собственно говоря, только попав в это время, Андрей понял, почему ещё в первой половине двадцатого века к писателям было такое трепетное отношение со стороны людей, а на званые вечера с участием какого-нибудь посредственного пиита народ рвался, как на мастер-класс с участием популярного бизнес-тренера. Так что артачиться не стал, и опосля помывки и ужина, он неслабо так озадачился, что же им такое рассказать? Что-то из творчества Пушкина? Не выйдет, Настя его, хоть и в отцовском переложении, разумеется, чуть ли не наизусть знает. Да и Мишутке Варя по вечерам эти сказки уже читала. Сам же их напечатал, и первый пригодный экземпляр книги в собственную домашнюю библиотеку поместил. Ещё что есть? Не истории же им из серии "Тысячи и одной ночи" рассказывать. Малы они ещё для такого. Хотя, стоп! О чём это он? Забыл совсем, ведь существует вполне адаптированный для детей вариант этих сказок, а не их "взрослая версия", которую он умудрился прочитать в возрасте четырнадцати лет, запомнив именно в этом варианте. Разумеется, тут он мыслил категориями человека родившегося и воспитанного во второй половине двадцатого века, в то время как в этом времени те же "сказки для детей", которые крестьяне рассказывают свои чадам по вечерам, по набору хоррора могут Стивена Кинга в депрессию вогнать. Да и старинные русские былины, кои он с таким тщанием собирает и печатает, частенько в своём изначальном, неотредактированном варианте иной раз повествуют такое о деяниях богатырей святорусских, что Джек Потрошитель, забившись в уголок, возрыдал бы от зависти.

Но вот своих детей Андрей всё же хотел воспитывать в ином, более привычным ему ключе. И вот уже, поднявшись наверх и с удобством расположившись в кругу семьи, он полуприкрыв глаза, вспоминая прочитанный когда-то в столь далёком детстве текст, начал: В одном персидском городе жил бедный портной Хасан...

Ох, нелёгкая это работа — из болота тащить бегемота!

Эта строчка из прочитанного в далёком детстве стихотворения неоднократно приходили Андрею в голову за последние несколько часов, пока он, сидя в переделанном под его личный кабинет флигеле, разбирал накопившиеся с прошлой осени дела, коими не мог заняться раньше по причине своего нахождения в Овле, которая с наступлением холодов, оказалась отрезанной от "материка". Сначала разбору подверглись личные дела — отчёты от управляющих, доносы приказчиков друг на друга, письма и прошения. По большей части ничего особенного, но были и интересные моменты. Налаженное производство и вывоз поташа за границу, без учёта организованных будных станов в Каянской земле, дали за прошлый год полторы тысячи рублей чистой прибыли, а в нынешнем году обещалось и того больше. Плюс двести рублей прибыли от продажи поташа внутри страны. Оно, конечно, по сравнению с деньгами, полученными от вывоза, и рядом не стоит, но, во-первых, "копейка рубль бережёт", а во-вторых, эти продажи говорили о росте потребления в стране поташа, в частности для растущего мыловарения, а также для начавшегося развиваться в государстве стеклоделия. Как и ожидалось, великий князь Василий Иванович не мог пройти мимо известий о том, что один из его подданных поставил в своей вотчине стеклодувную мастерскую, успешно изготавливает стеклянные изделия, имея с этого дела немалую прибыль, и два года назад затребовал мастеров для постройки казённого стекольного завода для дворцовых нужд. И уже через год, выстроенная в подмосковном селе Черноголовка великокняжеская гутня стала выдавать свою первую продукцию. А за государем, к новому производству стали приглядываться и другие представители знати. Деньги считать они умели, и от информации о тех доходах, которые извлекает молодой князь Барбашин-Шуйский от варки стекла в своём имении, у них разыгрывался немалый аппетит. Управляющий доносил, что в окрестностях завода уже замечены различные мутные личности, пытавшиеся сманить мастеров. Неудачно, конечно — то жалование, что они получали в Бережичах, перебить засланцы не могли. Но вот угроза возможного похищения специалистов была вполне реальной — нравы в это время были простые, а блеск серебра часто застил глаза. Так что принятые управляющим меры по охране работников завода князь целиком и полностью одобрил. Впрочем, Андрея появление возможных конкурентов не особенно обеспокоило. Потребности в стекле росли не по дням, а по часам, и его завод Бережичах уже не справлялся с поступающими заказами. В пору уже было думать о постройке новых заводов, и Андрей присматривал уже пару мест для их размещения. Куда сложнее было с другой проблемой. В том же отчете из Бережичей управляющий докладывал, что опыты с получением хрусталя прошли успешно и первые образцы высланы в Москву, но дальнейшее производство упирается в нехватку свинцового сурика, который стоит немалых денег и крупный завоз которого из-за границы требует больших средств. И это наводило на мысль о необходимости организации собственного производства свинцовых белил и сурика, при этом не только для своих нужд, но и подключить к этому делу церковников, которым эти краски нужны были для "иконного писания". Ведь именно церковь, была главным потребителем красок в стране, и желание получать их как можно больше, и желательно подешевле не было чуждо святым отцам. В конце концов, в том числе благодаря их содействию удалось в прошлом годе наладить сбыт бакана, и это при том, что сам князь большую часть времени уделял другим делам, ограничиваясь в этом деле лишь "ценными указаниями". Даже необходимых специалистов его люди нашли в немецких землях и тайно вывезли, не спросив у тех даже их желания на смену места жительства, в Россию по своей инициативе, используя в качестве "руководства к действию" лишь как-то высказанные господином общие пожелания на тему необходимости наладить производство этого красителя в Русском государстве. Андрей даже сначала растерялся от такой самодеятельности, но ругать за подобные действия сильно не стал, даже премию им под конец выдал. А вот с производством на первых порах возникли проблемы. Нет, построить завод, и наладить выработку краски было не так уж и сложно. Но произвести продукт это ещё полдела — главное найти рынок сбыта. И как убедить церковников, чтобы они для своих нужд покупали бакан не у заморских купцов, а именно у него? Разумеется, связи у него были, но не идти же с подобным делом к митрополиту или архиепископу! А вот на среднем уровне церковных иерархов у Андрея было немало врагов. Его причастность, пусть и косвенная, к вынесенным на недавнем Соборе решениям о церковной земельной собственности уже давно не была секретом для "широких народных масс", а иосифляне хоть и проиграли, но по прежнему оставались многочисленной и влиятельной силой, способной пусть и не напрямую, но нагадить своему обидчику. Тут и вспомнил Андрей отца-эконома Силуана, с которым его свела судьба лет десять назад, и который до сих пор ведал хозяйством Новоникольского монастыря. Сам он, за неимением свободного времени, вырваться и лично поговорить с ним не смог, но отправленный с письмом в монастырь приказчик быстро нашёл с ушлым экономом общий язык, ибо отец Силуан хоть и постарел, но живости ума и деловой хватки не утратил, и быстро оценил все выгоды сделанного предложения, согласившись стать "толкачём" произведённого на предприятии князя Барбашина бакана, выговорив, однако, условие, что вся идущая на продажу церкви краска должна проходить только через Новоникольский монастырь, который уже и работал с конечными потребителями. Понятное дело, что самые сливки с подобных операций снимут монахи, но Андрея это не сильно заботило. Свой прибыток, хоть и не такой большой, как предполагал изначально, он всё же получил. А "взять своё" он рассчитывал позднее, когда главными покупателями краски станут не святые отцы, а миряне. И многое говорило о том, что этого ждать недолго. Не смотря на длительную и разорительную войну, страна переживала экономический подъём, что было хорошо видно хотя бы по той же Москве, которая напоминала сплошную строительную площадку. За последнюю пару лет в столице заметно прибавилось новых зданий, причём многие из которых были каменными. Да и существующие ранее хоромы знати, как и купеческие дома, активно перестраивались, расширялись и украшались. Менялся даже архитектурный стиль. Если ранее не особенно стремились к внешней привлекательности своих жилищ, считая это излишеством, то теперь все словно соревновались друг с другом в стремлении к красоте и вычурности. И, к удивлению, в этом была частично и его вина. Когда он строил своё подворье в столице, то как-то само собой сделал его архитектурный облик в "новорусском стиле", который ещё с прошлой жизни ассоциировался у него с "исконно русским зодчеством", хотя прекрасно знал, что на самом деле тот был придуман лишь в девятнадцатом столетии. Но что значит великая сила искусства! Даже умом понимая, что этот архитектурный стиль к реальным традициям строительства на Руси имеет лишь косвенное отношение, но на подсознательном уровне чудесными советскими экранизациями русских сказок было намертво вбито восприятие его как старинного национального стиля, которому он в стремлении не только к внутренней, но и к внешней нарядности своего жилища, стал подражать ему при строительстве. Чем, первоначально, шокировал других "бояр и княжат", к счастью без особых последствий. К его "чудачествам" уже давно привыкли и смотрели на них лишь как на повод весело "поточить языки" долгими тёмными вечерами, чем на что-то предосудительное и требующего общественного порицания. А затем, как это уже неоднократно бывало, срабатывал принцип "окна Овертона", и уже через два-три года, ещё вчера посмеивающиеся над причудами молодого князя Барбашина, вдруг начинали "перенимать опыт", и то, что совсем недавно казалось странным и необычным, неожиданно становилось модным и обыденным. Так происходило и сейчас, ибо глядя на устремляющие ввысь многочисленные новостройки несложно было догадаться, чьи хоромы служили им образцом для подражания. Что невольно тешило его тщеславие — слаб человек, ничего не поделаешь!

Впрочем, производство бакана было для Андрея лишь первой ступенью его следующего проекта. Ещё в те времена, когда он носил другое имя, просматривая различные форумы, наткнулся на информацию о том, что знаменитую берлинскую лазурь в начале восемнадцатого века создали лишь благодаря одной нелепой случайности — при изготовлении бакана в используемом при изготовлении краски поташе оказался прокалённый животный жир. Так человечество открыло для себя кровяную соль, ставшую на долгое время одним из самых популярных красителей. И сейчас Андрей хотел получить эту краску на пару столетий раньше. И дело было не только в возможных барышах, хотя и они играли свою роль. Прежде всего, страна испытывала большую нужду в красителях. Не то чтобы их не было, но вот для промышленного использования их количество было явно недостаточно. Та же вайда красильная, которую в данное время использовали в качестве источника синей краски для тканей, имела красящую способность аж в пятьдесят раз меньше, чем у только появившегося в Европе индиго. Не говоря про то, что произраставшая на русских просторах вайда уступала в содержании красящего вещества разводимой в Западной Европе. Стоит ли удивляться тем восторгам, которые высказывали в восемнадцатом столетии многие европейцы в адрес появившейся берлинской лазури, которая хотя бы частично закрыла дефицит красящих веществ. К сожалению, об этой истории он помнил лишь в общих чертах, но была надежда, что нанятый и поселённый во Владимире — в удалении от многочисленных в Москве иноземцев, алхимик Амвросий Зеельбахер сможет повторить опыт своего прусского коллеги из далёкого будущего, имя которого Андрей, увы, не запомнил. Им уже давно была скормлена немецкому алхимику легенда, которая объясняла тому необычайно высокие по местным меркам знания его нанимателя в этой области. И тут ему на помощь вновь пришла советская литературная классика, а именно книга замечательной писательницы Клары Моисеевой из которой он в своё время и узнал о существовании в Средние века известного персидского ученого и алхимика Абу-Райхана ал-Бируни, на авторитет которого он и ссылался в разговорах с Зеельбахером. Тот трудов Бируни не читал, но само такое имя слышал. И когда некоторые, высказанные князем идеи, нашли своё подтверждение во время практических опытов, похоже, окончательно уверился, что его хозяин действительно имел знакомство с записями столь великого ученого древности, к сожалению, только поверхностное. К счастью, хотя нанятый алхимик звёзд с неба не хватал, но был самым настоящим фанатиком своего дела, готовый сутки напролёт без устали корпеть над своими колбами и ретортами, пытаясь из полученных скудных вводных получить нужный результат. Если бы ещё не этот его постоянный поиск "философского камня", то цены ему не было. Но приходилось мириться с этим "бзиком" — кажется, все алхимики этого времени, даже самые рационально мыслящие, просто помешаны на поисках этого мифического вещества. И пока это не особенно мешает основной работе, ему в этих изысканиях не мешают. Так что, сделав пометку в блокноте, дабы не забыть вернуться к этой теме позднее, Андрей вернулся к дальнейшему разбору отчётов.

Другой, заинтересовавший его отчёт был так же из Бережичей, но уже от старосты села, в котором тот, помимо обычных хозяйственных дел, сообщал господину казалось бы не самую лучшую весть, которой, тем не менее, Барбашин весьма обрадовался. В прошлом году, задумал он "округлить" свою Бережичскую вотчину, поскольку имевшейся территории уже стало не хватать для стремительно растущего хозяйства и, выделив для этого необходимую, по его расчетам, сумму денег, поручил старосте прикупить у соседей землицы. Вот только, согласно докладу, вышел из этой задумки сплошной литовский праздник Обломайтис. Нет, кое-какую землю староста прикупил, но в количестве намного меньшем, чем было ему указанно. И оправдывал своё невыполнение хозяйского распоряжения резким ростом за последние несколько лет цен на землю, причиной которого был не кто иной, как сам владелец Бережичей. Если, первоначально, соседи лишь посмеивались над его сельскохозяйственными экспериментами, считая их лишь блажью перечитавшего "умных книг" отрока, то, когда они дали наглядный результат в виде заметно выросших урожаев, и, как следствие, роста доходов владельца вотчины, начали приглядываться к тому, что происходило в Бережичах более внимательно. Первыми, как ни странно, отреагировали на происходящее не владельцы вотчин и поместий, а окрестные крестьяне, которые раньше других заметили произошедшие изменения в благосостоянии бережичских селян, которые стали жить заметно богаче и чище, чем в соседних деревнях и сёлах, и неоднократно при встречах толковали с ними "по душам", вызнавая "секреты" их благосостояния, и затем внедряя новинки в своих хозяйствах. А за ними вслед потянулись местные дворяне, и как результат за последние пять лет даже считавшиеся ранее "худыми" имения стали давать их владельцами в два-три раза больше прибытков, чем прежде. Что повлекло за собой соответствующий рост цен на землю, и выделенных князем средств, по словам старосты, хорошо, если хватит на покупку трети от ранее запланированного. Отчего он запрашивал указаний, как быть дальше — покупать землю, как и было указано, но уже по новым ценам, или же поберечь деньги и ограничиться уже тем, что имеется?

От этих известий Андрей испытал немалое чувство внутреннего подъёма. Он уже было отчаялся преодолеть косность и консерватизм местных пейзан (с трудом удалось убедить только братьев и Одоевских ввести у себя в имениях хотя бы некоторые новации), впрочем, вполне оправданные — всё же зона рискованного земледелия и безденежье не располагают к смелым изысканиям в области новых методов хозяйствования. Он бы, пожалуй, и сам, не знай об их эффективности в будущем, не стал рисковать. Но, как оказалось, стоило им убедиться, что новшества приносят конкретную пользу, так их внедрение пошло ударными темпами. На этом фоне неудача с попыткой "по дешёвке" увеличить площадь своей вотчины выглядела сущей ерундой. Хотя, дополнительные деньги выслать всё же придётся — если он прав в своих выкладках, то цена на землю будет расти и дальше. И купленная сейчас за тройную цену, лет через десять-двадцать будет стоить уже в пять, а то и десять раз дороже изначальной цены.

Дела настолько увлекли его, что он чуть было не пропустил обед. К счастью, Варя отреагировала оперативно, чуть ли не силой вытащив мужа из его кабинета потрапезничать. Затем, наступил послеобеденный отдых. Лично Андрей не особенно его и соблюдал, но то было вдали от столицы, когда за каждым твоим шагом не наблюдают десятки, а то и сотни пар глаз. И хорошо ещё, если их взгляд благожелателен. А если нет? Не постеснялись же, накатали на него облыжный донос. И что теперь с ним делать, и как этих ябед вычислить? Насчёт последнего, впрочем, были кое-какие мысли. Пару лет назад послал новгородский архиепископ в Овлу для распространения "света истинной веры" двух священников. И всё бы ничего, но владыка Иоанн, по старой дружбе, предупредил князя, что один из этих святых отцов отправлен им в землю Каянскую лишь бы убрать того из Новгорода. Ибо тот был не желавшим никак униматься ярым сторонником идей покойного Иосифа Волоцкого, увещеваний не понимал, а принять к нему строгие меры не позволяло наличие влиятельных родственников. Вот и решено было сплавить его куда подальше. Впрочем, на новом месте он пока вёл себя тише воды, ниже травы. При этом даже умудрился перекрестить в православие пару десятков шведов. Чем страшно гордился, но, с точки зрения князя Барбашина, не было такой уж и большой заслугой. Потолкавшись среди местных жителей, он, кажется, понял, почему Густаву Васе в своё время удалось, пусть и не без проблем, низвергнуть с пьедестала католическую церковь и заставить население следовать учению Лютера — народ, в массе своей, к делам религиозным относился равнодушно, а зажравшиеся церковники вызывали у людей плохо скрываемое раздражение. Да и пасторы... На автомате твердили заученные фразы, при этом сами совершенно в них не веря, да и смысл их уже не всегда понимая. Так что, при большем старании, оный Агафангел (вот же выбрал себе имечко!) мог обратить в православие почти всё шведское и финское население Овлы. Вот только большого толку от этого Андрей не видел. Ибо в твёрдость веры неофитов не верил. Пока будет русская власть, то будут напоказ строить из себя "истинно православных", а ежели, случиться такое, что вернуться прежние хозяева, то покаются и снова станут католиками. Поэтому, по мере возможности, старался привлечь на новые земли русское население, на лояльность которого мог твёрдо рассчитывать.

В общем, менее чем через год присматривать за проблемным священником князь перестал, и, видимо, зря. Совсем забыл за делами ратными, что в тихом омуте черти водятся. Разумеется, был шанс, что информатором новгородского доносчика выступает кто-то другой, и Андрей сам себе наговаривает на невинного человека. Но перебирая в уме всю городскую верхушку, других более подходящих кандидатов не находил. Надо отписать Епифану Ерофееву, который играл при нём в Овле роль начальника "особого отдела", чтобы установил за оным Агафангелом негласное наблюдение, а заодно тайно проверил его переписку с Новгородом — может, что и выплывет?

* * *

*

После "смерча" в 1521 г. крымский хан Мухаммед-Гирей стал готовиться к давно замышляемому походу на Астрахань. Благо имелся благовидный предлог — месть за атаку астраханских татар на Крым. Правда, некоторые наиболее осторожные советники рекомендовали сначала нейтрализовать угрозу со стороны русских, которые, как показал прошлогодний набег, после захвата Левобережной Украины получили возможность напрямую угрожать ханству. Но их замыслы "киевского похода" были нейтрализованы действиями Василия III, который в 1522 году развернул на берегах Оки большое войско и послал к Мухаммед-Гирею гонцов, "вызывая его на битву, потому что в прошлом году он (Василий) подвергся нападению без объявления войны, из засады, по обычаю воров и разбойников". Но сталкиваться в "прямом деле" с русской армией крымский хан не горел желанием, а предлагаемый поход на Киев ставил крымское войско под удар уже отмобилизованных русских сил. Поэтому между Москвой и Салачиком {столица ханства до 1532 года. — Авт.} были начаты переговоры, завершившиеся в сентябре договором о том, что Русскому государству и Крымскому ханству "в братстве и в дружбе быти по-старому".

После этого уже ничего не удерживало Мухаммед-Гирея от исполнения уже давно вынашиваемого им плана захвата Астраханского ханства. И в декабре того же года крымский хан обрушил свой удар на Астрахань. Поначалу судьба благоволила к нему. Благодаря поддержке ногайского мурзы Агиша "со многими людьми" ему удалось взять Астрахань. Хан Хусейн бежал из города. Однако Мухаммед-Гирей не исполнил обещания, данного Агишу, — отдать под его власть Астраханское ханство, посадив на ставший вакантным трон своего сына Бахадыр-Гирея. Тогда этот мурза, вступив в сговор со своим братом Мамаем, неожиданно ночью напал на не ожидавших ничего подобного крымцев. И разыгравшееся сражение окончилось гибелью самого Мухаммед-Гирея и его сына Бахадыра.

Затем, устремившись в погоню за уцелевшими в ночной резне, и панически отступавшими крымскими частями, ногайцы ворвались "на их плечах" в собственно Крымское ханство. Младшие сыновья погибшего Мухаммед-Гирея — Гази и Баба пытались организовать оборону на Перекопском перешейке, но продержались лишь три дня, а на четвёртый день ногайское войско смяло их силы и ворвалось на крымские просторы. Отдельные крымские отряды ещё пытались сопротивляться, но без всякого успеха — ногайцы хотя и не смогли захватить города, но полностью господствовали "в поле", предавая ханство огню и разграблению.

Наконец, спустя месяц, с огромной добычей в виде захваченного скота и полона, ногайцы покинули разгромленное ханство, вернувшись в свои старые кочевья за Волгой. А в Крыму уцелевшие беи и мурзы стали пытаться восстановить порядок. Новым ханом был провозглашён Гази-Гирей — старший из уцелевших сыновей предыдущего властителя, но продержался на престоле всего лишь шесть месяцев. Часть беев предпочла другую кандидатуру — "гостившего" в Стамбуле Сеадет-Гирея, обратившись к султану с просьбой отпустить его в Крым "на царство". Турки не могли упустить такой шанс увеличить своё влияние в ханстве, ибо ранее не имели возможности вмешиваться в процесс престолонаследия в Крыму, а тут татарская знать сама пригласила султана быть верховным судьёй и арбитром в этом вопросе.

2 июня 1523 г. Сеадет-Гирей сошёл с борта турецкого судна на пристань в Кафе в сопровождении отряда турецких янычар, где к нему со всего Крыма устремились беи и мурзы для участия в церемонии выбора нового хана. А с действующим ханом Сеадет-Гирей поступил так, как его научили в Османской империи — когда тот прибыл в Кафу для того, чтобы отстоять свои права на престол, Сеадет-Гирей приказал янычарам убить его. А поддерживающие Гази вельможи были схвачены и в цепях отправлены в темницу. Ошеломлённым такими действиями крымским беям не оставалось ничего иного, как провозгласить Сеадет-Гирея новым ханом, тем более, что ослабленное и опустошенное ханство ничего не могло противопоставить турецким силам.

В России с трудом скрывали свою радость от поразившего Крымское ханство несчастья. Весной 1523 г. в Москву пришло известие, что казанский хан Сахиб-Гирей разгромил русское подворье и убил посла Василия Поджогина. Это был открытый вызов, на который, по всей видимости, казанский хан пошёл по причине незнания о трагедии, разыгравшейся в Нижнем Поволжье. В результате чего, вместо предполагаемого нового совместного удара Крыма и Казани по Москве, Сахиб-Гирей оказался один на один со спровоцированным им Русским государством. Предпринятая им попытка заручиться поддержкой нового крымского хана завершилась неудачей — Сеадет-Гирей хотя и желал помочь своему младшему брату, но не располагал силами для этого. Его попытки дипломатическим путём воздействовать на Москву, а также обращение за помощью в Стамбул ничего не дали: великий князь Василий III даже не стал читать ханское послание и демонстративно отдал свиток обратно крымскому послу, а в Стамбуле ограничились лишь острожным зондажем позиции России, и получив жёсткий и однозначный ответ на этом успокоились, не желая конфликтовать из-за далёкой Казани с дружественным Османской империи на данный момент времени Русским государством.

Таким образом, русские могли смело выступать против Казани, не опасаясь получить удар с южного направления. Впрочем, русские об этом догадались не сразу и ещё весной 1523 г. в Думе, разделившейся на "ястребов" и "голубей", кипели нешуточные страсти. Нет, обе фракции прекрасно понимали, что реагировать на "учинённое бесчестье" просто необходимо, но опасаясь того, что уход русской армии под Казань оголит русские южные русские рубежи, что может привести к повторению позапрошлогоднего "смерча" многие высказывались за осторожность в действиях. Другая сторона, лидерами которой стали представители рода Шуйских, наоборот, энергично настаивала на немедленном сборе войска и выступлении на Казань. Страсти в Думе кипели нешуточные, и Андрей уже начинал чувствовать себя тем зайцем из рекламы батарейки Duracell, который как заведённый целыми днями "бил в барабан" срывая голос на думских заседаниях, доказывая свою правоту. Была, конечно, мыслишка, отступить, дать "голубям" взять вверх. Тут своих родичей с трудом убедил, а ещё остальные бояре, не говоря уже за самого государя. В конце концов, и это он знал точно, поход всё равно будет. Только в следующем году. Но так не хотелось терять этот самый год. Слишком много планов и незавершённых дел, чтобы позволить себе так щедро разбрасываться временем. И добился таки своего! Великий князь решил, а бояре приговорили — походу на Казань быть!

В мае 1523 г. в Нижнем Новгороде стало собираться 25-тысячное русское войско, во главе которого официально встал сам великий князь Василий III Иванович, но фактическое командование осуществлял первый воевода Большого полка князь Василий Васильевич Шуйский. Не забыли и главного инициатора этого похода — князя Андрея Ивановича Барбашина-Шуйского, на которого "навесили" Большой полк судовой рати. Впрочем, последний был этому только рад, ибо принятый главным командованием план военных действий его не устраивал категорически. Нет, сам план "на бумаге" выглядел очень даже неплохо, вот только Василий III верный своей политике "разделяй и властвуй" так провёл назначение воевод, что Андрей только за голову хватался, представляя очередные свары между военачальниками, которые во время правления того же Василия III неоднократно приводили к катастрофе даже казалось бы хорошо подготовленные операции. Неужели одного оршанского урока великому князю было мало, чтобы понять порочность такой системы? Особенно "радовало" назначение к нему вторым воеводой Михаила Юрьевича Захарьина, того самого, который, как помнил Андрей из своей прошлой жизни, и провалил поход 1524-го года, из-за своей осторожности упустив выгодный момент для захвата столицы ханства. Или государь рассчитывает на то, что его личное присутствие заставит всех действовать в одной упряжке?

Пришлось со своими сомнениями идти к Немому, и, к счастью, тот понял племянника с полуслова. Понятное дело, что поменять утверждённый сверху план действий он не мог, но вот малость "подкорректировать" его возможность была. Шаг, безусловно, был рискованный, но, как говорится, кто не рискует, тот не пьёт шампанского. А задумал Андрей не что иное, как видоизменённую вариацию "полоцкого взятия" — судовая рать, по его замыслу, должна была стремительно вырваться вперёд, опередив основные русские силы и прибыв под стены Казани спровоцировать Сахиб-Гирея на битву "в поле", тем самым выманив казанское войско из-за стен города. И тут был самый опасный момент его плана — Немого с большим трудом удалось убедить в том, что "пещцы" способны выдержать атаку конного войска, к тому же превосходящего их по численности. И пусть татарские всадники и оценивались ниже, чем поместная конница, но кавалерия есть кавалерия, и, по мнению Шуйского, не "пехоцким" с ней тягаться. Пришлось напомнить тому о примерах обратного как при взятии Полоцка, так и очищении Каянской земли от шведов. Только после этого, хоть и со скрипом, но согласился. И то, судя по его полному сомнению взгляду, ничем иным как авантюрой план своего родича он не считал.

Как бы там ни было, но 18 мая судовая рать двинулась вниз по реке. К удовлетворению Андрея движение к столице вражеского государства происходил довольно быстро, чему в немалой степени способствовало наличие на пути русских крепостей, в которых можно было скорым образом пополнить припасы, и уже 10 июля его войско приблизилось к стенам Казани, жители которой с удивлением и злостью смотрели со стен на движущийся по реке караван судов. К счастью, высадке его людей мешать не стали. Не из вежливости, разумеется, а по причине невозможности быстро собрать нужные силы. Так что, благодаря этому, прямо на глазах казанцев, русские смогли не только благополучно высадиться на берег, но и успели разбить укреплённый лагерь, пока Сахиб-Гирей спешно собирал свои силы. Впрочем, подобной "беспечности" татар способствовала и малочисленность русской рати — чуть более трёх тысяч человек, причём в большинстве простые "пешцы" — конных всего несколько сотен. Поэтому Сахиб-Гирей нисколько не сомневался, что сможет снести лагерь этих наглых урусов одним ударом. Куда больше его волновали поступающие сообщения о приближении крупного русского конного войска и пушечного наряда, так что медлить тоже было нельзя, и на третий день, собрав около семи тысяч человек, Сахиб принял решение атаковать так нагло мозоливших ему глаза, причём прямо у стен его столицы, гяуров.

Вот только всё пошло не так, как мыслилось хану. Вопреки его ожиданиям русские при виде готовящегося к атаке татарского войска не только не запаниковали, но и деловито стали выстраиваться в несколько линий, явно готовясь принять бой. При этом, даже не подумав хотя бы огородиться телегами, что вызвало шквал шуток и хвастливых заявлений среди его окружения, уже предвкушавшего лёгкую победу над этими глупцами.

И вот вся масса татарских всадников тёмной, казалось всесокрушающей лавиной, медленно двинулась вперёд. Сахиб-Гирей даже привстал на стременах, дабы лучше разглядеть происходящее. Настроение было просто превосходным — кажется сегодня невольничьи рынки Казани, Астрахани, Хивы и Бухары пополняться несколькими тысячами новых рабов, наполнив его казну звонкой монетой. Правду говорят, когда Аллах хочет кого-то наказать, то лишает его разума. Ещё немного, и под натиском его армии эти неверные просто побегут от страха, пытаясь спасти свои ничтожные жизни.

Когда до первого края русских позиций осталось чуть более ста шагов, татарская конница резко ускорилась, и Андрею почему-то вспомнилось, что татарские лошади не умеют ходить рысью — сразу переходят в галоп. Нет, вот же странные мысли приходят подчас в самый ответственный момент! Тем более, когда на кону, ни много ни мало, его жизнь. Как, впрочем, и нескольких тысяч человек, за которых он несёт полную ответственность.

— Товсь! — едва татары стали ускоряться, как его приказ "полетел" вдоль выстроившихся ратников, и тут же бойцы первой линии присев на одно колено стремительно воздели в воздух спрятанные ранее в траве длинные пики, второй конец каждой из которых был упёрт в землю и придавлен ногой копейщика. И едва русские линии ощетинились "ежом", как Андрей во всю глотку проорал:

— Огонь! — и как ему показалось, не успел он закончить выкрикивать приказ, как стоящая за копейщиками линия стрелков тут же разрядила в приближающуюся неприятельскую массу свои пищали. Единовременный залп из семи сотен стволов дал просто жуткий эффект — по личному впечатлению минимум четверть выпущенных пуль достигла своих целей и на глазах Андрея десятками закувыркались падающие всадники, глядя на которых пришло понимание, что эпоха копейных атак постепенно уходит в Западной Европе в прошлое.

Впрочем, атакующих это пока ещё не остановило, и, не смотря на потери, татарская лава продолжала стремительно приближаться. И глядя на неё Андрей, не смотря на царящее напряжение, всё же невольно хмыкнул — кажется, татары слишком рано перешли в галоп, и теперь их конница, по мере приближения к русским позициям, всё больше рассредоточивалась, из-за чего, в случае боевого столкновения вместо, образно говоря, "удара кулаком" у них мог получиться "тычок пальцами". Да и стрелки не стояли без дела. Отстрелявшиеся, тут же, как учили, без всякой команды, организовано отступили, пропуская вперёд следующую линию. Несколько секунд, и снова загрохотали пищали, в огне и дыму выплёвывая в сторону находящегося уже совсем близко неприятеля свинцовую смерть. Да ещё, именно в этот момент, к ним присоединились и пушкари. Двенадцать прихваченных с собой лёгких "полевых" пушек, до этого времени спрятанные за спинами стрелков, вступили в дело, "угостив" противника зарядами чугунной картечи. Словно гигантская невидимая коса прошла по передовым шеренгам конницы, и скачущие следом, видя печальную судьбу своих товарищей, стали отворачивать коней, пытаясь уйти с линии огня.

Тем не менее, часть татар сумела приблизиться к русским позициям вплотную, вломившись в линию русских копейщиков. Увы, последним, к сожалению, явно не хватало опыта — многие действовали пиками крайне неумело, а были и такие, кто не выдержал и, бросив пику, пытался бежать, спасаясь от татарского копья или сабли. Ещё мгновение и, казалось, татары сомнут копейщиков, прорвавшись вглубь русских рядов. Но именно в этот момент четвёртая линия выпалила по врагу фактически в упор. На таком мизерном расстоянии надо было быть совсем косоруким и слепым, чтобы промахнуться и град из сотен свинцовых пуль буквально сносит волну атакующих. И даже самых лихих нападающих наконец-то проняло, и они стали откатываться назад.

А с холма за всем этим с закипающей яростью наблюдал молодой хан, прямо на глазах которого ещё несколько мгновений назад грозная целеустремлённая сила превращалась в хаотическую толпу, где каждый думал лишь о своём спасении, а на душе было муторно от предчувствия надвигающейся катастрофы.

— Трусы, жалкие трусы! — губы сами собой шептали проклятия в адрес рассыпающихся в разные стороны воинов. Ведь победа была так близка — всего-то надо было не останавливать натиск, и русский строй ещё немного и был бы сокрушён. Ещё чуть-чуть...

Но недаром сказал великий поэт, что каждый мнит себя героем, видя бой со стороны — паника уже охватывала воинов, а русские пищали после короткого перерыва на перезарядку продолжили свой смертельный рёв, выкашивая правоверных. Да и русские пушкари, перезарядив свои орудия, вновь нацеливают их на противника.

Рядом раздаётся удивлённое восклицание, и нервно оглянувшись, хан увидел, как над городской стеной поднимается струйка серого дыма. Пока ещё тонкая и бледная, но с каждым следующим мгновением всё крупнее и гуще. Пожар в городе? Но как? Хотя... Страшное подозрение пронзает мозг ледяной иглой, а по спине пробегает противный холодок. Измена?! Его ведь предупреждали, что в столице остались сторонники русских, и, похоже, они решили проявить себя в самый решающий момент. Теперь даже под защиту стен не отступишь — их стремительно пожирает огонь. Проклятая земля, проклятые люди, ни на кого нельзя положиться!

— Коня! — Сахиб-Гирей не узнаёт в этом истеричном вопле собственный голос. — Коня!

Формально бой ещё продолжается. Всё ещё гремят выстрелы, слышно ржание лошадей и крики людей, но всем уже ясно, что это уже не бой, а бойня. И паника! Подобная стремительному степному пожару она распространяется повсюду. Хан бежал! И даже те, кто был готов продолжать биться, теперь думают лишь о том, как бы выбраться из этой свалки.

А потом наступила тишина. Нет, где-то слышны стоны раненых, ещё ржут лишившиеся своих всадников лошади, но по сравнению с царившей только что яростной какофонией это воспринимается лишь незначительный фоновый шум в звенящей тишине.

Андрей даже с некоторым недоумением оглядел заваленное телами людей и лошадей поле. Всё закончилось как-то очень быстро. Казалось только-что на него двигался вал конницы, а он, стараясь сдержать нервную дрожь, отдавал команды стрелкам, заодно смотря за тем, как бы кто из них не дрогнул — в своих "камцах" он был уверен на все сто процентов, а вот набранные "с городов" пищальники, не смотря на проведённое ещё в Нижнем краткое обучение могли и сдрейфить. Но всё обошлось, даже лучше ожидаемого. Неучтённый фактор в виде диверсии сторонников "русской партии" в Казани, похоже, ускорил развязку. В победе он и так не сомневался. Почти. Но всё равно спасибо бойцам невидимого фронта. Победа с меньшими жертвами тоже стоит немало. Может даже Поджогин постарался. Свои люди в столице ханства у него точно имеются, а прощать казанцам смерть брата он явно не собирался. Надо будет при случае его расспросить, и может даже поблагодарить за помощь.

Когда входили в город, тот казался вымершим. Даже собаки не гавкали на нежданных гостей. Только иногда в окнах домов можно было заметить мелькнувшее и тут же исчезнувшее человеческое лицо. Впереди движущегося по опустевшей улице войска на трофейном коне сам князь Барбашин. Хороший конь, белый "арап". Интересно, кто был его прежним владельцем? Кто-то из высшей знати, не иначе. Но вот и ханский дворец. В отличие от города он действительно пуст — узнав о поражении и бегстве хана, все придворные и слуги разбежались. Хотя нет, вот ковыляет навстречу седой старик в грязном тряпье. На татарина, кстати, никак не похож. Андрей остановил коня, а старик, опустившись на колени и воздев руки к небу радостно воскликнул:

— Слава Богу! Свои, православные!

* * *

*

Захват Казани вызвал ликование в Москве. На участников похода пролился дождь наград и подарков. Командовавший русскими войсками князь Василий Васильевич Шуйский стал наместником и главным воеводой Казанским, а главный герой завоевания ханства князь Андрей Барбашин-Шуйский получил золотой {вместо медалей на Руси практиковалось вручение золотых монет, которые затем крепились на шапку и носились как знак отличия. — Авт.}, боярский чин и был назначен наместником и главным воеводой Новгородской земли. В Москве, по случаю такой великой победы, было решено воздвигнуть каменный собор Покрова Пресвятой Богородицы. Это был уже пятый храм, заложенный по указанию Василия III в честь взятия и присоединения к Русскому государству крупных городов — Смоленска, Полоцка, Витебска, Киева, а теперь ещё и Казани.

Впрочем, в большинстве соседних стран известию о захвате русскими Казанского ханства не придали большого значения. Этот регион находился далеко от их интересов, и их восприятие этого события мало отличалось от того, как в далёком будущем относились к новостям из далёкой Африки или Латинской Америки. Зато в Восточной Европе падение ханство вызвало целый вихрь изменений, которые в перспективе должны были повлиять на весь мир.

Как и в реальной истории, только на год раньше, Сахиб-Гирей со своими людьми бежал в Крым, где его, однако, встретили без особой радости. Сеадет-Гирей обвинил его в трусости и даже посадил под арест. Но потом братские чувства взяли верх, и бывший казанский хан был освобождён.

Но в Крыму не могли оставить без ответа действия русских, и готовились к удару возмездия. К их сожалению турки не проявили большой заинтересованности к войне с Русским государством, а собственные силы ханства были слишком подорваны катастрофой под Астраханью и вторжением ногайцев. Тем не менее, по приказу хана в декабре 1523 года было собрано 8-тысячное войско, которое было отправлено на Киев, в котором в это время воеводствовал получивший эту должность в качестве награды за свои действия в 1521 году князь Пётр Засекин.

Переправившись на правый берег Днепра на Таванском "перелазе" татары по литовской стороне подошли к Киеву, но столкнулись под его стенами с упорным сопротивлением. Вовремя получив от сторожей в поле сообщения о движении татарской орды, киевский воевода успел принять меры и подготовить город к обороне.

Не сумев захватить город внезапным ударом, крымцы разбили свой кош неподалёку, и поскольку они шли за добычей, и им всё равно было кого грабить, их чамбулы рассыпались по Полесью, где заполыхали литовские сёла, а города и местечки срочно садились в осаду.

Тем временем, получив подкрепления, доведя численность своих сил до четырёх тысяч человек, Засекин решился на активные действия, 27 января 1524 года внезапно нанеся удар по татарскому лагерю в окрестностях Киева. Не ожидавшие нападения, и из-за глубокого снега не смогшие добраться до лошадей татары потерпели полное поражение и с огромными потерями и, бросив полон, спешно отступили в Крым.

Среди татар началось брожение. Многие обвиняли в неудаче Сеадет-Гирея, которым и так были недовольны из-за его "отуреченности", из-за чего внимание многих беев обратилось на его племянника Ислам-Гирея, в котором увидели подходящую кандидатуру на ханский престол. Это не стало тайной для Сеадет-Гирея, приказавшего убить Ислам-Гирея сразу же после возвращения из похода. Но у последнего нашлись свои доброхоты, успевшие его предупредить о ханском замысле, благодаря чему Ислам-Гирей успел со своими сторонниками отойти от Перекопа в Таврию, где вокруг него стали собираться противники Сеадет-Гирея. Между дядей и племянником вспыхнула война, счастье в которой первоначально склонялось на сторону Ислама. Захватив у Перекопа принадлежавшие самому хану стада, он вторгся в собственно Крым и, прибыл в город Кырым — родовой центр Ширинов, где беи и мурзы избрали его ханом.

Низложенный Сеадет-Гирей бежал на север, где укрылся в Перекопе, а Ислам-Гирей взял его в осаду: оставалось лишь подождать, пока голод вынудит противника сдаться. К маю 1524 года положение старого хана стало совсем отчаянным, и окончательную победу Ислам-Гирея ожидали со дня на день. Но помощь к Сеадет-Гирею пришла откуда не ждали. Сахиб-Гирей, незадолго до войны освобожденный ханом из заключения, решил поддержать своего старшего брата, и, находясь в Кырк-Оре, отправил Ислам-Гирею письмо в котором соглашался признать его новым ханом и прося прислать в Кырк-Ор двух беев для дальнейших переговоров. Не заподозрив ловушки, Ислам послал требуемых людей, но по прибытии они были арестованы Сахибом, который объявил их заложниками и потребовал от их людей покинуть Перекоп.

Узнав о пленении своих родовых старейшин и опасаясь за их жизнь, мурзы скомандовали своим войскам прекратить осаду и отправиться по домам. А оставшийся без армии Ислам-Гирей был вынужден с немногими людьми покинуть Перекоп, уйдя в причерноморские степи.

Но и после этого внутренняя смута в Крыму не прекратилась. У Ислам-Гирея оставалось в ханстве немало сторонников, а поставленный в благодарность за помощь на должность калги-султана Сахиб-Гирей имел собственное видение политики государства, отличное от ханского. Став крымским калгой, он смог, наконец, осуществить то, ради чего и прибыл в Крым: собрать войско против Русского государства, ради освобождения Казанского юрта.

Ему казалось, обстоятельства полностью благоприятствовали задуманному. Уже весной 1524 года в Казанском крае началось восстание против русского владычества, первоначально сумев разгромить посланные против них отряды. И даже успех масштабного карательного похода в феврале-марте 1525 года против восставших не привёл к окончанию восстания. И уже летом 1525 года из Казани в Москву доносили о новых волнениях. По плану Сахиб-Гирея и поддерживающей его "партии войны", в Казанский юрт был послан его племянник Сафа-Гирей, который должен был возглавить восставших, став новым казанским ханом. А крымцы, массированным ударом с юга, отвлечь на себя русские войска, не дав тем сосредоточиться на восточном направлении. И хотя Сеадет-Гирей не особо поддерживал эту идею, но спорить с братом не стал, позволив калге-султану поступать так, как он считает нужным. И в июне 1525 года Сахиб-Гирей во главе 15-тысячной армии выступил к русским рубежам.

Однако, едва начавшись, поход был прерван. Узнав, что большая часть крымской армии покинула полуостров, Ислам-Гирей решил взять реванш за свою прошлую неудачу. Он пробился через весь Крым к самому Кырк-Ору и сразился там с Сеадет-Гиреем. Небольшой турецкий отряд, охранявший хана, был разбит, и Сеадет-Гирей был вынужден опять бежать, а его соперник вновь занял престол.

Но удержаться на троне ему не удалось и в этот раз. Едва узнав о произошедшем, Сахиб-Гирей отменил поход на Москву, и войско вернулось в Крым, вынудив Ислам-Гирея выехать за пределы ханства.

* * *

*

Тем временем и в Москве не сидели на попе ровно, и не смотря на вспыхнувшее вскоре после покорения Казанского ханства, как и в памятной Андрею иной реальности, восстание части тамошнего населения, не обделяли своим вниманием происходящие события и в других татарских юртах. Особенно в Поволжье, где после известных события 1523 года разворачивались самые настоящие "игры престолов". В Ногайской орде сцепились меж собой в борьбе за власть бий Агиш и Мамай-мурза, который осенью 1523 года осадил Астрахань, где после гибели Мухаммед-Гирея вновь воцарился хан Хусейн. Но не поддержанный бием и другими мурзами, Мамай был вынужден отступить. В свою очередь, Хусейн стал сколачивать коалицию против Мамай-мурзы в которую намеревался привлечь как крымского хана Сеадет-Гирея, так и ногайского бия Агиша. Последний же, в свою очередь, с целью упрочнения своей власти, обратился к литовскому великому князю с просьбой освободить из литовского заточения последнего хана Большой орды Шейх-Ахмеда, которого он намеревался посадить на престол в Астрахани, дабы затем совместными усилиями ногайцев, литовцев и астраханцев нанести удар по Крыму. И в отличие от известного Андрею варианта истории, когда бий Агиш был убит случайно столкнувшимся с его становищем уехавшим в 1524 году из Казани Сахиб-Гиреем, тут бежавший годом ранее Сахиб "разминулся" в пути с Агишем, благодаря чему, после того как в 1524 году скончался астраханский хан Хусейн, Сигизмунд I снизошёл до настойчивых просьб ногайского бия и весной 1525 года отпустил "загостившегося" у него Шейх-Ахмеда на Волгу.

Не дремали и в Москве, где ещё в 1524 году, едва получив известия о кончине хана Хусейна, по предложению Мамай-мурзы, организовали военный поход на Астрахань с целью посадить там на престол своего кандидата, в лице Абдул-Рахмана, сына бывшего астраханского хана Абдул-Керима. В декабре 1524 года под Казанью начался сбор 5-тысячного русского войска, которое двинулось вниз по Волге. Подойдя к Астрахани 4 февраля 1525 года, на следующий день русские подвергли город краткому артиллерийскому обстрелу, после которого пошли на штурм. Астраханцы сопротивлялись недолго, и столица ханства быстро пала, а жители ханства присягнули на верность Абдул-Рахману, который, в свою очередь, признал себя "подручником" (вассалом) русского государя и принял обязательство выплачивать ежегодную дань в 3 тыс. осетров и даровать русским купцам право беспошлинной торговли.

Но Абдул-Рахман недолго правил в завоёванном им при помощи русских городе. В мае 1525 года он был свергнут силами ногайского бия Агиша, посадившего на ханский престол Шейх-Ахмеда. Вот только России воцарение в Нижнем Поволжье литовского ставленника нисколько не улыбалось, и уже летом того же года на Волгу был послан 3-тысячный отряд под общим командованием князя Ивана Васильевича Пронского. Войску предписывалось идти на Астрахань в судах и "промышляти своим делом, как его милосердный Бог поможет".

Первыми, до подхода остальных войск, достиг Астрахани пятисотенный отряд казаков. Узнав, что хан не в столице, а разбил свою ставку в дельте Волги, в двадцати верстах от побережья Каспия, казаки стали продвигаться к морю. Окружив лагерь татар, русские напали на них ночью, разгромив ханский лагерь и вызвав панику. Но к утру Шейх-Ахмед, получив подкрепления от ногайцев, смог организовать оборону, вынудив казаков отступить. Но, не смотря на этот небольшой успех, ханство было обречено. Подошедшие пищальники без боя заняли Астрахань и Шейх-Ахмед предпочёл вступить с русскими в переговоры, уверяя их в своей лояльности Москве и готовности дать "правду" недавно водрузившему на себя царский венец Василию Ивановичу. Но русские никак на это не прореагировали. Укрепившись в городе они "по Волге казаков и стрелцов раставили и отняли всю волю у Нагай, у Астророханцов рыбные ловы и перевозы все".

Последний удар по астраханскому хану нанёс Мамай-мурза, начавший военные действия против Шейх-Ахмеда, который потеряв всех своих союзников, не имея никаких надежд на возвращение престола, преследуемый ногайцами бежал в Азов, под турецкую защиту, а оттуда уехал в Константинополь.

Таким образом, вся территория Астраханского ханства оказалась в русских руках. Оставалось сделать последний шаг. И хотя Мамай-мурза предлагал восстановить на престоле в покоренном ханстве вместо Шейх-Ахмеда свергнутого ранее Абдул-Рахмана, в Москве рассудили иначе. Независимость Астрахани была окончательно упразднена, посажен русский воевода и введена русская администрация.

Получая все эти новости, Андрей лишь испытывал чувство глубокого удовлетворения. Даже без его прямого вмешательства соотечественники, взяв разбег, успешно рвались вперёд. Тут как бы не пришлось их притормаживать. Впрочем, вроде бы, в отличие от того, что происходило при аналогичных событиях в его истории, "головокружение от успехов" общество хоть и испытывало, но вот большого желания "водрузить крест на святую Софию" или немедленно ринуться на завоевание Крыма не проявляло. Нет, были отдельные личности, горячо призывающие к решительному "броску на юг", но их было мало, и в глазах людей они были скорее эдакими оригиналами, чем властителями дум. Да и сам Василий Иванович предпочитал сохранять с Сеадет-Гиреем мирные отношения, благо оный тоже предпочитал "дружить" с Русским государством, сосредоточившись на противостоянии с Литвой. Тем более, что последняя словно с цепи сорвалась. И года не проходило, чтобы черкасский и каневской староста Остафий Дашкович не организовывал набег на территорию Крымского ханства, а отпуск Шейх-Ахмеда, старого врага Гиреев, и вовсе поставил Вильно и Салачик на грань войны.

И подобное поведение Дашковича вызывало некоторые вопросы. Прежде всего, они касались поведения сидящих в захваченных поднепровских городах русских воевод, которые почему-то беспрепятственно пропускали литовские суда, везущие в Канев и Черкассы военные припасы. А то, по слухам, и сами их отряжавшие. Да и сам староста как-то слишком спокойно ходил в набеги на татар, совершенно не опасаясь получить за время своего отсутствия "удар в спину" со стороны русичей. Андрей даже заподозрил, что между русским царём и Дашковичем достигнуто некое тайное соглашение. Что, разумеется, было невозможно без согласия "патрона" черкасского старосты в лице великого гетмана Константина Острожского, который недавно, вот ведь совпадение, яростно разругался с поляками.

Во время недавней войны с Тевтонским орденом князь Острожский в очередной раз подтвердил свою репутацию лучшего военачальника великого княжества Литовского, который успешно заняв всё Понеманье и взяв штурмом Мемель, на волне успеха решил увенчать свою голову лаврами главного победителя "крыжаков" и захватить Кёнигсберг. Но тут, узнав, куда он нацелил своё войско, взвились ляхи, считавшие столицу Ордена своей "законной" добычей, и не желавших видеть над ним литовские знамёна. И король Сигизмунд I, поддавшись давлению своих польских вельмож, приказал Острожскому оставить Кёнигсберг в покое, указав в качестве причины этого "стоп-приказа" возникшую со стороны ливонцев угрозу северным границам княжества. Впрочем, по мнению Андрея, эта опасность была сильно преувеличена королём. Да, захват литвинами Понеманья привёл Ливонию в состояние крайнего возбуждения, поскольку там, и не без причины, опасались, что следующей целью литовской агрессии могут стать их земли. И если раньше оказываемая военная помощь тевтонцам была частной инициативой отдельных лиц, то теперь в дело вмешался сам магистр Вальтер фон Плеттенберг, который стал буквально демонстративно готовиться к войне. Вот только на созванном в Ливонии ландаге города и епископии, как только зашла речь о выделении денег на войну, тут же заняли примиренческую позицию, отказываясь предоставить необходимые средства. И военное возбуждение как-то само собой затихло. Так что Острожский, посчитав, что у него "украли победу", обиделся на поляков и, оставив гарнизоны в понеманских замках, демонстративно отбыл в южные области княжества, объяснив свои действия необходимостью борьбы с татарской угрозой.

И вот тут Москва, с точки зрения Андрея, повела себя несколько неожиданно. В том варианте истории, который он помнил по своей прошлой жизни, после захвата Казани и, особенно, Астрахани русское правительство немедленно начало наступление на Крым и долгое время обхаживало Вильно на предмет совместных действий против татар. Но сейчас, не смотря на казалось бы благоприятный момент, никаких наступательных действий не ведётся, и предложений Литве о создании антикрымского союза с Россией не озвучивается. Что, с позиций послезнания, выглядит весьма необычно. С одной стороны то, что страна не собирается с горем пополам тащить войска через Дикое поле, чтобы тупо биться головой о Перекоп, радовало. Но с другой стороны подобное расхождение в поведении и настораживало. Впрочем, в результате недолгих размышлений на эту тему, он пришёл к выводу, что ничего странного в подобном различии в действиях русских властей тогда и сейчас нет. И всё объясняется разницей царящих в той и нынешней церкви разными идеологемами. Во времена Ивана IV во внутрицерковной борьбе уже твёрдо победили иосифляне, энергично проповедовавшие своеобразный вариант "крестового похода" против "басурман". Как подозревал Андрей, не в последнюю очередь для того, чтобы отвлечь внимание дворянства от церковной земельной собственности, удовлетворив их претензии за счёт завоеваний. И смогли увлечь этой идеей, как молодого царя, так и значительную часть аристократии. Но сейчас ситуация противоположная: у кормил церковной власти находятся нестяжатели, "земельный голод" дворян в значительной части удовлетворён изымаемыми и пускаемыми в раздачу церковными землями, а с Османской империей большая часть нестяжателей предпочитает сохранять хорошие отношения. Поэтому, в сложившейся ситуации, русское правительство, пользуясь установившимися относительно мирными отношениями с Крымским ханством, предпочитало закреплять за собой уже завоёванное и обращать свои "дальние взоры" в совершенно иных направлениях.

В своей прошлой жизни Андрей горячо интересовался историей, жадно читал работы учёных-историков, "зависал" на тематических форумах, но даже при такой его "подкованности" в этом вопросе, когда он попал в это время, то очень часто сталкивался с весьма неожиданными, или, в лучшем случае, малоизвестными для себя фактами. Например, многим ли известно, что так называемое Сибирское ханство и Искерский юрт, это не одно и то же? Последний, ещё в конце XV века откололся от обширного Сибирского юрта, образовав самостоятельное государство во главе с родом Тайбугинов. А поскольку взаимоотношения между этими государственными образованиями, по понятным причинам, не отличались теплом и дружелюбием, и, не смотря на попытки тюменских ханов возродить былое величие, их могущество постепенно таяло пока, в конце концов, сибирские земли оказались в вассальной зависимости от Ногайской орды и Казанского ханства. Именно по этой причине, при Иване IV, после покорения Казани в Москву и явились послы от Ядгар-бека Тайбугина (Едигера), который был готов принести русскому царю вассальную присягу как новому правителю Казани, ханы которой и были в предыдущие годы сюзеренами Искерского юрта. Сейчас, правда, оным "княжеством" правил его отец Касым, но и его поведение сильно походило на то, которое демонстрировал Ядгар, который, узнав о падении Казани, вовсе не стал спешить с принесением присяги новому сюзерену, а решил выждать несколько лет, пока не убедился, что русские закрепились в Среднем Поволжье всерьёз и надолго. Вот только сейчас русичи, не занятые войной с Крымским ханством, менее всего готовы были терпеливо ждать, пока нерадивый вассал решит-таки выполнить свои обязательства. Да и складывающаяся в Поволжье обстановка невольно способствовала этому. Тут Андрею даже вмешиваться не пришлось, разве что в личных разговорах свои мысли по этой теме высказывал.

Захват Астрахани автоматически сделал Русское государство соседом Ногайской орды, которую в это время раздирала внутренняя "замятня", в каковую неизбежно вовлекались и соседи ногайцев. Не избежали этой судьбы и русские, кои и ранее вели свою "игру" среди кочевников, а теперь и вовсе получили дополнительные возможности влиять на ситуацию. Как оказывать помощь "своим" группировкам, так и ослаблять тех, кто считался недругом. И среди оных было выступавшее на стороне бия Агиша Сибирское (Тюменское) ханство, в то время как Москва поддерживала его соперника Мамай-мурзу. К этому добавилось ещё и то, что Тюменское ханство поддерживало казанских мятежников, поэтому по нему и было решено нанести удар с целью для подрыва сил первого, и поддержки позиций второго.

В 1526 году в Сибирь был отправлен отряд численностью около 800 человек. Перевалив Уральские горы, русские в конце июля подошли к Чинги-Туре и высадились на левом берегу реки Туры напротив мыса при впадении реки Тюменки в Туру. Агалак-хан, понадеявшись на своё численное преимущество, приказал атаковать русский лагерь. Сражение вышло ожесточённым и весьма кровавым (потери русских составили более 100 человек), но закончилось не в пользу татар. Как несколько позднее с радостью сообщал летописец, "И августа в 1 день взяша град Тюмень, еже Чингида, и царя Чингиза убиша, и многие припасы и богатства взяша". Но заняв Чинги-Туру, русские сочли это место неподходящим для строительства острога. Выгнав всех жителей, они спалили город, а острог, получивший название Тюменского, выстроили на новом месте между Турой и Тюменкой в виде четырёхугольника. Подходы к нему были защищены обрывистыми берегами Туры и глубоким оврагом. Местные татары покорились без сопротивления и стали платить дань, но родственник погибшего хана Кулук бежал на восток, где опираясь на поддержку части ногайцев, продолжил борьбу.

В мае 1527 года русские получили сообщение о сборе Кулуком, объявившего себя новым сибирским ханом, своих сторонников и, не дожидаясь появления последнего под стенами Тюмени, двинулись вниз по течению Туры, в устье которой встретили войско противника, численностью около 700 человек. Битва близ устья Туры шла несколько дней, и закончилась разгромом Кулука, открыв русским путь по Тоболу.

Дождавшись прибытия в конце июля 1527 года отправленного Москвой подкрепления, русские отправились дальше, уже в самый центр Сибири. 26 августа их отряд подошёл к лежащему в 16 верстах от устья Тобола городку Карачин, где правящий Искером Касым, разместил свои наспех собранные силы, изготовившись дать русским решительный бой.

28 августа 1527 года русские атаковали противника, и после короткого штурма взяли город, в котором простояли почти две недели, отдыхая и накапливая силы.

12 сентября русские вышли из Карачина и пошли вниз по Тоболу на Иртыш и там, не решившись "с ходу" на штурм хорошо укреплённого Искера, на высоком мысу в 15 верстах от сибирской столицы выстроили деревянный острог, названный Тобольским, который был использован в качестве базы для подготовки к решающему сражению.

Касым тем временем собирал дополнительные силы и 1 октября решил лично возглавить войско, чтобы нанести русским поражение и вынудить их к отступлению. Тобольский острог был взят в осаду, продолжавшуюся до 21 октября, когда, убедившись в невозможности захватить укрепление, Касым был вынужден отойти. После чего русские приняли твёрдое решение, что нужно нанести решающий удар и переломить ситуацию в свою пользу. Отступать вблизи превосходящего числом противника было совершенно невозможно, ибо такое отступление неминуемо завершилось бы разгромом и гибелью.

23 октября 1527 года русские, оставив в остроге небольшой гарнизон, погрузились в струги, и пошли к Чувашскому мысу, где были сосредоточены основные силы Касыма, которыми командовал его сын Ядгар. На мысу была выстроена длинная засека, за которой сидели татарские лучники. Русские, высадившись со стругов, выстроились на берегу и пошли вверх по склону, прямо на татарскую засеку. И еще одна сотня пищальников осталась в стругах в качестве резерва.

Это был очень опасный шаг. Противник обладал численным превосходством, занимал укрепление на высокой горе. Русские же должны были взять укрепление приступом, без всяких осадных приспособлений. Подойдя к засеке на расстояние прицельного огня, стрелки открыли огонь из пищалей, в ответ на который татары осыпали наступающих тучей стрел. После чего русские развернулись, и стали быстро отступать к стругам так, чтобы у татар возникла иллюзия бегства. Ядгар быстро оценив обстановку, решил что настал благоприятный момент для разгрома противника, и приказал воинам сделать проломы в засеке.

Вскоре масса воинов ринулась вниз по склону. Русские тем временем добежали почти до самого берега, развернулись, дали последний залп и ружей и вступили в рукопашный бой. Отряды остяков, посланные Ядгаром вперёд, после первых же залпов разбежались. Тогда он ввёл в бой свои резервы и лично повёл их в атаку. Со своей стороны русские тоже решили, что наступил решающий момент битвы, и ввели в бой свои последние резервы, став прорубаться через массу воинов прямо к бунчуку командующего. Вокруг Ядгара закипела жестокая рукопашная схватка. Сам он пулей был выбит из седла и упал наземь, где его и захватили в плен казаки.

В битве наступил перелом. Пленение предводителя вызвало панику в татарском стане. Первыми ускакали татарские всадники, за ними бежали пешие воины. Сам Касым, с которым остался лишь небольшой отряд телохранителей, ушёл вверх по Иртышу. Искер был брошен на произвол судьбы, и после битвы русские беспрепятственно вступили в опустевший город, где им досталась богатая добыча, в первую очередь "мягкая рухлядь" — ценные меха соболей, а также много оружия и табуны лошадей. Как и в случае с Чинги-Турой русские, вывезя всю добычу, спалили Искер, сделав своей ставкой Тобольский острог, который первоначально представлял собой небольшую крепость. Но место оказалось удачным. С одной стороны гору, на которой строили острог, подпирала река Курдюмка. Она впадала в Иртыш, образуя мыс, за которым располагалась как бы естественная гавань. Через несколько лет возле острога возник посад. Тогда были расширены старые укрепления: воеводы со служилыми людьми срубили город Тобольск и поставили небольшой острог вокруг посада. Так началось проникновение русских в Сибирь.

Но внимание Москвы в это время привлекала к себе не только восточное направление. В далёких закатных странах также происходили события, требовавшие к себе самого пристального внимания.

Лето 1523 года от Рождества Христова выдалось для Западной Европы весьма беспокойным. Продолжалась война между Испанией и Францией за богатства Италии, и после выступления на стороне императора Карла V английского короля Генриха VIII дела у французов пошли совсем уж нехорошо. Казна была пуста, и чтобы хоть как-то наполнить её Франциск I ещё в прошлом году не придумал ничего лучшего, как позаимствовать дополнительные средства из кошельков своих подданных. Но поскольку крестьяне и так были ободраны настолько, что при всём желании с них было больше не взять, то задумчивый монарший взор обратился в сторону, излишне богатого, по его мнению, ярчайшего представителя высшей знати и "второго человек в королевстве" Карла де Бурбона, чьи огромные земельные владения не всегда были подтверждены достаточно надёжными правоустанавливающими документами. И хотя претензии короля тоже были, мягко говоря, сомнительными, но к тому времени королевская власть в стране стала достаточно сильной, чтобы сломить сопротивление отдельных могущественных вельмож, не имеющих за спиной массовой поддержки. А закон... Известная пословица про него и дышло верна не только для России. Правда, обиженный королём Карл де Бурбон, затаил обиду, и перешёл на сторону своего тёзки, который при этом носил фамилию Габсбург и был императором Священной Римской империи. Таким образом, французский монарх немного пополнил казну, но лишился талантливого военачальника, что должно было аукнуться ему в самом ближайшем будущем.

Впрочем, проблемы были не только у французского короля. У его противника Карла V Габсбурга, помимо войны с французами, и других забот хватало не меньше. Не успел он толком разгромить так называемое "восстание комунерос" в Кастилии, как заполыхал схожий мятеж в Валенсии и на Балеарских островах.

Нестабильно было и в Германии, ситуация в которой и до появления Мартина Лютера напоминала пороховой погреб, а его выступление стало той искрой, что запалила давно подготовленный бикфордов шнур. Под впечатлением от протестантских идей люди оскорбляли и выгоняли священников и монахов, разоряли церкви и монастыри. Бунтовали рыцари, а в кипящей недовольством из-за принудительного обращения в крепостных и значительного увеличения повинностей крестьянской среде, словно грибы после дождя, не смотря на репрессии властей, появлялись тайные общества по типу "Башмака", готовые в ближайшее время взорваться масштабным восстанием.

На юго-востоке континента, к вящему ужасу всего христианского мира, турки вновь начали войну с Венгрией, и падение в 1521 году Белграда навело панику на всю Европу. Но ни польский король Сигизмунд, занятый войнами с Тевтонским орденом и Русским государством, ни австрийский эрцгерцог Фердинанд, более озабоченный защитой своих имущественных прав, чем борьбой с "врагами креста Христова", не оказывали венгерскому королю достаточной помощи, фактически предоставив своего коронованного родственника его собственной судьбе.

Но молодого князя Барбашина, впрочем, как и всю российскую властную верхушку, куда более волновали события происходящие в Северной Европе. Восстание против датчан в Швеции, как и ожидал Андрей, шло весьма успешно, и к 1523 году в руках сторонников Кристиана II оставались лишь Готланд и Финляндия.

Положение датского короля ухудшило ещё и то, что в начале 1523 года против него вспыхнул мятеж и в самой Дании, где выступившие против Кристиана II сословия пригласили на трон его дядю Фредерика Шлезвиг-Гольштейнского, а верность королю сохранили лишь Копенгаген с Мальмё, взятые в осаду войсками взбунтовавшихся аристократов. Попытка находящегося в Германии Кристиана II собрать армию для подавления мятежа не увенчалась успехом по причине отсутствия у него необходимых финансовых средств, а обращения за помощью к шурину, а "по совместительству" и императору Карлу V, не приносили результата. В результате чего положение ухудшалось с каждым днём. Один из немногих, кто сохранил верность своему королю, Сорен Норби, удерживал своими силами Готланд, но испытывая нехватку припасов, не нашёл иного способа восполнить их, как пиратство. А в ноябре 1523 года шведы восстановили свой контроль над Финляндией — находившихся там королевских войск оказалось недостаточно, чтобы успешно противодействовать шведской армии и флоту.

В такой, кажущейся безнадёжной ситуации, Кристиан II "вспомнил" о наличии у него ещё одного союзника, а именно государя всея Руси Василии Ивановиче, обратившись к нему с просьбой послать русское войско в Финляндию. В прошлом варианте истории, как знал Андрей, Василий, занятый казанскими делами, дал отрицательный ответ. Но сейчас обстановка была совершенно иной. Казань уже захвачена, а представившуюся возможность установить свой контроль над южной частью Финляндии упускать не хотелось. И, спасибо послезнанию, но имелся, пусть и в черновой, вариант действий. Так что, когда ещё гремели здравницы в честь занятия Казани, Андрей на приеме у тогда ещё великого князя выступил с инициативой, что раз Казанское царство теперь под русским государем, то и титуловаться Василию Ивановичу надобного теперь царём. Самое интересное, что за лесть эти его слова не приняли. Наоборот, одобрительно кивали, а то и восторженными криками поддерживали инициативу. А если кто и морщился, то только с досады, что не они первые с таким предложением выступили. И сам Василий выглядел довольным — царский титул был давней мечтой, а тут такой удобный предлог для его принятия. Так что угодил, так угодил. А уже потом, когда Василий соизволил принять в своём шатре Андрея уже лично, тот и высказал свои мысли по поводу происходящего в Скандинавии, а также необходимости посольства к императору. О своём участии в оном даже не заикался, но подал всё так, что Василий Иванович, калач тёртый, сам недосказанное должен был домыслить. И видимо догадался — уж слишком хитрой была его улыбка, когда он отпускал Барбашина.

Какое решение, в конце концов, принял государь, Андрей тогда так и не узнал, но к возможной военной операции в Финляндии стал готовиться ещё до своего отъезда в Новгород, куда стянул как свою личную дружину, так и выпрошенных бойцов у родственников. Даже изрядно постаревший и сдавший князь Ростовский и тот, после разговора с Андреем, удивил тем, что прислал своих послужильцев. Хуже обстояло дело с артиллерией. Нет, пушек было много, даже очень. Как сохранившихся на складах ещё со времён отца нынешнего государя, так и недавно затрофеинных в морских баталиях с "заморскими гостями". Вот только их разнообразие и было главным недостатком. Пришлось несколько раз перебирать этот "металлолом", пока не удалось подобрать с десяток относительно схожих стволов крупного калибра. Проблемы были и с пушкарями. Нет, они были, но их упорная привычка работать "по старинке" доводила Андрея до озверения. И ведь даже не уволишь — пушкари были штучными специалистами, и свою ценность и связанную с этим силу они хорошо понимали. И ведь даже розги не помогали — пушкари банально не понимали, за что их секут, списывая это на барскую дурь. Ведь в их понимании они всё правильно делали, как деды и прадеды. Пришлось, скрепя сердце, "раздевать" собственные корабли, снимая с них канониров и заполнять ими штаты. А забронзовевших "дедушек" ставить сугубо на литейные работы, в надежде успеть к маю месяцу следующего года переделать часть имевшегося "зоопарка" в ещё хотя бы десяток однотипных осадных орудий.

Это не говоря уже про эпопею с формированием новгородского стрелецкого полка. Да, из Москвы князь привёз указ государя о создании в Новгороде "статьи" городовых пищальников числом в пятьсот бойцов. Вот только денег из казны на это не выделили, возложив обязанность финансировать это боевое формирование из городских средств. Хорошо ещё, хоть разрешили коммутировать часть повинностей горожан в денежный налог. Чему горожане не особенно и обрадовались, ибо оные повинности часто существовали только на бумаге, а деньги надо вносить регулярно. Хорошо ещё, что фамилия Шуйских, да и его личное мнение для местных "отцов города" значило немало, благодаря чему удалось договориться, не ломая их через колено. Но всё равно, нервов помотали изрядно. Хорошо ещё с набором добровольцев не было больших проблем — Новгородчина ещё не оскудела людьми вследствие войн, гладов и моровых поветрий, пахотной земли на всех не хватало, а быть приживалами у своих старших родственников не всем хотелось. Вот и шли в пищальники. А что такого? Землю дают, да ещё деньгу сверх того платят. Так чего бы ни послужить?! Оно, конечно, велика возможность сложить голову на войне, но на это местный люд смотрел с изрядной долей фатализма. А вот дворяне, к сожалению князя, служить в стрелецкий полк шли неохотно. Невместно, видите ли им, на своих двоих, да ещё с пищалью в руках воевать. То ли дело на коне, с саблей наголо. Мол, вот это по нашему, по благородному, без урона чести. Как же это всё... раздражало. А ещё неопределённость. Пойдёт ли царь на помощь Кристиану II, или всё же не решится на войну со Швецией? И тогда вся подготовка, потраченные деньги и сожжённые нервные клетки коту под хвост. Долгие месяцы неопределённости, пока в конце марта, уже по последнему снегу из столицы не примчался гонец со срочным сообщением и государевым указом, прочитав который Андрей внутренне возликовал. Наконец-то! Ибо было сказано в присланной грамоте, что по просьбе "брата нашего" короля датского, великий государь повелевает наместнику и главному воеводе новгородскому князю Андрею Ивановичу Барбашину-Шуйскому исполчить войско и вести его на "свейских немцев", которые супротив своего законного государя взбунтовались. При этом оговаривалось, что за эту помощь, "по братской той любви", Кристиан II согласен уступить русским часть финских погостов, включая Выборг и все земли до реки Кюмени.

Тут, правда, Андрей усомнился в том, чтобы посланцы датского короля за столь короткий срок успели согласовать эти пункты со своим сувереном. Но, с другой стороны, Кристиан II, зная, что "за спасибо" Москва помогать не будет, мог и заранее предусмотреть уступку части территории, что могло бы объяснить ту лёгкость, с которой посланцы пошли на русские условия.

* * *

*

Укрепления Выборга производили впечатление. Всё же, правители Швеции хорошо понимая значение города как "ворот в Финляндию", не жалели средств из своей скудной казны на его оборону. Вот только был у них один недостаток, используя который князь Барбашин надеялся наконец-то осуществить давнюю русскую мечту — вырвать Выборг из шведских рук и водрузить на нём русский стяг. Городские стены строились хоть и совсем недавно по историческим меркам, но в эпоху, когда пушки только стали проявлять себя на поле боя, и поэтому не были рассчитаны на резко изменившиеся методы войны, когда артиллерийский огонь стал просто сносить казавшиеся ранее неприступными стены старинных замков.

Отказ городского коменданта от почётной капитуляции был вполне ожидаем, и даже желаем — усиливать на счёт отпущенного со всем оружием городского гарнизона срочно собираемые в юго-западной части страны шведские силы не было никакого резона. Но "политес" надо было соблюсти, и к полному удовлетворению шведский комендант не подвёл и, видимо понадеявшись на городские стены, под которыми русские уже терпели поражение, от капитуляции гордо отказался. Поэтому, уже на следующий день, две русские батареи начали обстрел города, преподнеся шведам неприятный сюрприз. Командир городского гарнизона был опытным воякой, побывавшим уже не в одном сражении, и ещё когда русские вручали ему ультиматум, успел разглядеть их пушки. Что сказать, большого впечатления они на него не произвели. Да, большие. Но по своему опыту он знал, что для разрушения городских стен их калибр маловат, и тут требуются огромные "стеноломы". Правда его немного заинтересовала их несколько необычная конструкция, но большого значения он этому не придал. Ну что хорошего могут придумать эти дикари? Разумеется, они могут подвезти большие стенобитные пушки и позднее, но когда это будет? К этому времени уже успеет подойти с подкреплением кто-то из братьев Флемингов. Либо Эрик, с сухопутной армией, либо, что вероятней всего, Ивор с королевским флотом. Но когда русские открыли огонь, он понял, что ошибался. Сокрушающая мощь этих орудий оказалась заметно выше ожидаемой, да и скорость пальбы была быстрее, чем он привык. А самое страшное — этим мерзавцам каким-то образом удалось сделать эффективные зажигательные ядра, которые сразу же вызвали в городе пожары. Пока, к счастью, жителям удалось не допускать их распространения, но что будет дальше, если осаждающие продолжать в том же духе?

А русские даже не думали останавливаться. И хотя июнь месяц в этих широтах нельзя назвать жарким, орудийная прислуга буквально обливалась потом. Увы, в чём-то этот клятый швед был прав — калибр осадных орудий был слишком мал, чтобы быстро разрушить городские укрепления. Да, стены постепенно разрушались под ударами чугунных ядер, но слишком медленно. И хотя в городе уже вовсю бушевали пожары, защитники пока и не думали складывать оружие. Но, были и хорошие новости — взятые "языки" сообщили, что благодаря перекрытому русскими кораблями подвозу с моря, в городе, спустя две недели после начала осады наблюдается нехватка продовольствия. Пока ещё не критическая, но ещё через пару недель может начаться голод. Впрочем, так долго ждать Андрей не собирался. Его агенты сообщали, что Ивор Флеминг уже приближался со своим флотом, и если не случится чего-то непредвиденного, то будет у Выборга уже через неделю. Так что пришла пора испытать заготовленный ещё в Новгороде сюрприз, который всё это время стоял под специально сколоченным для него навесом, тщательно охраняемый от чужих глаз. Хотя, последнее, наверное, было лишним. Даже если бы шведским шпионам специально показали эту штуку, как в разобранном, так и собранном виде, то они ничего бы не поняли. Собранная в единый комплект внешне она напоминала набитую порохом большую бронзовую ступку, привинченную широкой стороной к обитой железными полосами толстой доске размерами каждой из сторон примерно в локоть. Разумеется, те, кто был под Витебском несколько лет назад, сразу бы признали в этой штуке петарду, так хорошо себя показавшую при взятии города. Но вряд ли сейчас в Выборге был кто-то из участвовавших в тех событиях, так что была надежда, что осаждённые в ходе готовящегося штурма просто не обратят внимание на небольшую группу людей, тащащих к воротам странную конструкцию.

Последние десять дней Андрей приказал артиллерии сосредоточить огонь на одном участке стены, который в первые дни обстрела показался ему наиболее слабым, и где сейчас наблюдался весьма приличный провал. И именно этот участок должен был стать местом главного удара. По крайне мере, так должны были подумать шведы. Вторая, менее многочисленная колонна, должна была штурмовать в районе одних из городских ворот, и всячески позиционировать себя "отвлекающей" силой. Хотя именно на неё и возлагалась главная задача. И в воскресный день 19 июня (по Юлианскому календарю), едва только ночная тьма сменилась утренними сумерками, как караулы на стенах были разбужены шумом, идущим от русского лагеря, со стороны которого в сторону города вскоре выдвинулись две колонны. Поднятые по тревоге защитники города, зевая и бормоча проклятия в адрес этих неугомонных московитов, которые не дают честным христианам нормально выспаться и поесть, поспешили на стены, где не менее не выспавшийся и злой как чёрт комендант уже руководил подготовкой к обороне. Что же, хитрость Барбашина удалась — шведы сосредоточили основные силы на месте пролома, ослабив охрану остальных участков стены и в горячке боя никто не обратил внимания на четверых штурмующих, поднесших к воротам непонятную колоколообразную штуковину. И только когда грянул взрыв, выбивший створки ворот до шведов стало что-то доходить. Но поздно — в проём уже устремлялись атакующие и битва закипала уже на улицах. Шведский командир, довольно быстро сориентировавшийся в происходящем, стал отводить своих солдат в Выборгский замок, оставляя город неприятелю. Если бы русских удалось отбросить сразу, как они ворвались в разбитые ворота, то был бы ещё шанс. Но после того как они успели захватить добрую треть города, находившихся в его распоряжении сил было недостаточно, чтобы удержать остальное. А вот расположенная на острове крепость была способна и после падения города самостоятельно выдерживать осаду, при наличии достаточного количества припасов, разумеется. С оными, правда, было плохо, но скоро должен был приплыть Флеминг, который подвезёт и припасы и подкрепление, а может даже заставит этих русских уйти назад в свои леса.

Впрочем, это понимал не только шведский комендант. Русские командиры мыслили точно также, и сейчас Андрей, лично, во главе бойцов своего Камского полка, рвался вперёд, стараясь отрезать отступающие шведские части от замка.

Удар, ещё удар — рука уже начинает болеть от кажущихся бесконечными замахов саблей. Вот перед ним вырастает ещё один швед, или, скорее немец, а может и шотландец — кто этих наёмников разберёт. Да и какая разница? Сабля снова устремляется вперёд, но тот успевает немного отодвинуть корпус и лезвие скрежещет о металл кирасы. Наёмник нагло щерится и... часть его головы отлетает в сторону, забрызгивая окружающих кровью. Кто-то из телохранителей Андрея успел раньше и выстрелил противнику из пистолета прямо в лицо. Утереться и вперёд, не останавливаться. А вот замок, и мост, по которому бегут под защиту спасительных стен шведы. Не только солдаты, но и гражданские. Мужчины, в панике расталкивая женщин и детей, пытаются прорваться к входу замка первыми, и Андрей невольно покачал головой. Похоже, обычая пропускать вперёд женщин и детей ещё не существует, если только оные не твои жена и дети. Впрочем, прорвавшимся вперёд тоже не позавидуешь. Солдаты менее всего склонны жертвовать своими жизнями ради них, и при попытке горожан войти в замок раньше отступающих, или вернее уже сказать бегущих, кнехтов без малейших сантиментов отпихивают тех в сторону, без сожаления сбрасывая с моста, а то и просто убивая.

По нормам далёкого гуманного будущего, происходящее было сущим кошмаром и безобразием, но Андрей уже немало поживший в этом времени не чувствовал подобных эмоций. Насмотрелся. Нормальный уровень средневекового зверства, вроде так назвали подобное два некогда популярных советских писателя-фантаста. Наоборот, увиденное его скорее вдохновило и обрадовало. Образовавшийся затор мешал гарнизону отступить в замок, а значит у его людей появлялся шанс ворваться в крепость на плечах бегущего противника. А вот и они — на мост врывается поместная конница. Крики и ругань людей тут же переходят в вопли ужаса, и уже многие сами бросаются в воду, предпочитая опасность утонуть, чем попасть под копыта или быть зарубленными.

Начинает опускаться замковая решётка, наплевав на столпившихся на мосту как собратьев по оружию, так и гражданских. Но пройдя меньше половины расстояния, внезапно застывает, а затем начинает медленно подниматься вверх, давая возможность всадникам ворваться внутрь. Андрей невольно ухмыляется. Кажется, вторая часть Марлезонского балета прошла, как и запланировано — высадившийся с кораблей десант смог прорваться внутрь замка, и захватить надвратные укрепления. Замок ещё сопротивляется, и оттуда явственно слышны звуки боя. Но всё тише и тише, и к тому моменту как Андрей вошёл вовнутрь, бой шёл только у расположенной в центре острова башни, в которой пытались укрыться остатки гарнизона. Вот и всё, даже если шведы засядут в башне долго им без еды и воды не продержаться, а значит можно расслабиться и наслаждаться триумфом. Но недолго, ибо надо приводить захваченный город в порядок, а также готовить встречу должному вскоре прибыть шведскому флоту.

* * *

*

— Опоздал! — ярость Ивора Флеминга трудно было описать. Ещё совсем недавно он и его брат вернули эти земли под власть Шведской короны, за что были обласканы при дворе нового короля. И дальнейшие перспективы их семьи виднелись в самом радужном свете. Пока не появились эти русские. Он уже готовился к походу на Готланд, где засел этот клятый Норби, прихвостень сбежавшего даже из своей страны кровавого тирана. И вот, к его величайшей досаде, приходится отвлекаться на восточные границы и идти на помощь осаждённому Выборгу. Нет, он не боялся схватки. Более того, был уверен, что эти варвары, так и не добившись своего, уберутся назад к себе как побитые собаки. И пренеприятнейшим сюрпризом для него стало лицезрение алого стяга над башней Выборгского замка, говорившего о том, что как город, так и замок находятся в руках неприятеля. Это было... неправильно. Такая сильная крепость, какой был Выборг, не могла так быстро пасть! И что в этой ситуации делать ему? Логика подсказывала ему, что силами одного флота он тут ничего не поделает, и необходимо повернуть назад, где объединившись с армией собранной Эриком, совместными усилиями выкуривать Московита со шведской земли. И не только из Выборга, поскольку эти дикари, пользуясь несчастиями его страны, захватили кусок её территории, то самое время будет вернуть его назад. Правда, кое-кто при дворе вякал, что по старинному договору русские просто вернули своё, но Ивору было на это плевать. Всё решает право силы, а не сила права, и шведы вернут себе свои земли, чтобы там не было прописано в пропитанных пылью ветхих старинных свитках.

Он обернулся, чтобы отдать приказ к отходу, как заметил, что, отсекая его эскадру от "большой воды", движется пять кораблей незнакомой ему конструкции. Ощущение неправильности происходящего только усилилось. Русские явно намеревались дать ему бой, но их всего пятеро, в то время как под его командованием находятся семь кораблей. Да, не самых лучших, но вряд ли у этих дикарей на вооружении находится что-то более приличное. Превосходство сил на его стороне, и на что рассчитывает противник, было непонятно. Он просто задавит их массой, возьмёт на абордаж и... на его лице появилась довольная усмешка. Эти глупцы сами идут на свою смерть, и он получает возможность хотя бы частично компенсировать позор падения Выборга.

К его удивлению, противник не собирался сильно сближаться с его флотом. Нет, сначала всё шло как надо, и его корабли приближались к русским, как вдруг их борта окутались серо-белым дымом пушечных выстрелов, чем немало удивили Ивора. Дистанция для артиллерийской стрельбы была ещё слишком большой. Но спустя мгновение он удивился ещё больше, когда ядра выпущенные неприятелем со всей дури ударили по его кораблю, вызвав у Флеминга целое словоизвержение, состоящее сплошь из непереводимой игры слов с использованием местных идиоматических выражений. А русские и не думали останавливаться. Скорость, с которой они успели перезарядить свои орудия, тоже удивила и следующая порция "угощения" не заставила себя долгое время ждать. Ивор не сразу сообразил, что русские стараются бить по мачтам его кораблей, а когда осознал, то холодок прошёлся по его спине. Его нельзя было назвать опытным морским волком, но и дураком он не был, быстро сложив одно к другому. Пушки у русских более дальнобойные, чем у его кораблей, а значит если тем удастся обездвижить шведские корабли, то они смогут просто расстрелять их с безопасного расстояния. Это ломало известные ему каноны морского боя, где артиллерийская дуэль была лишь прелюдией к рукопашной схватке, но растерянности не вызвало. Необходимо было ускорить ход, дабы побыстрее сократить дистанцию. И оставалось надеяться, что остальные капитаны, видя его действия, сами сообразят, что надо делать... Это было его последней мыслью. Ядро, выпущенное так и оставшимся неизвестным истории канониром ударило прямо в грудь Ивора Флеминга, прервав его жизненный путь.

* * *

*

Когда человек слышит фразу "военные действия" относительно 16-го века ему в голову, как правило, приходит образ затянутого пороховым дымом поля боя, грохот орудий, мчащаяся на врага кавалерия и марширующая пехота. И, разумеется, возвышающиеся над всем этим военачальники, которые время от времени прикладывая к глазу подзорные трубы (то, что это приспособление появится только в следующем столетии, многие люди просто не знают) гордо отдают команды, типа "первая колонна марширует, вторая колонна марширует". При этом большинство людей даже не подозревают, что основным действом во время войны является не само сражение, а бесконечные марши армейских колонн, и часто наилучшим военачальником является не тот, который на поле боя стремительным ударом или какой-нибудь хитростью разгромит в сражении противника, а тот, кто сможет с минимальными потерями провести походом вверенное ему войско. И не спешите скептически ухмыляться! Попытайтесь сами организовать пешее движение хотя бы тысячи мужиков, колонна из которых может растянуться на несколько верст, из точки "А" в точку "Б". Да не по асфальтированной трассе, а сквозь заросшую диким лесом, веками не видавшей людей, незнакомую территорию. Где удачей считается найти хотя бы утоптанную тропу, а презираемая в будущем "грунтовка" воспринимается чуть ли не автобаном. И где нет придорожных магазинов, и всё нужное надо тащить с собой, а слетевшее колесо одной из телег способно остановить движение на целый час. Поверьте, после подобного опыта ваши приоритеты и восприятие тех или иных событий могут сильно поменяться.

Мысли подобные этим овладевали Андреем, когда он наблюдал, как последние отставшие части подтягивались к разбитому на ночь биваку. И только после наступления ночной темноты, глядя на своё уставшее войско, Андрей позволил себе малость расслабиться. Сейчас он, кажется, понимал, почему в это время, после захвата принадлежащего неприятелю города войско часто вместо развития успеха, предпочитало переходить к обороне, поджидая армию противника в занятой крепости. И в очередной раз вспомнил, как после захвата Выборга большинство его военачальников советовало ему укрепиться в городе, и ожидать шведскую армию за его стенами, послав вглубь "свейской земли" лишь "лёгкие" набеговые рати. Нет, их резоны были ему понятны уже тогда. Всё же он не был неопытным новичком, и, имея опыт дальних походов, хорошо знал обо всех сопутствующих трудностях, опасаясь которых его подчиненные и склонялись к переходу к оборонительным действиям. И своя логика в их предложении была — Андрей не сомневался, что отбить Выборг шведы не смогут и вынуждены будут отступить. Так что с тактической точки зрения, они были правы. Вот только, помимо тактики, существовала ещё и стратегия. А она говорила Андрею, что этот шаг приведёт к тому, что, не имея возможности вернуть "восточные ворота" своего королевства враг может нанести удар в другом направлении. Например, по Озёрску, а то и по Овле, малочисленные гарнизоны которых могут не выдержать атаки крупных сил неприятеля, сведя на нет все его предыдущие усилия по возвращению этих земель под руку русского государя. Получается, надо было помножить на ноль шведские силы в Финляндии до тех пор, пока распалённый падением Выборга, разгромом флота и гибелью своего брата Эрик Флеминг не понял, что попытка вернуть потерянный город совершенно бесперспективное предприятие, и не переориентировал свою наскоро собранную армию на другие цели, вынуждая русских растягивать свои силы, ослабляя тем самым оборону.

Разумеется, в теории, можно было дождаться шведов у Выборга и дать сражение у его стен. Вот только Андрей менее всего был склонен считать своего противника клиническим идиотом. Видя, что русские против обыкновения не ушли назад в свою землю, оставив в занятом городе гарнизон, а ждут его в полном составе, Флеминг, скорее всего, отступит, не приняв бой, и попытается навязать "малую войну". По крайне мере, Андрей так бы и поступил на его месте. А значит, противника надо было перехватить задолго до того, как его разведчики донесут своему командующему о реальном положении дел. Поэтому и пришлось, после завершения дел у основанного в незапамятные времена легендарным Гостомыслом града, двигаться на запад. Первоначально была мысль попытаться перевести войско по морю, но первый же приблизительный расчёт количества потребного для этого судов вынудил отказаться от этой идеи. Так что пришлось вести людей на встречу с неприятелем своим ходом, и, наконец-то, многодневный марш подходит к своему завершению. Высланные вперёд конные разъезды доложили, что наконец-то повстречали шведов, которые расположились лагерем у Борго — довольно крупного, по тутошним меркам, поселения, которое местные жители даже гордо именовали городом. И судя по поведению шведского командующего, решение Андрея выдвинуться ему навстречу было правильным. Видимо разведка у противника тоже не дремала, и кое-что Флемингу сообщила, раз тот решил прервать своё движение на восток, и стать лагерем в ожидании дополнительных вестей. Так что теперь оставалось спланировать свои дальнейшие действия. В своём распоряжении Андрей имел четыре с половиной тысячи бойцов. Из них около семисот стрелков, а остальные — поместная конница. Плюс семь "полковых" орудий. Сил у противника формально была больше — по донесениям разведчиков, чуть более семи тысяч бойцов. Вот только большая их часть, около пяти тысяч человек, были мобилизованными в армию кое-как вооружёнными крестьянами, только и мечтавших о том, как бы слинять домой. Так что большой опасности они не представляли. Ещё чуть больше тысячи человек составляли "милиционеры" из городских ополчений. В отличие от крестьян, они были лучше вооружены и имели кое-какие представления о правильном строе. Но только на самом базовом уровне. К тому же у них сильно хромала дисциплина, да и боевой дух вряд ли был сильно высоким. Поэтому единственными, действительно заслуживающими внимания боевыми единицами, имевшимися у шведов, были около восьмисот немецких ландскнехтов. В настоящее время это были действительно суровые ребята, представлявшие из себя грозную силу на поле боя. Вот только был один нюанс — ландскнехты умели хорошо сражаться за своего нанимателя, однако как истинные наёмники делали это только при получении своевременной оплаты за свою службу. Но вот с деньгами у Густава Васы было, мягко говоря, негусто. Шведский король буквально жил в долг, на кредиты от Ганзы. А учитывая, сколько стоили восемь сотен ландскнехтов, у Андрея были сильные подозрения, что ребятам нехило так задолжали. И если это так, то маловероятно было ожидать от них твёрдости и стойкости в предстоящей битве. Добавить к этому то, что разведчики не обнаружили у шведов никаких следов наличия артиллерии, и картина складывалась прямо-таки радужная.

Вот только это была лишь одна сторона медали, к тому же во многом основанная на его размышлениях. С другой стороны картина выглядела не столь блестяще. Поместная конница, составлявшая основную часть его войска, сила конечно внушительная, вот только лобовые атаки не её конёк. Вместо этого русские кавалеристы, подобно татарам, предпочитают водить "хороводы" вокруг своего противника, сеча его стрелами. Тоже действенная тактика, вот только тут не лесостепь, где она успешно применима, а густые леса, где коннице особо не разгуляться. Так что, если Флеминг решится дать сражение, то главную ставку придётся делать на пехоту. Но тут была одна заковыка — её у русских не очень много. Будь у него хотя бы на три-четыре сотни стрельцов и пищальников больше, то можно было извернуться, и что-то такое учудить. Но, если бы да кабы, да во рту росли грибы. А пока приходиться ориентироваться на имеющиеся в наличии силы. И пока ничего, кроме того, как по примеру шведов стать лагерем и огородиться возами ничего в голову не приходит. Так что, ничего не надумав, пришлось отложить все дела на завтра и лечь спать, тем более, что накопленная за прошедший день усталость всё сильнее давала о себе знать.

Ночь прошла спокойно и без сновидений. Так что, когда в прикрытых веками глазах забрезжил свет, первой мыслью было повернуться на другой бок и вновь погрузиться в сон. Увы, свежий прохладный ветерок и показавшийся необычайно громким птичий щебет безжалостно вырывали сознание из сладостного царства Морфея, и досадливо потягиваясь и морщась, Андрей неохотно поднялся и огляделся. Большая часть лагеря, окутанная утренним туманом, ещё спала, и только дымящиеся кое-где костры говорили о том, что кашевары уже приступили к приготовлению завтрака. Сделав, для разминки, несколько гимнастических упражнений, Андрей несколько раз глубоко вдохнув и выдохнув, и накинув кафтан, пошёл приступать к выполнению своих обязанностей.

К сожалению, наступившее утро, вопреки известной пословице, не принесло новых идей, так что, когда после побудки и завтрака войско двинулось дальше и к обеду вышло к Борго, то Андрей не придумал ничего умнее, как стать огороженными табором напротив шведов, которые вовсю глазели на выходивших из леса русских, но при этом не предпринимали никаких попыток воспользоваться тем, что неприятельское войско было на марше, а значит в наиболее уязвимой позиции. Что, косвенно, подтверждало предположения Андрея о проблемах в шведском войске, однако как ими воспользоваться он не имел пока ни малейшего понятия.

Впрочем, похоже, шведский командующий то же не знал, что ему делать в этой ситуации, ибо даже парламентёра не выслал. А может, ожидал первого хода от русского воеводы? Но Андрею было не до этого — вытянувшееся многокилометровой змеёй войско медленно вытягивалось из леса, и занятым обустройством людей и организацией отпора возможного нападения военачальникам было не до всяких там политесов. Наконец, последние две сотни вышли на открытое пространство и скрылись от вражеских глаз за оборонительной линией из телег, после чего Андрей смог наконец-то облегчённо выдохнуть. Флеминг так и не решился на вылазку, а значит, остаток дня можно провести относительно спокойно. Над лагерем висели густые запахи готовящейся еды, среди которых Андрей уловил тонкие интонации свежесваренного кофе, что вызвало у него невольный приступ веселья. Когда войско ещё выступало из Выборга, то однажды проснувшись, он к своему немалому изумлению почувствовал в воздухе пусть и слабый, но вполне отчётливый кофейный аромат. Нельзя сказать, чтобы на Руси не знали этот напиток, но и популярностью он не пользовался. А тут он насчитал не менее десятка источников весьма характерного запаха. Чем был изрядно удивлён, ибо ранее подобной любви к этой горькой бурде, как выразился однажды один из его братьев, среди новгородских дворян не замечал. Одно дело подслащённый мёдом "копорский чай", вполне себе зашедший "в народ", но другое дело дорогой кофе, который даже не всем помещикам по карману! Добавить к этому и тот факт, что в то же утро он обнаружил несколько молодых дворян, которые занимались в лесу странными движениями руками и ногами, в которых он опознал нечто весьма схожее с выполняемой им почти каждое утро зарядкой. И несколько шокированный подобным зрелищем, пошёл узнавать, что же такое тут творится. И выяснил, на свою голову, открыв очередной раз для себя странные извивы местного менталитета. После чего не знал даже, что и делать — то ли ржать во весь голос, то ли биться головой об стену. Ларчик, как ни странно, открывался просто. То, что за ним давно тянется слава весьма удачливого авантюриста он и раньше знал, вот только даже не подозревал, что его успехи местные часто объясняют не сколько его упорным трудом и познаниями, а скорее чьей-то ворожбой или знанием им некоего тайного "заветного слова", притягивающего госпожу-удачу. И, естественно, многие желали оный секрет выведать. Тут "в строку" и попали его привычки к утренней гимнастике и чашке горячего кофе, которые многими были восприняты как эдакое камлание, обращение за помощью к неким иным силам. После чего многие и "догадались", что это оно и есть. А поскольку везение по жизни вещь не лишняя, то почему бы частичку оного счастья не урвать для себя? При этом если кто думает, что сии "языческие" ритуалы смутили "христианнейших воинов", то глубоко ошибается. Не смотря на многие столетия прошедшие после Крещения, старая вера всё ещё крепко держалась в умах людей, принимая подчас странные формы, удивительным образом совмещаясь с вполне искренней верой в христианские догматы. Так что никого не удивлял человек, утром истово молящийся в церкви, а вечером ставящий в уголок блюдце с молоком, дабы умилостивить домового (который, в местных представлениях, ну никак не походил на наивно-благодушного Кузю из известного мультфильма). Более того, как слышал Андрей, существуют ещё целые деревни, где люди не приняли новую веру, и открыто поклоняются старым богам, отчего немедленно вспомнил, как в далёком, и уже кажущимся сном, будущем слышал о том, что якобы последних русских язычников окрестили только при богобоязненном царе Фёдоре Иоанновиче, а по другой информации, и вовсе при императрице Анне Иоанновне. Сам Андрей, правда, в этом времени таковых пока не встречал, но не верить собеседникам резона не было. Тем более что говорили они об этом, как о чём-то будничном, а не как о неких экзотических явлениях, которыми так любят впечатлять особо доверчивых личностей. Так что никого особенно и не удивило, когда после удивительно быстрого взятия Выборга, о который ранее неоднократно ломали зубы новгородские, а затем и московские рати, многие, и не только юные впечатлительные отроки, стали в подражание князю Барбашину пить кофе, а затем идти камлать на удачу, пытаясь скопировать его гимнастику.

Священники, кстати, глядя на это, молчали в тряпочку, и никаких претензий Андрею не предъявляли. Впрочем, а что они могли ему поставить в вину? Питие богомерзкого напитка именуемого кофием? Но так церковь хотя и не приветствует это, но и не запрещает. Странные движения руками и ногами по утрам? Так в бубен князюшка не стучит, странные словеса заунывно не голосит, вокруг костра козликом не прыгает. А на остальное у него отмазка есть — мол, это греческая гимнастика, для телесного здоровья зело полезная. И что на это возразишь? Разве что попеняешь ему на то, что надо больше о спасении души заботиться, а не о телесной крепости. Разумеется, если кто поставит перед собой конкретную цель, то все эти факты можно преподнести под определённым углом и выставить в выгодном для недругов свете. Вот только зачем это рядовым священникам? Ведь князь Андрей Барбашин-Шуйский не сам по себе, а представитель знатной и могущественной семьи, которой сильно не понравится наезд на одного из её членов. После чего обязательно попытается отомстить такому наглецу. Просто из принципа, дабы другим неповадно было. Да, помимо этого, и "крыша" у него такая, что семь раз подумаешь, прежде чем что-то ему предъявлять. Мало того, что представитель высшей знати, так ещё и в Думе сидит, государю советы даёт, и с самим митрополитом дружбу водит! Так что лучше не лезть на рожон! Своя рубашка ближе к телу.

Когда люди поели, Андрей вновь созвал в своём шатре совещание. Увы, ничего нового никто предложить не смог. Нет, шведов никто не боялся. Их хорошо знали, и не тот это был сейчас противник, которого стоило бы сильно опасаться — время славы шведского оружия ещё не пришло, и если всё получится, как было задумано, то возможно никогда и не придёт. Но и свои слабые стороны все хорошо знали, так что идея некоторых молодых и горячих атаковать шведский лагерь поддержки у основной массы командиров не встретила. Зато предложение взять противника измором, отправив на перехват его обозов и фуражиров конные отряды возражений не вызвало. Такой метод ведения боевых действий был всем хорошо знаком, да и возможность пополнить свои карманы за счёт грабежа местного населения не могла не греть сердца сынам боярским.

А утром следующего дня командующий шведской армии наконец-то соизволил прислать парламентёров, которые сходу потребовали от русских немедленно убраться со шведской земли, вернуть Выборг, да ещё возместить военные издержки. В ответ им было заявлено, что они тут по приглашению законного короля Кристиана II, и что мятежникам, коими русские и числят стоящих перед ними, предлагается сложить оружие и сдаться на милость своего государя. От такой постановки вопроса шведских офицеров прямо перекосило, а самого молодого так и вовсе прорвало на грубое высказывание невнятного набора слов, в которых Андрей заподозрил местные "идиоматические выражения". Но уточнять, разумеется, не стал. Так что, ничего не добившись, каждая из сторон осталась при своём. Оставшийся день ничем особенным не выделялся. Иногда между стоящими в лагерях обеими армиями возникали ленивые перестрелки. Ушедшие в рейд по окрестностям отряды спалили пару ближайших хуторов, притащив их обитателей с их нехитрыми пожитками в качестве полоняников в лагерь. Ещё было перехвачено несколько телег, принадлежащих пытавшимся бежать из зоны боевых действий горожанам. И на этом новости этого дня, пожалуй, и заканчивались.

Зато следующий день сразу же преподнёс сюрприз. Андрей ещё досматривал последние сны, когда влетевший в шатёр слуга самым наглым образом растолкал своего господина, после чего "порадовал" сообщением о том, что шведы пришли в движение и, кажется, готовятся к нападению. Наскоро умывшись и приведя себя в порядок, благо пока время позволяло, Андрей быстрым шагом подошёл к границе лагеря, где уже собрались остальные командиры. Со стороны шведов действительно наблюдалось активное шевеление, и, судя по выстраивавшимся в грубое подобие колонн их бойцам, действительно собирались атаковать русский лагерь. Похоже, Флеминг понял всю невыгодность для себя выжидательной тактики и решил разрубить гордиев узел одним ударом.

Наконец шведы построили своих людей и те, тремя колоннами двинулись в сторону русских. Судя по потрёпанным одеяниям и разномастному вооружению, значительная часть которого помнит, наверное, ещё времена Крестовых походов, в первых рядах шли мобилизованные крестьяне. Ну да, шведы жертвуют ими, как самой бесполезной частью своего войска, и гибель которых должна расчистить путь идущим вторым эшелоном "милиционерам". Тем более что большинство крестьян были финны по происхождению ("скорпионы и варвары" со шведской точки зрения), коих было совсем не жалко, в то время как горожане это уже собственно "цивилизованные" шведы и немцы, жизням которых придавалось большее значение. Ну а позади всех, по всей видимости, играя роль местного аналога заградительных отрядов, маршировали ландскнехты, наличие которых за своими спинами должно было вдохновлять на воинские подвиги штурмующих, а в случае успеха они должны были закрепить оный.

В общем, если отрешиться от моральной стороны вопроса, с точки зрения Андрея, вполне разумное построение. Не говоря уже про то, что наступление колоннами, а не более привычными линиями, позволяло сократить потери от огня противника, хотя и снижало ударную силу атакующих. Впрочем, с учётом низкого качества этих бойцов, вполне обоснованное решение. Что же, Эрику Флемингу нельзя отказать в сообразительности.

Блин, а вот это уже косяк разведки! Артиллерия у шведов всё же имелась в виде трёх фальконетов, которые сейчас выкатывались прямо на позицию прямой стрельбы по русскому лагерю. Так, придётся кое-кому энергично "намылить шею". Как можно было их не заметить?!

Но ладно, разборки отставим на потом. Сейчас не до этого. Вот шведы приблизились, и с русской стороны защёлкали выстрелы из пищалей, которые тут же были поддержаны рёвом пушек. Со своего места Андрей хорошо видел, как падали под выстрелами его людей наступающие, чем-то в этот момент напоминающие оловянных солдатиков. Но их атака, поддержанная выстрелами из фальконетов, не остановилась. Второй залп, усиленный дождём из стрел, и снова образуются бреши в построении противника. Но вместо того, чтобы остановиться атакующие переходят на бег, стараясь как можно скорее преодолеть расстояние до русских позиций. Третий залп, почти в упор, но надо отдать должное "горячим финским парням", их это не остановило, и вот уже серая масса подобная приливной волне, захлёстывает выстроенные в защитную линию телеги. Всё, теперь огнестрельное оружие практически бесполезно. Начинается рукопашная схватка. Стрельцы взялись за бердыши, а поместные за топоры и сабли. Человеческие крики и звон железа смешались в невообразимую какофонию.

Вот, одном месте шведы смогли развести телеги, после чего устремились в образовавшийся разрыв. К ним навстречу устремился стоявший до этого в резерве конный отряд. На несколько мгновений ситуация словно зависла в неопределённости, но наконец ворвавшаяся внутрь русского лагеря колонна под натиском кавалеристов стала откатываться назад, щедро устилая землю телами убитых. Есть! Враг отброшен, а телеги снова стянули в одну сплошную линию, восстановив защитный периметр. А снаружи к месту боя наконец-то подошли ландскнехты. Ребята явно не спешили, да и, подойдя к лагерю, принимать участие в битве не стали, в полной боевой готовности расположившись на некотором удалении. Хм, неужели его предположение о проблемах с выплатой им жалования оказались правдой? Разумеется, если "милиционеры" проломят оборону, то и ландскнехты скорее всего вступят в бой, дабы затем разделить с победителями все тяготы грабежа и дележа трофеев. Так что, как там говорил классик: нам бы только ночь простоять, да день продержаться!

Когда в битве произошёл перелом Андрей вряд ли смог точно сказать, но в какой-то момент из штурмующих словно вынули стержень, и их натиск сначала резко ослабел, а затем и схлынул назад. Похоже, неудача предпринятой попытки сходу прорвать оборону русских подорвала боевой дух шведов, и те неорганизованной толпой стали отступать к своим позициям. А кое-кто даже "намылился" в ближайший лес, явно не желая более проливать кровь за своих шведских хозяев. И тут уже сами защитники лагеря растащили свои телеги, выпуская наружу конницу, которая устремилась в погоню за отходящим противником. К сожалению, у тех, при виде несущихся на них всадников, словно открылось второе дыхание, и до этого устало ковылявшие солдаты во весь дух припустили к своим, да так, что большинству из них удалось уйти. Зато, посчастливилось затрофеить брошенные орудийными расчётами фальконеты, лишив шведов их артиллерии.

А спустя примерно час со стороны шведского лагеря вновь появился парламентёр, на этот раз с предложением заключить перемирие на сутки, дабы собрать и похоронить убитых. Тут Андрей не нашёл что возразить, ибо любоваться полем усеянным человеческими телами удовольствие ниже среднего. Не говоря уже об опасности эпидемий. Поэтому согласие было охотно дано. Так что оставшееся время до вечера провели за сбором и похоронами погибших, а вот следующий день преподнёс изменения. Видимо поставив всё на вчерашнюю атаку, после её неудачи Флеминг принял решение под прикрытием перемирия начать отступление, и ещё затемно шведская армия, бросив большую часть своего обоза, начала отход на запад, по всей видимости, рассчитывая закрепиться в более освоенных районах, где опираясь на крепости и дружественно настроенное население, продолжить сопротивление русскому вторжению.

Вот только Андрея это никак не устраивало. Пришлось в срочном порядке поднимать войско и бросать его в погоню за отступающим противником. Не успевшие толком отдохнуть после вчерашнего боя ратники глухо ворчали, но приказы выполняли без пререканий. Да и азарт просыпаться начал. Всё по классике: один бежит, другой — догоняет. А в голове Андрея уже стал зарождаться план дальнейших действий. Из Борго в сторону Або вела всего одна относительно приличная по нынешним временам дорога, к тому же идущая по слабозаселённой местности посреди густых лесов, стеснявших действие конницы, на что, видимо, и рассчитывал Флеминг. Но тут его подвела шаблонность мышления. Да, для привычной ему европейской манеры конного копейного боя местность была совершенно неподходящей, чем в другой ситуации свело бы превосходство русских в кавалерии на нет. Но сейчас, в кои-то веки, положительно должна была сказаться "ориентализация" русской конницы, её переход на татарскую манеру боя, в которой всадники играли роль скорее конных стрелков, чем лансьеров. И пусть местные пущи и не походили на степи Дикого поля, но привыкшие к военным действиям в лесах новгородцы были способны "водить хороводы" и в этих условиях.

Первые сутки русское войско просто следовало вслед за шведами. Перемирие ещё действовало, так что стороны соблюдали правила приличия. Ведь не считать же посылку вперёд конных отрядов с целью разведки дальнейшей дороги и поиска наиболее удобного места для засады за нарушение договорённостей? А с утра очередного дня поместные начали свою любимую забаву — кружа вокруг многокилометровой "змеи" шведской армии, они, под защитой деревьев подъезжали к противнику почти вплотную и обстреливали того из луков. После чего быстро удалялись на безопасное расстояние.

Шведы на первых порах пытались реагировать на эти атаки. Начинали ответную стрельбу, а то и бросались в лес, в надежде покарать русских стрелков. Но очень скоро убедились в полной бесполезности этих мер, только выматывающих их силы и не приносящих конкретного результата. И когда на них снова начинали сыпаться стрелы, лишь плотнее сжимали ряды, пытаясь прикрыться щитами. Собственно говоря, убитых в результате подобных обстрелов было немного. Но и не это было главной целью. Даже не уничтожая напрямую, дождь из стрел массово изранивал воинов неприятеля, а в условиях отсутствия нормальной санитарной обработки и отдыха даже небольшая ранка начинала доставлять человеку немалые неприятности. Кровопотеря ослабляла его, а движение начинало приносить ему боль, из-за чего он начинал быстрее уставать и терял внимание, постепенно превращаясь из некогда грозного бойца в практически беззащитную жертву.

Наконец, на четвёртый день погони Андрей посчитал, что противник уже достаточно "созрел", и наступает подходящий момент. Посланные вперёд бойцы подрубили и обрушили деревья на пути следования вражеской колонны, перегораживая ей дорогу, а остальные, за исключением "запирающего" возможное отступление отряда, разделившись на два крыла стали обхватывать шведскую армию с обеих сторон. И когда передовой отряд шведов упёрся в завал, образно говоря, небо потемнело от стрел, а воздух заволокло дымом от огня пушек и пищалей. Главный удар Андрей сосредоточил на ландскнехтах и "милиционерах", посчитав, что рать из крестьян уже полностью деморализована и небоеспособна. Что и подтвердилось, когда после обстрела русичи устремились в атаку. И без того насильственно мобилизованные крестьяне, не желавшие воевать за интересы шведской короны были склонны к массовому дезертирству. Так события последних дней окончательно изничтожили в них даже намёк на боевой дух, и при виде противника они превратились в охваченную паникой толпу, более думающей о своём спасении, чем об участии в битве. Несколько лучше показали себя "милиционеры". В отличие от своих собратьев по оружию из пейзан, они сохранили кое-какой порядок и даже пытались оказать сопротивление. Но их запала хватило ровным счётом до того момента, когда врезавшиеся в их ряды всадники проломили и смешали их строй. После чего тот рассыпался и тоже стал разбегаться. Зато неприятно удивили ландскнехты. Выстроившись ровными рядами и выставив вперёд пики, они отбили первую атаку русичей, вынудив поместных откатиться назад. Впрочем, те не растерялись, и, отступив, начали обстрел немецких наёмников, к которому присоединились и подоспевшие стрельцы.

Впрочем, выдержке немцев можно было позавидовать. Не обращая внимания на сыпавшиеся на них стрелы и пули, они, сохраняя полный порядок, стали растаскивать завал, расчищая себе путь. И им это почти удалось, когда русские смогли-таки подтащить к этому месту те самые трофейные три фальконета и, зарядив их камнями, дать залп по врагу. Камни, конечно, это не железная дробь, но на таком близком расстоянии их поражающий эффект всё равно впечатлял. И ландскнехты прониклись. Не сразу, конечно. Понадобился ещё один залп, после чего они прекратили работы по расчистке завала и из их рядов вышел человек, размахивающий белой тряпкой.

Когда он подошёл поближе, Андрей смог его получше рассмотреть. Довольно ещё крепкий седовласый старик с суровым лицом, которое как-то не вязалось с его аляповатым "клоунским" нарядом. Впрочем, таковым его считал только Андрей, с его унаследованными из будущего вкусами в одежде. А для современников одеяние этого старика выглядело очень крутым и престижным, примерно, как если в его времени носить костюм от Хьюго Босс. Да что там далеко ходить, Андрею достаточно вспомнить те одежды, в которых он и другие аристократы щеголяли в мирное время, особенно находясь в столице. До разноцветных штанин, слава Всевышнему, дело не доходило, но налепить на своё одеяние как можно больше ярких расцветок, узоров, позолоты и прочих украшений считалось правильным, демонстрирующим статус и богатство хозяина. Иные нынешние московские модники, задолго до "гламурных лесорубов" из первой четверти двадцать первого века, умудрялись даже и свои тщательно расчёсанные и приглаженные бороды для пущего эффекта украшать жемчужными нитями. Так что не ему ухмыляться при виде платья парламентёра. Хотя, всё равно, смех разбирает.

А тот, видимо определив в Андрее опытным глазом самого главного, остановившись напротив него, сорвал с головы щедро украшенную птичьими перьями широкополую шляпу и слегка склонившись, "подмёл" ей землю.

— Моё имя Дитрих фон Стормер, и я являюсь гауптманом этой компании. Могу ли узнать имя того, с кем мне выпала честь вести переговоры?

Стоящий рядом с Андреем датчанин, представлявший в его ставке интересы Кристиана II, а заодно игравший роль переводчика, увидев обращённый к нему кивок русского военачальника, встал в спесивую позу и горделиво произнёс:

— Тебе выпала великая честь беседовать с самим фюрстом Андреасом фон Шуйски, командующим войском русского эрцгерцога, так что поумерь свою гордыню старик!

Вот уж представление, чистой воды театр — Андрей незаметно покачал головой, старясь не показать своё знание языка. Забавляясь открывающимся его взору действом, он даже не сразу сообразил, что же именно он услышал. А когда до него дошло, то насторожился. С прошлого года великий государь Василий Иванович носит титул царя. И в подписанном датскими представителями договоре так же присутствует признанная ими царская титулатура. Но сейчас, в разговоре с этим ландскнехтом, представитель Кристиана II назвал русского царя всего лишь великим герцогом. И спускать подобное нельзя. Хорошо, что слова этого "немца", кроме него никто не понял, но после этого надо будет серьёзно поговорить с посланцами датского монарха и дать им понять, что подобных косяков он больше не потерпит. Это сейчас крайне маловероятно, чтобы среди присутствующих здесь русских дворян и стрельцов был ещё один знаток не просто немецкого языка, а именно данного наречия. Но в будущем нельзя исключать, что такой полиглот всё же найдётся, да ещё не сочтёт за труд донести в Москву о том, как на самом деле "датские немцы" титулуют русского царя. А это, в свою очередь, рикошетом может ударить и по Барбашину. Враги, если прознают, обязательно поднимут вой: как допустил умаление государевой чести! Тут, хорошо, если простой опалой отделаешься. Можно ведь и головы лишиться!

А капитан ландскнехтов, услышав ответ, как-то сразу сдулся, и вроде бы стал ниже ростом. Ну да, чего же мы хотим, тут сословное общество как-никак, в котором титул и происхождение значат куда больше, чем личные заслуги и богатство. И какой-нибудь нищий дворянин стоит на социальной лестнице намного выше даже самого богатого купца. Недаром же даже такие гиганты как Фуггеры и Вельзеры, при всём своём влиянии и богатстве, так упорно стремились получить нобилитацию. Ибо без неё, они, не смотря на все свои деньги, в глазах общества оставались никем. Так, жалкие простолюдины, которые даже для берущих у них в долг представителей благородного сословия лишь грязь у их ног. Так что княжеский титул явно произвёл на него впечатление. И пусть он сам из дворян, судя по приставке к его фамилии, но по сравнению со своим собеседником, так, мелкая сошка.

— Мои извинения благородный господин, и прошу простить моё невежество! — старик в очередной раз "подмёл" землю своей шляпой. — В связи с гибелью нашего предыдущего нанимателя, и тем самым прекращением действия нашего с ним контракта, я пришёл обсудить переход моей компании на службу Вашей Светлости.

Так, значит, и этот представитель фамилии Флемингов закончил свой земной путь. Интересно, от русской ли пули, или его придавили сами же ландскнехты, дабы не мешал им сменить хозяина? И что ему теперь с этим "подарком судьбы" делать? С одной стороны несколько сотен высокопрофессиональных воинов ему бы очень пригодились, хотя бы для того, чтобы всучить их Кристиану II. В конце концов, должен же кто-то стать гарнизонами в городах Финляндии после того, как русские вернуться к себе домой. С другой стороны, где взять деньги на всё это? Ландскнехты удовольствие не из дешёвых. Тратить государственные средства на них не позволит царь, а содержать сию компанию на свои деньги... нафига ему это надо? Но и отпускать их нельзя. Он снова посмотрел на терпеливо стоящего перед ним гауптмана.

— Хм, любезнейший герр Стормер, вы, кажется, не понимаете положения, в котором находитесь. Ваш, как вы выразились, наниматель, являлся мятежником против законного короля этой страны, а вы и ваши люди, поступив к нему на службу, тем самым стали соучастниками его бунта. И я полагаю, вы в курсе, какое наказание полагается за мятеж?

Лицо старика вытянулось от изумления и шока. Сразу видно, что он не рассматривал ситуацию под таким углом. Ландскнехты привыкли к тому, что когда их наниматель терпит поражение, лично они мало что теряют, просто переходя на службу к победителю. Ну, или, если у того не было денег, отправлялись дальше, в поисках более состоятельного клиента. А сейчас ему прямым текстом сказали, что в их услугах не только не нуждаются, но и живыми отпускать не собираются. Причём под самым благовидным предлогом — соучастие в мятеже, наказание за который всегда было одно — смертная казнь.

— Но Ваша Светлость...

— Я уже как двадцать семь лет, как Его Светлость! Что ещё вы можете сказать в своё оправдание герр гауптман?

— Ваша Светлость, прошу вас дать мне немного времени, дабы я мог поговорить со своими людьми.

— Хорошо, я даю вам два часа на то, чтобы вы могли найти причину, которая смогла бы убедить меня сохранить ваши жизни. Ступайте гауптман, время пошло!

Ещё раз поклонившись, командир ландскнехтов развернулся, и твёрдой походкой зашагал к своим людям. Чем-то Стормер даже понравился Андрею. Разумеется, он ещё та сволочь, заляпанная кровью по самую маковку, но есть в нём какой-то внутренний стержень. Даже сейчас, зная, что он и его люди фактически приговорены к смерти, не паникует и не истерит, а полностью сохраняет своё достоинство. Прямо человек-кремень. Остаётся надеяться, что он догадался, на что намекал ему русский князь, а главное, чтобы его люди с этим согласились.

Решение ландскнехты приняли даже раньше отведённого им срока. Около часа они о чём-то громко шумели, собравшись нестройной толпой, а потом резко затихли. И снова перед Андреем стоит знакомый седовласый старик.

— Ваша Светлость!

— Я слушаю вас, гауптман.

— Мы признаём нашу вину за то, что по собственному недоразумению поступили на службу к человеку, который оказался бунтовщиком против власти своего короля. Но так же мы готовы в искупление своей вины верой и правдой отслужить шесть месяцев законному господину этой земли за половинное жалование.

Правая бровь Андрея приподнялась вверх от восхищения наглостью этого ландскнехта. Даже оказавшись в столь критической ситуации, тот находит в себе смелость торговаться!

Постаравшись придать своему лицу как можно более невозмутимое выражение, он обернулся к сидевшему рядом представителю датского короля:

— Господин Брокдорф, согласны ли вы, как лицо, представляющее в этой стране Его Королевское Величество, принять на службу этих людей на указанных условиях?

Тот явно нервничал. Ещё совсем молодой парень, на пару-тройку лет моложе даже Андрея, он до этого всего лишь играл роль эдакого связного между командованием русской армии и сторонниками свергнутого короля, а сейчас ему, по сути, предлагалось стать официальным наместником этих земель.

— Но у меня нет таких денег, чтобы оплатить их найм! — отчаянно зашептал он так тихо, чтобы его услышал лишь русский командующий.

На это Андрей лишь хмыкнул:

— Не переживайте, друг мой, уверен, мой государь согласится ссудить вам сумму потребную на оплату трёхмесячного найма этих сукиных сынов, и этого вам хватит, чтобы удержать их до наступления времени сбора налогов. Я не знаю, сколько приносила эта земля ранее в казну вашего короля, но уверен, что на выплату жалования шести сотням ландскнехтов этих денег хватит.

После его слов парень успокоился, и уже твёрдым и громким голосом провозгласил, что от имени Его Величества принимает на службу компанию Дитриха фон Стормера. Потом была процедура присяги, на которой каждый наёмник поклялся верно служить королю Кристиану II, и если понадобится, то и умереть за него.

— Вы им верите? — голос молодого Альбрехта Магнуса фон Брокдорфа, внезапно для себя оказавшегося в роли королевского наместника в Финляндии, вновь задрожал от волнения.

— Разумеется, нет! — ухмыльнулся Андрей. — Но у них просто нет иного выбора. Сами посудите, куда им деваться? Убраться отсюда в Германию они могут только по морю, а для этого требуются суда, которых у них нет. Вернуться на службу к узурпатору? Так тот беден как церковная мышь, и уже задолжал им за два месяца. И если у них была возможность, то, думаю, они давно сбежали бы отсюда. Так что, если вы будете исправно платить им жалование, пусть и в половинном размере, то можете рассчитывать на их верность.

Надеюсь, вы правы, — в голосе Брокдорфа всё ещё звучали нотки сомнения, — поскольку местные туземцы сущие дикари, без понятий чести и достоинства. И надеяться на их преданность нет никаких оснований. Как легко они предали своего короля в прошлом году, так сейчас с той же лёгкостью оставили узурпатора, как только военное счастье отвернулось от него. Так и в будущем, если Васа вновь улыбнётся удача, они, нисколько не раздумывая, снова признают его своим господином.

В ответ на это Андрей лишь пожал плечами. Ни для кого не было секретом, что большая часть местного шведского населения поддерживает Густава Васа, а финнам, коих шведы считали людьми второго сорта, в массе было всё равно, кто из трёх претендентов — Густав, Кристиан или Фредерик станет их королём. Ни от одного из них они не ожидали для себя чего-то хорошего. Они уже давно привыкли, что правящие ими иноземцы смотрят на их землю как на чужую страну, важную лишь как источник поступления денежных средств и рекрутов для армии. Так что тут молодой Брокдорф целиком и полностью прав — главной опорой власти для сторонников Кристиана II в Финляндии остаются пока только иностранные наёмники, готовые служить за деньги кому угодно.

Впрочем, его подобное положение вещей пока устраивало. Чем более шатким будет положение наместника свергнутого короля, тем больше он будет вынужден ориентироваться на своего восточного соседа, постепенно всё сильнее превращая Южную Финляндию в русский протекторат. В конце концов, никто не заставлял Густава Васу отменять дарованные Кристианом II права и привилегии русских купцов в Швеции. Да и с признанием договорной "ореховецкой" границы в Финляндии он не спешит. Так что пусть во всём произошедшем винит только себя.

Последующие два дня войско отдыхало от "трудов ратных", а затем начался "марш на Або". Впрочем, назвать его так, было бы слишком громко сказано. После разгрома шведской армии и гибели её командующего, боевые действия фактически закончились. Та часть шведов и финнов, что умудрились спастись, рассеялись по окрестным лесам и менее всего думали продолжать борьбу. Скорее взятые в плен доставили больше проблем, чем они. Такого большого полона никто не ожидал, что в начале никто даже не знал, что с ним делать. Андрей, было, думал отпустить часть его по домам, но тут взвились поместные, уже подсчитывавшие в умах возможные барыши от продажи своей доли пленников. Но и тащить с собой всю эту толпу не было никакой возможности. Пришлось организовывать их отправку на Русь, а для их конвоирования выделить аж треть войска. Впрочем, и свою выгоду Андрей соблюл — среди пленённых городских "милиционеров" он и его люди устроили сыск мастеровых людей, которых, если надо было, выкупали у других дворян. Благо, в связи с многолюдностью полона цена на полоняников резко упала, и не вызвала у него слишком больших трат.

Ну а потом, на седьмой день марша, они вышли к Або. Столица Финляндии не впечатляла. По сути, небольшой городок, с населением менее пяти тысяч человек. Их уже ждали — у самого входа стояла небольшая делегация богато одетых горожан — "отцов города", дабы выполнить "старый добрый обычай" — в надежде на милосердие победителя вручить тому ключи от города, ну а заодно обсудить возможные выплаты. Тут Андрей мелочиться не стал, и сразу выставил счёт на огромную сумму в сто тысяч богемских гульденгрошей, известных ещё под прозвищем иоахимсталеров. Чем вызвал у бургомистра состояние близкое к потере сознания. Но тот быстро пришёл в себя и стал уговаривать снизить эту сумму раз в десять, ибо город небогат и такими деньгами не располагает. Ага, так ему Андрей и поверил. Нет, то, что сто тысяч талеров с города не возьмёшь, он понимал изначально. И эта сумма была названа в качестве начальной позиции для торга. Но и бургомистр со своими всего лишь десятью тысячами тоже прибедняется. Або, конечно, городок небольшой, но торговый. Недаром местные финны его Турку, то есть Торжок по-русски, называют. В результате, после долгих препирательств остановились на сумме в двадцать пять тысяч талеров. Двадцать тысяч должно было пойти русским, а ещё пять тысяч в казну Кристиана II. Последнее, разумеется, Андрей мог и не делать, но банально пожалел Брокдорфа. Русские как пришли, так и уйдут, а тому тут оставаться, "рулить" вверенной ему территорией. А как говорил один из киногероев будущего, какой ты атаман, ежели у тебя нету золотого запасу? Ну, и в довесок к этому город обязался поставить русскому войску месячный запас продовольствия.

Уже вечером, с комфортом расположившись в покоях Абоского замка, лениво перебирая захваченные документы, Андрей понял причины подобной уступчивости городского магистрата. Даже если бы они захотели обороняться, то им просто нечем и некем это было делать. Покойный ныне Эрик Флеминг выгреб все запасы оружия и пороха, и забрал с собой большую часть боеспособного мужского населения, так что Або был банально беззащитен перед вторжением.

Неподалёку расположился Альбрехт Брокдорф, куда более внимательно вникая в рассыпанные по столу бумаги. И Андрей, не выдержав вечерней скуки, и чтобы хоть как-то поддержать разговор, поинтересовался у него:

— Друг мой, не раскроете ли секрет, как вы оказались на службе у Его Величества? Брокдорфы очень известная фамилия, но, насколько мне известно, не датский, а гольштейнский род.

Тот на его вопрос отреагировал странно, весь покраснел, а лицо приобрело смущённое выражение, как если бы речь шла о чём-то постыдном. Но, после затянувшейся паузы, приняв некое решение, всё же ответил.

— Видите ли, Ваша Светлость, я ношу свою фамилию не совсем законно. Мои родители не состояли в браке, и хотя отец и признал во мне своего сына, но для всех я остаюсь жалким и бесправным бастардом. К счастью, Его Величество ценит людей не только за чистоту их крови, но и другие таланты. Мой покойный родитель озаботился моим образованием и воспитанием, достойным дворянина, а затем, через своих друзей, пристроил меня на службу при дворе в Копенгагене, где я уже смог обратить на себя внимание короля.

После этих слов Андрей почувствовал себя неловко. Он никак не хотел задеть парня, и хорошо понимал, каково тому приходится. Это только с двадцатого столетия отношение общества к внебрачным детям постепенно перестало быть дискриминационным, а ведь ещё столетием ранее они не только не имели никаких прав наследования имущества своего отца, но иногда им вовсе даже запрещалось разыскивать своих, "погулявших" с их матерями, отцов. Про нынешние времена и говорить нечего.

— Знаете, Альбрехт, один великий человек как-то сказал, что лучше быть, чем казаться. Не важно, кем вы родились, важно, кем вы себя покажете в этой жизни. Кто сейчас обращает внимание на то, что легендарный король Артур Пендрагон на самом деле был незаконнорождённым сыном Утера, а Вильгельм Завоеватель бастардом герцога Роберта Нормандского? Они сумели проявить себя так, что их происхождение уже не играет никакой роли, и не вызывает никаких упрёков у потомков.

От этих слов Брокдорф прямо на глазах воспрял духом, и с любопытством посмотрел на собеседника.

— Вам уже говорили, что вы странный человек, князь?

— Неоднократно, — ухмыльнулся Андрей, — но если бы я не был таковым, то, полагаю, не достиг того положения, которое сейчас занимаю.

В ответ на это Альбрехт только кивнул и задумался над чем-то своим. А Андрей, посмотрев на царящую за окном ночную тьму, засобирался в занятые им апартаменты. Пора было укладываться спать, ибо завтра предстояло много работы.

По сути дела, после взятия Або, у русичей больше не оставалось причин оставаться тут. Южная Финляндия, как и было оговорено, возвращена под власть Кристиана II, а шведы ранее следующего года вряд ли попытаются её вернуть. У них хватало и без этого проблем. Попытка высадить десант на Готланд провалилась по причине уничтожения русскими большей части шведского флота, в результате чего Густаву Васа пришлось срочно эвакуировать свои оставшиеся без снабжения и прикрытия с моря силы с острова. Чем был несказанно доволен Сорен Норби, который опирался на эту территорию, как главную базу своих операций на Балтике. Были ещё и ганзейцы, тоже вовсю "облизывающиеся" на Готланд. Вот только поползновения Любека в этом направлении встречало сопротивление, как датчан, так и шведов, готовых защищать с оружием в руках свои претензии на этот остров, даже от своих ближайших союзников. Так что вряд ли Густав в ближайшее время сможет наскрести силы ещё и на финское направление. Да и русские вряд ли останутся в стороне, если шведы попытаются вернуться. В общем, как подозревал Андрей, очередную попытку вернуть под свою власть финские земли Стокгольм обязательно предварит переговорами с Москвой.

Так что, пробыв в Або три дня, Андрей засобирался домой, где и своих дел хватало. Но тут ему пришлось в очередной раз убедиться в верности утверждения, что жизнь такая штука, наперёд не знаешь, чего она преподнесёт. Буквально накануне запланированного отбытия в гавань Або вошло два корабля, с которых на берег сошла весьма представительная делегация, в составе которой Андрей с изумлением обнаружил и своего старшего брата Михаила. Под ложечкой неприятно засосало от возможных сюрпризов. Вряд ли глава их семейства прибыл сюда просто навестить своего родственника. Значит, случилось что-то важное. Настолько, что донести эту весть до Андрея взялся старший из Барбашиных.

Предчувствия его не обманули. Нет, всё оказалось не так страшно, скорее неожиданно. Прибывшие с братом люди оказались русскими послами во главе с князем Иваном Засекиным к императору Карлу V, коих царь повелевал Андрею, после сдачи дел своему старшему брату князю Михаилу Барбашину-Шуйскому, доставить по морю в "землю Гишпанскую", вместе с возвращавшимся домой собственно императорским послом Антонио де Конти. Что же, сам просил, вот и получил. Похоже, в его беспокойной жизни наступает новый этап.

* * *

*

На дворе стояли последние дни марта месяца семь тысяч тридцать второго года от сотворения мира, или как считают клятые латыняне — тысяча пятьсот двадцать четвёртого года от Рождества Христова, и весна наконец-то вступала в свои права. Ещё кое-где продолжал лежать снег, но ещё совсем недавно покрывавшая всё сплошной пеленой белая крупа стремительно таяла, устремляясь к освободившейся ото льда реке тонкими журчащими ручейками, являя миру чёрные проплешины сырой земли.

Выходить из дома и тащиться по установившейся грязи совершенно не хотелось, но, как говорится в известной пословице, работа не волк и в лес не убежит, так что пришлось Никите, натянув сапоги, спозаранку двинуться на пристань, где уже понемногу, после долгой зимовки, закипала работа по подготовке судов к выходу в море. Ещё совсем недавно небольшой рыбацкий посёлок в устье реки Луга вообще никому не был известен, кроме жителей этой части Водской и Шелонской пятин. Некогда известный "Лужский путь", служивший коридором, по которому Новгород раньше вёл свою торговлю с заморскими странами, постепенно хирел, а сами новгородские гости всё чаще предпочитали отвозить товар и закупаться в ливонских городах. Так что, уже к моменту рождения Никиты от былой славы и процветания Усть-Луги остались разве что байки, которые так любили травить старики, когда вспоминали свою молодость.

Всё изменилось четыре года назад, когда в их село прибыли некие люди, как говорили, аж из самой Москвы, которые всё ходили по насторожившемуся посёлку, что-то высматривали и обмеряли. Иные местные даже баять начали о том, что мол это государевы дозорщики, чем навели немало шороху. От их прибытия ничего хорошего не ожидали — великий князь уже какой год вёл войну с Литвой, денег в казне не хватало, поэтому регулярно как поднимали старые налоги, так и вводили новые. Поэтому, по всеобщему мнению, дозорщики прибыли не иначе как затем, чтобы вызнать, что ещё и сколько можно содрать с людей. Находились горячие головы, которые предлагали прибывших чужаков тайно удавить и прикопать. Места тут дикие, поди ещё разберись, куда они делись.

К счастью всё обошлось. Пришлые действительно оказались княжими людьми, но не великого государя, а рангом пониже, из рода Шуйских. А прислали их затем, чтобы оглядеть место и построить в устье Луги пристань, дабы вести торговлю с дальними землями в обход ливонцев. И тут-то селяне от таких вестей заметно оживились. Хотя старый путь от Новгорода и заглох давно, но часть семей, включая и Никитину, старых традиций не утратили и продолжали вести торг со свейскими немцами и чухонцами в Сумской земле. Так что постройка корабельной пристани была воспринята ими с воодушевлением. Поэтому, прослышал про некие купеческие кумпанства, кои собираются для совместного хода в Любек, Швецию и Вендские города, Василий, старший брат Никиты, который после гибели их отца десять дет назад, встал во главе семьи, решил рискнуть. И загрузив принадлежавшую тогда ему одномачтовую лодью товаром, ушёл в Ивангород, где как-то сумел договориться о включении своего судёнышка в создаваемый караван.

Первый же поход оказался более чем успешен. В немалой степени помогло знание немецкого языка — сказались регулярные плавания в Выборг. Как по возвращении со смехом рассказывал Василий, многие купцы, до этого смотревшие на его лодейку свысока, привыкнув, что в Ругодиве и Колывани тамошние торговые немцы довольно сносно знают русский язык, по прибытии в Любек попали впросак, и чуть ли не на коленях умоляли Василия выступить толмачом. Так что, удачно расторговавшись и накупив заморских товаров, Василий триумфально вернулся в Усть-Лугу. А уже дома, собрав всю семью, высыпал на стол приличную горстку серебряных немецких монет. Никита, как сейчас помнил, с каким любопытством он осматривал каждый кругляш ранее невиданных денег. Как радовалась серебру мать — ведь хотя их род Сытиных и считался зажиточным, но такого количества серебра единовременно они никогда не видели.

Вторая ходка оказалась ещё более успешной — ещё в первый раз Василий выяснил, какие товары наиболее ценятся у немцев, и грузился в этот раз не наугад, а тщательно выбирая груз. Кроме того, не стал ожидать сбора каравана, а пошёл в одиночку, дабы поспеть в Любек ранее остальных купцов и сбыть товар до их прибытия, после которого цены обязательно упадут. И в дополнении всего, взял с собой Никиту, к вящей радости последнего. Даром возмущалась мать, указывая на то, что младшенькому только пятнадцать лет исполнилось. На это Василий лишь хохотнул и, хлопнув брата по плечу, заявил, что как раз пора Никите не только на рыбацких лодках в море ходить, но и большое дело осваивать.

Сначала, по дороге, зашли в Норовское дабы догрузить лодью товаром. Ух, как захватило дух у Никиты, когда он с братом сошли с судна. Даром что Норовское считалось простым селом, наподобие их Усть-Луги, а народу в нём, по первому впечатлению, было не меньше чем в Выборге. А жизнь кипела такая, что этот свейский город казался, по сравнению с ней, сонным царством. Торговые ряды поражали разнообразием, а в лавках можно было встретить товары со всех концов света. Из Европы везли в первую очередь различное сукно, медь, олово, железо, свинец и серебро, бумагу, сушёные фрукты, орехи и пр. Из восточных стран шли шёлковые и хлопчатобумажные ткани, пряности, ковры, парча, шёлк-сырец и драгоценные камни. Хватало и собственно русских товаров — железные изделия, сапоги, различная одёжа, сырые и выделанные кожи, оружие, ложки, миски и чугунки. Возле одной из лавок толпился народ и, приблизившись, Никита узрел стоящие на полках сверкающие в лучах солнца стеклянные кубки и висящее за спиной продавца большое, с человеческую голову, круглое зеркало. А уж когда услышал, сколько это всё стоит, то от изумления у него перехватило дыхание. И откуда у людей такие деньги?! Тут разве что князья, да бояре могут позволить себе такое зеркальце купить.

К его сожалению Василий ничего покупать на рынке не стал, и, пройдя с братом сквозь него, зашагал куда-то в сторону берега, пока не дошли до расположенного в паре верст от села плотбища. И здесь Никите было на что посмотреть, ибо увиденное мало походило на привычную для него картину. Увы, и тут долго любоваться на открывшийся ему вид не дали. Старший брат пришёл сюда сугубо по делу. Ещё в первую ходку в далёкий Любек он обратил внимание на невиданные ранее суда, которые местные называли шкутами. Более крупные и ходкие, чем привычные лодьи, они невольно производили впечатление. Так что Василий просто загорелся мыслью заиметь такой кораблик, и пришёл выяснить возможность его приобретения, и в какую деньгу тот ему встанет. И полученный ответ его не обрадовал. Стоила новая шкута недёшево, всех имевшихся у него денег, даже если распотрошить кубышку, не хватало, чтобы наскрести требуемую сумму. Но то ли с заказами у плотбища было плохо (шкуты стали ладить совсем недавно, и большинство купцов просто не успело их оценить, предпочитая привычные лодьи), то ли ещё по какой-то причине, но главный мастер предложил другой вариант — ещё в прошлом году один купец заказал, внеся задаток, себе постройку двухмачтовой шкуты, но потом за ней не явился — сгинул где-то в море. Наследников покойный не оставил, а других покупателей на неё пока не было. Поэтому мастер был готов продать её по сниженной цене, но с условием, что сверх оговоренных денег братья передадут тому свою старую лодью, которую если малость подлатать, то легко можно будет продать её купцам. Отдавать своё, доставшееся от отца, судёнышко Василию не очень-то хотелось, но желание заполучить в своё распоряжение новый корабль пересилило, и обе стороны ударили по рукам. Сам Никита был огорчён этим решением брата буквально до слёз, но только до того момента, пока не взошёл на палубу их новой собственности. Корабль понравился ему сразу же. Если попытаться сравнить прежнее и новое плавсредства, то лодья напоминала Никите выносливую, но небольшую и неказистую крестьянскую лошадку, а шкута навевала мысль о высоком и стремительном боевом коне. А спустя ещё две недели, подготовив корабль к плаванию и закончив в Норовском все свои дела, братья двинулись на запад.

Какие противоречивые эмоции тогда его переполняли. От восторга до страха — ранее дальше Выборга ему бывать не приходилось. Впрочем, уже во время плавания бояться было уже некогда — старший брат, пользуясь случаем, серьёзно взялся за его обучение морскому и торговому делам, словно спеша передать ему свои знания. Эх, сейчас кажется, что Василий как будто предчувствовал что-то.

Хотя, тогда всё обошлось благополучно. До Любека добрались без приключений, и тот произвёл на Никиту неизгладимое впечатление. Ранее, самыми крупными селениями, в которых ему приходилось бывать, были Норовское с Выборгом. Но на фоне ганзейской столицы они выглядели мелкими селениями. А тут бурлящая разноголосая толпа в непривычных для русского глаза одеждах, огромные каменные здания, порт забитый кораблями с разных концов света. Всё это впечатляло и оглушало, было чем похвастать как перед сверстниками, так и старшими.

Потом было возвращение домой. Всё село вывалило на берег, дабы полюбоваться их новым судном. А в дом зачастили гости, как мужики, так и бабы, о чём-то в уголке шептавшиеся с матерью. Никита, по неопытности, даже не сразу понял, чего это они все. Как будто им тут всем мёдом намазали. Ранее такого интереса к их семье он не замечал. И только потом сообразил то, что Василий и ранее считался среди односельчан одним из первых кандидатов в мужья своим дочкам, а теперь и вовсе — все поселковые жёнки имевшие девок на выданье резко активизировались, да ещё своих мужей настропалили, с целью заполучить столь знатного жениха для своей кровиночки. А то стоит только глазом моргнуть, а его уже другая охомутает. Сам Василий, правда, связывать себя узами брака не горел желанием, парнем он был видным, девки на него и так вешались. Но тут односельчане ввели в бой тяжёлую артиллерию в лице матери, которая чуть ли не каждый день стала "пилить" брательника на тему женитьбы и внуков. Мол, в их семье их семи человек только двое мужиков, и ежели с ними в море что-то случиться, то на кого они оставят мать и четырёх сестёр? В общем, всем миром дожали его, и в конце сентября сыграли свадьбу.

Жизнь, казалось, налаживалась. Невестка попалась не только красивая, но и работящая, со спокойным нравом. Так что между ней и братом всё быстро срослось, что проявилось в её округлившимся к весне животе. А как сошли снега и установились тёплые погоды, так братья снова устремились в путь. Но по прибытии в Норовское ими были получены тревожные известия — на Варяжском море стало весьма беспокойно. И хотя гданьских и колыванских морских разбойников княжьи люди усмирили, но вместо прежних проблем встали иные. В Свейской и Датской землях народишко взбунтовался супротив своего короля. Любек и Гданьск поддержали бунтовщиков, а римский император держит руку свергнутого Кристиана. В результате в немецких землях опять война, море снова заполонили лиходеи, которые вроде как воюют под знамёнами той или иной стороны, но фактически грабящие всех, кто попадётся им по пути. Да ещё свеи порушили прежние договорённости с русичами, и купцов из русских земель более у себя не привечают, а это значит, что те, кто ранее ходил в Стекольну, ныне вынуждены будут везти свой товар в Любек, что грозит падением цен на вывозимые товары и ростом стоимости ввозимой меди.

Василию все советовали дождаться формирования каравана, и уже под защитой наёмной охраны идти в Германию. Но тот всё же решил рискнуть и снова двинулся в одиночку. До Штральзунда дошли без особых проблем, но вот на обратном пути случилась беда — около Рюгена их перехватил хольк под любекским флагом. И перегруженная "Ласточка", как Сытины назвали свою шкуту, не смогла уйти от преследования. Сначала Василий старался держать курс так, чтобы преследователь оставался у него в кильватере. А при попытке обойти его, отвернуть в противоположную сторону, дабы вынудить противника повторять свои манёвры. И первоначально это срабатывало, но потом всё же сказалась недостаточная опытность Василия в морском деле, и лучшая подготовка атамана разбойников. Удар борт о борт, залп из ветлюжных пушек и аркебуз, и вот уже на русское судно посыпались абордажники. К счастью, самопалы, топоры и сабли имелись и у русских моряков, так что неприятель напоролся на ответную, хотя и неорганизованную, пальбу из ручниц. Но на таком коротком расстоянии, да ещё по скученной, ничем не защищённой толпе... Первые ряды неприятельских абордажников рухнули под огнём, словно чурки в игре в рюху. К сожалению их товарищей это не остановило, и на палубе завертелась рукопашная схватка. Сам Никита, впрочем, в ней не участвовал. У него была своя задача. Засев с луком на одной из мачт, он перестреливался с подобными ему любекскими стрелками, пытавшимися с верхушек мачт достать стрелами столпившихся на палубе русичей. Это был его первый бой, но, как ни странно, большого страха не он не испытывал. Так, лёгкий озноб, перекрываемый возбуждением от происходящего действа. И видимо удача сегодня благоволила к нему, ибо уже с третьего выстрела удалось сбить одного из вражеских стрелков, который с жалобным криком полетел вниз. На несколько мгновений он посмотрел вниз, дабы узнать, как там дела. Бой продолжался с прежним ожесточением. Среди сражавшихся людей Никита разглядел своего старшего брата, который зажав в левой руке небольшой округлый щит, а в правой топор, рубился в первых рядах.

Но некогда расслабляться. Руки, словно сами собой, вновь натягивают тетиву, и вот очередная стрела устремляется в сторону противника. Мимо! Досадливо поморщившись, снова поднимает лук, и на этот раз ему сопутствует успех — прямо на его глазах стрела впивается в стоящего на баке холька расфуфыренного немца, что-то в приказном тоне орущего другим разбойникам, и тот оседает на палубные доски. Не совсем понятно, убит он или просто ранен. Сразу же к нему бросаются трое и пытаются оттащить в сторону. Но это уже и не важно. Увидев упавшего командира, немцы пали духом и стали отступать назад. Взбодрившееся русичи усилили натиск, и вот уже те разбойники, которые не успели перескочить на своё судно, летят за борт, очищая русскую шкуту от своего присутствия. Радостно завопив от переполнявших его эмоций, Никита стал выцеливать следующую жертву. Хотя противники уже рубили стягивающие их суда канаты, но пока ещё корабли соединены между собой, а значит и бой не закончен. Ещё одно попадание, и хотя неприятель и не свалился вниз, но стрелять перестал. Видимо Никита его только подранил. Но враг уже поднимает паруса и начинает уходить в сторону. Добыча оказалась им не по зубам — видимо, не ожидали такого ожесточённого сопротивления от простого "купца".

Убедившись, что разбойники точно уходят, Никита, вместе с остальными, такими же как и он стрелками, спустился с мачт вниз. М-да, корабль было не узнать. Скользкая от крови палуба, тела убитых — как своих, так и немцев, стоны раненых. Бр-р, Никиту аж замутило от этого зрелища. Но главная неприятная новость ожидала его впереди. При виде его находившиеся на палубе моряки посмурнели, а дядька Кондрат, исполнявший обязанности помощника кормщика, подошёл к нему и положил руку на правое плечо.

— Что такое, дядька..., — договорить он не успел, ибо стоявшие толпой моряки расступились, и Никита увидел лежащее тело брата. Несколько ударов сердца он тупо смотрел на него, не в силах поверить в произошедшее, а затем, на негнущихся ногах подошёл к нему. Лицо Василия было на удивление спокойным и даже каким-то радостным. Он погиб буквально под самый конец боя, когда нападавшие уже отступали, но кто-то из них всё же умудрился достать вырвавшегося вперёд русича.

Домой шкута возвращалась под его, Никиты, командованием. Теперь он был её кормщиком, или, как стало модно называться в последние годы, капитаном. Погибших, включая Василия, похоронили прямо в море. Потом было прибытие до дома, слёзы родственников и поминальная служба. А ещё юный, ещё ничего не понимающий племянник Афонька, которому суждено никогда в жизни не увидеть своего отца. Ну и тризна, как же без неё. Никита не пожалел денег, и угощение выставили как для всего села, так и гостей. И даже скуповатая мать ничего против этого не сказала, ибо хорошо понимала, что есть вещи, на которых нельзя экономить.

Но жизнь продолжалась. Лето сменила осень, а за ней последовала и зима. Боль от потери притупилась за каждодневными заботами, а необходимость зарабатывать хлеб насущный никуда не делась. И наступившая весна намекала на то, что вскоре море очистится ото льда и пора готовиться к следующему выходу. И уже со стороны вытащенных прошлой осенью на берег судов и лодок видны дымы костров, кое-где уже доносится стук топоров, а в воздухе ощущается лёгкий запах горячей смолы. Было видно, что, не смотря на пока ещё холодную погоду, люди усердно готовятся к предстоящей навигации. Пройдёт совсем немного времени и по вновь ставшему оживать "Лужскому пути" заскользят дощаники, подвозя товары из Новгорода, которые, перегрузив на шкуты и лодьи, повезут дальше в закатные страны. И среди них будет и его "Ласточка". Остаётся только решить, ждать подхода дощаников из Новгорода или взять фракт уже в Норовском. Каждый из вариантов имел как свои плюсы, так и минусы, и по размышлению, Никита решил всё же идти в Норовское — даже не из-за того, что возможностей взять там выгодный подряд было больше, а исходя из необходимости довооружить свой корабль. Прошлогоднее происшествие ясно показало, что одних самопалов и топоров для обороны от морских разбойников ещё не достаточно. Будь у них тогда хотя бы пара пушек, и всё могло бы повернуться иначе. И хотя орудия съедают немалую часть грузоподъёмности корабля и полезного пространства, но лучше уж так, чем чувствовать себя беспомощным при приближении противника.

Одолеваемый подобными мыслями Никита наконец-то добрался до пристани и направился в сторону портовой приказной избы, гадая, с чего бы управляющий Русско-Балтийской компании прислал вчера вечером к нему нарочного, с просьбой заскочить этим утром к нему. Ранее ни он, ни его брат с компанией никаких дел не имели, поэтому интерес к его персоне со стороны последней вызывал недоумение. Но и отказаться было бы неправильно. На пустом месте конфликтовать с могущественной купеческой компанией, перед которой даже новгородские наместники хороводы водят, не было никакого смысла. В конце концов, та же пристань "балтийцам" и принадлежит. Просто запретят швартоваться у неё, и всё — ищи-свищи, где бы свой корабль пристроить. По-хорошему, надо бы местным собраться и скинувшись, свою собственную пристань соорудить. Ибо зависеть в таком деле от новгородских купчин последнее дело. Это сейчас они со всем вежеством. А что будет завтра? Кто может поручиться за то, что войдя в силу, новгородцы не начнут местных зажимать, устанавливая свои порядки?

А вот и искомая изба — большое двухэтажное деревянное здание причудливого вида. Странно выглядит, конечно, но красиво. Когда только поставили избу, люд толпами бегал любоваться. Баяли, что так и строили в землях Словенских в стародавние века, как бы ни во времена Трояновы. Потом стали строить по новому, а нонче, как говорят, решили возродить мастерство древних зодчих. И ведь вроде как правильные слова говорят. Сейчас Русь вновь возвысилась над соседними народами силой грозной и величественной. Вон, деды сказывали, что во времена их молодости, когда Новгородом заправляли златопоясные бояре, только о своей мошне и думавшие, немцы над русичами как хотели, так измывались, свою волю и порядки навязывая. А былая слава новгородской земли только в сказах о прошлых временах и жила. А в нонешние времена собрали государи московские земли русские в один кулак, и глядишь, у тех же немцев нахальства-то резко поубавилось. И, как во времена былинных Садко и Боривоя, вновь скользят по водам Варяжского моря русские лодьи, а свейские и ливонские немцы, ранее зорившие русские земли, сейчас сидят за стенами своих замков и сами дрожат от мысли, как бы русичи к ним в гости не пожаловали.

Сегодня приказная изба была пустой, только на первом этаже сидел писец, что-то тщательно выводящий пером на белом листе бумаги. Ничего, не пройдёт и недели, как тут будет не протолкнуться. Сняв шапку, Никита, осенив себя крестным знамением, слегка поклонился висящим на стене образам.

— Мне бы Силу Карповича, уважаемый.

— А по какому делу? — писец оторвал взгляд от бумаги и с некоторой ленцой посмотрел на потревожившего его отрока семнадцати лет.

— Вчера нарочного прислал, просил зайти.

Услышав это, писец тут же переменился в лице, с которого тут же исчезло снисходительное выражение.

— Как прикажите доложить? — голос писца тоже стал иным, более уважительным.

— Никита Григорьев сын Сытин, — своё имя Никита произнёс с нотками гордости, а писец, услышав его, тут же дал знак следовать за ним, и стал подниматься по лестнице на второй этаж.

В горнице, куда его привёл писец, сидело двое. Одного из присутствующих Никита хорошо знал — Сила Карпович уже как второй год управлял делами Русско-Балтийской торговой компании в Усть-Луге, а вот второй был ему не знаком. Выглядел он более молодо, одет сходно с хозяином помещения, но при этом Сила Карпович явно посматривает на него с заискивающим выражением. Может гость из самого Новгорода прибыл?

Увидев вошедшего, тот окинул Никиту пристальным взглядом, затем повернувшись к управляющему, поинтересовался:

— Это он?

— Он, Угорь Иванович, он это. Не сомневайся.

А в ответ лишь недоверчивый хмык, отчего Никите даже обидно стало.

— Значит, ты будешь Никитой Сытиным? — незнакомец снова повернулся к нему.

— Деда моего звали Сыто, отца Григорием, а меня Никитой прозвали. Так значит это я и есть. А вот как тебя зовут, мил человек, прости, не ведаю.

— Уел! — хохотнул незнакомец. И тут же построжев лицом, добавил: — Присядь Никита Григорьевич, разговор деловой в меня к тебе есть.

Дважды просить было не надо, и присев на свободную лавку Никита весь обратился в слух.

— Значит так, зовут меня Угорь Иванов сын, а прозвище у меня Волк. Уж такое от предков досталось, — словно извиняясь развёл руками пригласивший его сесть мужчина.

На это Никита лишь пожал плечами. Уж, каких имён и прозвищ не встретишь на белом свете.

А Угорь, тем временем, продолжил:

— Сообщили мне, что владеешь ты доброй шкутой и по морю на ней аж до самого Любека ходил?

— Что есть, то есть, — подтвердил Никита, и осторожно спросил: — А позвольте поинтересоваться, за какой надобностью компании моё судно понадобилось?

— Понимаешь Никита, слышал небось, что царь и великий князь наш Василий свет Иванович, пребывает в дружбе и союзе с королём датской земли Кристианом, коего с престола мятежники свергли, и в империю бежать вынудили?

Никита кивнул, всё ещё не понимая, что связывает этот факт с тем, что Русско-Балтийская торговая компания хочет зафрактовать его шкуту.

— Прошедшей зимой повелел государь новгородскому наместнику исполчить рать и по весне идти на Выборг и далее в Сумскую землю, дабы древний наш город под руку царскую вернуть, а свейских немцев вновь в послушание их королю привести.

Услышав это, Никита аж подался вперёд, даже не думая скрыть свой интерес.

— Правильно мыслишь, — заметив его реакцию, отметил Угорь. — Как только прознают про то свеи и немцы, как развернут охоту на наших купцов. Раньше мы с этим злом конвойной службой боролись, водя караваны под охраной наших кораблей. Но сейчас, в связи с войной, часть их государь заберёт под Выборг, оставив купцов в море практически без защиты.

Никита задумался. К чему клонит собеседник, было совершенно ясно, и выглядело его предложение весьма соблазнительно. Конвойным судам платили весьма неплохо, и заработать на охране можно было даже заметно больше, чем взяв хороший фракт. Плюс, конвойным судам также разрешалось перевозить и грузы в качестве балласта. Что давало дополнительную приличную прибыль к получаемой плате за охрану. Некоторые крупные купцы на этом даже подрабатывали, беря под охрану своих хорошо вооружённых кораблей чужие суда. И в другой ситуации Сытин охотно бы принял это предложение. Но была одна проблема, которая ставила крест на возможности подобной подработки — его шкута не была вооружена пушками, а без них выполнять охранные функции невозможно. Ещё в прошлом году, по возвращении из Штральзунда, он поинтересовался, сколько будет стоить вооружить его корабли хотя бы четырьмя пушками. И озвученная цена тут же "приземлила его на землю", поскольку таких денег у него не было. Нет, на пару пищалей у него серебра бы хватило, но не с двумя же орудиями идти в охранение? Да и, вообще, непонятно ему, с чего бы это с таким предложением господа компанейцы пришли к нему, никогда ранее подобной деятельностью не занимавшимся. Ведь есть же купцы содержащие охранные суда, так почему бы с ними не договорится. И думается ему, что они на подобное предложение охотно согласятся.

Поэтому, когда компанейский приказчик озвучил своё предложение, Никита, в ответ, высказал ему все эти мысли. Но, к его удивлению, тот лишь хмыкнул, а затем пояснил свою позицию:

— Понимаешь Никита, упомянутые тобой промышляющие конвойной службой купцы, проводят караваны только до Любека, да иногда до Копенгагена. И вполне этим удовлетворены. По крайне мере, пока. А нам нужны, скажем так, голодные и злые, готовые к риску корабельщики. Ибо идти караван будет не по уже освоенному пути в Любек, а в лежащий за Немецким морем Антверпен, а может и далее, до Гишпанских земель.

— Куда?! — Никита ошеломлённо посмотрел на сидящего напротив него представителя Руссо-Балта. Плавание в Антверпен было, как для покойного старшего брата, так и для него этакой "голубой мечтой", желанной, но неосуществимой целью. Достичь которой, по крайней мере, в ближайшие годы, не представлялось возможным. Это не говоря уже про Испанию. И тут ему предлагается шанс сплавать туда, узнать путь и тем самым получить возможность опосля самому ходить в эти земли. За такую возможность надо хвататься обеими руками, вот только проблему боеспособности его корабля это никак не решало. Однако Угорь Иванович и тут сумел его удивить.

— Что же касается пищалей, то пусть тебя это не заботит. Поскольку ты будешь на службе у компании, то она предоставит тебе несколько пушек во временное пользование. Порох и ядра тоже с нас. По возвращении вернёшь, а за истраченное зелье вычтут из оплаты. Устраивают такие условия?

Никита охотно согласился. Предложенный вариант был более чем приемлемым. Оставался последний момент:

— Когда сможешь быть в Норовском?

Заданный Угрём Ивановичем вопрос был немаловажным. По-хорошему, лучше всего отбыть в конце апреля, когда окончательно установится тёплая погода, но был один нюанс — караван в Антверпен отправится, скорее всего, в самом начале мая, а значит надо прибыть, как минимум, за две недели до этого, дабы успеть на месте переоборудовать корабль под новые нужды. Так что, немного подумав, Никита ответил:

— К середине апреля буду.

— Вот и ладушки! — обрадовался Угорь. — Как прибудешь, найди меня, и всё что дальше я тебе там обскажу.

И обменявшись крепким мужским рукопожатием, обе договаривающиеся стороны разошлись.

Выйдя из приказной избы, Сытин немедленно направился на пристань, дабы поторопить людей с подготовкой судна к выходу в море. Здесь пока ещё не кипела обычная для периода навигации жизнь: лишь проскрипела одинокая подвода, везущая груз к кораблю или к одному из многочисленных амбаров. Его "Ласточка" уже покачивалась на воде, оглашая окрестности дружным стуком плотницкого инструмента. Никита одобрительно кивнул. Дядька Кондрат даром хлеб есть не любил. Оставшись один на этом свете — оба его сына сгинули в море, жена скончалась от лихоманки, а дочери давно вышли замуж за парней из соседних деревень, лишь изредка навещая своего родителя, он прибился к артели своего старого дружка по детским играм Григория Сытина, став кем-то вроде члена семьи. А когда тот погиб, то стал его детям, по сути, за отца. Именно благодаря его усилиям Сытины не пошли по миру после кончины кормильца, пока Василий не повзрослел и не стал способен самостоятельно взять в свои руки семейное дело. И сейчас он буквально дневал и ночевал на судне, подгоняя нерадивых работников.

Неподалёку на волнах покачивались корабли Фомы Голубева — две крупные шкуты, "Голубь" и "Голубка", глянув на которые Никита завистливо вздохнул. Фома Макарьевич недаром считался самым богатым и влиятельным человеком Усть-Луги, даже староста старался лишний раз ему не перечить. И шкуты у него были размером поболее сытинской, и хорошее пушечное вооружение имели — по четыре шестигривенковых пищалей на каждой. Так что, никакие морские разбойники им не страшны. Но не только это печалило Никиту. Ульяна! Одно это имя заставляло его сердце биться чаще и мучительно краснеть, когда она, проходя мимо, даже не удостаивала его взглядом. Младшая дочь Фомы Голубева была признанной красавицей и любимицей своего отца, а также предметом давней никитиной влюблённости. К сожалению, без всякой надежды на взаимность. Гордая красотка словно не замечала его, а сам Фома не считал семью Сытиных ровней своей, при каждом удобном случае демонстрируя своё превосходство и пренебрежительное отношение. Никита собственными ушами в прошлом году слышал, как на отпевании Василия тот открыто говорил собравшимся вокруг людям, что теперь-то Сытиным конец пришёл, ибо Васька хоть и малость безбашенным был, но дело ведал, а молодой да неопытный щенок всё по ветру пустит. Было обидно, но и возразить нечего — он ещё ничем себя не проявил, и пока неизвестно, как оно всё в жизни сложится. Так что пришлось проглотить обиду, и закатав рукава заняться делами с утроенной силой.

А вот и дядька Кондрат. Не смотря всё ещё прохладную погоду, в одной лишь овчинной безрукавке поверх льняной рубахи, он широко расставив ноги стоял у передней мачты и критическим взглядом обозревал происходящее на палубе. При виде Никиты его морщины разгладились, и он зашагал ему на встречу. Крепко обнявшись и выслушав короткий отчёт об идущих работах, Никита ознакомил того с полученным предложением.

— Мягко стелят, — на лбу Кондрата вновь собрались морщины, а лицо приняло задумчивое выражение. — Ты, Никита, не поинтересовался, от кого именно сие предложение исходит, от князя, или от правления компании?

— А какая разница? — удивился Сытин. Какого именно князя имел в виду дядька, было понятно и без пояснений — ни для кого не было тайной, кто именно стоит за Русско-Балтийской торговой компанией, и кто её настоящий хозяин.

— Эх, не скажи брат, князь Барбашин хоть и жёсток и свой интерес блюдёт, но подлости и обмана за ним не замечено. Ежели что пообещает, то слово его крепко. Но сам слышал, сейчас ему не до купеческих дел — раз по указу государя войско собирает, свейских немцев воевать, значит в компании заправляют ныне иные люди. А как они себя поведут, никто не ведает. Ну да не будем вешать нос. Как говорится, бог не выдаст, свин не съест, коль сохранна будет честь.

На это Никита лишь усмехнулся. Раз дядька Кондрат в рифму заговорил, то настроение у него хорошее, а значит считает, что он сделал всё правильно, и пора приниматься за работу.

* * *

*

В море "Ласточка" вышла спустя десять дней. Свинцовые волны мирно плескались за бортом, но команда не расслаблялась — Финский залив известен своим дурным нравом, особенно ранней весной и поздней осенью, и немало судов нашли упокоение на его дне, так что когда на горизонте появилось Норовское, все вздохнули с облегчением.

По прибытии, оставив "Ласточку" на попечение дядьки Кондрата, Никита поспешил к стоящему рядом с пристанью большому трёхэтажному зданию, которое местные жители почему-то называли странным немецким словом "клуб". На первом этаже располагалась обыкновенная харчевня, в которой можно было за малую деньгу неплохо пообедать, и где любили позависать вернувшиеся из рейса моряки, обсуждая те или иные проблемы, или травя обычные морские байки. Но вот второй этаж... Попасть туда было непросто. Там собирались обсудить свои дела богатые купцы, известные кормщики, да и государевы дьяки не считали за труд заглянуть. Именно там решали, когда и кому формировать судовые караваны, назначали их старшин и принимали у них присягу, раскладывали "по головам" выплаты по налоговым и таможенным сборам, устанавливали размер взносов, которые каждый корабельщик обязан был отчислять как в уплату конвойным судам, так и в ссудную кассу, откуда нуждающийся купец мог при нужде взять заём под малую лихву. И там же находилось правление местного отделения Русско-Балтийской торговой компании, которое, по сути, и заправляло всем местным "обществом". Ну а на третьем этаже, по слухам, находились личные палаты самого князя Андрея Барбашина-Шуйского, в которых он останавливался регулярно бываючи в Норовском проездом. Про него, кстати, болтали всякое. Слухи ходили такие, что непонятно — то ли креститься, то ли смеяться. И чародей он, и оборотень, и с самим царём морским дружбу водит, частенько пируя с тем на дне морском. В последнее, кстати, Никита вполне был готов поверить — уж слишком был везуч на море князюшка, точно, без покровительства Водяника тут не обошлось. А в позапрошлом годе так и вовсе слышал, как один юродивый кричал на паперти, что мол князь-то не настоящий! Ибо истинный князь ещё двенадцать лет назад в монастыре от болезни помре, а немцы возьми и подмени его. Тело покойника выкрали, а вместо него своего немчика, схожего лицом подсунули. Вот только зря разорялся. Народ честной хоть князя и побаивается, но сильно уважает. И не будь крикун юродивым, могли бы и бока намять, чтобы чуши не нёс, людей смущая. А так, что со скорбного умом возьмёшь?

На второй этаж его пустили без особых проволочек, стоило только упомянуть имя Угря Ивановича. Тот, правда, был не один, а в компании ещё с тремя хорошо одетых людей. Двое были явными купцами, и уже по внешнему виду видно, не из последних. А вот определить принадлежность третьего не удалось. Не купец, но и на компанейского приказчика не похож. Полный, невысокого роста, чем-то он неуловимо походил на тех розмыслов, что пристань в их селе ладили. Только более степенный и важный, да ещё с бритым подбородком — даже усы отсутствовали. Точно немец, хотя и одет в русскую одёжу.

Увидев эту компанию, Никита замялся, и уже решил было тихо подождать в коридоре, пока они не закончат обсуждать свои дела, но Угорь, заметив его, тут же махнул рукой, приглашая Сытина войти.

— Знакомьтесь господа, тот самый Никита Григорьев сын Сытин, о котором я вам говорил.

И Никита аж поёжился под их пристальными оценивающими взглядами. И судя по их реакции, не всем он понравился.

— Неужели нельзя было найти кого-то постарше и опытнее, чем этот мальчишка, — забрюзжал один из тех, кого Никита определил как одного из купцов.

Но Угря это не смутило.

— Степан Андреевич, если у вас есть кто-то другой на примете, то с радостью готов услышать его имя.

Купец насупился и замолчал.

— Думаю, перед тем, как мы примем окончательное решение, надо провести оценку подготовленности молодого человека к выполнению той задачи, которую мы хотим возложить на него, — вступил в разговор "розмысл", — Присядьте юноша.

Говорил он с некоторым акцентом, подтверждая возникшее подозрение в его немецком происхождении, но достаточно понятно и чётко, чтобы хорошо его понимать. Так что, хотя начавшийся разговор ему и не нравился, Никита не стал кочевряжиться, и сел на предложенный стул. А затем... Следующий полтора часа Никита навсегда запомнил, как один из самых страшных периодов своей жизни. Сначала его расспросили о нём самом, как стал кормщиком, откуда взялась шкута, в какие заморские земли ходил и кто учил морскому делу. О прошлогоднем нападении разбойников тоже подробнейше спрашивали. И Сытин, ничего не скрывая, охотно об этом поведал. Но вот потом "розмысл" стал задавать совсем уж хитрые вопросы, половины из которых он просто не понимал. Скажем, ответ на вопрос о том, какие приспособления можно применять на судах для смягчения ударов при подходе и креплении судна к причалу он знал — издавна мореходы в их местах использовали для этого мешки, набитые свалявшейся пенькой. Но, вот, к примеру, откуда ему ведать, что такое остойчивость судна? Хорошо ещё, что экзаменатор снизошёл до пояснения. Ну и так далее, в том же духе.

К концу проверки Никита чувствовал себя близким к отчаянию, опасаясь, что полностью провалился, и плакал его шанс заполучить подряд на конвойную службу. Но, к его изумлению, по окончании, "розмысл" выглядел вполне удовлетворённым.

— Хуже желаемого, но лучше, чем ожидал.

— Думаете, справится? — вновь подал голос "купец".

— Не сможет — научим, не захочет — заставим! — судя по всему, кого-то явно цитируя ответил "розмысл". — Опыта ему не хватает, но и у нас выбора, по большому счёту нет. Не отменять же формирование каравана из-за нехватки конвойных судов?

"Купец" досадливо крякнул — похоже, тема была весьма болезненной.

— Да не переживайте вы так, Степан Андреевич, — подал голос Угорь. — Приставим к нему в качестве комиссара кого-то из парней Христофора Бонифатьевича, тем более, что у них практические занятия начинаются, он и присмотрит.

После выхода из "клуба" Никите больше всего хотелось сытно поесть и соснуть пару часиков — прошедший разговор вымотал его так, как если бы он всё это время мешки с зерном тягал. Но Угорь тут же повёл его к компанейским амбарам, к той их части, где на страже в серых кафтанах стояли молчаливые здоровяки с пищалями и совнями. Никиту они проводили мрачными взглядами, но Угря Волка они видимо хорошо знали, так что пропустили без вопросов.

Зачем такая охрана Никита понял сразу же, как очутился внутри. На соломе, поблёскивая матовым светом, лежали орудийные стволы.

— Вот, Никита — Угорь обвёл их рукой. — И игрушки для твоей "Ласточки". Завтра прибудут плотники и канониры, будем ставить сии пищали на шкуту. Всего восемь штук, по четыре на борт. Порох, дроб и ядра обещали через пару дней подвезти — как только дороги подсохнут.

— Угорь Иванович, а о каком-таком комиссаре вы речь вели? Немец какой будет?

Услышав это, Угорь расхохотался.

— Нет, Никита, не немец. Может, слышал, но открыта была Мореходная школа, в которой юнцов вроде тебя учат морскому делу, да хитростям разным, многие из которых нашим старым корабелам, к сожалению, не известны. Вот одного из них приставят к твоему судну в качестве кормчего и представителя Компании. В прошлом году он в Антверпен уже ходил, а теперь их потоку пора самим на крыло становится. Да, ещё, на время похода будет выделено тебе восемь канониров, а с тебя — приставить к каждому из них по помощнику.

— Итить! — Никита едва удержался от того, чтобы не выругаться. Происходящее нравилось ему всё меньше и меньше, но и отказываться было уже поздно. Как говорится: коготок увяз, всей птичке пропасть.

А с другой стороны Угорь Иванович и прав. Иметь на судне знающего человека, большое подспорье. Да и с пушками никто из его людей ранее дела не имел. Правда и народа добавилось — с пушкарями и кормчим уже тридцать шесть человек получается, набьются в шкуту как салака в бочку, не развернёшься.

* * *

*

Несмотря на всю спешку, только в начале мая паруса сформированного каравана — десять "торговцев" и один конвойный корабль, наконец-то выгнулись под напором свежего ветра, и его старшина, коим оказался тот самый Степан Андреевич, которому Никита так не понравился при первой встрече, приказал взять курс на юго-запад. И уже по исходу нескольких первых дней пути Никита успел несколько раз проклясть тот день, когда он согласился стать конвойным. Караван растянулся на несколько верст, и это при тихой благоприятной погоде. Что будет, если усилится волнение или, того хуже, случится шторм, Сытину даже не хотелось думать. Несколько раз на горизонте мелькали подозрительные паруса, но кто бы это ни был, приближаться к русским они не стали. Тем не менее, расслабляться не стоило, и за все эти дни ему удалось поспать только урывками, перепоручая корабль заботам приданного ему кормчего, с нехитрым именем Иван Васильев сын Иванов. Первоначально Никита воспринял его настороженно, но после знакомства поближе лёд недоверия растаял. Присланный кормчий был немногим старше самого Никиты, и за ним вскоре закрепилось прозвище Василич, на которое тот спокойно откликался, и как неохотно признавался Никита самому себе, знал о море куда больше его самого. Иногда, такие интересные вещи рассказывал, которые узнал в мореходной школе, что Никита лишь диву давался — и откуда там такие познания?

Караван уже подходил к Копенгагену, когда ранним утром, во время завтрака, спокойствие экипажа было нарушено громким криком вахтенного:

— Паруса впереди, справа по борту!

Никита, словно пушечное ядро, выскочил из своей каюты, и устремил свой взгляд в ту сторону, куда показывал вахтенный матрос. Так и есть, вдалеке были заметны два корабля, которые на всех парусах приближались к каравану. Когда они приблизились на достаточно близкое расстояние, стало хорошо видно, что это два крупных холька под бело-красными ганзейскими вымпелами. На палубе воцарилось напряжённое молчание, в ожидании предстоящего столкновения. Не то чтобы все трусили, или впервые попали в такую переделку — нет, просто каждый отлично видел, что даже один из приближающихся пиратских кораблей превосходит "Ласточку" по артиллерии — только с одного борта идущего впереди "ганзейца" насчитали семь пушек, а в абордажной схватке русским не устоять против превосходящих их по численности разбойников.

Несмотря на охвативший его озноб, внешне Никита оставался полностью спокойным. Канониры уже суетились вокруг пушек, и он, переложив штурвал, и просигналив флажками остальным судам каравана, направил шкуту прямо навстречу приближающимся пиратам. Не смотря на кажущееся превосходство последних, у него были свои карты в рукаве. Согласно уверениям стоявшего рядом кормчего, установленные на "Ласточке" пушки хотя и уступали по числу неприятельским, но имели свои преимущества в виде большей дальнобойности и скорострельности. Оставалось надеяться, что Василич не ошибся и при боевом столкновении шкуте удастся остаться вне зоны поражения неприятельских пушек.

Впрочем, о последнем пираты и не догадывались, и видимо решив, что и одного его корабля будет достаточно, чтобы разделаться с этим наглым северным варваром, главарь разбойников, приблизившись на достаточно близкое, по их мнению, расстояние к русским судам, разделил свои силы — впередиидущий пират продолжал сближение с "Ласточкой", а второй повернул к хвосту каравана, в котором плелись самые тихоходные и неуклюжие русские суда. Неприятная ситуация, но ничего с этим экипаж шкуты поделать не мог.

Наконец оба противника сблизились настолько, что могли разглядеть любую мелочь друг у друга. Семёрка бортовых вражеских пушек хищно смотрела на русский корабль, но пока не спешили изрыгнуть из себя огонь — расстояние было ещё слишком большим для орудийного огня. Никита посмотрел на кормчего, который, по совместительству отвечал и за корабельную артиллерию. А тот, прижав к правому глазу подзорную трубу — предмет тайной зависти Сытина, успевшего за эти дни оценить всю пользу от владения такой штукой, напряжённо вглядывался в неприятельский корабль и неслышно шевелил губами, словно что-то высчитывая. Наконец, тот оторвался от созерцания пиратского корабля и кивнул Никите.

— Пора, капитан!

— Огонь! — Сытин даже не прокричал, а проревел приказ, и четыре шестигривенковые пушки находящегося с наветренной стороны и оттого задранного вверх правого борта выплюнули в сторону противника попарно скованные цепями ядра.

— Да-а-а! — экипаж не смог сдержать радостный вопль, видя как полетел вниз, на палубные доски и в воду, изломанный такелаж и разодранные паруса пиратского корабля, вынуждая того терять скорость.

Немедленно отвернув, дабы избежать ответного огня неприятеля, Никита стал по широкой дуге обходить разбойничий корабль, дабы дать канонирам время для перезарядки пушек. Разгадав его замысел, пиратский капитан попытался сманеврировать, с целью сократить расстояние между кораблями, и, тем самым, реализовать своё превосходство в артиллерии. Но и ранее русская шкута развивала большую скорость, чем ганзейский хольк, а уж с сильно повреждённой оснасткой у того и вовсе не было шансов.

Огибая противника, Никита стал заходить к нему с кормы, где наблюдались только две небольшие ветлюжные пушки, рассчитывая дать залп зажигательными снарядами. Надо признать, он сильно рисковал, когда приказал зарифить паруса, и его корабль малым ходом прошёл примерно в полукабельтове от кормы "ганзейца", что увеличило точность стрельбы из пушек. Но хотя пираты и встретили приближающуюся "Ласточку" дикой пальбой более чем трёх десятков аркебуз, это не помешало русским разрядить пушки правого борта в кормовую часть пиратского холька. Окутанная пороховым дымом "Ласточка" вновь совершила поворот, так что "ганзеец" стал двигаться с ней параллельным курсом. И когда дым рассеялся, и можно было наблюдать последствия своих действий. Не смотря на то, что из четырёх выпущенных ядер достигло цели только два, что, впрочем, могло считаться очень даже хорошим результатом, взорвавшиеся снаряды осколками "покосили" немало столпившихся на палубе разбойников, если и не убив, то многих поранив. А на корме заполыхал пожар, который оставшиеся на ногах разбойники пытались потушить.

— Огонь! — так как "Ласточка" в этот раз почти не двигалась, то и залп пушек оказался куда более результативным: все четыре выпущенных ядра полыхнули на неприятельском корабле, породив воспламенение ещё в паре мест.

И тут нервы у пиратского капитана не выдержали. Не смотря на то, что русская шкута всё ещё находилась вне зоны дальности его орудий, он приказал открыть огонь. Левый борт холька окутался бело-серым дымом, а морская вода неподалёку от "Ласточки" заплескалась от падающих в неё ядер.

— Эх, будь сейчас у нас более тяжёлые пушки, то хольку однозначно пришёл бы конец, — с сожалением выдохнул стоящий рядом кормчий. — На таком расстоянии нам достаточно было одного залпа по ватерлинии, чтобы отправить его в гости к морскому царю.

В ответ на эту его сентенцию Никита мог лишь согласно кивнуть, но ничего отвечать Василичу не стал. Какой смысл сожалеть о несбыточном, когда необходимо решать поставленную задачу имеющимися средствами. Куда больше его в этот момент волновала судьба второго пиратского корабля, ушедшего в начале боя в конец каравана, и продолжавшего представлять большую угрозу для русских судов.

— Огонь! — и успевшие уже перезарядить орудия канониры в очередной раз разрядили их по окутанному дымом пожаров пиратскому кораблю.

На этом, к сожалению, пришлось остановиться. По хорошему, надо было бы добить пиратский корабль, но поскольку "подранок", даже если его экипажу удастся справиться с повреждениями, угрозы для каравана уже не представлял, Никита дал приказ оставить его и направиться туда, где на горизонте виднелись паруса его подельника.

Успели, к счастью, они вовремя. Как и подозревал Никита, жертвой разбойника стала большая и неуклюжая буса "Прасковья Пятница", принадлежавшая новгородскому купцу Осипу Хомуту, который решил рискнуть и сходить вместе с караваном Русско-Балтийской компании до самого Антверпена. Она вечно плелась в хвосте каравана, отставая от него на приличное расстояние, и выглядела наиболее беззащитной целью. И, как ожидалось, сейчас на её палубе кипел нешуточный бой. Первоначально капитан "Прасковьи" как мог, пытался маневрировать и, по мере возможности, догнать караван, но всё, что он смог на своей тяжело гружённой одномачтовой бусе, так это выиграть немного времени, пока сумевший приблизиться пиратский хольк не дал залп из бортовых орудий. И хотя часть ядер противника "ушло в молоко", но тех, которые достигли "Прасковью", хватило для того, чтобы проломить борт судна в нескольких местах. Разбойник мог бы легко потопить русскую бусу, если бы в его намерения не входили совершенно иные действия. Услышав отказ на своё предложение сдаться, он решил взять бусу на абордаж. К его несчастью, доносящийся с запада грохот орудий породил у русского экипажа надежду на помощь, и, не смотря на превосходство разбойников в численности, русичи продолжали упорно биться, рассчитывая на подход поддержки. И дождались.

Увлечённые боем пираты не сразу заметили появления "Ласточки", а когда всё же обратили внимание на приближающийся корабль, то было уже поздно. Пиратский капитан оценил ситуацию достаточно правильно, и, полагая, что хотя русская шкута не обладает достаточной боевой мощью, чтобы справиться с его хольком, но сейчас, когда его корабль лишён возможности маневрировать, то ситуация уже не выглядит столь однозначно.

Никита хорошо видел, как по палубе холька забегали разбойники, а когда "Ласточка" приблизилась на достаточно близкое расстояние, первыми дали залп из орудий левого борта. Но шкута, повёрнутая к пиратскому кораблю носом, была для него не самой лучшей мишенью, и окромя одной пробоины, не получила более никаких повреждений. Русские же, развернувшись к нему боком, ответили залпом своих, заряженных дробом орудий, целя по заполненной разбойниками палубе "ганзейца", стремясь нанести как можно больший урон живой силе противника, а затем подошли к его левому борту, пушки которого канониры спешно пытались перезарядить. Раздался треск, тяжёлый удар, скрежет перепутавшегося такелажа и стук абордажных кошек, впившихся в обшивку пиратского корабля. И вот, по команде Никиты, его люди дав залп из пищалей, устремились на палубу холька.

Надо было отдать должное храбрости разбойников — даже оказавшись меж двух огней, они упорно сопротивлялись, но постепенно оказались разделены на несколько отдельных групп, ряды которых стремительно таяли. Русские не давали никому пощады. Досталось даже канонирам, не принимавшим участия в рукопашной схватке. Никите пришлось лично вмешаться, дабы остановить избиение. Нет, не из жалости к разбойникам. Уж чего не было, того не было. Но канониры противника были ценными специалистами, знания которых можно с пользой использовать по возвращении. Разумеется, не на Балтике, где у них будет шанс сбежать. А, например, услать их в южные крепости, где им ничего другого не останется, как воевать против татар. Ибо татарам не интересно, кто там русский, а кто немец — убивать будут и тех и других, а убежать в свою Неметчину почти через всю страну задача для них нетривиальная. Таким образом, по окончании боя, в живых оказались лишь семь разбойников — их атаман, шкипер и пять пушкарей, коим повезло несколько больше, чем их остальным товарищам.

Быстрый осмотр пиратского судна принёс приятный сюрприз. В трюме обнаружилось приличное количество медных брусков, которые можно было с большой выгодой продать по возвращению в Норовское. Да ещё в каюте капитана нашли сундучок с золотыми и серебряными монетами, общей суммой чуть более семисот рейнских гульденов. Деньги немаленькие — даже не все бояре за год такой доход имеют со своих вотчин. Быстрый допрос атамана разбойников и уцелевших членов его шайки показал, что незадолго до этого, они захватили шедшую из Гданьска нидерландскую каракку с грузом меди, который оба пиратских капитана поделили меж собой. А саму каракку, как получившую большие повреждения в процессе захвата, сожгли, предварительно выкинув за борт пленных.

По словам же капитана и шкипера выходило, что и на русских они напали, приняв тех изначально за нидерландский караван, но и когда выяснилась ошибка, менять свои планы не стали. В конце концов, какая разница за счёт кого можно улучшить своё материальное положение?

Несмотря на ситуацию, в которой он оказался, пиратский капитан держался уверенно, и спокойно предложил русским заплатить выкуп за свою персону. Но тут ему не повезло. В другой ситуации Никита может быть и рассмотрел его предложение, но сейчас подобное развитие событий его не устраивало. Горячка боя ещё не прошла полностью, да и не успевшие потускнеть воспоминания о прошлогодней гибели брата порождали жажду крови, толкая на самые решительные меры. Так что, закончив допрос атамана разбойников, Никита просто приказал привязать к его ногам что-то потяжелее, и выкинуть того за борт. Как тот орал, когда четверо дюжих молодцов, подхватив его на руки, тащили к борту. Но Сытина эта смесь угроз и мольбы о пощаде оставила равнодушным, не говоря уже об остальных его людях, которые немецкого языка и вовсе не понимали.

Гораздо сложнее оказались разборки с Осипом Хомутом, который начал с претензий о том, что Сытин не очень-то и спешил ему на помощь. За что, мол, деньги плачены?! Но если он думал привести Никиту в замешательство, то не на того напал. Всё же недаром он последние три года занимался, как вместе с братом, так и сам, торговыми делами. Поэтому, сохраняя полное внешнее спокойствие, он заметил, что платил за охрану ему не только Хомут, но и другие купцы, безопасность которых он должен также обеспечить. После чего, не без ехидства вопросил, а разве не сам Осип Никанорович, не желая излишне тратиться на охрану, возражал против найма двух конвойных кораблей? Ведь не пожадничай он тогда, то, гладишь, и не пришлось бы так ему рисковать.

Правды ради, последнее обвинение в адрес купца со стороны Никиты было не очень-то и справедливым. Ограничиться всего одним конвойным кораблём желало большинство участников каравана, и даже не выступи Хомут против найма двух судов, это ничего не изменило. И Сытин это хорошо понимал. Но купец выступил, и сейчас Никита успешно использовал этот факт против него, заставив того покраснеть с досады и прекратив предъявлять претензии, перейти к более конструктивному разговору.

Получившая большие повреждения буса, если погода не испортится, ещё могла дойти до Копенгагена. Но вот дальнейший путь для неё заказан. И вот тут-то Осип Никанорович и положил глаз на получивший лишь малые, легко исправляемые повреждения, хольк. Некоторые права претендовать на него у Хомута были. Хотя главную роль в его захвате сыграла команда "Ласточки", но и экипаж "Прасковьи Пятницы" в этом поучаствовал, так что имел полное право на долю в добыче.

В конце концов, стороны пришли к соглашению. Никита соглашался передать хольк купцу, но весь его груз, порох и пушки были уже его добычей. Кстати, пушки захваченные у разбойников, Сытина разочаровали. Какие-то уродливые трубки, закреплённые на неподвижных колодах, они, даже визуально, уступали выделенным ему Компанией, пусть и меньшим по размеру, но куда более удобным в использовании орудиям. Глядя на них становилось понятным то лёгкое презрение, которое демонстрировал Василич к немецкой артиллерии. Так что, если они и представляли интерес, то только из-за металла, пошедшего на их изготовление.

Впрочем, большая часть полученного в качестве трофея пороха, к вящему огорчению, тоже, мягко говоря, не впечатляла. Никита даже успел выругаться на скаредность разбойничьего атамана, пожалевшего денег на доброе пушечное зелье и приобретший явно бракованный товар. Но когда он в сердцах высказал своё мнение кормчему, тот лишь усмехнулся и пояснил, что Никита заблуждается на счёт глупой, по его мнению, жадности пиратского капитана. Оказалось, что относительно хорошее зелье немцы делают только для ручных пищалей, сиречь ручниц, аркебуз и пистолей. А вот для пушек они выделывают такое... гуано, которое окромя крупных орудий использовать более нигде невозможно. Неопытных немецких стрелков их старшие товарищи даже специально предупреждают, чтобы они не использовали для зарядки аркебуз пороховую мякоть, ибо её мощности, в лучшем случае, едва хватит, чтобы вытолкать пулю из ствола. А уж полноценного выстрела из ружья с таким порохом и вовсе сделать невозможно.

Никита аж в затылке почесал от огорчения, не зная, что со всем этим делать. Потом, впрочем, немного успокоившись, пришёл к выводу, что порох и пушки, пожалуй, можно с выгодой толкнуть в Нидерландах, а то и в Испании, которые сейчас воюют с французами, и активно скупают по всему миру военные припасы.

Деньги же найденные в сундучке разделил на две равные части. Одну половину взял себе, а вторую поделил между членами экипажа, включая троих погибших при абордаже, доля которых была отложена для их семей.

Столица Датского королевства, город Копенгаген, встретил русский караван проливным дождём. Ещё пришлось долго ждать, когда королевские чиновники соблаговолят прийти на русские корабли, дабы проверить груз и обложить оный положенной пошлиной. Наконец те появились, и с кислыми лицами стали обходить русские суда. По договору, заключённому ещё при прошлом короле, и признанному нынешним, русским обещался свободный проход через Датские проливы и беспошлинный провоз товаров, произведённых в собственно русских землях. Так что все эти наблюдаемые ими пушнина, дёготь, воск, кожи и прочее не конвертировались в звонкую монету для казны и их кошельков. Другое дело, когда на обратном пути, русские повезут европейские товары, вот тут-то таможенники своего не упустят. Оживились они только на "Ласточке", узрев медные бруски, и сваленные в трюме стволы пушек. Как бы плохо небыли информированы королевские чиновники о далёком Русском государстве, но про то, что медь там не добывают, были в курсе. Так что пришлось части захваченного у пиратов серебра перекочевать в руки жадных датских чинуш.

Но долго прибывать в стольном датском городе не пришлось. Как только покончили с бумажной волокитой, отремонтировали корабли, и запаслись водой с продовольствием, караван тронулся дальше. И тут Никиту, как и многих других, ранее не бывавших в этих водах, ожидал сюрприз. Когда проходили проливом в сторону Немецкого моря, взору русичей открылось необыкновенное зрелище — морскую гладь пролива, от берега до берега, словно кто-то разделил ровной полосой, окрасив морскую воду по разные стороны рубежа в разные цвета.

— Вот она граница владений Морского царя! — услышал Никита, и некоторые мужики размашисто перекрестились.

Действительно, от увиденного было малость не по себе. Да, оставляемый за спиной морской господарь был суров и своенравен, но он был привычным и своим. А что ожидать от чужого владыки вод? Как он встретит пришельцев из иных земель?

Но кормщики уверенно продолжали вести свои корабли на запад, пересекая границу вод, и ничего не происходило. Так что даже самые впечатлительные быстро успокоились.

Сам же Никита с интересом озирался. Датская "корабельная дорога", как переводилось на русский язык название пролива Каттегат, оказалась весьма оживлённым местом, через которую ежедневно проходило множество кораблей из разных стран. По словам Василича, больше всего было нидерландских купцов. На втором месте по количеству проходящих судов шли ганзейцы. Потом англичане, французы, даже португальцы с испанцами встречались. А вот собственно датских или шведских судов, как ни странно, практически не было. Стоящий в окружении небольшой толпы любопытных, Василич охотно рассказывал, как долгие века Ганза силой навязывала Дании, Норвегии и Швеции свои правила, вынуждая эти страны торговать только через своё посредничество. И как предыдущий датский король пытался свернуть диктат немецких купцов, но последние подкупили свейских и датских дворян, которые подняли мятеж против своего государя. Датские купецкие и мастеровые люди до последнего стояли за своего короля, но слишком они слабы супротив силы дворянской, и были вынуждены сдаться на милость нового правителя.

Кормчего слушали, и у многих от его слов сжимались пальцы в кулак. Пусть большинство из них родились уже после тех времён, но живы ещё старики, помнящие как ненавистная Ганза обязывала русских купцов разрешать без ограничения "колупать" воск, забирая таким образом бесплатно до трети товара; как возбранялось русским взвешивать немецкие товары, обязывая принимать их вес "на веру", чем охотно пользовались немецкие купцы, подсовывавшие товар ниже оговоренного веса; как закрывали для русских купцов торговые пути, обязывая тех продавать свой товар только в определённых местах и за определяемую немцами же цену. И так далее, и тому подобное. А бояре только о своей выгоде и думали, прогибаясь то под немцев, то под литвинов, и гнобя своих же русичей. Стоит ли удивляться, что когда московский князь послал малое войско на Новгород, то большая часть новгородской рати из исполчённых посадских, купцов и ремесленников отказалась с ним сражаться, подставив боярские дружины под удар московской конницы. И всё, пришёл конец некогда вольному Новгороду, ныне Москва всем правит и верховодит. Да и Ганза после этого присмирела, нет у неё силы супротив государя всея Руси переть. Хотя и продолжает гадить потихоньку. Но ничего, и не таких обламывали.

* * *

*

До Антверпена, если не считать погодные взбрыки, добрались без особых приключений. Правда, когда проходили мимо Фризии, то по судам прошёл приказ бдить в оба глаза — фризы бунтовали супротив императора, и хотя главаря мятежников и его подручных в прошлом году поймали и казнили, но ещё немало лихих людей продолжало безобразничать как на суше, так и на море. Но, хвала Господу, всё обошлось и дошли без потерь.

Прибытие русских судов сразу же обратило на себя внимание местных коммерсантов, которые стали виться вокруг них, как пчёлы возле мёда. Никита хотел было сразу же сбыть тот груз, что занимал место в трюме его корабля, но кормчий уговорил его не спешить, пока не разъяснилась дальнейшая судьба каравана. Сытин, немного подумав, не стал спорить, ибо заметил, как к Степану Андреевичу регулярно ходит какой-то "немец", в котором Никита опознал одного из княжьих людей, что были в их селе несколько лет назад, высматривая место под пристань, и который, как объяснили ему, теперь живёт здесь, возглавляя местное торговое представительство Компании. О чём они перетирали меж собой, закрывшись от чужих глаз, было неизвестно. Но вот то, что и другие корабли не спешат разгружаться, обратил внимание. Было такое впечатление, что начальство каравана чего-то ждало. Но, что именно, к сожалению, умалчивало. Даже Василич, как подозревал Сытин, что-то знавший, упорно молчал, ограничиваясь лишь рекомендациями не спешить и придерживать товар. Оставалось только бродить по улицам города, любоваться достопримечательностями и прицениваться к товарам. И ждать, когда ситуация станет более определённой. Правда, его прогулки по городу имели не только положительные последствия. На третий день, когда уже начало темнеть, и Никита возвращался на свой корабль, возле припортовых складов путь ему преградили двое. Не самого высокого роста, но плечистые, в широкополых шляпах и плащах, полами которых напавшие закрывали свои лица. Один из них что-то прокричал ему на своём немецком языке, и столь невнятно, что разобрать его слова было невозможно. Но смысл был понятен и без этого. Отдать им кошелёк требуют. Можно было и отдать, благо больших денег с собой Сытин не носил, так, несколько грошей на мелкие расходы. Но всё равно обидно, да и не гарантирует того, что после этого он с грабителями разойдётся миром. Обнаружив, что в кошельке серебра всего ничего, те, чтобы выместить свою досаду, и попытаться поколотить его могут.

Хорошо ещё, что его предупредили о том, чтобы он безоружным по здешним улочкам не ходил. Тут вам не как в России, разбойники в городах шалят практически в открытую, и ограбить могут в любой момент. Так что, отправляясь на прогулку в город, по совету знающих людей, брал каждый раз с собой дубинку, представлявшую из себя массивную трость, на подобие тех, которые местные обыватели частенько носят с собой, дабы иметь возможность защититься от всевозможного сброда. И вот сейчас она вполне себе пригодилась. Поняв, что "по хорошему" жертва улучшать их материальное положение не собирается, бандиты решили действовать "по плохому", извлекши из-под одежды два длинный ножа и одновременно атаковав Никиту, постаравшись зажать его с обеих сторон. Получилось это у них, однако, плохо. Узкая улочка ограничивала маневренность нападавших, не давая им возможность атаковать его одновременно. Увернувшись от направленного в него удара ножом, Никита, воспользовавшись тем, что его противник открылся ему на несколько секунд, изо всей силы ударил ногой тому в паховую область, вынудив напавшего с воплем согнуться. После чего, немедля, нанёс удар набалдашником трости по затылку, вынудив того упасть без сознания на изгаженную мостовую.

К сожалению, проверить насколько тот сохранил дееспособность, соответственно, опасность для Никиты, было некогда. Второй бандит, нисколько не обескураженный судьбой своего напарника, уже сам попытался ткнуть ножом свою жертву. Но получив удар дубинкой по правой руке, выронил от боли клинок, получив следом кулаком в живот. Ещё один удар, на этот раз в грудь, выбил у него воздух из лёгких, а опустившаяся на голову дубинка погрузила его сознание в темноту. Глянув на валявшихся на земле грабителей, Сытин удовлетворённо кивнул. Первый, правда, стал подавать признаки жизни, и Никита с трудом сдержал желание засадить тому сапогом по голове, дабы вырубить того уже с гарантией. Ух, даже настроение пошло вверх от полученной возможности хорошенько так размяться! А то за последние дни аж закисать стал от скуки. Но задерживаться тут, пожалуй, не стоило. Встречаться как с "коллегами по ремеслу" избитых грабителей, так и с городской стражей, которая с большой степенью вероятности может придраться к иноземцу, жестоко избивших "честных жителей" их славного города, не было никакого желания. Так что, ещё раз оглядевшись, и убедившись, что свидетелей его деяния точно нет, он поспешил покинуть ставшее столь негостеприимным место, дабы вернуться на свой корабль ещё до полного наступления темноты.

А утро следующего дня преподнесло сюрприз. Когда Никита, как делал это все последние дни, зашёл позавтракать в припортовый трактир, где, как ни странно, не смотря на непрезентабельный вид, весьма неплохо готовили, то сразу обратил внимание на то, что остальные посетители сегодня излишне сильно оживлены. Нет, публика в сём почтенном заведении и ранее не отличалась кротостью нрава и смиренностью поведения, но сегодня народу было намного больше, чем обычно, да и гудел он словно растревоженный улей.

Прислушавшись к разговорам, Сытин, хоть и не без труда, смог вычленить главное — собравшиеся активно обсуждали поступившую новость о том, что отравленные в Балтийское море нидерландские суда были, по требованию Любека, задержаны у Зунда датским королём, отказавшимся пропускать их дальше на восток. И для местных немцев это известие было сродни ударом обухом по голове. Балтийская торговля была для нидерландских купцов вторым по важности, после служивших главным источником поступления шерсти и специй Испании и Португалии, направлением деловой активности. Да та же медь, которую затем в Португалии меняли на пряности, поступала с Балтики, и если Фредерик не откроет проливы, то пострадают и те купцы, которые ведут дела с Лиссабоном и Толедо. Некоторые горячие головы, приняв с самого утра приличное количество пива на грудь, доходили до того, что призывали к войне с датчанами. Мол, давно пора показать им, кто в доме хозяин. И восстановить на троне законного короля Кристиана, вместо этого узурпатора — ганзейской подстилки. Некоторые реагировали на эти призывы поддерживающими криками, но большинство всё же предпочитало сохранять спокойствие, высказывая надежду на то, что император во всём разберётся, и заставит своей властью датского короля восстановить попранную справедливость, разрешив свободный проход торговых судов через Зунд.

Быстро покончив с едой и бросив монетку подавальщице, Никита поспешил в сторону Биржевой площади, которая будучи окружена со всех сторон купеческими лавками, представляла из себя центр деловой жизни Антверпена, и даже в обычные дни напоминала Сытину муравейник. А сегодня и вовсе заполнявший её народ более всего напоминал муравьёв, в чьё жилище засунули горящую головню. Одни люди носились ка ошпаренные. Другие, наоборот, собравшись кучками, что-то обсуждали между собой с различной степенью эмоциональности. А при виде Никиты, заявившегося на площадь в своём русском платье, его тут же окружила гомонящая толпа. Лица у всех искажены, что-то орут, перебивая друг друга, хватают за руки, что-то предлагают или спрашивают, не разберёшь. Ужас какой-то! С трудом пробившись сквозь плотные ряды людей, Сытин поспешил назад в порт. Как раз вовремя. Уже приблизившись, он заметил, что возле тех причалов, где стояли русские суда, сегодня непривычно оживлённо. Туда-сюда прохаживались одетые хоть и в скромные, но пошитые из дорогой ткани тёмных расцветок костюмы, городские негоцианты. А стоило приблизиться к родному кораблю, как к нему тут же подскочил дядька Кондрат, сообщивший, что его, Никиту, ждут на "Апостоле Петре", где находился старшина каравана. И в данный момент не только он один. Каюта последнего была переполнена людьми, и Никита с трудом смог просунуться внутрь.

— Ну что, все в сборе? — Степан Андреевич окинул взглядом всех присутствующих. — Тогда начинаем.

И выдержав небольшую паузу, он продолжил:

— Вчера вечером в город пришли известия о том, что король датский Фредерик не пропустил нидерландские суда через свои воды, отчего купцы немецкие пребывают в немалом волнении и горести. И от этих новостей цены на товары наши уже с самого утра выросли на десятую долю, супротив прежней цены. И если так дальше пойдёт, то мыслю, что к обеду цена поднимется в полтора раза, а к вечеру может и в два. Так что есть мнение, после обеда сбыть привезённый товар иноземцам. А Сильвестр Иванович уже укажет каким именно.

В каюте наступило задумчивое молчание, нарушенное, первым, Осипом Хомутом:

— А куда спешить? — Осип Петрович недоумённо посмотрел на старшину. — Ежели так пойдёт, мы не только двойную цену, а и всю тройную завтра сможем взять.

По собравшейся толпе пробежал одобряющий гул, на который Степан Андреевич отреагировал усмешкой.

— Не жадничай Осип, — повысил он голос. — Пришедшие известия есть лишь слух, никем не подтверждённый. Купцы местные подобного опасались, оттого и поверили. А ежели завтра придёт сообщение, что король датский пропустил-таки суда нидерландские в Варяжское море, и цена упадёт, что делать будешь?

Повисло тягучее молчание. В душе собравшихся купцов боролись осторожность и жадность. Никто не хотел упустить возможную выгоду, но и риск всё потерять был слишком велик. В конце концов, первым принял решение Никита. Он сразу понял, что старшина чего-то недоговаривает, а в купе с прошлыми рекомендациями кормчего придержать товар, в душе зародились смутные подозрения о том, кто же на самом деле является распространителем нужного слуха по Антверпену. Так что протолкнувшись к столу, за которым сидели старшины каравана и Русского двора в Антверпене, он достал серебряный талер и громко стукнул им по столешнице, привлекая всеобщее внимание.

— Я так думаю, что синица в руках лучше журавля в небе. Сильвестр Иванович, кому товар сгружать?

Слова Сытина словно прорвали плотину. Все тут же разом заговорили. Кто-то соглашался, а кто-то продолжал спорить. И тут старшина не выдержал и, достав деревянный молоток, из-за всех сил грохнул им по столу.

— Тихо! — его зычный голос заставил всех замолчать. — Значит так, принуждать никого не будем, пусть кто как хочет, так и поступит. Но чтобы потом никаких претензий к Компании!

Люди снова зашевелились, но уже более спокойно, без прежнего надрыва. Кто продолжал ворчать, но стало ясно, что внутри себя они уже согласились, и бурчат скорее для порядка.

А потом началась разгрузка. По пристани заскрипели телеги, увозящие товар оплатившим его покупателям, и Никита довольно потирал руки. Помимо остального товара, удалось удачно сбыть захваченные у пиратов порох и пушки. А также по довольно умеренной цене загрузиться фламандским сукном. Из менее приятных известий было повышение цен на медь, олово и свинец. Война порождала повышенный спрос на эти металлы, так что можно было считать себя счастливчиком, что их вообще удалось закупить. Да и продавший их торговец клялся и божился, что, к примеру, в Испании их можно перепродать намного дороже. Впрочем, об Испании думать ещё было рано — вопрос о походе на юг завис, и было непонятно, пойдёт ли туда караван — многие купцы, хорошо расторговавшись в Нидерландах, раздумали идти дальше, и собирались вернуться назад на Русь.

В принципе, это тоже был хороший вариант. Правда, в этом случае, нельзя было заранее предсказать, разрешат ли им по возвращении свободно продать медь, или её в обязательном порядке, по минимальной цене, выкупит казна.

Между тем Антверпен лихорадило почти трое суток. Слухи множились в геометрической прогрессии. Даже солидные люди начали утверждать, что герцогиня Маргарита, разгневанная датской блокадой Зунда готовится послать туда военный флот, дабы силой принудить короля Фредерика к соблюдению принципов свободы мореплавания. Биржу лихорадило, и цены на товары из северных стран скакали как сумасшедшие. Никита даже было пожалел, что поторопился с продажей. Выжди он хотя бы сутки, можно было получить ещё куда более высокую цену. Но на исходе третьего дня, с поступившей из Гамбурга почтой, пришло известие, что никакой блокады нет, и не было, и что нидерландские суда были свободно пропущены датским королём в Балтийское море.

На город словно обрушились громы и молнии. И без того яростно кипевшая все эти дни активность на Биржевой площади взорвалась новой волной паники — на этот раз за счёт тех, кто пытался поскорее сбыть с рук купленные до этого в три дорога северные товары, цены на которые стремительно упали. Но русским до этого уже не было никакого дела. Как, впрочем, и тем, кто скупил за полуторную цену привезённый ими груз, ибо за прошедшие дни последний успел три, а то и четыре раза сменить своих хозяев, нехило так обогатив спекулянтов.

Куда больше сейчас русских купцов волновал вопрос — идти дальше в Испанию, как планировали изначально, или возвращаться домой. Первый вариант манил перспективами и новыми прибылями, но сторонники возвращения указывали на то, что на море сейчас неспокойно из-за французских пиратов, да и по срокам получалось, что из-за задержки в Антверпене дойти до Пиренейского полуострова ко времени наступления осенних штормов караван успевает, но вот вернуться назад, в этом году, уже нет. Последний аргумент перевесил жажду наживы — оставаться зимовать в чужом краю никому не хотелось, так что порешили идти назад, на Русь.

Наконец, наступил долгожданный день отплытия, и русские суда устремились на север. Настроение у всех было приподнятое — возвращение домой, да ещё с нехилым таким прибытком, приводило людей в хорошее расположение духа. Однако, уже через пару дней, погода словно посчитав, что она была слишком уж благосклонна к этим путешественникам с далёкого севера, решила показать свой дурной нрав. Сначала эскадра попала в густой, словно молочный кисель туман, после выхода из которого недосчитались двух судов, видимо заплутавших в белёсой мгле. Никита хотел было развернуть свою "Ласточку", чтобы поискать потерявшиеся корабли. Но старшина каравана рассудил иначе — оставшимся восьми судам охрана нужнее, и распорядился, не отвлекаясь на поиск отставших, продолжить путь.

Но, словно этого было мало, уже через сутки навалилось новое ненастье — вечером следующего дня погода стала стремительно портиться, а ночью поднялся шторм. Не сказать, чтобы настолько уж страшный, но когда под утро он затих, а лучи встающего из-за края земли солнца рассеяли ночную тьму, то Сытин обнаружил вокруг себя совершенно чистый горизонт — ночная буря раскидала суда каравана на большое расстояние друг от друга, и искать их было совершенно бессмысленным занятием.

Впрочем, подобное развитие событий предполагали, и в таком случае предусматривался сбор в Эмдене — небольшом торговом городе в Восточной Фризии, где с разрешения тамошнего владетеля в прошлом году Компания открыла собственное представительство.

Но сюрпризы на сегодня на этом не закончились. Ближе к полудню сидящий в корзине на мачте матрос закричал, что видит судно к западу от "Ласточки", и решив проверить, не является это кто-нибудь из размётанного каравана, Сытин повернул в сторону замеченного корабля. Очень скоро выяснилось, что матрос не ошибся, вот только приблизившись, Никита сразу понял, что к русскому каравану оно не имеет никакого отношения. Крупная каракка, с обломанной грот-мачтой, неуклюже двигалась в восточном направлении. Корабль походу получил серьёзные повреждения во время шторма, и теперь шёл в ближайший порт, где мог бы отремонтироваться.

Разочарованный Сытин уже собирался отвернуть шкуту в сторону, когда его кто-то окликнул с явным немецким акцентом:

— Капитан!

Привлечённый окриком Никита обернулся и увидел захваченного любекского шкипера, который сейчас стоял неподалёку от него и с каким-то плотоядным интересом смотрел на ковыляющую каракку. Собственно говоря, в том, что он свободно разгуливал по палубе не было ничего удивительного. После пленения пиратам предложили на выбор: либо работать наравне с остальными членами команды — ну не переводить же на них еду просто так, либо отправиться вслед за своим капитаном на морское дно. Последний вариант их почему-то не вдохновил, и как-то само собой они постепенно влились в коллектив. Разве что старались лишний раз не попадаться кормщику на глаза, видимо опасаясь, что тот может и передумать. Никаких попыток побега с их стороны замечено не было, даже во время стоянки в Антверпене, а уж в открытом море им и подавно некуда было деваться. Никита даже положил им жалование наравне с остальными членами экипажа. К этому надо добавить, что сам шкипер оказался не немцем, а вендом — как называли в Империи потомков покорённых полабских славян, коих ещё немало проживало в северо-восточной части Германии, с "исконно немецким именем" Лобош из Вендорфа. Благодаря чему смог быстро освоить русский язык, и вот сейчас бывший пиратский шкипер старался привлечь его внимание к себе. И увидев, что Никита смотрит на него, радостно ощерился.

— Герр капитан, это португальское корыто! Я узнаю характерные обводы.

— И что с того? — Никита искренне недоумевал, не понимая, куда клонит этот немец.

— О! — шкипер картинно закатил глаза. — Если это португалец, то у него в трюмах однозначно богатый груз. С тех пор, как четверть века назад их корабли обогнули Африку и достигли Индии, в их нищую до этого страну, где из достойных упоминания вещей было разве что вино, хлынул просто водопад сокровищ: золото, чернокожие рабы, специи, благовония, сандаловое дерево, индийские ткани, слоновья кость, драгоценные камни и многое другое. С тех пор португальский король стал богат аки царь Соломон, а его подданные буквально купаются в золоте, коего, как говорят знающие люди, ежегодно привозят из Африки на сумму более трёхсот тысяч гульденов.

— Ни чего себе! — от изумления некоторые оказавшихся поблизости невольных слушателей аж присвистнули, а шкипер продолжал:

— Эта каракка, скорее всего, идёт в Гамбург, где осело немало иудеев, после их изгнания из Португалии, благодаря чему этот город установил прямые торговые взаимоотношения с Лиссабоном, а значит, захватив судно, мы получим столь крупную добычу, что выручка от её продажи будет такова, что намного перекроет цену как вашего корабля, так и того груза, что вы везёте.

Никита задумался. До сего момента он как-то не думал заниматься морским разбоем, но слова этого бывшего пирата невольно разожгли воображение, да и не только у него. У тех членов экипажа, которые слышали о чём гутарит этот немец, глаза прямо засверкали от предвкушения. В конце концов, это же не свои собратья-православные, а еретики-латиняне, пощипать которых и не грех вовсе.

Тем не менее, сомнения всё же оставались.

— А тебе какая выгода от этого?

Вопрос был непраздный. В конце концов, шкипер пока ещё оставался пленником, и радеть за интересы своих пленителей у него вроде как не было резона.

Но шкипер словно ожидал этого вопроса.

— Прошу понять меня правильно капитан. Мы слышали, что по возвращении нас передадут в руки государственных чиновников, которые ушлют меня и моих товарищей в столь далёкие и дикие края, что вместо людей там водятся псеглавцы и прочая нечисть, спастись от которой возможно только за крепкими стенами укреплений. Но я моряк, и вся моя жизнь связана с морем. Признаюсь, мне, как и остальным, не хочется оказаться в тех землях, вдали от побережья. И мы готовы верой и правдой служить вам, в чём клянёмся всеми святыми, если вы согласитесь принять нас на службу.

Сытин задумался. В словах бывшего шкипера был резон. Да и заполучить к себе опытных специалистов тоже было бы желательно. Но его сомнения развеяли сами португальцы. Увидев приближающееся к ним судно, они, по всей видимости, приняли его за разбойничье. Но посчитав из-за меньшей величины оное неопасным для себя противником, также пошли на встречу. Оставив у руля Василича, исполнявшего роль его второго помошника, Никита поспешно двинулся вдоль корабля, выкрикивая команды. Матросы резко зашевелились, убирая с палубы всё лишнее, а канониры заняли свои места, вытащив затычки из запальных отверстий и лихорадочно заряжая пушки.

Португальцы тоже не сидели без дела. Артиллерия "Эсмеральды", так называлась каракка, сильно уступала русской: Сытин насчитал всего шесть ветлюжных пушек — четыре на корме и две на баке, но экипаж количественно превосходил хорошо вооружённую, но малочисленную команду "Ласточки". Так что для них разумнее всего было сразу идти на абордаж, дабы массой задавить противника.

В свою очередь, русские должны были полагаться лишь на свои пушки и скорость. Ведь располагая всего тридцатью способными драться людьми, включая бывших любекских разбойников, Никита сомневался в благоприятном исходе схватки с врагом, который предположительно двукратно превосходил их по численности. Поэтому он приказал Василичу вести корабль так, чтобы поставить его против борта "Эсмеральды". Этот манёвр, впрочем, не стал секретом для португальского капитана, который, посчитав количество пушек у противника, уже досадовал на свою самоуверенность, а также на жадность владельца вверенного ему судна, который с целью увеличения места для груза отказался вооружать "Эсмеральду" тяжёлыми орудиями. Но отворачивать и пытаться уйти было поздно. Так что Фернандо Элиаш Родригеш Оливера, прекрасно понимая, что грозит его кораблю, если противник сможет правильно использовать своё превосходство в артиллерии, решил на максимально возможной скорости, какую только могла развить "Эсмеральда" находясь в подобном состоянии, сблизиться с неприятелем прежде, чем тот сможет расстрелять его из пушек. Разумеется, враг по любому успеет дать один залп, но учитывая небольшой калибр имеющихся у него орудий, большого вреда каракке он не нанесёт, а там уже преимущество будет на стороне португальцев.

Тем временем расстояние между кораблями быстро сокращалось, и когда они оказались друг напротив друга, борт шкуты заволокло пушечным дымом. Сказать, что Фернандо Элиаш был удивлён, это сильно смягчить те эмоции, которые он испытал в тот момент. Расстояние между кораблями было по его прикидкам ещё слишком большим для артиллерийской стрельбы. Так что первоначально он даже обрадовался тому факту, что противник открыл огонь раньше, чем расстояние между их судами стало оптимальным для орудийного огня. И тем большей неожиданостью стал треск падающего вниз такелажа, сказавший ему об обратном. А шкута, тем временем, отвернула в сторону, разрывая расстояние между ней и караккой, с последующим обходом последней со стороны кормы.

Оливера выругался во всю широту португальской души. Сейчас он вдруг почувствовал себя захромавшим конём, вокруг которого кружит молодой голодный волк. Да, конь крупнее и сильнее волка, но у последнего есть отсутствующие у коня клыки и когти, а тот из-за хромоты даже не может ускакать от врага. Одна надежда — так извернуться, чтобы получилось изо всех сил лягнуть волка копытом, выбив дух из хищника.

Стремясь уменьшить поражаемую площадь, Фернандо Элиаш постарался развернуть свой корабль так, чтобы не подставить противнику борт, и оставаться к тому кормовой частью. При этом Оливера не учёл того факта, что большая часть его людей сосредоточилась на кормовой и носовой надстройках, с которых было так удобно вести огонь сверху вниз по неприятельскому кораблю. И когда обращённый к "Эсмеральде" правый борт описывающей круг "Ласточки" вновь оказался с наветренной стороны, её пушки обрушили на ют каракки заряды из картечи.

Вопли раненых матросов оторвали Оливеру от наблюдения за неприятельской шкутой, вынудив оглянуться. И от открывшегося ему зрелища по затылку пробежал холодок. Весь ют был залит кровью и заляпан кусками человеческого мяса. А большая часть тех, кто остался жив после этого, была изранена. Одни валялись на палубных досках и орали от боли. Другие, кому больше повезло, пытались убраться с юта. Кто, потеряв ногу, ползком, а наиболее везучие, хоть и все в крови — своей и чужой, на своих двоих. Но всё равно, уже не бойцы. И дело было даже не в полученных ими ранениях, а в охватившей их деморализации. Трудно требовать от вчерашних крестьян, покинувших свои забытые богом деревни, и в надежде спастись от беспросветной нищеты завербовавшихся на флот, стойкости перед лицом столь опасного неприятеля. Нет, будь у него больше времени, он бы превратил бы этих недавних земляных червяков в настоящих моряков, которые больше боятся своего капитана, чем окружающих опасностей. Но вот времени ему как раз и не хватало. Высокая смертность среди экипажа во время похода в Индию, вынудившая замещать убыль в людях сначала завербованными местными темнокожими туземцами, а по возвращении в Лиссабон и новобранцами из пришедших в город в поисках удачи бывших земледельцев. Набрать опытных моряков не было никакой возможности — нехватка матросов в стремительно растущем португальском флоте уже давно стала хронической. Ему ещё повезло, что удалось хоть кого-то найти. В обычное время, впрочем, этого хватало. Пираты, как правило, не рисковали нападать на столь крупный корабль как каракка, и лишь немногие из морских разбойников располагали силами достаточными для их захвата. Да и сейчас, не получи "Эсмеральда" большие повреждения по время ночного шторма, лишившие её манёвренности, этот негодяй вряд ли бы решился её атаковать.

Между тем "Ласточка" развернулась к "Эсмеральде" левым бортом, пушки которого ещё не принимали участия в бою, и снова поравнявшись с караккой, дала очередной залп. В ответ португальцы открыли огонь из аркебуз, и даже расположенная на баке ветлюжная пушка выплюнула заряд по русской шкуте. Без видимого, однако, результата. А "Ласточка", тем временем, вырвавшись вперёд, осуществила циркуляцию, и приблизившись к "Эсмеральде" почти вплотную, дала очередной залп пушками правого борта картечью по палубе, после чего полетели абордажные кошки с глухим стуком впивающиеся в борт португальского судна.

Надо было отдать португальцам должное. Даже в такой ситуации они не теряли присутствия духа. Капитан Оливера выстроил четыре десятка ещё способных сражаться своих людей в линию, и когда русские абордажники стали перескакивать на каракку, то их встретил дружный залп из аркебуз, отбросивший нападавших. Никите пришлось лично возглавить людей, дабы снова поднять их в атаку. Дав залп из мушкетонов, русские вновь устремились вперёд, и две человеческие волны сошлись в яростной схватке. Несмотря на сохранявшееся численное превосходство, португальским морякам не хватало боевого опыта и умения обращаться с оружием, поэтому их постепенно теснили, а их ряды неуклонно таяли — разозлённые упорным сопротивлением русские безжалостно уничтожали всех, кто находился на португальском судне, не беря пленных. Так что уже через десять минут "Эсмеральда" находилась в русских руках. Последними сопротивляющимися, как ни странно, оказались трое странных темнокожих мужчин, которые став плечом к плечу спинами к фок-мачте, продолжали успешно отбиваться от наседавших на них русичей. Никиту особенно заинтересовал их предводитель — мужчина лет двадцати — двадцати пяти, крупного, в отличие от своих низкорослых и щуплых соратников, телосложения, и с заметно более светлой кожей. Да и в руках он держал не багор, как остальные двое, а превосходную саблю со слабоизогнутым клинком.

Остановив своих людей, Сытин вышел вперёд, став прямо перед "арапом". И сначала приподнял изогнутую в локте правую руку, приказывая всем стоять на месте, а затем протянул её в сторону бойца ладонью вверх, требуя отдать ему саблю. Тот поколебался несколько мгновений, но решив, что убивать его никто не собирается, протянул с лёгким поклоном Никите саблю рукоятью вперёд. Приняв её, Сытин невольно залюбовался оружием, и его несколько непривычной формой. Вроде бы и сабля, но не похожа на видимые им ранее татарские и турецкие. Позвав дядьку Кондрата, он перепоручил тому пленников, наказав отнестись к ним со всем вежеством. Зачем Никита это сделал, он сам не до конца понимал. Возможно, дело было в их необычном виде, распалившим его любопытство. Или же свою роль сыграли рассказы о заполненных всевозможными богатствами далёких жарких странах. А может и всё вместе взятое, гадать Никите было некогда. Из всего экипажа "Эсмеральды", помимо этих "арапов", уцелел только капитан Оливера. Весь израненный, потерявший много крови, он, однако, был ещё жив, и в состоянии ответить на интересующие Сытина вопросы. Однако сейчас Никиту больше волновала захваченная добыча, и сначала спустившись в трюм, он с удовольствием потянул носом густо напоенный запахом пряностей воздух. Похоже, шкипер не обманул. Каких тут только специй не было. От различных видов перца, до корицы, имбиря, кардамона, гвоздики и мускатного ореха. Рядом лежали свёртки индийских хлопчатобумажных тканей: от миткаля и бязи, до разноцветного ситца. Дальше располагались бочки с мадерой, а также порохом. Причём в количестве, по прикидкам Никиты, намного превышающем потребности самого корабля. Плюс, под свёртками тканей были найдены десять ящиков с упакованными в них аркебузами. Походу владелец корабля баловался контрабандой, ибо вряд ли остро нуждавшийся в оружии для поддержания своей власти в далёких заокеанских владениях португальский монарх разрешил бы его вывоз в иные страны.

Закончив осмотр трюма, Никита поднялся наверх и направился в сторону португальского капитана. Тот, весь бледный и в окровавленном тряпье, в которое превратилась его ещё совсем недавно роскошное одеяние, и с наскоро перевязанными ранами сидел прямо на палубе, опираясь спиной о борт, и смотрел на приближающегося к нему юного русича равнодушным взглядом. Сначала он пытался молчать, делая вид, что не понимает адресованные ему вопросы, но когда Никита пригрозил вышвырнуть его за борт, вслед за телами его погибших матросов, то выяснилось, что помимо собственно португальского, пленный капитан весьма неплохо знает и нижненемецкий язык.

Как и предполагалось, каракка шла в Гамбург. Порох и аркебузы, да, предназначались для продажи. Ибо идущая война на Балтийском море взвинтила цены на военные припасы, вот хозяин судна и не удержался от соблазна. Бывал ли капитан в Индии? Разумеется, ходил туда. Буквально перед плаванием в Гамбург "Эсмеральда" вернулась из Сурата. И т. д. и т. п.

Наконец, утолив своё любопытство, Сытин приказал переправить пленника на "Ласточку", а сам отправился в капитанскую каюту. М-да, а португалец был ещё тем модником. Никита насчитал в его каюте не менее четырёх костюмов и десятка платков, которые, после недолгого размышления, решил вернуть их хозяину — надо же тому хоть в чём-то ходить. Куда больше его заинтересовали найденные карты, и он с удовольствием рассматривал чертежи различных земель, часто украшенных занятными рисунками — от причудливого вида зверей и растений, до не менее удивительных людей. Порадовала находка и шести сумок с деньгами: десять тысяч триста серебрянных монет, весом около трети от талера каждая, и тысяча золотых, примерно с дукат величиной.

От увиденной горы золота и серебра Никите даже нехорошо стало. Присев на край койки, он посмотрел в распахнутое окно, за которым плескалась морская гладь, и шумно выдохнул. Наверное, кто-то другой на его месте уже плясал бы от счастья, а ему почему-то стало страшно. Собрав монеты снова в сумки, он затолкал их подальше от чужих глаз, и вышел на палубу. А там вовсю кипела работа. Команда уже давно выбросила трупы убитых в море, и сейчас отмывала, насколько это было возможно, доски от крови и на скорую руку исправляя поломки. Чуть в стороне, прикрытые полотном, лежали шесть тел погибших в бою русичей, которые после поминальной службы также найдут свой последний приют на дне морском. Никита при виде них размашисто перекрестился, и пошёл искать дядьку Кондрата. Каракка, не смотря на пережитые шторм и последующий бой, находилась в хорошем состоянии и не имела непоправимых поломок. Так что Никита решил перевести на "Эсмеральду" половину экипажа, возглавить которых решил поручить старпому, с целью привести захваченное судно в Норовское, и после ремонта либо продать, или самому использовать по предназначению. А сам решил вернуться на "Ласточку".

До Эмдена, не смотря на утерю ходкости караккой, добрались благодаря попутному ветру относительно быстро. И там Никиту ожидало приятное зрелище в виде стоящих у причала семи кораблей рассеявшегося каравана. Старшина Степан Гурьев также находился в городе, и когда "Ласточка" с "Эсмеральдой" в свою очередь пришвартовались у пирсов, то Сытин, как только отдал последние распоряжения и убедился, что с кораблями будет всё в порядке, двинулся к нему с отчётом.

На флагманском корабле его не оказалось, ибо, как оказалось, старшина разместился в купленном рядом с пристанью Русско-Балтийской компанией двухэтажном домике, который должен был стать в перспективе частью планируемого к постройке Русского двора. Впрочем, сам домик впечатление не производил. Весь какой-то обшарпаный, и расположенный на краю обширного пустыря, он никак не походил на представительство крупной торговой компании. Но его внешний вид мало волновал Никиту, куда более важным было то, как отреагирует Гурьев на его появление.

Тот находился в небольшой комнатушке на первом этаже, сидя за массивным грубо сколоченным столом из потемневшего от времени дерева, и что-то писал облезлым гусиным пером. Постучав в дверь и дождавшись отклика, Никита зашёл в помещение.

— Добрый день, Степан Андреевич!

Гурьев оторвал взгляд от листа бумаги перед собой и посмотрел на вошедшего Никиту.

— А, явился разбойник! Что же ты творишь? Помнится, до шторма у тебя был один корабль, а явился уже с двумя. Не поделишся ли секретом, откуда он у тебя взялся?

В ответ Никита лишь сделал недоумённое лицо:

— Не понимаю я вас, Степан Андреевич. Португалец сей на нас сам в море первым напал, кого угодно можете спросить, все подтвердят.

— Не виноватая я, он сам пришёл! — насмешливо буркнул в ответ Гурьев, и Никита густо покраснел. Однако, не смотря на внешне суровый тон, гнева или просто злости в словах страшины он не уловил, поэтому волноваться не стал.

— Садись уж, рассказывай.

И Сытин, усевшись на свободный стул неторопливо и обстоятельно изложил, разумеется, под выгодным для себя углом зрения, произошедшее с его кораблём за последние дни. Виновным он себя не чувствовал. Обязательства перед Компанией он не нарушил, и захваченная португальская каракка была его законной добычей. Даже сам факт её захвата можно было повернуть так, что действия русских выглядели лишь как самозащита.

Слушая сидящего напротив него Никиту Степан Андреевич лишь время от времени недоверчиво хмыкал, но попыток уличить рассказчика в нестыковках или обмане не предпринимал. И лишь когда тот закончил, продолжил распрос:

— Ну, это ладно, а что с пленными делать собираешся?

Вопрос был действительно интересный. Если с индусами всё было относительно ясно — зачислили тех в команду, и они вроде как не возражают, то вот вопрос о том, куда деть португальского капитана стоял действительно остро. Отправить его вслед за остальной командой за борт Никите не банально позволяла совесть — сам же обещал тому жизнь в обмен на честные ответы на допросе. Отпустить на свободу было глупо. Оставался вариант передачи пленного властям по возвращении на Русь, но в этом случае вопросов с их стороны не оберёшься.

А Гурьев, словно читая его мысли, и не дожидаясь ответа, продолжил:

— Если португальский кормщик тебе не нужен, то, может, передашь его нам? Уж мы найдем, где его использовать.

Сытин встрепенулся. Идея была интересной и решала сразу несколько проблем, вот только купеческая жилка в его душе не позволяла только этим и ограничиться. Если есть такая возможность, то почему бы и свою выгоду с этого не поиметь.

— Капитана сего, конечно, вам передать можно, — осторожно начал он, — но что я получу с этого?

Степан Андреевич в ответ хохотнул:

— А тебе палец в рот не клади — по локоть откусишь. Хорошо, для начала, вычет за порох и ядра, что ты потратил в походе, с тебя снимут. Далее: не думаешь ли ты, что это последний раз, когда Компании сторожевые корабли потребуются? В этом году мы до Испании не дошли, но так в следующем туда обязательно пойдём. А бойкие и толковые люди нам нужны. Ну, так как, согласен?

Никита призадумался. Предложение его более чем устраивало, но, с другой стороны, выгоды Компании, если она заполучит оного капитана, будут намного больше. Всё же заиметь человека, который сам ходил в далёкие Индийские земли, и знает все нюансы этого пути, намного лучше, чем прокладывать дорогу опираясь на неточные карты и путаные описания. Так что решил ещё немного поторговаться.

— Пушки, что на "Ласточке" установили, выкупить разрешите, — и после короткой паузы добавил, словно на что-то решившись: — По себестоимости!

— Согласен! — Гурьев не стал возражать. — Более того, на твой трофей, ежели захочешь его себе оставить, тоже пушки продадим без наценки.

Удивлённый подобной щедростью, Сытин призадумался, чувствуя подвох, но в чём он можеи заключаться понять не мог. Вроде бы всё по-честному, но всё равно, терзали его сомнения. Бесплатный мёд, как говорится, бывает только в дупле у пчёл. Но и возразить на подобное предложение было нечего, так что, ударив по рукам, стороны разошлись по своим делам.

Всего в Эмдене простояли два дня, дожидаясь подхода остальных судов каравана, а заодно делая ремонт. Ну и также узнали последние новости. Известие о том, что государево войско взяло-таки Выборг и выгнало шведов из Финской земли вызвало большое оживление. Многие обсуждали возможное продолжение войны со свеями с целью добиться от последних восстановления прежних прав русских купцов. Ибо, чего уж там скрывать, потеря доступа к рынку шведской меди и железа болезненно ударила по русским торговым людям, да и государевым интересам.

Но не только это было главной темой обсуждения среди караванщиков. К неудовольствию Никиты, не менее охотно "точили языки" и о его захвате португальской каракки. А вернее, о размере захваченной добычи. Хотя сам Сытин старался не распространяться об этом, но ведь нельзя заткнуть рты простым морякам, которые в местных кабаках, после принятия на грудь приличной порции местного пива, охотно "вешали лапшу на уши" собеседникам, повествуя тем о сей славной победе. Причём количество найденного в трюмах добра росло в зависмости от количества выпитого и какой это по счёту был рассказ. В результате чего, если суммировать всё якобы захваченное, по словам матросов, на "Эсмеральде" добро, то для его перевозке не хватило бы и трёх каракк. Но кто обращал внимание на такую "мелочь"? Даже у степенных и опытных купцов разгорались глаза от жадности, а на самого Никиту стали посматривать с плохо скрываемой завистью. Повезло же неопытному юнцу! Звучали даже голоса, требующие, чтобы Сытин поделился с "обществом" захваченной добычей. К счастью для Никиты таких были единицы, и их осаживали свои же коллеги.

Сжимая зубы и стараясь не обращать внимания на завистливые взгляды, он в эти дни весь отдавался ремонту шкуты и захваченой каракки, стремясь получше подготовить их к скорому выходу в море. Португальского капитана, он, как и договорились, передал Гурьеву. И, к его огорчению, старшина чем-то смог сманить к себе и троих индусов. Что он им пообещал, Никита не знал, но когда их главный пришёл к нему и попросил отпустить их, лишь вздохнул, а затем, вернув тому его саблю (чему тот был очень рад), лишь махнул рукой.

На второй день его нахождения в Эмдене, наконец-то подошли последние из отставших судов, и караван был вновь полностью укомплектован. Поэтому, утром третьего дня русские корабли двинулись дальше, в сторону Зунда. В этот раз, при встрече русских датские чиновники чуть слюной не захлебнулись от счастья — мало того, что в королевскую казну неплохо так капнуло, так ещё Степан Андреевич, дабы таможенники не сильно усердствовали, щедро "позолотил" оным ручку, отчего те сразу удовлетворённо размякли и утратили первоначальную ретивость.

Но долго задерживаться в Копенгагене не стали, и по завершении формальностей, устремились на восток. И по первому времени, всё было на удивление спокойно. Море не шалило и стабильно дул попутный ветер. Морские разбойники если и попадались по пути, то обходили русский караван стороной. Так что до самого Готланда дошли без проблем, что подействовало на экипажи самым успокаивающим образом. Казалось бы, опасаться более некого было. Любекцы больше заняты борьбой со сторонниками свергнутого Кристиана Датского в западной части Балтики, и им сейчас не до этих мест. А с самим засевшим на Готланде Сореном Норби отношения у русских вполне дружеские, так что его "морских охотников" опасаться не приходится. Колыванских пиратов приструнили ещё в позапрошлом году. И те, помня урок, пока сидят смирно. Гданчане тоже успокоились, и за редким исключением, более не охотились за русскими купеческими судами. Шведам, после того как большую часть их флота уничтожили под Выборгом, тоже не до морской войны с восточным соседом. Так что, после прохода Готланда неприятных сюрпризов с этой стороны более не ожидали. Но, как оказалось, русичи поторопились расслабиться.

Утро не предвещало ничего особенного. Небо уже окрасилось алой полосой утренней зари, а по правому борту скоплением тумана виднелся остров Эзель, когда на горизонте показались паруса семи кораблей, которые завидев дюжину русских судов, тут же сменили курс, направившись прямо на них. Засвистели дудки, поторапливая сонных моряков, а Сытин, впрочем, как и другие кормщики, прижимал к глазу подзорную трубу, пытаясь определить принадлежность незванных гостей. Первоначально ещё была надежда, что это может быть такой же торговый караван, как и их, но когда чужаки приблизились, и стали хорошо видны полоскавшиеся на ветру чёрно-белые стяги Ливонского ордена, то надежды на мирный исход встречи рухнули в одночасье. Правда между Россией и Ливонией войны сейчас не было. По крайней мере, когда караван уходил, ничего её не предвещало, да и в немецкие города, где они были, подобных вестей не поступало. Но поведение ливонских моряков не оставляло сомнений в том, что те настроены на бой, а значит надо готовиться к схватке, а разбираться в причинах подобного поведения ливонцев будем потом. Проблема была в том, что помимо "Ласточки", только флагманский корабль "Апостол Пётр" имел четвёрку тяжёлых орудий — остальные, в лучшем случае были вооружены ветлюжными пушками. А иные не имели и оных.

Наконец грянул выстрел — идущий впереди ливонский хольк затянуло дымом, а выпущенное им ядро упало в воду прямо перед русской эскадрой, означая приказ остановиться и спустить паруса. Но, вопреки их расчётам, у старшины каравана были иные планы. Уступая в огневой мощи, русских имели преимущество в численности, а так же в лучше отлаженном взаимодействии, чем Гурьев и намеревался воспользоваться. По его приказу русские суда разделились на две колонны, должные взять ливонский ордер в своеобразные клещи, а затем, пользуясь своим превосходством в численности, как можно быстрее сблизиться с противником, взяв его корабли на абордаж с двух сторон. На "Апостола Петра", как и на "Ласточку", как самые боеспособные суда каравана, возлагалась задача взять на себя вооружённые тяжёлыми орудиями ливонские корабли, благо среди атаковавших их ливонцев, как успел разглядеть Никита, многие также были вооружены только ветлюжными пушками.

Противник стремительно приближался, и когда идущий в авангарде ливонский флагман оказался в пределе дальности стрельбы русских пушек, Сытин приказал дать залп. Результат оказался даже лучше ожидаемого — успевшие получить немалый опыт за время похода канониры не сплоховали, и все четверо попали в цель, ломая такелаж противника. К сожалению, на этом преимущество русичей и заканчивалось. В отличие от прошлых схваток, сейчас Никита не мог использовать превосходство "Ласточки" в скорости и манёвренности, не подставляя под удар остальные русские суда. А значит шкуте не оставалось ничего иного, как сойтись с неприятелем тупо борт о борт. И пока русские перезаряжали пушки, корабли сблизились на дистанцию доступную для ливонских орудий, чем те не преминули воспользоваться. И пусть канониры противника были менее удачливы, а сами пушки не такими дальнобойными и меткими, как на русских судах, но крупный калибр есть крупный калибр, и каждое из тех трёх ядер, что с треском проломили борт шкуты, болезненно отозвались в сердце Сытина.

Но комплексовать или предаваться горести было некогда, и когда корабли оказались друг от друга на расстоянии всего пятидесяти локтей, русские дали залп картечью из пушек, поддержав его стрельбой из пищалей. Со стороны ливонцев также раздались щелчки выстрелов из аркебуз, а по деревянному настилу палубы и бортов застучали стрелы.

Вот суда сошлись практически вплотную и за борт полетели абордажные крюки, а когда раздался глухой удар от столкновения обоих кораблей, абордажники ринулись в атаку. На палубе закипел ожесточённый бой, и попервах казалось, что ливонцы имеют возможность взять вверх по причине большего количества людей. Но тут, пусть и с некоторым запозданием, ливонский флагман был взят на абордаж зашедшим с противоположного борта ещё одним русским судном. Не имея артиллерии, его кормщик не спешил идти на сближение, предпочитая оставаться вне дальности боя ливонских пушек, но как только противнику стало не до него, тут же бросил свой корабль в бой, сыграв роль известной соломинки из притчи про верблюда. Оказавшись меж двух огней, немцы всё ещё сопротивлялись, но уже через несколько минут всё было кончено.

Слегка пошатываясь на скользкой от крови палубе, Никита подошёл к борту и осмотрелся. Сражение продолжалось. Где только можно два русских корабля одновременно брали на абордаж с обеих сторон один ливонский, стараясь задавить того численностью. К сожалению не везде это проходило удачно — Сытин насчитал как минимум два полыхавших огнём русских судна, а сама битва превратилась в беспорядочную свалку, где каждый был сам по себе. Так что почивать на лаврах было некогда. Уступив право хозяйничать на захваченном "ливонце" экипажу со второго судна, команда "Ласточки" спешно обрубив канаты, устремилась к "Апостолу Петру", который сцепившись с неприятельским хольком, бился с тем один на один. Так что подмога в виде сытинской шкуты пришла к нему в самую пору. Не устояв перед двойным ударом, немцы, в отличие от экипажа своего флагмана, даже не стали биться до конца, а поняв всю безнадёжность ситуации, предпочли поднять руки.

После этого победа однозначно стала клониться в сторону русских, и вот уже два ливонских холька "показали корму", бросив своих товарищей на произвол судьбы и уйдя в южном направлении, а ещё один загорелся жарким пламенем, окончательно перестав существовать как боевая единица. После чего оставшиеся два корабля сдались на милость неприятеля.

Победа далась, однако, высокой ценой. Русские потеряли три корабля, а уцелевшие в битве недосчитались до трети экипажей. На этом фоне даже захват четырёх вражеских хольков служил слабым утешением.

Ну а потом, после подсчёта потерь и добычи, последовал допрос пленных, несколько прояснивший русичам картину происходящего. И полученная информация заставила русских даже малость ошалеть от того, что же произошло за время их отсутствия, и понять с чего это ливонцы решили вдруг атаковать мирный торговый русский караван. Походу дела, даже в Новгороде не догадывались, какие бури бушуют в соседней Ливонии, и какие интриги закручиваются в Балтийском регионе. А причина всему ведь донельзя банальна — деньги и ещё раз деньги.

Собствено говоря ни для кого не было тайной то, что ливонские немцы крайне недовольны тем, что за последние годы русские купцы в обход ливонских городов как сами повезли свои товары за море, так и ввозить оттуда стали напрямую. Отчего торговля в недавно ещё процветавших ливонских городах и местечках стала заметно хиреть, что самым отрицательным образом сказывалось как на благосостоянии бюргеров и нобилей, так и орденских финансов. Попытка апеллировать к "братству" немецких городов и остальных христианских народов, с требованиями не принимать в них русских купцов ни к чему не привели. Ибо, как гласит народная мудрость: дружба дружбой, а своя рубаха ближе к телу. Даже прямые обращения к императору ничего не давали — занятому войной с французами Карлу было не до сложностей далёкого северо-восточного угла его аморфной империи. Одно время была надежда на данцигских и ревельских каперов, но и тут вышел облом. Русские, неожиданно для всех, показали себя хорошими мореходами, сумевшими успешно отбиться от чужих наездов. А время идёт, доходы падают и улучшения не видно. Стоит ли удивляться, что в такой ситуации стала поднимать голову "партия войны", требующая решить возникшую проблему самым радикальным образом, а именно "поставить на место" излишне обнаглевших, по их мнению, московитов силовым путём.

Разумеется, даже самые горячие головы понимали, что собственных сил Ливонской конфедерации не хватит, чтобы хоть как-то навредить могущественному восточному соседу. Но тут неожиданно засветился Любек, который сильно встревожил тот факт, что русские с недавних пор освоили морской путь во Фландрию. В результате чего те товары, которые ещё совсем недавно везли в столицу Ганзы, и на перепродаже которых дальше на запад любекцы зарабатывали деньги, теперь напрямую потекли в Нидерланды. Пока ещё тонким ручейком, но если есть дыра, то будет и прореха. Первоначально они обратились к датскому королю с требованием запретить русским проход через Зунд, но потерпели неудачу — прекрасно понимая, что подобный шаг не в его интересах, Фредерик не смотря на давление ганзейцев упёрся, отказавшись это сделать. Тогда любекцы обратили внимание на Ливонию, которая так же сидела на русском транзите, и сильно пострадала от его сокращения. Что делало её "естественным союзником" Любека в намечавшемся противостоянии с Москвой. Поэтому в этом году в Вендене появились ганзейские послы с предложением заключить военный союз, и обещанием привлечь к нему ещё и Швецию. Что дало ливонцам возможность всласть поехидничать над ганзейцами, которые ранее из жадности игнорировали их просьбы о недопуске русских судов, а сейчас столкнулись со схожей проблемой.

Впрочем, не смотря на взаимные упрёки, обе стороны понимали, что этот союз нужен ливонцам даже более чем любекцам. Результаты последней русско-литовской войны стали для остезейцев крайне неприятным сюрпризом. Хотя в этом времени Эжен Скиб пока не написал свой "Стакан воды", и сам французский драматург ещё даже не родился, но мудрые слова лорда Болинброка о том, что счастье маленьких государств заключается в том, что большие государства сделают всё возможное, чтобы помешать друг другу завоевать маленькое, понимали очень даже хорошо. Зажатая между Литвой и Россией небольшая Ливония выживала во многом за счёт противоречий между этими гигантами. Поэтому катастрофическое поражение литвинов в войне, захват русскими Подвинья и, как следствие, навязывание Риге своих условий, привели бюргеров в тихий ужас. Ибо все прекрасно понимали, что сегодня нагнули рижан, а уже завтра примутся и за них. В общем, внешние проблемы перемешивались с внутреними, отчего каша заваривалась ещё та. А уж после того, как русские захватили Выборг и изгнали шведов из Финляндии, скорое русское вторжение в Ливонию стало считаться в этих краях делом уже решённым. Отчего всю страну охватила военная тревога, а магистр начал делать военные приготовления. И в отличие от недавней попытки орденского руководства начать боевые операции против Литвы, в этот раз оно встретило полное понимание со стороны городов, которые не стали скупиться с выделением денег на военные нужды. Но всё же потребовали от Ордена, помимо набора войска и подготовки военных припасов, предпринять конкретные меры для пресечения русской торговли в обход Земли девы Марии, как высокопарно называли ливонцы свой край. На что братья-рыцари не стали возражать. Хотя, даже если они и выступили бы против, то, в этом случае, города могли заартачиться с выделением необходимых средств, так что большого выбора у Ордена не было.

Первым шагом стало запрещение волей магистра свободного перемещения русских купцов по территории Лифляндии. Подобное практиковалось и раньше, но сейчас пошли на особенно жёсткие меры. Особенно выступала за них Рига, требовавшая запрета для русских плавать по Западной Двине, намереваясь таким образом фактически аннулировать недавно заключённый русско-рижский договор, допускавший русских купцов к торговле с Западной Европой через этот город, но при этом формально его не нарушив. Ну и добились своего — магистр Плеттенберг приказал комтурам не пускать русских купцов далее Динабурга, Дерпта и Ревеля, где они должны были продавать свои товары только ливонским торговцам. Те же русские купцы, которые отказались подчиняться этим запретам, были арестованы, а их товары конфискованы в орденский скарб.

А для защиты стапельного права Ревеля, и недопущения морских перевозок в обход его, Вальтер фон Плеттенберг разрешил местному населению захватывать корабли "контрабандистов", обещая половину захваченного товара. А заодно, видимо вспомнив, что всего сотню лет назад Тевтонский орден, ответвлением которого было Братство рыцарей Христа Ливонии, был одной из сильнейших морских держав на Балтике, решил возродить орденский флот, и послал несколько военных кораблей для сыска и захвата тех купеческих судов, которые шли в Россию или из неё без захода в Ревель. Так что русскому каравану просто не повезло нарваться на флотилию орденских "спекуляторов", которые рыскали в этих местах в поисках "нарушителей". Правда, результат для ливонцев оказался не тот, который они ожидали — слишком сильным оказался русский караван, и охотник сам стал добычей, но тенденция настораживала. Никита по себе знал, что многие русские купцы, дабы сэкономить время и деньги, предпочитали плыть вне караванов, и если отбиться от одиночных пиратов возможность у них ещё была, то против объединения военных кораблей шансов уже не было.

Дальше, до самого Норовского добрались без приключений. По всей видимости, известия о разгроме орденского флота напугали ливонских "морских сыщиков" и те решили не связываться со столь большим русским караваном, хотя, как предполагал Сытин, ещё один бой со схожими неприятельскими силами русичи просто не потянули бы. Его "Ласточка" сильно пострадала в последнем столкновении, и хотя корабельный плотник как смог залатал полученные повреждения, но для окончательного устранения последних требовался полноценный ремонт. Схожая ситуация была и на других судах, хорошо ещё, что "Эсмеральда" мало пострадала, хотя, вкупе с предыдущими поломками, её состояние также нельзя назвать удовлетворительным.

Но вот, на горизонте появился родной берег, и у русичей дружно вырвался облегчённо-радостный выдох. Наконец-то дома!

В Норовском, к сожалению, пришлось надолго задержаться. Слишком много дел надо было сделать и вопросов решить. От продажи привезённого груза (как своего, так и трофейного), ремонта кораблей и решения вопроса с пушками. В последнем деле Гурьев отказываться от своих слов не стал и со складов Никите выдали аж шесть двенадцатигривенковых пушек для установки их на "Эсмеральде". Разумеется, стоили они весьма недёшево, особливо вместе с закупленными боеприпасами, но после прошедшего плавания Никита вполне мог позволить себе такие траты.

В результате всего этого в Усть-Лугу смогли вернуться только к середине сентября, буквально в последние погожие денёчки. Была даже мысль оставить корабли зимовать в Норовском, но, к счастью, успели вовремя. И возвращение иначе, как триумфальным назвать было нельзя. Всё село сбежалось поглазеть на захваченную каракку, и глядя на эту толпу народа Никита неожиданно осознал, как разрослось их село за несколько последних лет. Ещё совсем недавно несколько стоящих рядом мелких деревень превратились в одно многолюдное богатое поселение. Правда, с Норовским, конечно, не сравнить. Там почитай почти город будет. Но за пять сотен человек народа уже точно было. Посреди, на площади, возвели церковь. Пока ещё деревяную, но уже идут разговоры о каменном строении. Дабы было чем похвастать перед соседями.

Ну а потом был расчёт с людьми, встреча с родными, подарки и бесконечные распросы от набившихся гурьбой в их дом соседей, жадно внимавшим никитиным рассказам о его хождении за два моря, о жизни в немецких странах и тамошних диковинах. Те люди, что посолидней, интересовались ценами на товары в иных странах, как ведутся торги, что пользуется спросом, а что, наоборот, можно купить подешевле. И слушая ответы Сытина, долго и задумчиво теребили свои бороды, что-то прикидывая. И как заподозрил Никита, в следующем году не только он один двинется на запад от Зунда. Правда, у большинства местных судовладельцев в распоряжении были только лодьи, для хождения в далёкую Фландрию не очень пригодные. Но ежели скинуться, то в том же Норовском можно будет купить пару-тройку шкут, а то и новоманерную бусу, которую Никита видел на одном из плотбищ. Что он тут же и высказал гостям, погрузив их в очередные размышления.

Увы, помимо радостных событий, Никиту ожидали и не самые приятные новости. Первые дни по прибытии он, замотавшись за делами, не сразу обратил внимание, что ни разу не встретил на улице села Ульяну. А когда осторожно поинтересовался у друзей её судьбой, то его словно обухом по голове огрели — оказалось, что ещё этим летом Голубев отвёз дочку в Новгород, где выдал её замуж за сына своего новгородского партнёра. Мол, давно это у них было оговорено, а тут девка в самый сок вошла, уж самая пора замуж и детей рожать.

От таких известий у Никиты в глазах аж потемнело. Когда он возвращался в Усть-Лугу, то уже строил планы засылки сватов к Фоме Макарьевичу, просить руки его младшенькой. Ведь теперь-то он показал, что более не мальчик, на которого Голубев раньше смотрел сверху вниз, а твёрдо стоящий на земле мужчина, пусть и юный годами. И тут такой удар! Домой в тот вечер вернулся в самом преотвратном настроении, а тут ещё мать не нашла другого времени, как именно сегодня завести разговор о необходимости ему жениться, а то парню уже семнадцать лет стукнуло, а он всё ещё бегает холостым. Отчего захотелось стукнуть кулаком, наорать дурным голосом и послать всех куда подальше. Но сдержался, лишь отвернулся и ушёл в свой угол. Хорошо мать догадалась, что выслушивать её нотации сегодня он не в состоянии духа и более не донимала.

А спустя две недели после этого удивил дядька Кондрат. Он что-то долго мялся, а потом заговорив с Никитой неожиданно спросил у того разрешения на то, чтобы жениться на его невестке Анфисе. Сказать, что Сытин был удивлён этой просьбой, ничего не сказать. Как говорится: седина в бороду, бес в ребро? Но, с другой стороны, а почему бы нет? Кондратий в свои сорок лет был мужчиной хоть куда. Высокий, крепкий и жилистый, по слухам не одну молодую вдовицу долгими тёмными ночами помял. И Анфиса баба ладная, всего на пару лет старше самого Никиты. Не сидеть же ей вдовой всю оставшуюся жизнь? А то, что Кондратий ей в отцы годится, так этим мало кого удивишь. Да и кто из молодых парней возьмёт в жёны вдову, да ещё с довеском? А Кондрат мужчина солидный, хозяйственный. Так ещё и при деньгах. И местные свахи уже давно его обхаживали, усиленно сватая тех или иных местных представительниц слабого пола. А тот, в ответ, упорно делал вид, что не понимает их намёков. Ему и так хорошо было. Но нынешний заморский поход что-то переменил в его душе. Он и раньше ходил около смерти, и не очень-то этим заморачивался. Море оно такое, не любит робких и боязливых. Но в этот раз Кондрат впервые в жизни серьёзно испугался того, что сгинет на чужбине. И ведь не сколько самой возможной кончины забоялся, а то, что не останется после него никого. Дочери уже давно отрезанный ломоть. Внуки деда и не знают практически. Пропадёт, так никто и не вспомнит о нём. А как вернулся, как вновь увидел Анфису, так что-то взыграло в нём. В общем, одну свадьбу в семье Сытиных этой осенью сыграли, а дом Кондрата снова обрёл хозяйку. Да и Никите после этого как-то полегчало — тоска по Ульянке сначала притупилась под натиском каждодневных забот, а затем и вовсе отступила, хотя и не ушла полностью.

Но осенние сюрпризы на этом не закончились. Когда в ноябре ударили первые холода, подморозившие размытые осенними дождями дороги, к Сытину приехали неожиданные гости. Вот уж кого он менее всего думал увидеть, так это ивангородского купца Осипа Хомута. Прибыл тот не один, с ним были ещё двое человек, ранее Никите не встречавшиеся. И судя по внешнему виду и манере держать себя, тоже из купцов и не из мелких. Хотя, вряд ли и из верхушки, скорее средней руки купчины. По словам Хомута, прибыли они по делам — в наступившем году цены на фракт судов в Норовском резко возросли, вот и прибыли гости в Усть-Лугу в надежде договориться с местными судовладельцами о найме их судов за меньшую цену. А заодно Хомут решил заскочить потолковать к старому знакомцу. Всё же они тут не местные, здешних раскладов не знают, а Никита, глядишь, чего и присоветует дельное. Зайдя в дом, и поприветствовав его хозяйку, которая тут же кинулась накрывать на стол, они расположились на лавках, но блюдя вежество сразу начинать беседу не спешили. Да и негоже за едой языки чесать, чай не немчины какие-то. Лишь когда все присутствующие насытились, пошёл неспешный разговор.

Начали гости издалека, как водится, с тем совершенно отвлечённых. Начиная от обсуждения ранних в этом году морозов, и заканчивая всякими бытовыми новостями навроде тех, кто на ком женился, и кто у кого родился. Сам бы Никита предпочёл, чтобы они сразу о деле заговорили, но у степенных людей подобное не принято. Ведь как гласит народная мудрость, от стародавних предков потомкам переданная, поспешишь — людей насмешишь! Наконец разговор, словно сам собой перескочил на дела торговые. Где какие цены, нужда в тех или иных товарах, или наоборот, их избыток. И чем дальше заходил разговор, тем больше Никита убеждался, что гости пришли к нему не только повидаться и разузнать что почём в здешних местах, но явно с каким-то серьёзным делом, о котором, однако, никак не наберутся мужества заговорить с ним.

Наконец, один из гостей, представившийся Тимофеем Груздевым, купцом из Ивангорода, вдруг резко замолчал, а затем, уже, обращаясь напрямую к Никите, заговорил совершенно иным тоном:

— Значит так, Никита Григорьевич, не буду ходить вокруг да около. Беда у нас, и немалая. Сам, небось, слышал, что ливонские немцы прошлым летом стали вновь охотиться на наших купцов. Многие отбились, но есть и те, кто был погублен ими, или пленён. И среди последних оказался мой сват, лодью которого разграбили, а его самого бросили в узилище, потребовав выкуп. И семья оный бы заплатила, да захвативший его немецкий дворянин заломил такую цену, что даже скинься вся родня, требуемую сумму не собрать. А время идёт, и немец грозится, что ежели к весне деньги не доставят, то предаст пленного лютой казни. Так что, порешили мы идти войной в Ливонскую землю, выручать моего родича. Три десятка мужиков мы на это собрали, но засланные к ливонцам видоки говорят, что воинов в усадьбе у того дворянина немногим меньше, чем у нас людей. И нужна нам рать побольше. А у нас, в Ивангороде и обратиться за помощью больше не к кому. Наши семьи хоть и не из последних в городе, но мы из Москвы будем, а остальные купцы либо новгородцы, или псковичи, и нам они, сам понимаешь, не сватья и не братья. Так что за нас вписываться им резона нет. А ты, по словам Осипа Никаноровича, парень рисковый и к немцам свой счёт имеешь. Да и люди свои у тебя имеются. И, главное, боевитые. Так что есть у нас к тебе предложение: за десять дней до Рождества Христова пойдём мы за речку, на ливонскую сторону, родича своего выручать. И тебя с собой зовём. А ежели спросишь, какая выгода твоя? Так мы и ответ даём: немцы народ богатый. Что возьмём у них из добычи, то поделим по-братски.

Никита задумался. Предложение выглядело заманчиво, и даже не из-за денежного вопроса. В конце концов, на последнем плавании он хорошо так приподнялся и нужды в деньгах не испытывал. Но в одном Груздев был прав: гибель брата до сих пор сидела в его сердце неприятной занозой, и поквитаться с немцами руки так и чесались. Да и заняться чем-то надо было. А то все дела к наступлению холодов были переделаны, а целыми днями сидеть на печи уже мочи нет. Да ещё эта тоска проклятая. Вроде бы и поотпустила, а всё равно грызёт изнутри. Так что идея сходить в поход на немцев сразу заинтересовала. Поэтому, обсудив все детали, обе стороны ударили по рукам. Гости же, пробыв в селе ещё пару дней, дабы порешать с местными судовладельцами те самые дела, ради которых они изначально и приехали в Усть-Лугу, отбыли, а сам Сытин жадно развил активность, собирая людей. Из тех, кто ходил с ним в Антверпен, согласились, к сожалению, не все. Молодые и неженатые отозвались практически единогласно, а вот с семейными вышел затык. Кто сам не хотел, а кто и желал, так жёны вцепились и не отпускали. Мол, и так тебя полгода дети малые не видели, а тут только вернулся и уже готов снова навострить лыжи в дальние края. Впрочем, те, у кого были уже взрослые сыновья, частенько сами их предлагали Никите с собой взять. А то вымахал парень, уже шестнадцать лет, исполнилось, а он света белого не видел. Хватит ему у мамкиной юбки сидеть, пусть сходит, на людей посмотрит, да и себя покажет. Ну и деньга в семье лишней никогда не бывает.

Так что шайку в два десятка бойцов он сколотил. С оружием, правда, был полный разнобой. Самопалы и совни оказались лишь у шестерых. У остальных, кто во что горазд. Хорошо, если кто топор с собой прихватил. У половины и вовсе простые дубины и колья. Пришлось Сытину отвалить серебра деревенскому кузнецу, чтобы он отковал для всех совни. Он бы и на пищали расщедрился, да, к сожалению, времени учить повольников ими пользоваться уже не было. Хорошо ещё, что из луков все умели стрелять, и то хлеб.

С лошадьми тоже были проблемы. Пригодных под седло коней, помимо самого Сытина, имели только пятеро. Остальным пришлось до Ивангорода ехать на санях, а уже потом становиться на лыжи. Благо хоть в них недостатка не было. В сам город заходить не стали — груздевцы поджидали их в одном из пригородных сёл, и дав своим людям сутки на отдых, на следующий день сводный отряд двинулся в сторону ливонской границы.

Покрытую толстым слоем льда Нарову переходили ранним утром, когда небо только начало светлеть, а ничего не подозревающие обыватели с обеих сторон реки досматривали свои последние сны. Так что никто не заметил тёмную, резко контрастирующую с белым фоном окружающего пространства, цепочку людей, что пересекла замёрзшую реку и скрылась среди деревьев ближайшего леса. Разумеется, если бы кто взял на себя труд сделать с утра обход вдоль речного берега, то он бы заметил весьма широкую колею в снегу, но живущим в здешних окрестностях крестьянам было не до того, чтобы бездельно шляться где попало, хватало выше крыши и других забот по хозяйству. Разве что какой-нибудь отправившися за дровами в лес крепостной эст мог заметить следы проникновения. Вот только вряд ли бы он после этого поспешил донести об этом куда следует, ибо рубка дров без разрешения хозяина земли, на которой расположен лес, грозит такому смельчаку серьёзным наказанием. И вместо благодарности есть куда большая вероятность схлопотать порку плетьми, да ещё штраф за неразрешённую порубку. А оно ему надо? Тем более, когда солнце встало над горизонтом, так и вовсе пошёл лёгкий снегопад, скрывший все следы перехода границы крупной группой людей. Так что вторгнувшиеся на чужую территорию русичи могли быть в твёрдой уверенности, что осуществили они это совершенно незаметно.

К намеченной цели добрались по завершении второго дня пути. Замок Эц, который местные эсты называли на свой обычай Эдисом, был сложен из серого известняка и представлял из себя трёхэтажную надвратную башню высотой до пяти саженей, и размерами у основания четыре-пять саженей. С восточной стороны к башне примыкали двухэтажный господский дом и хозяйственные постройки, окруженные стеной высотой примерно в две с половиной сажени, выполненной из того же известняка и каменными зубцами по верху. Наличествовал и такой важный элемент обороны, как и опоясывающий замок ров, но в весьма запущенном состоянии и обвалившимися краями. К тому же, если в нём и была когда-то вода, то зимний мороз превратил её в лёд, а выпавший снег, который никто и не думал чистить, заполнял ров почти до самого верха.

Беспечность защитники крепости проявляли и в несении караульной службы. Хотя наблюдатели и докладывали о нахождении в укреплении двух с половиной десятков бойцов, но никаких сторожей ни на стенах, ни на башне замечено не было. Не хотелось немцам стыть на морозе, в хорошо протопленных палатах куда лучше. И веселее гораздо находиться среди шумной компании, чем в одиночку на обжигающем холоде. А враги... Так откуда им взяться? Последняя война была свыше двадцати лет назад, и с тех пор разве что сервы иногда бунтовали. Так что это сиволапое мужичьё может поделать против хорошо вооружённых и одоспешенных кнехтов? Даже подъёмный мост через ров не стали поднимать. А зачем? Только лишние хлопоты.

Тем не менее, рисковать и штурмовать замок засветло русичи не стали. Спрятавшись в ближайших зарослях стали дожидаться темноты. К сожалению, разжечь костры, обогреться, и приготовить горячее было нельзя — тут же заметят. Пришлось терпеть, пока на землю не опустилась ночная тьма. В небесах засветился округлый лунный диск, света от которого, отражаемого сияющей белизной снежного покрова, вполне хватало русичам, чтобы не заплутать в темноте, и подобраться прямо к стенам замка. Вокруг стояла такая тишина, что скрип снега под ногами нескольких десятков человек показался Никите столь громким, что он даже забеспокоился о том, что его могут услышать и обитатели усадьбы. Но нет, всё обошлось. Никому из обитателей сей каменной хоромины даже в голову не пришло выглянуть в окно, посмотреть, что там творится за стенами. Да и что там можно высмотреть в темноте? Нет, конечно, если присмотреться тщательней, то можно было бы заметить в лунном свете неясные чёрные тени, устремляющиеся в сторону замка, но таковых любопытных, к счастью для русичей не нашлось.

Вот и ров. Первые ряды штурмующих погружаются по пояс в снег, но уверенно пробираясь сквозь него, добираются до противоположного конца и вылазят наверх, к стене. Но основная масса нападающих застыла у края рва, ожидая результата действий впередиидущих. Всё было продумано и спланировано ещё прошедшим вечером, так что остаётся только ждать, и Никита чувствует, как его мандраж усиливается из-за возникшей паузы.

Тем временем, подошедшие к стене раскручивают железные кошки и швыряют их вверх, стараясь зацепить крюками верхушку стены. Получается не у всех. Даже при такой плохой видимости Сытин видит, как часть кошек падает вниз, не достав до цели. Внутри словно что-то обрывается, и, судя по услышанному выдоху с обеих сторон, не только у него. Но нет, абордажные кошки взмывают снова вверх, и на этот раз более удачно. Не все закрепились за кромку стены, но даже количества тех, которые выполнили свою задачу, хватает для того, чтобы полтора десятка фигур начали подъём по стене. Медленно, с натугой — всё же в тяжёлом зимнем одеянии ползти вверх, это не в одних портках и рубахе на ярмарочной площади на столб вскарабкиваться.

Наконец они достигают вершины, и скрываются за зубцами стены. Остальные ждут — с противоположной от башни стороне стены ещё засветло высмотрели предназначенную для прислуги калитку, которую и должны открыть проникшие в замок бойцы. Ага, вот и оно — с негромким скрипом та, наконец, приоткрывается, и вся толпа устремляется сквозь образовавшийся проход внутрь замка.

Когда Никита прошёл через проём калитки, на мгновение ему показалось, что он ослеп. Затоптанный и смешанный с грязью снег в замковом дворе не отражал лунный свет, отчего в нём было гораздо темнее, чем снаружи. Но вот загорелись огоньки факелов. Где-то послышались сдавленнные болезненные вскрики — ворвавшиеся внутрь усадьбы русичи приступили к зачистке территории. Ещё до штурма замка, Никита разделил свой отряд на два десятка, и сейчас, во главе одного из них поспешил в сторону господского дома, обитатели которого, судя по затемнённым окнам пока даже и не подозревали о грозящей им опасности. Сейчас он даже пожалел, что отпустил второй десяток, под руководством Василича, "прогуляться" до ближайшей деревни. Это, между прочим, была идея Василича. Незадолго до наступления тьмы замок покинула небольшая кавалькада, устремившаяся по направлению к лежащему чуть в стороне селению. На выехавших всадников почти никто обратил внимание. Мало ли кто это мог быть. Может гости решили покинуть кров гостеприимного хозяина, и отправиться восвояси. Или ещё кто. Сидевших в засаде русичей они не заинтересовали. Их цель по-прежнему была внутри замка, а если кто и уехал из него, так им же лучше — меньше защитников у твердыни.

А вот Василича покинувшие замок люди очень даже озаботили. Версию с уехавшими домой гостями он забраковал сразу. Смысл им заезжать в принадлежащую Эц-Иссену деревню, если переночевать они могли и в самом замке? Значит это кто-то из замковых служащих, и не самого последнего ранга. И чем-то они его так заинтересовали, что он целый час уговаривал Никиту отпустить его с людьми, и уломал-таки. Пришлось отпустить. Тимофей Груздев посмотрел на это неодобрительно, но возражать не стал. Так что ещё до штурма десяток Василича отделился от основной группы и умотал вслед за кавалькадой.

Кстати, с Василичем в качестве десятника очень удачно получилось. Когда Сытин создавал свою шайку, первоначально собирался поставить во главе второго десятка дядьку Кондрата. Но тут случился облом — узнав, что Никита хочет прихватить её мужа на дело, Анфиса ничего не сказала, но посмотрела на деверя таким взглядом, что Никита сразу понял, не получится. Костьми ляжет, а не отпустит Кондрата в поход. А того и не узнать даже. После женитьбы весь размяк, жена из него верёвки вьёт, а он словно и рад этому, слова ей супротив не скажет. Прямо не узнать человека.

К счастью, возникшая проблема с начальником второго десятка решилась благодаря случаю — в гости заехал Василич. Его, после возвращения каравана из Фландрии, до весны отпустили в отпуск. Вот он и решил навестить родителей в Новгороде, а по дороге заскочить к своему новому знакомцу в Усть-Лугу. И узнав о готовящемся деле весь прямо загорелся, даже упрашивать не пришлось, сам вызвался участвовать. И не смотря на свою молодость, быстро так поставил себя, что даже куда более умудрённые и в летах повольники слушались его безоговорочно.

Так, а вот и ведущая в дом дверь. Нажим, и та без помех отворяется, открывая путь в длинный коридор. Совсем они тут страх потеряли! Зато внутри здания гораздо светлее — кое-где на стенах висят коптящие масляные светильники, порождая причудливую игру света и теней. Вперёд! И толпа, повинуясь команде, устремляется вглубь дома.

Но не может быть всё так хорошо, обязательно должно случиться что-то по закону подлости. Одна из ближайших дверей отворяется, выпуская из комнаты слегка пошатывающегося мужчину лет тридцати. Судя по внешнему виду, однозначно вой. Увидев идущих прямо на него русичей, он на миг замер от изумления, словно не веря своим глазам, а затем его рот стал открываться, готовясь издать предупреждающий крик. Не успел — брошенная Никитой палица ударила тому прямо в грудь, сшибая немца с ног. С хрипом тот повалился на пол, однако тут же попытался вскочить. Силён однако, зараза! Но остальные были уже рядом с ним, и один из нападавших вонзил в него длинный заострённый кол. Издав нечто похожее на всхлип, тело немецкого воя снова упало на пол, и забилось в предсмертной судороге.

— Эй, Ганс! Что там у тебя? — кто-то из товарищей убитого, привлечённый шумом в коридоре, окликнул того из-за полуоткрытой двери.

Плохо, нашумели. Но делать нечего, и Сытин достал две купленные за большие деньги в Антверпене занятные ручницы итальянской работы, коих продавец называл странным словом "пистоль". Вместо фитиля в них был встроен хитрый механизм, позволявший стрелять без задержки времени. И сейчас эти штуки могли сильно пригодиться.

Резко ногой отворив дверь, он первым ворвался в комнату, в которой увидел сидевших за массивным деревянным столом пятерых мужиков, которые перед его появлением активно резались в кости. Судя по сложенному в углу оружию, из замковой охраны. Увидев вошедшего Никиту, они попытались вскочить, но нацеленные на них пистолеты оказали прямо-таки умиротворяющее воздействие. А когда за ним вошли ещё несколько его людей, то последние мысли об оказании сопротивления у немцев окончательно улетучились.

Повязав пленных, его десяток охотно довооружился находящимся в комнате оружием, и рванул дальше по коридору. И в это самое время, откуда-то со стороны двора, раздался звук выстрела. Потом ещё один, и ещё. Так, похоже взять "по тихому" надвратную башню, где, по имеющейся информации, находилась основная часть замкового гарнизона, у Груздева не получилось. Поэтому прибавить ходу, вперёд!

Несмотря на наступившую ночь, господин Берендт Туве фон Эц-Иссен не спал. Сидя в массивном деревянном кресле, он из-под полуприкрытых глаз смотрел на жарко полыхавший в камине огонь, и его лицо выражало полное умиротворение. И ему было отчего испытывать удовлетворение. Он по праву считал себя весьма удачливым человеком. Не смотря на то, что ему, представителю благородного, и немаловажно, весьма небедного рода, исполнилось уже пятьдесят пять лет, тело его не одряхлело, по прежнему пребывая в самом расцвете сил. Обходили его стороной и обычные в таком возрасте старческие болезни. К тому же он вполне мог похвастаться тем, что является счастливым отцом. Увы, его супруга покинула этот мир вскоре как подарила ему сына Якоба, и более Берендт не женился. Да и зачем? Якоб рос крепким и здоровым ребёнком, обещая со временем стать достойным продолжателем рода Туве. В отличие от молодых балбесов, что вырастали в домах его соседей, и которые вместо того, чтобы прилежно учиться, постигая богословие и воинские науки, дабы быть достойными своих славных предков, отобравших эту землю для себя и своих потомков у грязных язычников, предпочитали шляться по всевозможным злачным заведениям, ища удовольствие в вине, дебошах, да в объятиях падших женщин. Нет, Берендт ничего не имел против вина и плотских утех. Собственно и сейчас кубок с со сладкой мальвазией стоял на подставке рядом с ним, а ещё не чуждое ему желание чувственных наслаждений он частенько удовлетворял оприходуя служанку, либо жену или дочь какого-нибудь серва. Но ведь надо же знать меру! Если дело пойдёт так и дальше, то скоро молодое поколение забудет даже с какой стороны браться за меч. К счастью, Якоб не такой. В свои шестнадцать лет, он, в отличие от многих своих сверстников, усердно учится в Рыцарской школе в Ревеле, в которую отдал его отец. И учителя на него нахвалиться не могут. Разумеется, не обходится и без свойственных юности сумасбродств. Но все мы были молодыми, и глядя на сына Берендт частенько с ностальгией вспоминал себя в его возрасте. Главное, что Якоб ещё никогда не заставлял отца краснеть от стыда за свои дела. А остальное отшелушится по мере взросления.

Неплохо сейчас шли дела и на других направлениях. В детстве Берендт обожал слушать баллады, а также зачитывался рыцарскими романами и хрониками, в которых описывались подвиги героев прежних времён. И мечтал, что когда он вырастет, то обязательно совершит деяния, которые поставят его в один ряд с величайшими воителями прошлого. В своих детских играх он, подобно рыцарям Креста былых веков, тысячами косил своим игрушечным мечом воображаемых врагов, как проклятых язычников и магометан, так и восточных схизматиков, упорно отказывающихся вернуться в лоно святой матери церкви.

Увы, когда он вырос, то понял насколько был наивен его детский энтузиазм. Некогда воинственный и могучий Орден был уже давно не тот. Рыцари предпочитали драться не с врагами креста Христова, а между собой за власть над страной, и больше вспоминали о былой славе, нежели сами были готовы воевать, постепенно становясь более похожими на сельских хозяев, чем воинов. Епископы и другие священники были скорее озабочены выжиманием как можно больших поступлений со своих епархий, нежели несением света истинной веры заблудшим душам. А бюргеры, как и большинство людей подлого сословия, думали только о своих доходах, вспоминая о том, что Орден является их сюзереном, лишь когда на их мошну начинали покушаться соседи.

Вот только, в отличие от других, схожих с ним повзрослевших мальчишек, познавших "настоящую жизнь", он не утратил в глубине своей души огонёк страстного желания добиться в этом мире чего-то большего, чем всю свою жизнь просидеть в поместье, думая лишь о видах на будущий урожай, ценах на рынке, оброке с сервов и о том, как бы поудачней женить своего сына. Возможно, в этом была виновата кровь его предков, грозных датских языческих воителей, которые на своих кораблях с драконьей головой храбро устремлялись за море, погружая в кровь и огонь весь христианский мир, и наводя ужас даже на Рим. И пусть один из его предков и объявил во всеуслышанье о том, что родоначальник их рода прибыл в Ливонию из Вестфалии (ибо Орденом управляли выходцы из этой области Германии), а другие рыцари-вестфальцы хотя и знали, что в их краях нет благородного семейства с такой фамилией, по причине политической целесообразности, тем не менее признали это, но сами Туве никогда не забывали о своих настоящих корнях. И не смотря на то, что они уже давно стали христианами, но в глубине души продолжали гордиться ими.

Надежда на изменения к лучшему появилась только когда Берендту исполнилось девятнадцать лет. Именно в этот момент в Орден словно вдохнули новую жизнь. Под руководством ландмейстера Иоганна Фридриха фон Лоринкгофена рыцари усмирили епископов и сокрушили много о себе возомнившую Ригу, вынудив бюргеров склонить голову перед властью магистра. Казалось, возвращаются времена былой славы и могущества. Но тут, на восточных границах Ливонии, словно тёмная грозовая туча возникла единая Московия, великий князь которой подмял под себя вольный Новгород, что привело многих ливонцев в состояние близкое к ужасу. Все прежние расклады, договора и баланс сил исчезли в один момент. И случись такое несчастье хотя бы лет на десять раньше, то, как подозревал Берендт, Ливония рухнула бы как насквозь прогнившее дерево под натиском шквального ветра. Но в тот момент, на какой-то миг Эц-Иссену показалось, что в людях возродился былой боевой дух. Вся страна сплотилась в едином порыве, и новый ландмейстер Вальтер фон Плеттенберг, неоднократно показавший себя рыцарственным защитником Ливонии, заключив союз с литовским великим князем, повёл свою победоносную армию на этих схизматиков. Увы, литвины подвели своих литовских союзников, после первых поражений предпочтя запереться в своих замках и не совать носа наружу, пока в схватках с восточными варварами массово гибли славные немецкие рыцари и кнехты. А затем в страну ворвались московитские орды, огненными змеями расползлись они по стране, безнаказанно грабя, убивая и насилуя.

Но, не смотря на возникшую панику (отдельные жалкие душонки прямо стали говорить, что, мол, пора думать о бегстве "за море"), это не остановило славный Орден, и не смотря на открытый бунт части ленников, разочарованных первой неудачей, в попытке переломить ситуацию Плеттенберг собрав новую армию атаковал Изборск и Псков. Но литвины снова обманули, не выслали обещанную помощь, из-за чего, потерпев неудачу под стенами обоих городов, ливонцы были вынуждены начать отступление. А потом была эта несчастная битва у озера Смолина с преследующим их русским войском. И пусть хронисты и трубадуры без устали вещают о великой победе рыцарей у того озера, и многих тысячах якобы убитых там московитов, но он ведь был там, и знает, как всё произошло на самом деле. Не увлекись русские разграблением ливонского обоза, то вся орденская армия могла бы полечь в том сражении, оставив страну без защиты перед новым русским вторжением. Возможно, ещё более страшным и разрушительным, чем первое. Да и потери русских были намного меньше тех, о которых трубят отступившие вояки.

И пусть поэты и хронисты сколько угодно изощряются в прославлении и возвеличивании якобы триумфа рыцарства в той битве, но после неё что-то сломалось в Ордене, угас, как и не было, возродившийся было энтузиазм, а вернувшиеся с войны рыцари более не грезили новыми подвигами во славу Креста, предпочтя закуклиться в своих поместьях, ставя собственные интересы выше государственных, и не особенно интересуясь событиями вне своей округи.

И когда Литва, опять сцепившись с русскими в яростной схватке, вновь обратилась к ливонцам за помощью, те, помня урок прошлой войны, предпочли сохранить с московитами мир. И, как полагал Берендт, совершили большую ошибку. Кто бы мог подумать, что эти варвары так многому научатся за прошедшие годы. Литовские города под натиском их орд падали один за другим, словно перезревшие яблоки с дерева. Да, литвинам удалось одержать одну большую победу, о которой они тут же раструбили на весь мир. Вот только тем горше были последующие известия о новых сокрушительных ударах русичей по Полоцку и Витебску, с захватом Подвинья, поставившего под их контроль большую часть Двинского торгового пути.

И что же поляки, соединённые с литвинами личной унией? А они, вместо того, чтобы помочь своим братьям по вере против восточных схизматиков, предпочли этому войну с Тевтонским орденом! И даром Плеттенберг призывал ливонцев прийти на помощь своим тевтонским братьям, слишком мало нашлось тех, кто был готов откликнуться на этот призыв, окончательно продемонстрировав, как низко пал боевой дух рыцарства.

А тут ещё и московиты преподнесли в очередной раз неприятный сюрприз. Их купцы освоили морское дело и научились строить хорошие суда, на которых, игнорируя ранее контролировавших русско-европейскую торговлю ливонцев, устремились сначала в Любек и Вендские города, а затем в Швецию и дальше на запад, лишая бюргеров их законного куска хлеба. Но самого Эц-Иссена не меньше волновало то, что пользуясь этим, русские в обход блокады, которую установили для них ливонцы, стали безвозбранно в больших количествах завозить в свою страну медь и олово, свинец и железо, из которых делали себе оружие. Которое, а в этом у него не было никаких сомнений, они однажды пустят в дело против ливонцев. Ну и главное, русские энергично вербовали мастеров, которые за звонкую монету передавали схизматикам знания, в которых те ранее не могли сравняться с истинными христианами.

Но, как говорится, не было бы счастья, да несчастье помогло. Пусть и из опасений за состояние своего кошелька, но забеспокоились бюргеры, начавшие требовать от властей энергичных мер против беззаконных действий московитов. За ними, столкнувшись как с падением доходов, так и всё возрастающей угрозой с востока, зашевелилось как братья-рыцари, так и ленники Ордена. Ибо, русские товары были дешевле таких же, но произведённых уже в Ливонии, и это сбило на них цены в Европе, и уменьшило ручеёк поступающего в закрома землевладельцев серебра. Ведь те же любекцы, так обожавшие, когда их припекает, взывать к ганзейскому единству, в случае, если дело начинает касаться их выгоды, предпочитают торговать с русскими, а не со своими немецкими собратьями. Не говоря уже про то, что многие владельцы мыз имели долю в купеческих компаниях, и падение оборота последних болезненно сказалось на их доходах. Да что там далеко ходить — сам Берендт в глубине души признавал, что даже его нынешний гнев против этих схизматиков вызван не столько возвышенными соображениями, сколько опасениями за собственное благополучие.

Поэтому, когда магистр призвал настоящих людей христианского имени к борьбе с беззаконными действиями московитов, Эц-Иссен был одним из первых, кто откликнулся на него. Приобрести нужный корабль не оказалось большой проблемой. Многие ревельские торговцы, в результате действий схизматиков, оказались на грани разорения, и выставили свои суда на продажу. Не оказалось и сложной задачей набрать подходящий экипаж — некогда грозные ревельские "морские братья" ныне пребывали в самом ничтожном состоянии: одни были уничтожены русскими, а другие предпочли затаиться или отправиться в поисках удачи в другие места. Так что на берегу было немало безработных и голодных моряков, готовых на всё ради того, чтобы заработать себе на еду и выпивку. Так что когда Берендт вывел свой корабль в море, у него были самые высокие ожидания. Финский залив это не Балтийское море, и русским будет трудно проскочить мимо вышедших на промысел ливонских охотников.

К его сожалению, реальность оказалась не столь радужной. Эти проклятые московиты давно наладили конвойную службу и предпочитали передвигаться в составе хорошо охраняемых караванов, выцепить из которых жертву было задачей нетривиальной. Так что неоднократно пришлось не то, что отказываться от захвата, но и в ускоренном темпе убираться с дороги, дабы самому не угодить, образно говоря, в пасть медведю. Впрочем, пару одиноких лодей он всё же перехватил, и захваченной добычи оказалось вполне достаточно не только на то, чтобы компенсировать траты на покупку корабля и выплаты экипажу, но и остатка хватило для того, чтобы пополнить его заветный сундучок. Да ещё на одной из лодей удалось пленить русского купца, за которого Берендт рассчитывает получить от родственников солидный выкуп. Те, конечно, заявили, что указанная сумма им не по карману, и просили уменьшить её в несколько раз. Но он остался непреклонен. Если нет своих денег, пусть займут. А если выкуп не прибудет, что же, он утешит себя, повеселившись с пленником в своих подземельях.

Раздавшиеся откуда-то снаружи выстрелы оторвали Эц-Иссена от его дум, заставив на одних рефлексах вскочить и броситься к стене, где висел его меч. Схватив тот, он подбежал к окну и попытался хоть что-то разглядеть в ночной мгле. И то, что он увидел, ему не понравилось. По двору его замка металось множество людей с факелами. Один, два, три... он сбился со счёта. Дьявол! Значит, неприятель не просто атаковал его замок, но и уже проник внутрь. Но как? Впрочем, сейчас не до этого. Выяснять будет потом. А сейчас, со стороны лестницы ведущей наверх дома уже доносился грохот десятков человеческих ног, и это однозначно не его люди. Обнажив клинок, он бросился к двери, намереваясь, если надо, грудью встретить врага. Не успел — дверь с грохотом отлетела, впуская в его покои с десяток чужаков во главе с каким-то юнцом. Эц-Иссен насмешливо ощерился. Несмотря на их численное преимущество, он был уверен в своей победе. Одного взгляда было достаточно, чтобы понять — они все вчерашнее мужичьё, никогда ранее не державшие меч в руках. А значит, они всего лишь стадо баранов, которое легко порвёт только один лев. Взмах клинком и... по спине пробегает неприятный холодок, когда его глаза встречаются с чёрной дырой пистолетного дула, направленного прямо ему в лицо тем самым щенком, который командует нападавшими. Держит уверенно, явно имеет опыт обращения с этим оружием. Проклятье! Будь оно в руках кого-то из стоящих за его спиной мужиков, он бы наплевал на опасность и атаковал. Но сейчас любое его движение однозначно будет иметь одно последствие — его гибель. Скрипнув зубами, Берендт опустил меч на пол, и приподнял руки, демонстрируя готовность к сдаче. Ничего, сегодня вы взяли вверх. Слишком беспечен он был. Но что будет завтра? Его замок, конечно, ограбят и спалят. Но сундук с отложенным в него серебром на "чёрный день" надёжно спрятан, и Якоба, хвала Господу, в замке нет. Буквально этим вечером уехал в деревню, где приглянулась ему одна девка. Так что нынешнее несчастье он, Берендт, переживёт. А там глянем, кто кого.

Подавив свою гордость, он позволил связать себе руки, после чего его как мешок соломы швырнули в кресло. Затем половина людей покинула комнату, разбредшись по дому — пошли грабить. Берендт опустил веки. Смотреть на то, как грязное мужичьё уничтожает его фамильное гнездо было невыносимо. И его никто не тревожил, пока в комнату не вошли ещё люди. Открыв глаза, он посмотрел на вновь вошедших. Одного из них он узнал — тот самый русский, который приезжал к нему договариваться о выкупе за того захваченного купца.

— Ну, здраствуй, господин хороший! — Тимофей Груздев смотрел на связанного немца с ничем не скрываемым удовльствием, компенсируя себе всё то унижение, что пришлось ему испытать в их предыдущие встречи. — Помнишь меня?

Связанный Эц-Иссен никак не отреагировал, и Груздев разочарованно отвернулся.

— Нашли Антипа? — заскочивший в комнату молодой парень, в ответ, усиленно и радостно закивал.

— В подземелье был. Расковали, сейчас приведут.

— Хорошо! — на лице Тимофея появилось радостное выражение. После чего он вновь повернулся к пленному.

— Ну что, немец, что делать дальше будем?

Внутри Берендта всё кипело, но внешне он оставался невозмутимым. Он, человек бдагородных кровей, не имеет права показывать своих истинных чувств этим многое возомнившим о себе варварам.

— Вы получили всё, что хотели, — с внешним спокойствием выдавил он из себя. — Или у вас есть ещё какие-то пожелания?

— Ты забыл ещё об одной вещи, немец, о выкупе за свою жизнь! — Груздев насмешливо посмотрел на Эц-Иссена, и тот с трудом сдержал рвущуюся из груди злость.

— Вы полностью ограбили мой дом, и можете убить меня, но мне нечем заплатить вам.

Присутствующие в комнате русские переглянулись, а затем Груздев приказал:

— К огню его!

Сильные руки вырвали Берендта из кресла и понесли к пылающему камину. И тот, задёргавшись, разразился в адрес своих пленителей самыми грязными ругательствами, какие только знал. Он не хотел умирать, но и вымаливать жизнь, унижаясь перед этими негодями, он не собирался. Если ему суждено умереть, он примет свой конец достойно. Яд! У него на шее, в маленьком мешочке, спрятано нужное зелье, в прошлом году купленное по случаю у одного алхимика. Только дотянуться до него губами, разжевать и проглотить. И всё! Палачам достанется лишь его безжизненное тело, а он посмеётся над ними с небес. Главное Якоб жив и в безопасности. Он знает, где закопаны деньги, на них восстановит Эц, а затем и отомстит за отца.

Но видимо судьбе было угодно сегодня распорядиться иначе. Не донеся его до камина совсем немного, палачи грубо шмякнули его об пол, и, повернув голову в сторону выхода из комнаты, где появились новые люди, Берендт с ужасом увидел, как двое московитов тянут за собой связанного Якоба, лицо которого украшали свежие кровоподтёки.

— Отец! — глаза Якоба с ужасом расширились, когда он увидел того лежащим у камина, и до него дошло, что с ним собираются делать.

— Сын, мой сын! — Берендт задёргался как припадочный, а затем, взяв себя в руки, посмотрел на своего пленителя. Того самого юнца с пистолетами, который всё это время стоял чуть в стороне, лишь наблюдая за действиями Груздева.

— Подойди!

Голос Эц-Иссена был слаб, но Сытин его расслышал, и, немного поколебавшись, подошёл к пленнику.

— У меня есть деньги, и они твои. Только спаси моего сына!

— Зачем ты мне это говоришь? — Никита не скрывал своего удивления. — Отдай их ему, — Сытин кивнул на разглядывющего с мрачным удовлетворением доставленного пленника Груздева, — и он сохранит ему жизнь.

— Нет, он не пощадит его. Заберёт деньги, и если не прикончит его, то искалечит. Он почувствовал вкус крови и жаждет мести, так что моей жизни будет ему мало. Так ты согласен?

— Да, — Никита колебался недолго, — согласен!

— Хорошо, тогда слушай..., — голос Берендта стал совсем тихим, почти шёпотом.

— О чём вы тут шепчитесь? — громкий голос Груздева оторвал взгляд Сытина от лежащего на полу немца.

— За сына своего просил, — Никита не счёл нужным скрывать тему разговора, но вот про деньги решил пока умолчать.

— Ну да, — усмехнулся Груздев, — как пятки поджаривать начинают, так готовы ноги целовать! А ведь такой горделивый был, через губу со мной разговаривал, собак своих на меня стращал спустить. И где теперь твоя гордость, немец?

Тимофей Груздев презрительно пнул носком сапога лежащего Эц-Иссена.

— Эй, ты и ты, — он махнул своим людям, что стоите? Хватайте этого, да ногами в огонь. Посмотрим, всё ли мы у него забрали, а ли утаил ещё что.

Но насладиться мучениями своего обидчика ему было не суждено. Эц-Иссен резко пригнул голову, что-то быстро зажевал, глаза закатились и его обмякшее тело застыло без каких либо признаков жизни.

— Твою же..., — поняв, что пленник мёртв, Груздев пришёл в ярость.

— Тащите молодого, уж он то точно заговорит!

— Нет! — Никита приказал своим людям стоять на месте и не отдавать парня груздевцам. А затем, обернувшись к Тимофею, продолжил:

— Ты получил, всё что хотел. Твой родич жив и на свободе, а обидчик покинул этот мир. И сын его в твоих бедах не виновен!

Груздев побагровел и был момент, когда Никите казалось, что тот кинется на него. Но нет, обошлось. Тот несколько раз глубоко вздохнул, успокоился и краснота постепенно сошла с лица Тимофея.

— Твоя правда, нечего ещё грех на душу брать за этого щенка. Делай с ним, что хочешь. Уходим! — и отвернувшись, Груздев затопал к выходу.

Замок пылал. Перед уходом русичи запалили всё что можно, и теперь к тёмному небу устремлялись ввысь струи огня. Даваемого им света вполне хватало, чтобы разглядеть уходящую на восток колонну людей. Когда покончили с замком, некоторые даже предлагали "пощипать" и других местных землевладельцев, тем более, что их усадьбы были укреплены не в пример слабее только что взятого Эца. Но здравый смысл возобладал. Добычи и так взяли столько, что не прихвати с замковой конюшни шестёрку добрых лошадей, то часть захваченного пришлось бы тут и бросить. Не утащили бы.

Ещё троих коней, тех самых, на которых юный Якоб Таубе с компанией, ездил в деревню потешить своё естество, пригнал Василич. И сейчас только он, да Никита знали, что такое тяжёлое и позвякивающее лежит в их перемётных сумках. Впрочем, зажимать эти деньги Никита не собирался. По возвращении всё честно поделит между всеми, как и был уговор. Но сейчас Груздеву о них лучше не знать. Слишком он горячий, да и кровь в нём ещё не остыла после боя. Как он в данный момент отреагирует, никому неизвестно. А вот утром, когда все подустанут и успокоятся, тогда другое дело.

Шли весь остаток ночи, и лишь когда забрезжила алая заря, свернули в сторону ближайшего леса, где и разбили лагерь. Костры разжигать не стали — дым легко заметен в ясную безветренную погоду, но большинство было готово упасть на снег, дабы поспать пару-тройку часиков, и так.

Когда все расположились, Никита подошёл к Тимофею.

— Есть разговор.

Тот, если и удивился, то виду не подал, и без вопросов пошёл вслед за Сытиным.

Подойдя к стреноженным лошадям, Никита раскрыл одну из перемётных сумок.

— Смотри!

Заглянув внутрь Груздев аж застыл. Затем, с неохотой, оторвавшись от чарующего вида серебряных монет, посмотрел на Сытина.

— Откуда это?

— Оттуда! — Никита мотнул головой в ту сторону спалённого Эца. — За своего сына покойный расплатился.

— Ясно, — на лице Тимофея появилась задумчивая складка. Затем его лицо разгладилось и, приняв некое решение, он достал из-за пояса баклагу с захваченным в замке вином и, сделав пару больших глотков, протянул её Никите. Тот не стал артачиться, и также отпил из горла. Приятный на вкус сладковатый нектар потёк по пищеводу, и неохотно оторвавшись от баклаги, Сытин вернул её Груздьеву. А тот, убрав её снова на пояс, удовлетворённо кивнул и продолжил:

— Правильно сделал, что не дал мне того юнца огнём погладить. Я, когда кровь играет, совсем дурной становлюсь. Меня на Москве из-за этого Буяном кликали. Хотя, всё же зря ты его в живых оставил. Подрастёт, за отца ещё чего доброго мстить будет. Ну да ладно, чего уже сейчас об этом. Пойдём, поспим немного, а то ещё долгий путь предстоит.

Закончив говорить, Груздев ещё раз огляделся вокруг, и зашагал в сторону центра лагеря, а Никита посмотрел на восток. Там, где была родная земля, сейчас над горизонтом поднимался огромный алый солнечный диск, разгоняющий тьму и дарующий свет этому бренному миру. И Сытин поймал себя на том, что улыбается. Внутри, со стороны желудка по телу распространилось мягкое тепло, а на душе стало удивительно легко и свободно, словно с неё сбросили тяжёлое бремя, и Никита с трудом удержал себя от того, чтобы радостно закричать прямо в небо. Мотнув головой, Сытин отбросил наваждение. Бр-р, чего это на него нашло? Прав Тимофей, надо лечь поспать, а то впереди ещё долгий путь. И много дел, требующих его участия. И выбрав место поудобнее, уже через несколько минут, подложив руку под голову, он сладко спал, а постепенно набирающее жёлтый цвет солнце восходило всё выше и выше, возвещая наступление нового дня.

* * *

*

Вальядолид Андрею понравился. Даже зарядивший сразу же после их прибытия осенний дождь не испортил этого впечатления. В отличие от серого и мрачного Толедо, который даже в будущем более походил на армейский лагерь или монастырь, летняя столица иберийского монарха ещё шестьдесят лет назад была перестроена как место для отдыха королевского двора и высшей знати, спасающихся здесь от летней жары. Хотя, на погоду было грех жаловаться. Тёплые, сбивающие остатки летнего жара, сентябрьские дожди хоть и были недолгими, но принесли приятную прохладу, а температура наружного воздуха, по личным ощущениям Андрея, держалась на уровне около двадцати — двадцати пяти градусов по Цельсию, делая пребывание русского посольства в этом городе весьма комфортным. Собственно говоря, им невероятно повезло. Прибудь они на неделю позже, то могли и не застать королевский двор, который уже готовился к возвращению в Толедо. А так, сразу же по прибытии и доклада им назначили аудиенцию буквально на третий день, после того, как они остановились, что говорило о высокой заинтересованности императора Карла в установлении связей с далёким Русским государством, ибо сроки приёма той или иной дипломатической делегации служили ещё и эдаким намёком на степень важности оного посольства для принимающей стороны. Иногда "нежелательных" послов могли месяцами "мариновать" в ожидании, а под конец и вовсе отказать в аудиенции.

Впрочем, сам приём не произвёл впечатления, и был до сворачивания скул скучен и формализован. К своему удивлению Андрей узнал, что у самого императора нет свой резиденции в Вальядолиде, и что он гостит в доме у одного из своих вельмож, и именно в нём и должна была пройти аудиенция. Сначала Андрею пришлось выдержать самый настоящий бой (пусть и в переносном смысле) с двумя своими спутниками, которые должны были вместе с ним прийти на приём. Согласно установленному в Москве порядку, послы не только получали подробнейшие инструкции о том, как себя вести и что именно говорить, но им на время выполнения их миссии выдавалась весьма дорогая "посольская" одежда, в которой те и должны были приходить на приём к иноземным государям, демонстрируя тем самым всё богатство и мощь русской земли. И когда Барбашин, и двое его спутников получили приглашение на аудиенцию, то те вознамерились было сделать это "при всём параде" — в расшитых золотом шубах и высоких меховых шапках. Как говорится, понты наше всё! И это если не при царящей жаре, то весьма тёплой погоде! Представив себе сцену обливающихся потом на встрече с испанским монархом русских представителей, Андрей тогда чуть за сердце не схватился. Однако тут вскрылась одна проблема — когда в Антверпене посольство разделилось, и князь Засекин отправился в Брюссель, то прихватил с собой и тюки со шмотками. Понять его можно было — одеяния сии были вещью весьма дорогой, а он лицо подотчётное, случись с ними что, ему отвечать. Если не жизнью, то мошной. Но ведь мог бы и предупредить!

Нет, с одной стороны он был даже рад этому. Париться целый день в тёплой шубе под испанским солнцем не было никакого желания. Так что спасибо Ивану Ивановичу: не прихвати он с собой сии шубы и шапки, никак отмазаться от одевания нельзя было. Правила есть правила. А так, под вполне благовидным предлогом, можно проявить и некоторую вольность в одежде. К счастью, с собой он прихватил несколько запасных комплектов одежды. Пусть и не столь роскошной, но гораздо более удобной, и, по его мнению, более подходящей для такого климата. Вот только его спутники долго упирались, но скорее из желания получить хоть какое-то оправдание тому, что вынуждены были исполнять службу в, так сказать, неформальном виде. Мол, не мы виноваты, а это нас Барбашин-Шуйский заставил. В чём-то Андрей их даже понимал. По уровню формализма нынешнее Русское государство заметно переплёвывало даже приснопамятный Советский Союз, и за какую-нибудь мелочь, на которую казалось и обращать внимания не стоит, могли долго мурыжить, а то и опалу наложить! Это ему хорошо, он Шуйский, а значит, может позволить себе некоторые вольности — немногие из думных людей решатся попрекать его тем, за что стоящих ниже его по положению, могут сожрать без соли. А у них таких влиятельных родственников и заступников нет. Малейшая ошибка, и всё. Повезёт, если просто в имения сошлют.

Затем был приём, на котором Андрей наконец-то увидел императора — молодого ещё парня, на два-три года моложе его самого. Довольно симпатичный, только постоянно приоткрытый рот немного портил впечатление. Трудно было поверить, что перед ним один из самых выдающихся и неординарных европейских государей, которого, с его стремлением создать универсальное "всемирное христианское государство", в будущем многие даже будут считать "отцом" идеи Евросоюза. Когда он, после объявления своего титула и имени, подошёл и поклонился императору, глаза последнего заинтересовано блеснули, но внешне он остался невозмутимым. Что же, умение держать "покер фейс" на такой должности одно из важнейших качеств. Особенно для государственного деятеля такого ранга. После представления, и вручения подарков, состоящих, прежде всего, из огромного количества высококачественного соболиного меха, при виде которого присутствующие дамы невольно восхищённо заохали, и продукции государственного Черноголовского стекольного завода, которую, по мнению Андрея, включили в перечень подарков сугубо для пускания пыли в глаза, Барбашин вынужден был лично зачитать царскую грамоту, предназначенную "брату" Карлу. Вообще-то, по изначальному замыслу, это должен был сделать специально отправленный из Москвы толмач, но как оказалось, тот знал латынь ещё хуже его, так что пришлось расстараться самому.

В ответ делегация также получила массу выспренних, но ожидаемо пустых слов, после чего всё что им оставалось, это сесть на отведённые им места и просто продолжить с интересом глазеть на разыгрываемое действо. Никакой деловой части и переговоров на эту аудиенцию запланировано не было, так что можно было расслабиться. Если бы не одно но — Андрей буквально всей своей шкурой ощущал направленный на него, мягко говоря, недоброжелательный взгляд, исходящий от одного тучного священника лет сорока на вид, который непрерывно буравил своими цепкими и умными глазами русских послов. И если на остальных он смотрел просто мрачным взором, то при виде Андрея выражение его лица становилось неприятно жёстким. Как говорится, если бы взглядом можно было убивать, нет сомнений, лежал бы сейчас князь Барбашин бездыханным.

— Интересно, чем же я ему не угодил? — мелькнула мысль у Андрея, но, к сожалению, спросить сейчас было не у кого, так что оставалось лишь мучиться догадками. Впрочем, хоть какое-то развлечение для ума.

Некоторое оживление наступило во второй части "марлезонского балета", когда после окончания всех официальных процедур, словно поступила команда "вольно", и застывшие до этого подобно фигуркам шахматной доски присутствующие пришли в движение. Андрей с удовольствием встал дабы размять уже ставшие затекать ноги, и с трудом подавив зевок, хотел было уже выйти наружу, дабы подышать свежим воздухом, но в этот самый момент чья-то рука перехватила его за локоть левой руки. Моментально напрягшись, Андрей резко оглянулся, но узрев притормозившего его импозантного мужчину лет шестидесяти, расслабился и вежливо приподнял шляпу.

— Дон Андреас, могу я украсть немного вашего времени?

— Дон Франсиско, уж вас я рад видеть в любое время! — говоря это, Андрей нисколько не лукавил. После прибытия посольства в Вальядолид, императорский посол Антонио де Конти тут же "растворился в небытие", совсем "забыв" о необходимости позаботиться о своих не знающих местных реалий русских спутниках, и если бы не содействие дона Рэбы, тьфу ты, Франсиско де ла Куэва и Мендоса, герцога Альбуркерке, то послам его царского величества пришлось бы столкнуться с целым рядом проблем, или просто неловких ситуаций. Впрочем, у герцога были свои причины высказывать благорасположение к русским послам. Всё же не каждый день спасают жизнь твоего внука, пусть и ненароком, а чувство благодарности, как оказалось, не было чуждым для знатного испанского гранда. Так что, во многом благодаря его заботам русские посланники ни в чём не знали нужды. А ведь, казалось бы, ничего не предвещало.

Когда русское посольство на двух кораблях отплыло из Або, то Андрей сначала опасался за возможность свободного прохода через Зунд. С одной стороны Россия и Дания не воевали друг с другом, более того, Фредерик даже подтвердил полученные при его предшественнике права и привилегии русских купцов, которых продолжали беспрепятственно пропускать через контролируемые датчанами проливы. С другой стороны, Русское государство показало себя союзником Кристиана, и даже послало войска для отвоевания части его владений. Тут, правда, был один крохотный нюанс — владения эти находились под властью шведов, а не датчан, и лично Фредерику никакого вреда русские своим походом в Финляндию не причинили. Более того, не испытывавший никаких тёплых чувств в Густаву Васа новый датский король, скорее всего, смотрел на происходящее даже со злорадством, ибо неудачи шведов в их финских владениях могли сделать Стокгольм более уступчивым к требованиям Копенгагена. И дабы лишний раз не нервировать датского монарха пришлось отказать себе в удовольствии заскочить на Готланд, на котором находилась база Сорена Норби, с которым было желательно обсудить некоторые вопросы. Но, не получилось, так не получилось. Пару раз повстречались по пути с кораблями под ганзейскими флагами, которые при виде русских, тут же устремлялись за ними в погоню, с весьма недвусмысленными намерениями. Но превосходство русского корабля в скорости в обоих случаях позволило решить возникшие поблемы без вооружённого столкновения. Тем не менее, ситуация оставалась неопределённой вплоть до прибытия русских в столицу Датского королевства. Однако и там выяснилось, что, походу дела, на Слотсхольмене сами не знали, что им делать в такой ситуации. Не смотря на высокий статус иноземного посольства никто из высоких королевских чинов не отреагировал, по крайней мере, внешне, на их появление. Не было, обычных в таких случаях, визитов вежливости, ни принятых в такой ситуации приглашений, если не на приём в королевский дворец, то хотя бы принять участие в монаршьей охоте. По прибытии их осмотрели совершенно обычные таможенные чиновники, и они же пояснили, что у них нет никаких инструкций, по поводу получения предоставления разрешения русскому посольству на прохождение Зунда у них нет, и послам просто порекомендовали подождать.

Пришлось подчиниться, и потянулось томительное ожидание. Всё решилось на третий день нахождения русского посольства в Купеческой гавани, когда тягостная неопределённость была прервана появлением на берегу человека, которого Барбашин менее всего ожидал тут увидеть. Тем не менее, спутать графа Конрада фон Фалькенберга с кем-то ещё было затруднительно, и то, что он прибыл с визитом именно к нему, не вызывало у Андрея никаких сомнений. Так что в очередной раз пришлось разыграть из себя гостеприимного хозяина и пригласить того на корабль.

— Дорогой граф, вот уж кого не ожидал тут увидеть, так это вас. Разрешите пригласить вас в мою скромную обитель. И могу ли я поинтересоваться, какими ветрами вас занесло в столицу вашего государства в столь неспокойное время?

— Увы, Ваша Светлость, в наше время нельзя быть ни в чём быть абсолютно уверенным. И мог ли я подумать ещё год назад, что окажусь, по сути, под арестом в собственном доме, и только ваше появление в этом городе станет для меня словно светом в окне, и дарует надежду на улучшение моей собственной участи.

Барбашин недоверчиво хмыкнул от удивления. Уж на кого граф был менее всего похож, так это на несчастного заключённого.

— Позвольте полюбопытствовать, и в чём же таком вас обвиняют, что власти сделали из вас арестанта?

— Мой дорогой друг, разве в наши дни надо быть в чём-то конкретном виноватым, чтобы стать неблагонадёжным в глазах короля и его окружения? Всё моё преступление заключается в былой близости к прежнему монарху, который сейчас нашёл себе убежище в Германии и, по имеющейся информации, собирает там армию для того, чтобы силой вернуть себе утерянный трон. И в такой обстановке у нового короля под подозрением все, кто так или иначе был тесно связан с его племянником.

— Хм, прошу прощения за нескромный вопрос, а у его величества Фредерика есть основания подозревать вас граф в нелояльности к нему?

Вопрос был сформулирован Андреем с подвохом. В том, что визит Конрада фон Фалькенберга не просто его инициатива, но, как минимум, согласован с новыми властями, а, скорее всего, ими же и инициирован, он не сомневался ни секунду. А значит, от результата их сегодняшней с графом беседы будут зависеть и дальнейшие русско-датские взаимоотношения. К счастью, визит Фалькенберга был формально частным, ну решил человек зайти к своему старому знакомцу, что позволяло им общаться наедине, без участия остальных участников посольства. Иначе бы Андрей не смог бы позволить в своём вопросе некоторую вольность, порождавшую определённую коллизию. Ведь государь всея Руси Василий Иванович пока так и не признал Фредерика в качестве нового датского короля, официально продолжая считать таковым его свергнутого предшественника. При этом Барбашин, вполне намеренно, в разговоре с Фалькенбергом, упомянул того с приставкой "его величество", как бы тем самым признавая его право на королевский титул. Чего никак не смог бы сделать, присутствуй при разговоре кто-то ещё. Разумеется, Андрей не был официальным послом, и даже формально членом делегации не являлся. Но любому было ясно, что человека такого ранга, как у него никто бы не стал отправлять в другую страну в качестве простого перевозчика. Вон, как Фалькенберг подобрался и заинтересованно блеснул глазами.

— Неужели ваш государь поменял своё мнение, и решил-таки признать за Фредериком его королевский титул?

— Нет, пока ещё нет. Его величество государь Василий Иванович очень высоко ценит Кристиана, права которого на датский трон, с его точки зрения, не только несомненны, но и с которым у него был весьма выгодный и продуктивный союз. Чего, увы, не скажешь о сменившем его Фредерике.

Что же, граф похоже оценил тактичность собеседника, упомянувшем не о свержении Кристиана, а всего лишь смене того на троне новым лицом.

— О, думаю, ваш государь ошибается в отношении нашего нового короля! Фредерик весьма заинтересован в продолжении и укреплении союза с вашим государством, что был установлен при предыдущих монархах, и только неблагоприятные обстоятельства препятствуют былым дружеским взаимоотношениям между нашими странами. И мой государь был бы весьма благодарен вашей светлости, если бы вы поспособствовали их восстановлению.

Так, похоже, рыбка заглотнула крючок, осталось подсечь.

— Граф! Вы же знаете, что в моём лице вы всегда найдёте верного сторонника самых близких отношений моей страны с вашей. Но вы должны понимать, что я всего лишь один из министров его величества, и не все в правительстве согласны с моей позицией. И были бы желательны с датской стороны некие шаги, которые позволили мне склонить государя к моей точке зрения.

— И что же, по вашему мнени, могло бы поспособствовать изменению позиции вашего царя? — граф аж подался вперёд от волнения.

— Вы правильно заметили Конрад, царя! Как я успел заметить, у вас до сих пор именуют моего государя всего лишь титулом великого князя, что глубоко неверно. И если ваш монарх возьмёт на себя инициативу признать царский титул его величества, то мне будет гораздо легче уговорить его, в качестве ответного шага, на признание за Фредериком королевского достоинства.

На лице Фалькенберга появилась задумчивость.

— Полагаю, что его королевскому величеству это не составит проблемы, тем более, что после завоевания Казанского царства, ваш государь имеет все права на получение этого титула.

— Вы как всегда уловили самую суть, граф! Всё же очень приятно иметь дело с умным человеком.

После этого беседа продолжалась ещё около пары часов, но уже касалось всяких отвлечённых тем. Фалькенберг наслаждался возможностью всласть поговорить с человеком одного с ним социального положения, а Барбашин с интересом выслушивал последние европейские новости, сравнивая то, что говорил граф с донесениями своих агентов.

Наконец, видимо поняв, что время визита затянулось, Фалькенберг раскланялся и отбыл восвояси, а Андрей стал ждать результатов этой встречи. И они последовали буквально на следующее утро. Едва успело встать солнце, как у причалов появился сам начальник порта и вежливо поклонившись, лично вручил князю Ивану Засекину бумагу, с разрешением на отбытие русского посольства. Так что, в тот же день корабль покинул Копенгаген, и устремился дальше за запад.

Ну а перед Андреем, после выхода в Северное море, во весь рост встала иная проблема, а именно необходимость успеть добраться в Испанию до начала осенних штормов. Лето было уже на исходе, так что он первоначально собирался отказаться от ранее запланированного захода в Антверпен и посещения с "визитом вежливости" Брюсселя, исполнявшего роль столицы наместничества, ибо в этом случае точно пришлось бы зимовать в Нидерландах до начала следующего сезона. Но тут его поджидал сюрприз. Даже не так — Сюрприз, с большой буквы. Узнав об этих планах, князь Засекин запершись с ним в каюте, выложил на стол предназначенную князю Барбашину царскую грамоту, согласно которой тот, ни много ни мало, назначался государевым послом к императору Карлу. Что же касается самого князя Ивана Засекина, то он с частью людей должен был сойти в Антверпене, и отбыть сначала в Брюссель, с визитом к Маргарите Австрийской, а оттуда уже и в Вену — к эрцгерцогу Фердинанду.

Подобное разделение ролей хотя и удивило Андрея, но, по размышлению, в целом было признано им разумным. Младший брат императора, по сути, хотя и согласовывал свои действия с Карлом, но старался вести свою собственную политику, а в скором времени и вовсе должен был водрузить на свою голову короны Венгрии и Чехии, что должно было поставить его в конфликтную ситуацию с турецким султаном и польским королём. Так что Фердинанду позарез нужен был союзник, как минимум против Польши. И после разгрома Тевтонского ордена найти оного можно было только в лице России. Это не говоря о том, что были надежды втянуть русских ещё и в противостояние с турками. Да и русские помнили, как совсем недавно, покойный ныне император Максимилиан предлагал великому князю Василию разделить владения Ягеллонов, и если бы не печально известная неудача под Оршей, кто знает, как бы сложилась судьба Литвы и Польши. И кто сказал, что эти планы австрийского двора умерли вместе с предыдущим императором? Насколько помнил Андрей, спустя пятьдесят лет, схожие идеи по разделу Речи Посполитой будут возникать при переговорах царя Ивана IV с императором Максимилианом II, сыном нынешнего австрийского эрцгерцога.

Пребывание в Антверпене было недолгим, но весьма продуктивным. Как только Засекин со товарищи покинул корабль, то люди Барбашина немедленно связались с местными контрагентами, которые тут же охотно скупили почти весь привезённый с собой для продажи груз, состоящий в основном из воска, поташа и дёгтя. А также несколько десятков, привезённых "на пробу" рулонов окрашеннных в синий, золотисто-жёлтый и зелёный цвета льняной ткани. С получением синей краски была заслуга Зеельбахера, хотя тут скорее постарались его ученики, и которой в этом варианте истории, с лёгкой руки Барбашина, скорее всего, суждено будет стать известной под названием русской лазури. Долгие и упорные опыты, основанные на смутных воспоминаниях из прошлой жизни Андрея-Олега, наконец-то завершились успехом, дав наконец-то результат. А вот с получением жёлтого красителя получилось, по сути, случайно. Организуя красильни для вытканных на созданных им мануфактурах тканей, по указанию Барбашина была собрана вся возможная информация о том, где и как получают те или иные красители. Причём это касалось как веществ используемых в красильных мастерских, так и в крестьянских хозяйствах. К его удивлению, источников для получения природных красителей оказалось не так уж и мало. Вот только почти все они, за редким исключением, обладали одним важным недостатком — их стойкость была очень низкой, и цвет держался только до первой стирки, а также быстро выгорал на солнце. Так что большую их часть для использования в мануфактурном производстве пришлось сразу же забраковать. И на этом проведённый эксперимент по нахождению новых природных красящих материалов в промышленном производстве можно было считать полностью провалившимся, если бы во время проверки им состояния дел в опытовой красильне, сиречь лаборатории, в это самое время не проводили очередной опыт по окраске ткани с помощью ягод и листьев крушины. На выходе получался очень неплохой зелёный цвет с небольшим жёлтым оттенком, но, к сожалению, ткань быстро выцветала, и как этого избежать никто не мог придумать. Раздосадованный очередной неудачей, Андрей уже было собирался покинуть красильню, но как раз наступило время обеда, и его пригласили откушать прямо в организованной при красильне столовой. По всей видимости, мастер руководствовался предположением, что после сытного обеда хозяин подобреет, и уже не будет в столь раздражённом состоянии. Хитрость, в обшем-то "детская", и Барбашиным сразу же разгаданная. Но и отказываться было глупо. Вины мастера в происходящем, по большому счёту не было, а подкрепиться перед отбытием действительно надо. Не ехать же голодным? Так что чиниться Барбашин не стал, и сел со всеми за общий стол. Благо никого, кто мог бы в этот момент начать его укорять в потери чести, рядом к счастью не было. Приготовленная еда была очень вкусной и, воздавая должное искусству поварихи, работяги, после того как вымыли руки под рукомойником, жадно поглощали наваристые щи, когда его взгляд остановился на покрытых несмывавшейся краской ладонях паренька, занимавшегося в лаборатории обдиранием веток крушины. Андрей даже сразу не понял, что же его привлело в них, и какая мысль засвербела в углу его сознания. А потом пришло озарение — китайский зелёный, чтобы его! Именно китайцы додумались до того, что для получения стойкой зелёной краски надо вываривать не ягоды и листья крушины, а её кору! Отъезд был тут же отложен, и закипела работа. И, как восклицал один киногерой, будь проклят тот день, когда я сел за баранку этого пылесоса! Краска действительно получалась стойкой, но вот полученный цвет в первых партиях был, мягко говоря, не очень. Если бы не природное упорство и точное знание того, что потомкам удалось-таки добиться с помощью этого метода нужного результата, то бросил бы попытки на третий или четвёртый день, а не мучился с экспериментом целых две недели. Но результат того стоил. Правда, вместо ожидаемого зелёного, ткань почему-то окрасилась в золотисто-жёлтый цвет. Но ровный и приятный для глаз, а значит годный для широкого народного потребления. Оставалось только гадать, как китайцам удавалось получать из коры крушины именно зелёную краску. Единственное, что приходило в голову, так это то, что они использовали какой-то другой вид этого растения. К сожалению, ответа на этот вопрос Барбашин не знал. Но и так получилось неплохо. Ну а зелёный цвет пришлось получать по старинке: сначала окунать ткань в чан с синей краской, затем в чан с жёлтой. Правда, при таком методе окрашивании ткани возникли проблемы с тональностью — добиться одинакового оттенка в разных партиях не получалось. Однако, за неимением лучшего, пришлось с этим смириться. Благо, что у конкурентов ситуация не лучше. Возможно, удасться в будущем наладить поставки китайской "зелёнки" в обмен на русскую "синьку" через персов, которые уже давно занимаются с китайцами подобным обменом. Но пока это оставалось на уровне благих пожеланий: по словам персидских купцов, с которыми были проведены соответствующие переговоры, количество закупаемой в Китае краски не столь уж и велико, чтобы в товарных количествах поставлять её ещё и в Россию. А насколько получится нарастить её ввоз в обмен на русскую лазурь, пока ещё неизвестно. Оставалось только ждать, и заниматься вопросами спроса на новый товар. И оный, как показали последующие события, не подкачал. Приглашённые для оценки нидерландские купцы не просто заинтересовались, а всю ткань чуть не с руками оторвали, прямо на складе устроив импровизированный аукцион. Ну да, благородные дамы за такой эксклюзив любые деньги заплатить готовы. Так что торгаши не поскупились.

Ах да, ещё зеркала. Тут неожиданностей не было. Они уже успели зарекомендовать себя на европейском рынке, и ушли буквально влёт, по цене за каждое от нескольких сотен, до полутора тысяч рублей, в зависимости от размера. Так что Андрею пришлось проявить немалую силу воли, дабы задавить в себе зелёное пупырчатое земноводное, сохранив пять экземпляров, предназначенных им для подарка императору и его окружению лично от него, а не сбыть их тут же, вместе с остальными. К сожалению, время поджимало, так что, как можно скорее погрузили закупленные местные товары для перепродажи их в Испании, пополнили припасы и отправились дальше.

Английский канал, в будущем более известный под названием Ла-Манш пересекали в состоянии полной боевой готовности. Мало того, что сей пролив славился своим дурным норовом и частыми штормами, но помимо этого, по обеим его сторонам хватало любителей лёгкой наживы, охотящихся на проходящие купеческие корабли. Но Господь миловал, и погода держалась вполне приемлемая, а встреченные суда сами старались при виде русского корабля отойти подальше.

Впрочем, и после прохода через Ла-Манш расслабляться не следовало. Далее путь лежал вдоль побережья Франции, которая находилась с Испанией в состоянии войны, а французские пираты в эти времена были силой не менее известной и грозной, чем их английские коллеги в более поздний период. Другое дело, что французские "джентльмены удачи" не смогли "в пиар", отчего в далёком, давно покинутом Андреем будущем, про всяких там Дрейков, Морганов и прочих Тичей знают даже маленькие дети, а кто, скажите, помнит, окромя самих французов, разумеется, такие фамилии как Анго, Флери или Роберваль? И скажи кому, что именно французы, а не англичане, долгое время были "грозой морей", так ещё и не поверят. Тем не менее, в настоящее время, именно горделивые галлы доминировали на морях, и одинокое судно представлялось для них желанной добычей. И тут даже дипломатический статус не спасёт. И действительно, несколько раз в их сторону устремлялись какие-то подозрительные посудины, однако русские без особого труда отрывались от непрошеных гостей, оставляя тех далеко за кормой. Но, видимо, самой судьбой было предрешено русичам познакомиться с французскими корсарами поближе, и уже в Бискайском заливе одним, далеко не прекрасным утром Андрей, как, впрочем, и вся остальная команда, были разбужены гулкими пушечными выстрелами, источником которых оказались две каравеллы, атаковавшие третью, над которой развевалось алое полотнище.

Первоначально Андрей не собирался вмешиваться. Ясное дело, что перед ним привычная ещё по Балтике картина отжима имущества у одного собственника, другими претендентами на оное имущество, решившими таким, пусть и нельзя сказать что законным, образом поправить своё материальное положение. И вроде как справедливость требовала помочь несчастному, но, во-первых, русских это никак не касалось, а во-вторых, кто сказал, что подвергшийся нападению сам является невинной овечкой, а не занимается, так сказать, в свободное от основного занятия время схожей "подработкой"? В эти времена разница между честным купцом и морским разбойником часто была чисто условной. Нравы в этом времени были попроще, чем в будущем. И какой-нибудь пират в перерывах между грабежами чужой собственности мог спокойно заниматься мирной торговлей, а уважаемый всеми купец, даже не особенно скрывая это, силой оружия облегчать кошельки своих коллег по торговой деятельности. Так что Андрей был уже готов с чистой совестью отдать приказ пройти мимо, как нанятый в Антверпене штурман опознал в красном полотнище с изображением золотого замка с тремя башнями флаг Кастилии, что тут же всё поменяло. Атаковавшими, без всякого сомнения, были французы, а вот оказание помощи подданному императора, к которому собственно и направлялось посольство, могло дать хоть и небольшой, но "плюс в карму", и облегчить переговоры с кастильцами.

Помощь последним оказалась как раз вовремя. Кастильская каравелла уже находилась на последнем издыхании, и только известное испанское упорство давало её экипажу силу продолжать оборону. Что же касается французов, то те настолько увлеклись боем, что не сразу заметили появление у себя за спиной ещё одного участника сего увлекательного действа. Пользуясь своим преимуществом в дальности артиллерийского огня, русские, зайдя с наветренной стороны, открыли огонь из своих пушек по пиратскому кораблю.

Появление неожиданной подмоги вдохновило кастильцев, и те направили свой корабль на вторую каравеллу, явно намереваясь сойтись с последней в абордажной схватке. Учитывая печальное состояние их корабля, это, пожалуй, было наиболее верным, хотя и во многом самоубийственным решением в этой ситуации. Но, достичь своей цели они, к счастью для себя, не успели. Над обстреливаемым русскими пиратским кораблём неожиданно вознесся огненный столп, в один миг превратив тот в кучу пылающих обломков, глядя на которые Андрей лишь огорчённо вздохнул. К сожалению, не представлялось возможности определить, кто из канониров совершил "золотой выстрел", угодивший прямо в крюйт-камеру неприятеля, но от мысли захватить оную каравеллу в плен, и как следует пошарить в её трюмах, пришлось отказаться. Впрочем, остался второй корабль, так что теперь охваченные охотничим азартом русичи взяли курс на него, а то оставаться без добычи как-то не хотелось. Тот, правда, видя судьбу своего коллеги, потерял всякий боевой запал и стремительно отворачивал, с явным намерением бежать. Но как говорится в одной мудрой пословице: поздно пить "Боржоми", когда почки отвалились. Пострадавшая в бою неприятельская каравелла не могла соревноваться в скорости и маневренности с детищем учеников Викола, и скоро за борт полетели "кошки" сцепляя два корабля, а выстроившиеся в линию на палубе стрелки дали залп из мушкетонов по собравшимся для отражения атаки корсарам. После чего в дело вступила абордажная команда.

Бой был жарким, но коротким. Французы показали себя храбрыми и стойкими бойцами, но среди них было много раненных, да и численное превосходство было на стороне русских, так что их сопротивление было быстро сломлено. Опосля чего уцелевшая часть экипажа была загнана в трюм, а спешно сформированная призовая партия приступила к освоению захваченного корабля. Остальные трофеи тоже порадовали. В трюме обнаружились тюки с высококачественным фламандским сукном — по всей видимости, взятые с какого-то купца, везущего этот товар в Испанию, а в каюте капитана находился сундучок, заполненный серебряными монетами, к сожалению, по большей части неизвестного Андрею чекана, но по предварительным прикидкам, по весу и качеству серебра, там должно было быть денег на сумму не менее тысячи рублей.

Ну а потом произошло знакомство с вырученными им кастильцами. Их корабль после прошедшего боя был в очень плохом состоянии, и были определённые сомнения в его способности к дальнейшей службе. Тем не менее, на предложение Андрея перейти испанскому экипажу на его корабль внешне похожий на грузина испанский капитан вежливо, но гордо заверил, что, не смотря на все повреждения, они вполне способны добраться до ближайшего порта своим ходом. Впрочем, без принятия на борт пассажиров не обошлось. Гордость есть гордость, но видимо кое-какие опасения у испанского капитана имелись, и он, переступив через себя, всё же попросил доставить до Сантадера трёх человек. Что с его стороны было необычайно храбрым поступком. Как-никак русские были для испанцев чужаками, о которых они ранее слышали только из больше смахивающих на сказки рассказов, и доверить им жизни своих людей было, для этого времени, неординарным поступком. Впрочем, Мануэля Гарсию, как звали испанского капитана, возможно, успокаивал тот факт, что на борту у русских уже находился императорский посол, что служило некой гарантией того, те вряд ли совершат что-либо предосудительное по отношению к подданным его императорского величества.

Таковых пассажиров оказалось трое. Первым на борт взошёл юноша двенадцати лет, одного поверхностного взгляда на которого хватало, чтобы догадаться о его дворянском происхождении. Причём не простой идальго, а не менее чем гранд по происхождению. Уж у Андрея за прошедшее десятилетие своей жизни в этом времени, глаз стал намётан. Нюансы одежды, поведения, даже взгляд человека, всё это позволяло делать предварительные выводы о его социальном происхождении. Вторым был представительный седовласый мужчина, лет сорока-пятидесяти. Тоже из благородных, вот только по сравнению с его юным спутником сразу чувствовалось, что и труба пониже, и дым пожиже. Видимо наставник или учитель. А вот третий и вовсе не вызывал никаких вопросов. Явный солдат, на вид лет тридцать. Без сомнений, среди этих троих на нём лежат обязанности телохранителя. Аж интересно стало, кто же этот мальчишка такой? Впрочем, долго ждать ответа не пришлось. Когда все трое оказались на борту, то пришло время представления друг другу, в результате которого выяснилось, что сей отрок никто иной, как Хуан де ла Куэва и Хирон, сын графа Бельтрана де ла Куэва и Толедо. Судя по тому, каким тоном и выражением лица это было произнесено, то создавалось впечатление, что речь идёт если не о самом короле, то о члене августейшей семьи точно. Но, увы, самому Андрею это мало что говорило. Всё же испанские аристократические фамилии это не его конёк, но увидев, как вытянулось лицо вышедшего на палубу императорского посла, их гость похоже принадлежал к самым сливкам испанского аристократического общества.

Уже за ужином выяснилось, каким образом он очутился в этих местах. Его отец, командующий испанской армией воевавшей против французов на территории Гаскони, видимо планируя для того военную карьеру, взял своего второго сына с собой, дабы тот с самого детства привыкал к тяготам военной службы. Но месяц назад было получено письмо от деда мальчика, который написал своему сыну, чтобы тот отправил юного Хуана в столицу королевства, ибо отрока необходимо представить при императорском дворе, и где тот наберётся приличествующих благородному человеку манер, а заодно заведёт необходимые по жизни знакомства. Ибо, как известно с древнейших времён, для успешной карьеры военного нужные связи подчас не менее важны, чем успехи на поле боя. К несчастью, по причине болезни юный Хуан не смог сразу отправиться в Кастилию, а когда выздоровел, то его воспитатель, дабы избежать тяжёлого для ещё неокрепшего после болезни организма графского сына перехода через Пиренейские горы, решил отправиться в Испанию морем. Ну а остальное Барбашину было и так известно.

В свою очередь, когда в ответ представился Андрей, то это вызвало просто бурную реакцию его гостей. Даже казавшийся невозмутимым вояка заинтересованно блеснул глазами. Ну да, для них русские это что-то одного порядка с мифическими селенитами, и увидеть одного такого уже событие. А когда узнали, что их собеседник аж целый князь, то есть герцог согласно их табели о рангах, то их спины сами собой пришли в почтительное полусогнутое состояние.

Остальной путь прошёл довольно весело. Юный виконт оказался весьма любознательным, и одолевал Андрея бесконечными вопросами, как о его стране, так и о других землях, в которых тому пришлось побывать или слышать. К тому же он оказался хорошим и внимательным слушателем, отчего Андрей охотно вешал как тому, так и его спутникам "лапшу на уши", совмещая правду с небольшими добавками вымысла, смесь из которых должна была создать у слушателей необходимую "картинку", тем более, как был уверен Андрей, тех, по возвращении домой, обязательно расспросят представители властей на тему полученной ими информации.

А потом было прибытие в Сантадер. В будущем знаменитый испанский курорт ныне не впечатлял. Город явно переживал не лучшие свои времена. Не смотря на удобную бухту и удачное расположение прямо на торговом пути из Нидерландов в Португалию, он демонстрировал все признаки упадка. Возможно, в этом были виноваты простирающиеся с востока на запад, вдоль Бискайского залива, Кантабрийские горы, отрезающие порт от внутренних испанских регионов, а может и отбушевавшая в этих местах три десятилетия назад эпидемия чумы, унёсшая жизни трёх четвертей горожан, но городок производил впечатление этакого типичного провинциального "сонного царства". Впрочем, последнее Андрея даже устраивало. Если у него получится наладить прямую торговлю с Испанией, то лучше вести её не через жиреющую на торговле с Новым Светом, а оттого наглую и претензионную Севилью, а через вот такие забитые городки, администрация которых охотно закроет глаза на некоторые несоответствия между списком разрешённых товаров и реальным грузом купеческих кораблей. Ибо интересы короля это конечно дело святое, но и толщина кошельков местных чинуш, занимает не последнее место в их интересах.

Это кстати, проявилось и в поведении портовых чиновников, заявившихся сразу же, как корабли стали у причалов. Нет, они даже не думали вымогать взятку. Да и попытаться её получить от человека, которого сопровождает как императорский посол, так и один из высочайших грандов страны, было сродни самоубийству. Так что чиновники были сама вежливость и предупредительность. Но едва узнав, что помимо членов посольства, и захваченных в плен пиратов, которых русские охотно передали в руки местного правосудия, на кораблях имеется предназначенный к продаже товар, как тут же, после короткого перешёптывания, один из сопровождавших портового служащего мелких клерков немедленно ретировался обратно в город, а спустя всего полчаса после этого на берегу появилось три солидные фигуры, представившиеся местными купцами и выразившие желание приобрести привезённый груз.

Было у Андрея подозрение, что они сильно занизили цену, и, возможно, при других обстоятельствах, можно было куда более выгодно сбыть товар. Но время поджимало, да и предложенная сумма его вполне устраивала, так что, немного поторговавшись для вида, он уступил, и, оставив корабли в Сантадере, во главе наскоро подготовленного каравана (чему, в немалой степени, поспособствовали спутники юного гранда, сумевшие договориться с муниципалитетом о предоставлении коней, телег и вьючных животных) отправился через горы на юг, в Вальядолид, где, как его уверили, и находился в это самое время императорский двор.

Сам путь от побережья до летней резиденции иберийских монархов оказался скучен до зевоты. Виляющая пыльная дорога вкупе с царящей изнуряющей жарой выматывала путников так, что даже более привычные к подобному климату испанцы буквально валились с лошадей к концу дня. Чего уже говорить о русских? И Андрей с некоторым ужасом думал, что будет, если посольство не застанет императорский двор в Вальядолиде и придётся тащиться дальше на юг — в Толедо. Окружающий пейзаж увлекал своей новизной только первый день пути, и быстро приелся. Встречаемые по дороге небольшие селения были похожи друг на друга как под копирку и, в какой-то момент, Андрей поймал себя на мысли, что он совершенно не имеет ничего против того, если на их отряд нападут какие-нибудь разбойники, коих, по рассказам сопровождавших их испанцев, в здешних горах было предостаточно. Особенно в последнее время, когда после начала войны с Францией дезертиры из обеих армий активно стали пополнять когорту местных работников ножа и топора. Увы, к его некоторому разочарованию, тутошние романтики большой дороги то ли разленились под палящим южным солнцем, то ли, скорее всего, просто не решались напасть на столь крупный караван, но никто так и не потревожил покой столь знатных сеньоров до самого Вальядолида.

Ну а потом было знакомство с дедом спасённого отрока, который сейчас вёл русского посла куда-то внутрь дома, интригуя Барбашина всё сильнее и сильнее. Сначала он думал, что дон Франсиско хочет обсудить с ним наедине некоторые коммерческие вопросы, ибо вскоре после прибытия в Вальядолид выяснилось, что предложение об установлении прямых торговых отношений с далёким Русским государством, обещавших при нужной сноровке пополнить сундуки старого благородного рода звонкой монетой, вызывает самый живейший отклик в сердце престарелого гранда. Впрочем, последнему оказались не чужды и государственные интересы. Испания сейчас воевала сразу на нескольких фронтах и хронически нуждалась в завозе всевозможных припасов, желательно по как можно более низкой цене. И главным поставщиком выступали нидерландские негоцианты, которые хотя и находились с испанцами под скипетром одного монарха, охотно пользуясь всеми выгодами подобного положения, но совершенно не желали разделять с теми тяготы войны. Дело доходило до того, что для получения страной необходимых денежных средств, не смотря на войну с Францией, из Испании туда ежегодно вывозится большое количество высококачественного железа, из которого французы делают оружие, которым они потом убивают испанцев на поле боя. Разумеется, сложившееся положение заботит его величество, но ничего поделать с этим он не может. Война это, прежде всего, деньги и ещё раз деньги. А богатые Нидерланды, не смотря на то, что французы угрожают и их землям, не желают раскошеливаться на содержание армии, из-за чего основное бремя военных расходов вынуждена нести на себе Кастилия. В результате чего идея установления прямых торговых связей со странами Северной Европы в обход нидерландских купцов получает всё большую популярность. Уже сейчас ведутся переговоры с англичанами о создании совместной англо-испанской торговой компании. Предпринимались попытки наладить торговлю с балтийскими странами через Данию, но свержение с трона Кристиана II и начавшаяся там война поставила на этих планах крест. Так что не стоит удивляться тому, что прибытие русских представителей вызвало оживление не только среди тех, кто видит в далёкой северной державе вероятного военно-политического союзника, но и в кругах, где видят в этом возможность расширить испанскую внешнюю торговлю. Ибо последнее должно как благоприятно повлиять на доходы подданных его католического величества, так и увеличить поступления в королевскую казну.

Однако чем дальше от зала, где проходил приём, уводили Андрея, то тем сильнее он приходил к выводу, что дело не в желании герцога лично поговорить с ним вдали от любопытных глаз. С ним явно хотели пообщаться, но не сам Франсиско де ла Куэва, а кто-то другой, не менее влиятельный и знатный, чем его проводник. Интересно, кто бы мог это быть? Вот очередной поворот, и остановившись перед закрытой дверью, дон Франсиско, знаком показав Барбашину подождать, ненадолго зашёл в помещение за ней.

Впрочем, ожидание не продлилось и минуты. Выскочивший из комнаты какой-то мальчишка, судя по поведению и одежде явно слуга, и придерживая створку двери, с поклоном пригласил гостя войти. И ступив через порог, Андрей на секунду замер, узрев перед собой сидящего в большом кресле самого императора Карла.

— Ваше величество! — на автомате сорвав с себя шляпу, Андрей вежливо поклонился.

— Проходите, дон Андреас, — пригласил его на хорошем нижненемецком языке император, и движением руки показал на ещё одно свободное кресло, рядом с уже сидящим герцогом Альбукерке.

Однако! Разрешение сидеть в присутствии монарха это великая честь, говорящая об очень многом. Император даже не скрывает своей заинтересованности в установлении более тесных взаимоотношений с русским царём. Вопрос в другом: что испанцы хотят поиметь с этого?

— Благодарю вас, ваше величество! — ещё раз почтительно поклонившись, Андрей уселся в предложенное кресло.

Из-за двери вновь появился мальчишка-слуга с подносом в руках, на котором стояли три бокалообразные чаши, над которыми курился лёгкий пар. Андрей принюхался, учуяв знакомый аромат. Неужели кофе? Однако! Он полагал, что в Европе этот напиток появился гораздо позже. Или это Карл его такой любитель?

— Слуга по очереди разнёс чаши. Сначала императору, потом герцогу Куэва, а затем уже и ему. Взяв в руки бокал, тот с интересом его оглядел. В отличие от ставший ему давно привычных чаш и кубков выполненых из золота или серебра, а в последнее время ещё и из стекла, данная ёмкость представляла из себя надо признать выполненный на весьма высоком уровне покрытый разноцветной глазурью керамический сосуд. Барбашин даже принял было материал из которого он был изготовлен за фаянс, но тут же отбросил эту мысль. Нет, не фаянс, но идея весьма интересная.

— Поднеся к губам, попробовал кофе на вкус. Хм, а весьма недурно. Разве что сахара пару ложек добавить, и было бы совсем хорошо.

— Вам знаком этот напиток? — от Карла не укрылась реакция русского посла на принесённое угощение.

— О, да! Отличный кофе. Ваш повар, ваше величество, достоин самых высоких похвал.

— По лицу императора скользнула довольная улыбка.

— Мой врач тоже самого высокого мнения об этом турецком питье, и рекомендует мне употреблять его до сорока чашек в день.

— Андрей аж поперхнулся после этих слов. Сколько?!

— Боюсь, ваше величество, ваш доктор заблуждается. Кофе замечательно бодрит, особенно по утрам, разгоняя кровь по жилам, но за день наши врачи советуют пить его не более двух-трёх чашек. Ибо это примерно как с вином: в малых дозах — приятное опьянение, но стоит перебрать, как головная боль на утро тебе гарантирована.

— Хм, интересное утверждение! — император поставил свой бокал на стоящий рядом небольшой столик. Затем посмотрел прямо на Барбашина.

— А вы знаете, мне на вас жаловался польский посол!

— Надеюсь, ваше величество, что те гадости, которые он рассказавал про меня и мою страну были максимально ужасающими и отвратительными.

— Надеетесь? — если Барбашин и намеревался удивить Карла, то это ему удалось. У императора даже рот приоткрылся сильнее от изумления.

— Разумеется! Давным-давно мне как-то посчастливилось прочитать про одного прославленного китайского мудреца. И одно из его изречений звучит так: берегись, когда тебя хвалит враг! И с тех пор нет музыки слаще для моих ушей, чем беснования врагов, как моей страны, так и моих лично. Ибо это означает, что я всё делаю правильно. И, наоборот, если я слышу похвалу своим действиям из их уст, то моим сердцем овладевает тревога: что же мной сделано не так и где я допустил ошибку?

— Ха-ха-ха! — звонкий смех императора, и присоединившегося к нему дона Франсиско заполнил помещение. — Какая интересная мысль, я обязательно её запомню.

— Наконец, отсмеявшись, император вновь обратился к Андрею:

— Тем не менее, не будете же вы отрицать тот факт, что ваш государь за последние десятилетия несколько раз атаковал польского короля, и отобрал у него значительный кусок его владений? Из-за чего, опасаясь за свои восточные границы, Сигизмунд не может присоединиться к союзу христианских монархов направленного против турецкой угрозы.

— Не буду, ваше величество. Но позвольте сказать, как выглядит ситуация с нашей стороны.

— Карл огласно кивнул, и Андрей продолжил:

— Представьте, что вы являетесь хозяином овечьего стада. И вот, однажды, вы подверглись нападению крупной стаи волков. И хотя вам и удалось отбиться от хищников, но в результате этой атаки вы были сильно изранены и тяжело заболели, будучи не в силах защищать своё стадо как прежде. И ваш сосед, прослышав о случившейся с вами беде, вместо того, чтобы протянуть руку помощи, решил воспользоваться вашим несчастьем, пришёл и забрал себе большую часть ваших овец. А вы, будучи полностью без сил, могли только смотреть на это, не имея возможности противостоять его беззаконным действиям. Но вот прошло время, ваши раны зажили, болезнь ушла, а в тело вернулась прежняя сила. И выйдя из своего дома, вы бы, прежде всего, не пошли бы к тому самому соседу, дабы вернуть украденное им у вас имущество?

— На лице императора ненадолго появилось задумчивое выражение.

— Признаю, в ваших словах есть резон, но может, тогда вы и сразу объясните обвинения поляков в том, что ваш государь предался лютеранской ереси?

— Кхе! — Андрей аж поперхнулся неспешно потягиваевым кофе, с изумлением воззрившись на Карла.

— Э-э, ваше величество говорит о тот самом бесноватом священнике, который в последние годы смущает умы людей в немецких землях?

— Карл помрачнел, тема для него была явно болезненной.

— Да, к сожалению, именно о нём. Ибо согласно сообщению польских послов, великий князь Василий, увлёкшись учением Лютера, ввёл его в своём государстве.

— На мгновение Андрея даже "завис" от удивления, но потом до него дошло, что послужило причиной подобных обвинений, и он, не сдержавшись, хохотнул:

— Прошу прощения, ваше величество, за свой смех, но кажется я понял, что послужило причиной введения вас в заблуждение со стороны польского посла.

— Да?! И, что же? — правый глаз императора чуть расширился от проявленного тем интереса.

— Видите ли, моя страна со всех сторон окружена врагами. С юга и востока нам угрожают татарские царства, хищнические орды которых регулярно вторгаются в наши пределы. С запада нам грозят Литва и Ливония, которые, если даже и не воюют с нами, то стараются перекрыть нашу торговлю с остальными христианскими народами. На севере на наши земли покушаются шведы. И чтобы дать им всем отпор моему царю приходится всё время содержать крупную армию. Но, как известно вашему величеству, армия это очень дорогое удовольствие, обеспечение которого требует очень больших денег.

— Карл понимающе кивнул. Эта проблема была ему хорошо знакома, так что Андрей решил, что пока он придерживается верного тона, поэтому продолжил:

— А моя страна хоть и обширная, но расположена в столь холодных климатах, что земли наши весьма скудны и не способны давать обильных урожаев. Не имеют они и месторождений меди, серебра или золота. Даже железа у нас так мало, что мы вынуждены ввозить его из соседних государств. При этом четверть всех пахотных земель принадлежала церкви, которая не платила с них в казну налоги, и не несла военной повинности. Поэтому ещё отец нашего нынешнего царя планировал отобрать у священства большую часть их собственности, и только его болезнь, а затем и скоропостижная кончина не позволила осуществить им задуманное. И сейчас его сын не более чем следовал замыслам своего отца. С всеобщего одобрения остальных сословий он оставил храмам и монастырям ровно столько земли, чтобы тем хватило содержать себя, а все излишки либо изъял в казну, или вернул прежним хозяевам из знатных родов, которые по тем или иным причинам утратили эти земли в былые времена.

— Карл был весь во внимании, и даже подался немного вперёд. А когда Андрей закончил говорить, тяжко, и как показалось Барбашину, завистливо вздохнул. М-да, страны разные, а многие проблемы, похоже, у них одинаковые. Судя по реакции Карла, большого трепета перед Церковью он не испытывал. И, вполне возможно, не будь испанцы столь преданы католической вере, которая для них не только религия, но и символ многовековой борьбы с мусульманами, Андрей нисколько не удивился бы, если Карл, как император Священной Римской империи, охотно осуществил предложение Лютера о секуляризации церковного имущества.

— Наконец император оторвался от своих дум, в которые его повергла услышанная информация о деяниях своего российского "коллеги", и вновь обратился к Барбашину:

— Я смотрю, вам палец в рот лучше не класть. По локоть откусите!

Голос император звучал вполне доброжелательно, что говорило о его хорошем настроении.

— До этого момента я полагал, что из всех послов только у Йоханнеса Дантискуса столь хорошо подвешен язык, что никто с ним сравниться не может. Но вижу, что в вашем лице у него появился достойный соперник.

— Благодарю вас, ваше величество, за столь лестную оценку моих способностей! — не вставая с кресла, Андрей слегка поклонился, почтительно чуть приподняв шапку.

— Хорошо! — император хлопнул ладонью по подлокотнику своего кресла, — Давайте поговорим о делах более приземлённых. Мой венценосный брат Василий пишет, что хочет быть в мире и дружбе со мной. И мы рады любым проявлениям доброй воли и союзам с благочестивыми христианскими нациями. Но, к сожалению, ваш монарх, в своём письме, не касается конкретных вещей, чего именно он хочет, и что может предложить нам. Так что мы хотели бы услышать это из ваших уст, дорогой посол.

— Разумеется, ваше величество! — Андрей снова почтительно чуть приподнял шапку и слегка поклонился. Уф, как же ему надоели эти бесконечные "тренировки гибкости позвоночника"! Но ничего не поделаешь, время сейчас такое.

— Мой государь уверен, что в самое ближайшее время, может через год-два, турецкий султан, не удовлетворившись захватом Белграда, вновь атакует Венгрию. И, увы, учитывая тяжёлое внутреннее состояние этой страны, а также слабость её молодого короля, нет никакой уверенности, что Венгрия устоит перед яростью турок. А значит, стоит ожидать появления оных в не столь отдалённом будущем и у стен Вены.

— Рисуемая картина весьма печальна, — вмешался в разговор дон Франсиско, — но у венгерского короля есть могущественный дядя, который вряд ли оставит племянника без поддержки.

Барбашин позволил себе чуть улыбнуться краешками губ. То, что испанцы согласны с его определением внутреннего положения Венгерского королевства, уже хорошо. Как и отсутствие отрицания возможного турецкого вторжения.

— Я бы не был столь уверен по поводу помощи, которую может оказать Сигизмунд своему родственнику. Достаточно вспомнить, как несколько лет назад посланная им на подмогу венграм армия так "спешила" к месту боёв, что прибыла только после того, как несчастный Белград уже пал в руки турок.

Тут Андрей вряд ли был справедлив к полякам, в конце концов, причины для опоздания у тех могли быть самыми что ни на есть уважительными. Но, как говорится, на войне, как и в любви, все средства хороши. А поляки, что ни говори, были его врагами. Так что лишний камешек в их огород не помешает.

— А уж тем более сейчас, когда польский король крайне недоволен браком своего племянника Людвика с вашей сестрой, который, по его мнению, усиливает влияние вашего величества в Буде, и, наоборот, роняет там значение краковского двора. К этому надо добавить, что Людвик Венгерский пока так и не обзавёлся детьми, а у Сигизмунда, наоборот, четыре года назад родился сын, которому отец хочет передать не только польскую и литовскую короны, но будет такая возможность, но и украсить его чело коронами Богемии и Венгрии.

— Вы так хорошо осведомлены в подобных помыслах польского короля? — не смотря на подразумевающееся сомнение в словах собеседника, голос Карла вовсе не звучал уверенно. Хотя тут он полностью прав. Слова Барбашина, всего лишь не подкреплённые ничем слова. Но вот в душу Карла похоже они всё же запали, а значит самое время пустить вход один из козырей. Всё же послезнание даёт свои преимущества. И оставалось надеяться, что с описанием характера Боны историки в будущем не ошиблись.

— Ваше величество может сам легко в этом удостовериться, если прикажет своим людям прислушаться к тому, о чём болтают в Кракове. Лично мне приходилось беседовать на эту тему с некоторыми пленными литовскими вельможами, например небезизвестным вам Альбрехтом Гаштольдом, который высказывал мне свои опасения по поводу надежд своего короля на возрождение былого могущества династии Ягеллонов и усиления их власти над обширными землями от Балтийского моря на севере и до Чёрного с Андриатическим морей на юге. И которые, по мнению Гаштольда, вовлекут Литву в опасные авантюры и конфликты с остальными христианскими державами Европы, которые могут плохо закончиться для его страны. И хотя лично он, как и польский канцлер Шидловецкий, выступают против подобных замыслов, но, как это часто бывает, на каждого благоразумного государственного деятеля приходится несколько горячих голов, слова которых находят живейший отклик в монаршьей душе. Особенно в такой стране, как Польша, где имеется в наличии огромное количество безземельных дворян, у которых, окромя меча и коня нет более ничего за душой, и жаждущих подобной эспансии, в надежде благодаря этому поправить своё положение. И если сам Сигизмунд человек довольно осторожный в озвучивании своих намерений, то этого не скажешь о его благородной супруге, которая особенно и не скрывает своих планов на будущее своего сына. И имеет немалую их поддержку среди виднейших польских и литовских вельмож. И сейчас, когда после долгого нахождения в плену, Гаштольд потерял значительную часть своего влияния в великом княжестве, где канцлером, после кончины Николая Радзивилла, стал его противник, князь Константин Острожский, человек очень пылкого нрава и близкий ко двору королевы Боны, эти её идеи получили новую опору. А если случится такое, что Бона родит своему мужу ещё одного сына, чего никак нельзя отрицать, учитывая её плодовитость, то вполне может статься, что венгерские и богемские сословия, в случае бездетности своего короля, возжелают возвести на вакантные троны сына Сигизмунда, а не члена вашей семьи.

Есть! Похоже попадание в десятку! Карл вновь погрузился в свои мысли, да и Куэва выглядит весьма задумчивым. Что представляет собой польская королева они, походу, хорошо знали, как и то, на что способны нищие идальго, так что слова Барбашина явно всколыхнули их старые тревоги.

— И я так полагаю, — на этот раз заговорил герцог Куэва, — ваш государь считает, что угроза с его стороны владениям польского короля способна удержать оного от некоторых, э-э, неразумных поступков?

— Вы совершенно правы, дон Франсиско. Сигизмунд, при всех своих державных устремлениях, не сумасшедший, и вряд ли пойдёт на авантюру, если будет опасность войны сразу на нескольких направлениях.

— Это весьма интересная мысль, — вновь вступил в разговор Карл, — но помимо сдерживания амбиций польского короля может ли ваш царь оказать нам помощь в борьбе против турок.

Есть! Барбашин внутренне возликовал. В инструкциях, которые Василий Иванович выдал своим послам, указывалось среди одной из главных целей посольства, добиться от европейских монархов признания за Василием нового царского титула. Впрочем, негласно оговаривалось, что в случае отказа это сделать со стороны императора, не настаивать на этом, поскольку заключение союза гораздо важнее. Но ежели он, Барбашин, добьётся от Карла согласия на царское титулование русского государя, то ему не просто многое простится, но и на многое в будущем Василий выдаст ему карт-бланш. И сейчас Карл, по сути, озвучил цену, за которую он готов официально признать за русским государем царское достоинство. Оставалось самое сложное — оплатить выставленный счёт так, чтобы и рыбку съесть, и косточкой не подавиться. Ведь как минимум в ближайшие годы Русское государство, и он это точно знал, не собирается воевать с Османской империей. Но при этом ни в коем случае нельзя позволить императору сорваться с крючка надежды на вовлечение России в антитурецкую коалицию. Нет, не скажешь, что ему нечего предложить. Вопрос в том, сочтёт ли Карл это достаточным. Впрочем, обнадёживало то, что император уже однозначно имел беседу со своим послом в России, и имеет некоторое представление о происходящем там. А это означает, что вряд ли он ожидает многого.

— Уверен, ваше величество, что уважаемый господин де Конти, сообщил вам, что моя страна не имеет общей границы с Османской империей, что не позволяет нам пока вступить в прямое столкновение с турками. Однако, думаю, что он же проинформировал вас о том, что в прошлом году армия моего царя успешно сокрушила татарское Казанское царство, которое являлось вассалом турецкого султана, каковым, впрочем, приходится и Крымское царство, что лежит на северном побережье Чёрного моря.

Судя по тому, как дёрнулось императорское веко, последнее известие стало для него неожиданностью.

— И хотя Крымское царство нам пока ещё недоступно по причине того, что по суше оно отделено от моего государства обширными безлюдными степями, а путь по реке Днепр преграждают литовские владения, но уверен, в ближайшие год-два мой государь окончательно поставит под свой контроль Волгу, захватив лежащее в её устье Астраханское царство. И тогда будет установлено прямое сообщение через Каспийское море с персидским шахиншахом, который, как вы, уверен, хорошо осведомлены, ваше величество, постоянно воюет с турецким султаном.

В этот момент Андрей пожалел об отсутствии карты, дабы наглядно продемонстрировать собеседникам. Однако, словно прочитав его мысли, отреагировал император, что-то приказавший на испанском мальчишке-слуге. Тот моментально исчез за дверью, а спустя пять минут вернулся, неся большой бумажный рулон, который оказался довольно таки подробной картой, на которой была изображена Европа и территории Северной Африки и Ближнего Востока. Присутствовала на карте и Россия, река Волга с Каспийским морем и часть территории Ирана. Разумеется, очертание географических объектов на данной карте заставило бы человека из другого времени лишь улыбнуться, но для этих лет карта была весьма неплоха.

Карту расстелили прямо на полу, и все присутствующие склонились над ней, стараясь определить описанные Барбашиным места. К сожалению, Карл и дон Франсиско оказались не очень сильны в географии, и всё, что располагалось восточней Германии, было для них тёмным лесом. Так что Андрею пришлось брать инициативу на себя, и, вооружившись поданой ему длинной деревянной указкой, стал показывать внимательно смотревшим за движением кончика заострённой палки императору и герцогу расположение Польши, Литвы, России, а затем спуститься вниз по Волге до Каспийского моря и Северного Ирана. Заодно давая краткие характеристики указанным регионам.

— Вот тут расположена знаменитая Гиркания, — Андрей очертил указкой южное побережье Каспийского моря, — в которой производится большая часть персидского шёлка. Сейчас, к сожалению, местные купцы вывозят его в основном через владения турецкого султана, ежегодно обогащая того за счёт пошлин на несколько сотен тысяч дукатов. Но если мой государь поставит под свой контроль устье Волги, изничтожив существующее там татарское царство, то появляется возможность развернуть этот поток на север. И предполагаю, что в этом предприятии мы найдём полную поддержку со стороны персидского владыки, которому также не нравится, что вывоз шёлка через турецкую территорию умножает могущество его противника. А заодно мы сможем без препятствий продавать персам аркебузы и пушки, усиливая таким образом их армию. Ибо шахиншах располагая многочисленной превосходной конницей, испытывает большую нужду в огнестрельном оружии. Благодаря чему туркам и удаётся столь часто одерживать победы над его армией.

— И сколько пушек ваш государь может поставить персам?

— Точных цифр сказать не могу, ибо многое будет зависеть как от платёжеспособности шахиншаха, так и разрешения моего государя на вывоз пушек. Но если не будет препятствий, то, думаю, до пятидесяти восьмифунтовых пушек и пятисот аркебуз в год мы могли бы продать в Персию.

Карл и дон Франсиско переглянулись.

— Но позвольте, не вы ли говорили, что ваша страна испытывает острую нехватку в металлах? Но при этом утверждаете, что будете способны ежегодно продавать персам такое количество огнестрельного оружия, которое не всякая христианская держава может позволить себе закупать. И если производство такого количества аркебуз ещё можно допустить, то откуда вы возьмёте столько меди и олова для литья орудий?

Андрей снова позволил себе улыбнуться краешками губ. Вот сейчас он подходит к одному из главных вопросов, который хотел обсудить с испанскими властями.

— Видите ли, упомянутый дефицит меди и олова, вынудил мой народ искать возможности делать пушки из другого металла. И после долгих поисков нашим мастерам удалось научиться лить весьма неплохие орудия из чугуна.

— Чугуна?! — на лице Карла явственно прочиталось разочарование.

— Я понимаю, что в это трудно поверить, но как показали наши опыты, пушки отлитые из этого металла хоть и уступают по прочности бронзовым, но не столь уж и плохи, как это может показаться на первый взгляд. А с учётом того, что они выходят по цене намного дешевле бронзовых, то привлекательность их использования от этого только возрастает. И ваше величество, если захочет, может само убедиться в этом. Корабль, на котором я приплыл в вашу страну, вооружён именно такими орудиями. И если вы пожелаете, можно доставить несколько их штук, дабы вы могли лично испытать их в деле.

Разочарование на лице императора сменилось заинтересованностью, и, обернувшись в Куэва, распорядился:

— Организуйте всё, герцог.

— Слушаюсь, ваше величество! — дон Франсиско почтительно поклонился. — Всё будет сделано в самые ближайшие сроки.

На этом, к сожалению Андрея, разговор с императором закончился. И вовсе не потому, что стороны утратили интерес к его продолжению. Но как верно заметил герцог Куэва, долгое отсутствие императора может возбудить нежелательные слухи среди присутствующих на приёме лиц. Так что первым откланялся Барбашин. Негоже будет, если иностранный посол вернётся в зал позже императора.

А среди присутствующих наблюдалась весёлое оживление, уже ничем не напоминавшее ту строгую чопорность, что царила в начале аудиенции. Народ уже успел окончательно расслабитья, и как показалось Андрею, кое-кто успел даже принять на грудь. Поэтому его внезапное исчезновение, а затем и возвращение мало кем было замечено. Разве что всё тот же монах вперил в Барбашина внимательный взгляд. Но теперь, после разговора с императором, Андрей догадывался, кто это мог быть. Не иначе как сам Ян Дантышек, представитель польского короля собственной персоной! И не удержавшись от желания малость похулиганить, Андрей приподнял шапку и вежливо поклонился тому, отчего тот, поджав губы, резко отвернулся.

— Какой грубиян! — с притворным огорчением вздохнул Барбашин, и вернулся к остальным членам делегации. Те встретили его подозрительными взглядами, в которых явственно читался интерес к тому, где же он пропадал всё это время. Но распрашивать они всё же не решились, тем более, что как раз в этот момент в помещение вернулся император, и все присутствующие, как по команде, согнулись в почтительном поклоне, одни высказывая уважение, а другие приветствуя своего повелителя.

— А вы произвели впечатление на его величество! — внезапно прозвучавший прямо за спиной голос дона Франсиско заставил Андрея вздрогнуть. — Он выглядит весьма довольным вашим с ним разговором, но будьте бдительны — этот польский святоша вряд ли успокоится, и с его стороны возможны всякие пакости.

— Польский посол настолько влиятелен? — заинтересовался Андрей.

— Он умён, и прекрасно умеет обольщать людей. Многие тут находятся под впечатлением от его сладких речей. Даже государь весьма высокого мнения о его способностях, и иногда советуется с ним по тем или иным вопросам.

Барбашин нахмурился. Сказанное герцогом Куэва действительно может стать проблемой. А тот, словно уловив изменения настроения своего собеседника, продолжил:

— Не растраивайтесь, мой друг. Несмотря на свою молодость, император одарён немалым умом государственного деятеля, и умеет отделять зёрна от плевел. Он может выслушивать советы этого монаха, но позволить тому пленить свой разум, это совершенно не в его характере. Если всё выйдет, как мы с вами задумали, то Дантискус может изливать свою желчь сколько угодно, его величеству будет совершенно не до его жалоб. Надеюсь, эти ваши чугунные пушки на самом деле столь хороши, как вы их описываете. Ибо, к сожалению, наши армия и флот испытывают большую нехватку вооружений, в то время как даже тесно связанный с двором его императорского величества дом Фуггеров предпочитает отвозить добытую ими в Венгрии медь не к нам, а в Португалию. И этих торговцев можно понять. Лузитанцы щедро расплачивается за товар привезёнными из Восточной Индии специями, в то время как финансы нашего государя находятся в не самом лучшем состоянии из-за этой проклятой войны с галлами.

В ответ Андрей лишь сочувственно покачал головой, невольно ухмыляясь в глубине души на жалобы старого герцога. Уж он-то знал, что очень скоро всё изменится, и из Нового Света хлынет поток серебра и золота, который сделает испанского короля самым богатым монархом Европы. Но говорить вслух об этом не стал. Зачем обнадёживать дона Франсиско раньше времени? Ещё вопросы возникнут, откуда ему это известно.

* * *

*

Ночь на юге наступает очень быстро. Вот только что было светло, а уже через несколько минут город погружён во мрак, который лишь кое-где рассеивают редкие светящиеся окна. Но уличного освещения ещё не придумали, а в большинстве домов с наступлением темноты добропорядочные подданные его величества предпочитают укладываться спать, ибо свечи стоят недёшево, а завтра утром надо вставать с первыми лучами солнца, ибо работа, дающая честному человеку возможность заработать себе на жизнь, сама себя не сделает. Так что людные и шумные днём улочки Вальядолида с наступлением ночи пустели, хотя и не полностью. Вон, откуда-то со стороны слышны смех и разухабистая песня — это затемно возвращаются из трактира загулявшие студенты знаменитого Вальядолидского университета. Не спят и любители лёгкой наживы, расчитывающие под покровом темноты ограбить запоздалого путника. Впрочем, как говорят, "работников ножа и топора" в городах за последние годы стало заметно меньше, ибо Карл, не смотря на свою молодость, известен суровым нравом и строго спрашивает с муниципалитетов за порядок в подотчётных им поселениях. Но натуру человеческую переделать трудно, так что, не смотря на все меры, охотники до чужого добра не переводились. А уж эта улица была словно специально создана для подобной ловушки — тёмная, кривая, с усугубляющими ночной мрак выступающими навесами. Так что Андрей не сильно удивился, узрев в одном из тёмных углов силуэты трёх мутных личностей, собравшихся тут явно не для дружеской беседы. Идти дальше было нельзя, если бандиты окружат его, то даже верная сабля не сможет ему помочь. Тем более в этой тесноте с ней особенно и не развернёшся. Значит, нужно было выманить их на себя. Остановившись, он окликнул идущего впереди с факелом слугу, сделав вид, но намерен развернуться и пойти другой дорогой. И уловка сработала — испугавшись, что добыча улизнёт от них, грабители покинули своё укрытие, и с криками бросились на него. Жалобно вскрикнул не проявивший расторопности слуга, которому первым досталось от атаковавших головорезов. И получив палкой по голове, он без сознания осел на плохо замощённую мостовую. Обернув свой плащ несколько раз вокруг левой руки, Барбашин сделал из него непроницаемый нарукавник, которым отбил удар дубинкой первого из напавших и так сильно ткнул бандита саблей в грудь, что тот всхрипнув свалился в канаву, корчась в предсмертных муках — сабля пронзила его насквозь и вышла между плеч. Невзирая на неудачу собрата, второй грабитель храбро выступил вперед, но яростный удар саблей по голове быстро пресёк и его линию жизни. После чего Андрей занялся третьим нападавшим. Но тому повезло больше, чем подельникам, теперь, правда, уже бывшим. Хотя клинок Барбашина и разнёс в щепу его палку, но сам разбойник сумел увернуться и, оказавшись безоружным, предпочёл пуститься наутёк.

Одержав победу, Барбашин отыскал в темноте всё ещё лежащего без сознания слугу и парой тычков привёл его в чувство. Было у Андрея подозрение, что тот давно пришёл в себя, но дабы не привлекать к своей персоне внимания бандитов предпочитал симулировать беспамятство. Однако уличать его в этом не стал, и тот, подобрав погасший было факел, снова зашагал впереди, освещая господину дорогу. И ни тот, и ни другой не заметили, что когда они удалились на приличное расстояние, от стены отделилась ещё одна тень, и устремилась в противоположную от князя сторону. Наблюдавший за дракой человек спешил — его наниматель нетерпеливо ждал отчёт, и к сожалению, порадовать того было нечем.

И примерно через полчаса после произошедшего события в один из вальядолидских домов, в котором квартировалось посольство его королевского величества Сигизмунда Польского, проскользнул мужчина лет тридцати. Не смотря на одежду простолюдина, манера держать себя выдавала в нём скорее благородного кабальеро, чем представителя простонародья, так что, когда он назвал себя и потребовал встречи с главой посольства, слуга не стал медлить и тут же доложил о том хозяину, в котором легко узнавался польский посол Иоганн фон Хоффенс, более известный публике под прозвищем Дантышек. Последний принял ночного посетителя в комнате на втором этаже, богатое внутренее убранство которой говорило о том, что хотя владелец этих аппартаментов и носит одеяние священнослужителя, но предпочитает мирские радости аскезе положенной при его сане. При появлении гостя он посмотрел на того холодным цепким взглядом, и ещё минуту назад уверенно державшийся мужчина невольно вздрогнул.

— Так что ж? — начал хозяин кабинета. — Какие у вас новости?

— Боюсь мне нечем порадовать вашу милость, на сей раз удача не сопутствовала в нашем предприятии.

— То есть как это так? — гневно переспросил посол. — Алонсо, ваши люди втроём не смогли покончить с одним жалким схизматиком?

— Этот схизматик, надо признать, отменно владеет клинком, — ответил названный Алонсо человек. — Он дал нанятым мной людям яростный отпор, от обороны сразу же перешёл к нападению и вмиг уложил на месте двоих. А это были, поверьте мне, опытные ребята. И третий, видя такое дело, предпочёл удрать до того, как присоединился к своим почившим собратьям.

— Пся крев! — по-польски выругался посол. — Неужели нельзя было нанять вместо этих олухов с дубинами кого-то со шпагами?

— Ваша милость, — выдохнул Алонсо, — Вальядолид не настолько большой город, чтобы без последствий провернуть такое. Поэтому представители благородного сословия, даже бедные идальго, прибывшие в город в надежде поступить на службу, тут все на виду. И одно дело, когда человека столь знатного, да к тому же отмеченного вниманием Его Величества, случайно прибьют ночные грабители, и совершенно другое дело, если подозрения в убийстве падут на людей с голубой кровью. Да и избавиться от ставших нежелательными исполнителей во втором случае куда сложнее.

Дантышек досадливо поморщился, в глубине души признавая правоту своего человека.

— Можешь быть пока свободен, — принял он, наконец-то решение. — Продолжай следить за этим московитом, но постарайся не попасться тому на глаза.

Услышав это Алонсо облегчённо вздохнул, и поспешил немедленно исполнить указание, оставив польского посла в прескверном расположении духа. А тот, оставшись один, поднялся с кресла и, подойдя к небольшому столику, налил себе в фужер крепкой мадеры. С бокалом вина в руке ему всегда лучше думалось, и вернувшись снова в кресло, он сосредоточил взгляд на янтарного цвета жидкости, которая словно искрилась сквозь стеклянные стенки сосуда. И чуть было снова не выругался, припомнив откуда родом этот стеклянный бокал, за который он не пожадничал выложить фламандскому купцу круглую сумму денег. Проклятые московиты, и тут сумели подгадить! И как им только удалось выкрасть у венецианцев их секреты стекольного производства? В другой ситуации он бы счёл это даже забавным. Серениссима до сих пор желчью исходит, пытаясь выяснить, кто же из её мастеров и каким образом смог продать этим северным варварам один из тщательно оберегаемых секретов республики. Эти торгаши даже к нему обращались за содействием, обещая хорошо заплатить, если его люди сумеют раздобыть в Московии информацию о том, откуда эти дикари достали секрет получения стекла столь высокого качества, что оно немедленно завоевало популярность, получив прозвище "московитское стекло", и даже успешно конкурирует с лучшими образцами муранских изделий. К сожалению, ничего внятного его агентам раздобыть не удалось. А несколько его людей, рискнувших подобраться совсем уж близко к заводу, и вовсе просто исчезли без следа. И это было плохо. Нет, пропавших людей ему нисколько не было жалко. Их можно заменить другими, но вот тот факт, что русские овладели секретом ценного производства, благодаря которому в их страну потёкли ручейки из золота и серебра, выводило его из себя. Да и не только стекло. Хоффенс, будучи сам родом из богатой данцигской купеческой семьи, бережно сохранял обширные связи как с ближайшими родственниками, так и деловыми партнёрами, благодаря чему был хорошо информирован о ситуации в Циркумбалтийском регионе, и происходящее там нравилось ему всё меньше и меньше. Неожиданно появившиеся на торговых путях Балтийского моря, русские с грацией медведя в лавке горшечника безжалостно ломают веками сложившуюся систему взаимоотношений под себя, не обращая внимания на освящённый временем порядок. Нет, в глубине души Дантышек их очень даже понимал, но вот принять новые веяния не желал и противился им как мог. Ведь получаемая русскими польза от нового положения дел приходила в жёсткое противоречие с интересами польскими, коим был совершенно невыгоден рост прибылей русских купцов. Ведь что такое заработанные ими деньги? Это рост поступлений в русскую казну, на которые можно нанять специалистов, купить оружие и военные материалы, а также многое другое, что значительно увеличивает силу русского государя, делая его всё опаснее для Польши. Поэтому одной из главнейших задач короля является сокращение источников поступления в Московию денег, из притока которых великий князь Василий и черпает свою силу. А что может быть лучше для сокращения доходов противника и опустошения сделанных им запасов, как не война? Причём, желательно не с Польшей, а с кем-то другим, противоборство с которым ослабит Москву, и одновременно позволит усилиться державе Ягеллонов. И с удовлетворением Хоффенс уже не первый год наблюдал, как такой конфликт вызревает на русской северо-западной границе. Ведь не только Краков страдает от наглости этих северных варваров, но и другие народы христианского мира. Его конфиденты уже давно сообщают о росте недовольства в Ливонии, где сокращение русского транзита неблагоприятно сказывается на благополучии тамошнего рыцарства и бюргеров, в рядах которых началось брожжение и растут агрессивные настроения. В свою очередь русские недовольны упорными и назойливыми попытками ливонцев навязать им принудительное посредничество в торговле с другими христианскими странами, и попытками недопущения на Русь европейских мастеров. С его точки зрения весьма похвальная политика Ордена, но вот московиты однозначно смотрят на неё с иной точки зрения. И то, что в ближайшие годы вспыхнет русско-ливонская война, Хоффенс даже не сомневался. Разумется, собственных сил ливонцев не хватит на такую борьбу, но их задача стать той искрой, которая разожжёт пламя большой войны. Взять, к примеру, тот же Любек. Посол хорошо помнил, как радовались любекцы, когда их купцы смогли приобретать русские товары без посредничества ливонских перекупщиков за меньшую, чем раньше, цену. И как они же взвыли через несколько лет, когда осмотревшись и освоившись рутены решили, что на их пути не только ливонцы лишние, но и в дальние страны они могут продавать свои товары сами, без любекских посредников. И вряд ли привыкшая к своему господству на Балтике столица Ганзы стерпит подобное к себе отношение. И не таких обламывали. Так что в назревающей войне Ливонии с Московией за спиной Ордена однозначно станет Любек, а там и император может подтянуться.

Хотя, к своему разочарованию, Дантышек успел удостовериться, что ни император Карл, как и его младший брат Фердинанд, не проявляют большого интереса к происходящему в тех местах, и творящиеся, например, в Венгрии события их волнуют куда больше, чем судьба глухого северо-восточного угла христианского мира. Но при должном умении он, безусловно, смог бы убедить императора в том, что тот не может не прореагировать на угрозу остезейским землям, в конце концов, Ливония является одной из имперских провинций, защита которой входит в круг его обязанностей. Пусть не прямым военным вмешательством, но хотя бы организацией имперской торговой блокады и сбором средств для оказания помощи борющимся ливонцам. Но тут, как назло, появился этот проклятый русский посол, коим оказался не кто иной, как ненавистный князь Барбашин. Тот самый "красный ястреб", как за глаза прозывали его в Данциге, сокрушивший в прошлой войне пытавшихся помешать установлению русского господства на море королевских каперов, а ныне, каким-то диавольским наущением, не иначе, буквально очаровал Карла, фактически убедив того не только не вмешиваться в русско-ливонский спор, но даже признать царский титул Московита! Последнее, вообще ни в какие ворота не лезет. Хоффенс в самых ярких красках представлял себе, какое бурление начнётся в Кракове и Вильно при этом известии. Ведь значительную часть подданных Сигизмунда, как литовского великого князя, так и польского короля, составляли упорно держащиеся схизмы рутены, которые мало того, что тянулись к московскому великому князю как к своему соплеменнику и единоверцу, так теперь, вдохновлённые его возвышением, и вовсе придут в немалое волнение и среди них усилится москвостремительное движение.

Ещё хуже, что после появление в Вальядолиде этого северного варвара, его, Хоффенса, влияние на императора стало падать. Нет, его, как и раньше, радушно зовут на все императорские приёмы, и Карл, по-прежнему благожелателен к нему, но Иоганн недаром варился столько лет при разных дворах в котлах дворцовых интриг, чтобы не ощутить возникновение некоторой холодности в отношениях. Зато этот клятый русский князь, что не приём во дворце, так обязательно приглашается императором в качестве партнёра в любимой им игре в шахматы, попутно развлекаясь беседой на различные темы. И кому как не Хоффенсу знать, как важно иметь "доступ к уху" монарха, ибо это подчас даёт такому человеку даже большее влияние на государственные дела, чем официально занимаемая должность.

Допив вино, Дантышек, ища на чём сорвать злость, отшвырнул опустевший бокал, и тот с печальным звоном рассыпался кучей осколков по полу. На какое-то мгновение возникло сожаление об уничтоженной дорогой вещи, но тут же прошло, сменившись мрачной сосредоточенностью. К сожалению, попытка решить проблему радикально провалилась из-за некомпетентности исполнителей. Да и Алонсо тоже виноват, мог бы нанять больше людей. Хотя, с другой стороны, тут он прав — большая толпа нападавших вызвала бы подозрение. И кто же знал, что этот князь так хорошо владеет саблей?! Значит, придётся отставить этот вопрос до возвращения двора в Толедо, а уже в столице Кастилии, как в любом крупном городе, можно без проблем найти профессионального бретёра из зарабатывающих таким образом на жизнь нищих идальго, который за приличествующую плату охотно решит задачу по досрочному уходу из жизни русского князя. А пока придётся набраться терпения и ждать. Хотя... Хоффенс даже на мгновение замер, озарённый пришедшей к нему идеей. Совсем недавно, на вечернем приёме в доме одного из благороднейших грандов, во время обычного для таких мероприятий пустопорожнего трёпа, он услышал одну занятную историю, которой он сначала не придал большого значения, ибо кому как не ему знать, как любят моряки сочинять различные байки. Хотя, преподнесённая под нужным соусом, она могла бы сыграть против московитов. Но тогда уже был запущен в реализацию план по ликвидации наглого русского посла, и Дантышек решил не рисковать подрывать доверие к себе со стороны императора непроверенными слухами. Одна сейчас ситуация изменилась, и пожалуй стоит в разговоре с Карлом упомянуть мимоходом об этой молве. Посмотрим, как он отреагирует.

Удовлетворённо хмыкнув, Хоффенс, немного подумав, задул в комнате все свечи. Пожалуй, на сегодня хватит. Завтра будет важный день, и ему надо хорошо выспаться, дабы иметь ясно мыслящую голову, от которой утром будет очень многое зависеть.

Тем временем, на другом конце города, не спал и сам виновник дурного настроения польского посла. Отмокая в тёплой ванне, Барбашину также было не до сна. Нет, дело было не в произошедшем нападении на него, которое он принял за типичный гоп-стоп, и о котором уже и думать забыл. Куда более его заботили полученные сегодня известия из России, которые, не смотря на осеннюю непогоду, оплачиваемые им гонцы насколько это возможно быстро доставили в Испанию. В чём ему в немалой степени помогла разветвлённая курьерская служба известной банкирской фамилии Вельзеров, с которой его свели "по старой дружбе" представители Фуггеров. Разумеется, в этом случае появлялась опасность попадания данных содержащихся в его личной корреспонденции в распоряжение Вельзеров, которые, и Андрей в этом нисколько не сомневался, пытались читать его переписку. Но этот вариант им был давно предусмотрен, и дабы избежать утечки содержащейся в них информации в чужие руки послания писались шифром, который он недолго думая позаимствовал у Конан Дойля. Так что устраивающим перлюстрацию его почты оставалось только гадать, что же означают стройные ряды нарисованных на бумаге пляшущих человечков. В далёком будущем такое шифрование писем сочли бы наивным и слишком простым, но для этого времени оно было вполне достаточным. Даже если Вельзеры найдут талантливого математика, который может вычислить закономерности в зашифрованном тексте, то вряд ли он владеет русским языком на достаточном уровне, дабы преобразовать тот в нечто читаемое. Впрочем, даже если каким-то чудом тот сможет это сделать, то обнаружит лишь кажущийся ничем особенно не значащим текст, вычленить из которого собственно смысл послания можно только с помощью наложения поверх него плотного листа бумаги с вырезанными в нём расположенными в определённом порядке отверстиями. Так что за сохранность передаваемых сведений Барбашин мог быть вполне спокоен. Этим вечером, перед покушением на себя, он как раз возвращался с организованного в Вальядолиде "почтового ящика", и доставленные ему донесения заставляли задуматься. Из Москвы сообщили, что царь Василий Иванович наконец-то развёлся с Соломонией Сабуровой, которую насильно постригли в монахини Московского Богородице-Рождественского монастыря. Произошло это примерно на год раньше, чем в той его истории, но это было вполне логично. В этой реальности Василию не пришлось долго ломать церковников с целью выдачи одобрения на развод, и митрополит Варлаам, в отличие от самого себя в иной ситуации, не стал противиться желанию государя и дал тому своё согласие. Оставалось только определить, кто станет новой супругой русского царя, и тут Андрей совсем не был уверен, что ей станет, как и в привычной для него истории, Елена Глинская. Слишком много изменений он успел внести в этот мир, в котором успело накопиться большое количество искажений. Из-за чего многое идёт уже совсем не так, как он помнил из своей прошлой жизни. Чего стоит только дошедшее до него известие о заключении брачного договора между польским и французским королём. Сколько не терзал свою память Андрей, но так и не смог вспомнить, чтобы кто-то из французских королей в это время был женат на польской принцессе. Даже пока ещё не рождённый будущий король Генрих III Валуа, которому, помимо французского трона, не повезло перед этим недолгое время посидеть и на польском престоле, постарался избегнуть навязываемого ему брака с сестрой своего предшественника. Более того, он точно знал, что старший сын нынешнего польского короля никогда не был женат на французской принцессе, и вообще вошёл в историю как последний из Ягеллонов, на котором прервалась мужская линия этой двухвековой династии восточноевропейских монархов. Разумеется, можно предположить, что польско-французский союз был заключён и в той реальности, а затем просто не получил развития, оставшись в истории случайным казусом, известным только специалистам. Вот только нет никакой гарантии, что так произойдёт и в этом случае, а это означает, что история Польши уже из-за этого может пойти по совершенно другому пути. И нечто подобное может произойти сейчас и в Москве. С Василия станется выбрать себе иную невесту, и это по большому счёту Барбашину было всё равно, если бы не один важный момент — Елена Глинская, и это он знал точно, однозначно родит царю сына-наследника. А вот выйдет ли это у Василия с другой женой, ещё вопрос. Но тут от него уже ничего не зависело.

Вода в ванной тем временем окончательно остыла, и нехотя выбравшись наружу Андрей, обтёршись полотенцем и накинув халат, вызвал слуг, чтобы они убрали ставшую ненужной ёмкость с водой, а сам прошёл в выделенную ему старым герцогом комнату, где прилёг на широкую кровать. Что скажешь — умеют люди жить красиво. Хотя себя Андрей и не считал аскетом, но видимо сказывалось прошлое воспитание, и яркую аляповатую роскошь он недолюбливал. Однако в этом мире всё было совершенно иначе. Время, когда во вкусах возобладает более строгий и скромный стиль ещё не пришло, и каждый, в меру своего богатства и разумения, пытался выставить себя во всём блеске. Так что помещение, в котором последние дни приходилось проживать Андрею, представляло собой ярчайший образчик этого стиля. Стены были обиты обоями из позолоченной кожи, с вытисненными по лакированному золотому полю растительными узорами, цветы, стебли и листья которых, будучи расцвечены отливающими металлом красками, сверкали при свете свечей.

Оконные занавески были из желтой с красным декоративной ткани, в тон обоям и преобладающей окраске разводов. Такой же тканью, со сложным крупным тканым рисунком, была убрана кровать, изголовье которой опиралось на стену, остальная же часть выдавалась в комнату, оставляя проходы с обеих сторон. Обивка на мебели также соответствовала остальному по ткани и расцветке. По крайне мере у владельца этого жилища есть вкус.

Другую половину комнаты занимал массивный стол на витых ножках, вокруг которого стояло три стула с прямоугольными спинками и обитые по краю бахромой на золоченых гвоздях. Ну и камин. Высокий и большой, выполненный из белого мрамора, он невольно впечатлял своими размерами, как бы намекая на богатство и положение в обществе, которое занимает его хозяин.

Ну и как завершение композиции, висевшее на стене крупное зеркало, одно из двух, которые, кстати, сам Андрей и подарил герцогу.

Посмотрев на это зеркало, Барбашин вздохнул. Хотя завтра надо было рано вставать, сна не было ни в одном глазу. Полученные из Москвы известия продолжали тревожить разум, заставляя раз за разом "прокатывать" их в голове.

Не менее важным, чем развод царя, было и второе сообщение о том, что от Сигизмунда Польского в Москву поступило удивившее всех предложение: дабы ещё больше обеспечить мирные взаимоотношения между обеими державами, польский король предлагал скрепить их браком между младшим братом государя, князем Андреем Старицким, и старшей сестрой мазовецкого князя Анной. С одной стороны смысл этого предложения был Андрею вполне понятен. Взошедший в конце этого лета на княжеский трон Януш III Мазовецкий, по примеру скончавшегося перед этим старшего брата Станислава, является страстным последователем древнегреческого бога Бахуса, коему служит не покладая, хм, рук. И если будет продолжать в том же духе, то, как подозревал Барбашин, сидеть ему на троне предстоит недолго. Детей у него, как и у его покойного брата, нет, а значит с его кончиной Мазовия отойдёт к Польше. И единственным препятствием на этом пути являются сёстры мазовецких князей — София и Анна. Первая уже как несколько лет замужем за крупным венгерским магнатом, с много говорящим Андрею именем Иштван Батори (явно ближайший родственник того самого Батория!), и большой угрозы планам Сигизмунда вроде как не представляет. Совершенно иное дело вторая сестра. Судя по виденным Андреем портретам, Анна Мазовецкая была хоть и не красавицей модельной внешности, но вполне симпатичной девушкой. И было несколько удивительно, что с такими данными она в свои двадцать шесть лет всё ещё не была замужем. Ведь в это время незамужние девушки такого возраста считаются если не старухами, то перестарками точно. Женихи у княгини, правда, вроде как были, но что-то до сих пор не сложилось. В княжестве у неё есть определённая популярность и поддержка, так что есть высокая вероятность того, что в случае кончины Януша местная аристократия предпочтёт уходу под Польшу посадить на трон её. Разумеется, из той истории, Барбашин знал, что ничего из этого не выйдет. Но для людей этого времени пока ещё ничего не решено, и как оно сложится в дальнейшем, непонятно. Так что желание Сигизмунда спровадить нежелательную претендентку на трон вассального княжества куда-нибудь подальше объяснимо.

Вот только настораживала кандидатура жениха. Да, приняв, как супруга русского князя, православие Анна потеряет наследственные права на Мазовию, и ничего не будет мешать полякам, впоследствии, прибрать вымороченное княжество к рукам. Вот только хотя Андрей и не знал, какова была судьба мазовецких княгинь в известной ему реальности, но однозначно помнил, что замуж за русских князей ни одна из них не выходила. А значит, сейчас Сигизмундом двигает ещё один, неучтённый им фактор. Ведь если спросить себя, действительно ли Сигизмунд желает установления мирных и добрососедских отношений с Русским государством, то ответ один: ха, три раза! Ни для кого не секрет, что не только сам король, но и всё его окружение исполнено жаждой реванша и желанием установления своей гегемонии в Восточной Европе. Так для чего ему тогда сватать младшему брату царя польскую невесту? Да не кого-то там, а представительницу рода Пястов, ту, в жилах которой течёт кровь древних ляшских королей! И вывод, который напрашивался сам собой, Барбашину очень не нравился. Отсутствие собственных детей у Василия Ивановича порождает состояние внутренней напряжённости в государстве, ибо неясно, кто будет после него. Формальным преемником, в отсутствии царского сына, является князь Юрий Дмитровский. Вот только трудно отыскать во всём государстве Русском человека, который бы желал видеть оного на царском престоле. Даже сам Василий Иванович, хорошо понимающий неспособность своего брата к управлению страной, держал того от государственных дел на расстоянии. Далее по списку наследников шёл следующий по старшинству царский брат Андрей Старицкий. В сравнении с Юрием он выглядел куда более подходящим кандидатом. Не дурак, и проявил себя неплохим администратором. И Барбашин даже испытывал к нему, как к человеку некоторую симпатию. Вот только характер старицкого князя мешал Андрею видеть его в качестве государя. Вот уж точно о ком полностью справедлива поговорка, что короля играет свита. Нет в нём некоего внутреннего стержня, слишком зависим от мнения своего окружения. Пока князь Старицкий находится за спиной своего старшего брата, выступая лишь исполнителем его воли, то это не так сильно бросается в глаза. Но вот роль самодержца он, скорее всего, не потянет. Всем править будут его ближники, которые в отсутствие жёсткого контроля "сверху" разворуют страну. И это мы тоже проходили. Эх, как же не вовремя скончался князь Семён Калужский! Вот кто мог принять державу, да не сложилось, к сожалению. А если добавить к этому амбиции других знатных родов, то каша грозит завариться совсем уж крутая. Зачем далеко ходить, достаточно вспомнить собственного дядю Василия свет Васильевича, который любит частенько припомнить, что Шуйские происходят от корня Андрея Городецкого, старшего брата Даниила Московского. А значит, их род, по отношению к ныне правящей линии Рюриковичей, является старшей ветвью. Выводы, как говорится, делайте сами. Своими возможными планами он, правда, с племянником пока не делился, но есть у Андрея стойкое подозрение, что вот такими же тёмными вечерами предаётся родич мечтам о шапке Мономаха. Нет, пока живёт и здравствует великий государь Василий Иванович, дядя, конечно, ведёт себя тише воды — с нынешним царём не забалуешь, но вот как он поведёт себя при следующем правителе, тот ещё вопрос. Особенно сейчас, когда Новгородская земля и московская купеческая корпорация (не в последнюю очередь и его, Барбашина, стараниями) горой стоят за Шуйских, будучи их надёжной опорой.

Кстати, а не является ли предложение его дяди, отослать племянника послом в далёкую Испанию попыткой в его отсутствие подмять под себя Новгородчину? Ведь то, что новгородцы Андрею Барбашину в рот смотрят вроде как для Шуйских хорошо, вот только как поведёт себя младший родич с решительной ситуации и чью сторону примет Василию Васильевичу неизвестно. С одной стороны племяш о семье вовсю заботится, содействуя её возвышению из-зо всех сил. Но, с другой стороны, старшему из Шуйских хорошо видно, что ведёт Андрейка какую-то свою игру (одна история с царским титулованием чего стоит!), с планами главы рода не всегда совпадающую. Так почему бы не воспользоваться ситуацией, и временно убрав племянника из игры, показать новгородцам, что их главный покровитель не Андрей Иванович Барбашин-Шуйский, а он, князь Василий Васильевич Шуйский? Заодно и Андрея охолонить, чтобы знал своё место. А то заигрался племянник, пора и укорот дать.

И ведь дело одними царёвыми братьями и Шуйскими дело не ограничивается. Ведь в наличии ещё и Василий Шемячич, который в этой реальности никуда не делся. Это сейчас он присмирел, и всячески демонстрирует послушание, но вот то, что он забыл о своих правах на престол, Барбашин никогда не поверит.

Плюс князь Фёдор Михайлович Мстиславский, который в скором будущем женится на царской племяннице (по крайне мере, так было в той, предыдущей для Андрея реальности). Ходили по Москве упорные слухи, что царь как-то сказал ему, что хотел бы его видеть своим преемником, вместо братьев. Так это или нет, Барбашин не знал, но вот амбиции гордый Гедеминович имел огромные, и такое впечатление, действительно на престол примеряется. Оный, конечно, ему, скорее всего, не заполучить, но вот перебежать назад к литвинам князь вполне может. Тем более что пока подобные "перелёты" от одного государя к другому среди аристократов чем-то предосудительным не считаются.

Ну и Бельские, куда же без них! Прав на трон они не имеют, пусть и приходятся по материнской линии племянниками царю, но вот сыграть в сепаратизм они вполне могут. После бегства Ивана Рязанского в Литву, главным претендентом на освободившийся княжеский стол в Переяславле-Рязанском стал Семён Бельский. И ни для кого на Руси не было тайной, что тот очень обиделся на своего царствующего дядю, когда государь, вместо того, чтобы передать Рязанское княжество представителю рода Бельских, просто аннексировал его, окончательно сделав частью единого Русского государства. И ведь что-то на эту тему Андрей читал ещё в своей прошлой жизни, но, увы, за давностью лет подзабылось.

Таким образом, что это даёт нам в итоге? А угрозу того, что после кончины государя Василия Ивановича перед страной воочию замаячит новая замятня, и в лице князя Андрея Старицкого поляки уже сейчас пытаются создать своего "агента влияния", дабы затем, сыграв на честолюбии которого и пообещав свою поддержку, спровоцировать на вооружённое выступление против слабого правителя. Ну а потом, воспользовавшись ситуацией, самим двинуть войска в охваченную гражданской войной страну и вернуть себе всё ранее утерянное. И ведь может сработать! Достаточно вспомнить с чего началось Смутное время в его ином прошлом, чтобы ощутить пробежавший по затылку неприятный холодок. М-да, пора привыкать к тому, что его действия иногда приводят к совершенно неожиданным последствиям. Эх, ему бы сейчас в Москву желательно вернуться, вот только на дворе первая четверть XVI века, со всеми свойственными этому времени "прелестями" коммуникаций. В Бискайском заливе уже яростно ревели осенние бури, и добраться морем хотя бы до Антверпена было задачей почти невозможной. Нет, находились отдельные смельчаки, кто решался отправиться в путь. И некоторые даже имели успех в своём предприятии. Но риск был слишком велик, а угроза сгинуть в морской пучине слишком велика. Так что его кораблю придётся кантоваться в Сантадере до весны. Есть ещё вариант, скрыв свою личность, попытаться пробраться сухопутным путём через Францию. Но для этого, как минимум, надо дождаться зимы, когда промёрзнет земля, ибо двигаться по раскисшим от дождей дорогам удовольствие ниже среднего. Уже самолично имел неоднократную возможность убедиться в этом. Не говоря уже о преграждавших путь в его страну Польше и Литве.

Ладно, чего уж там терзаться по поводу того, чего не изменить. Как говорится, будет день, и будет пища. Сейчас надо думать, в первую очередь, об успехе посольства. И тут, пока, всё идёт хорошо. Настолько, что даже боязно сглазить. За те три недели, которые прошли в ожидании доставки пушек из Сантадера Андрей ещё дважды встречался с императором. Этому во многом поспособствовало его умение играть в шахматы. Как выяснилось, Карл большой любитель этой индийской забавы, изобретение которой, к изумлению Андрея, нынешние европейцы приписывают древнегреческому царю Паламеду, который якобы, чтобы хоть как-то развлечь воинов во время долгой осады Трои, и начертал на песке шахматную доску, поставив на ней королей, крепости и различные фигуры, олицетворяющие битву. Кроме того, большую роль играло и то, что русский посол был неистощимым источником различных забавных историй, услаждавших слух как самого монарха, так и столпившихся вокруг придворных. Даже языковой барьер не служил большим препятствием.

Как бы там ни было, но регулярные приглашения в обиталище монарха на очередной сеанс "игры императора", позволяли, ведя ненавязчивую беседу, "установить контакт" и гнуть свою линию, добиваясь от Карла существенных уступок. Например, царский титул Василия практически признан. По крайне мере во время разговоров император титулует его именно так. Разрешение на свободную торговлю с Нидерландами, Кастилией и Арагоном также получено. Кроме того, приятным бонусом стала информация о том, что ещё никакого запрета на торговлю иностранных купцов с испанскими владениями в Новом Свете не существует. Андрей, конечно, пользуясь моментом, постарался подтвердить это особой императорской грамотой, ибо как оно сложится в будущем неизвестно, а соответствующая бумага вот она, имеется в наличии. Но главное, окончательно всё должно решиться завтра. Именно на этот день Карл назначил испытание доставленных чугунных пушек, и от того, как они поведут себя во время испытательных стрельб, будет многое зависеть.

Когда его сморил сон, Андрей не заметил, но пробуждение было быстрым, и настолько внезапным, что он даже не сразу понял, что больше не находится в сладостном царстве Морфея. Часов, к сожалению, не было, но по царящим за окном постепенно рассеивающимся сумеркам, можно было предположить, что сейчас где-то около четырёх-пяти часов утра. Вызвав заспанного слугу, и приказав ему взять кувшин с тёплой водой, Барбашин пошёл умываться. С завтраком, правда, пришлось обождать. Принимали пищу тут одновременно всей семьёй герцога, а тот, в отличие от Андрея, в столь раннее время не был любителем вставать. Впрочем, сегодня дон Франсиско встал также раньше обыденного — император назначил испытания на десять часов, а ведь ещё надо было успеть добраться до стрельбища. Завтракали сегодня все молча. Даже юный Хуан, обычно пытавший Барбашина различными вопросами, сегодня был сосредоточен и серьёзен.

Но вот и подошло время отправления. И Андрей, вместе с семьёй герцога Куэва, прочими сопровождавшими и слугами, выехал со двора. Большая кавалькада из знатных господ, продефелировавшая по улицам города, привлекла немалое внимание горожан. Люди бросали свои дела, и столпившись вдоль дороги глазели на проезжавших мимо всадников. А мальчишки так и вовсе не стеснялись даже тыкать пальцами в роскошно одетых всадников, что-то комментируя и обсуждая между собой. В общем, Андрей чувствовал себя под их взглядами экспонатом на выставке. Но внешне старался это никак не проявлять, и сохраняя невозмутимость благородные кабальеро наконец-то выбрались за город. Там к ним, по пути, присоединилось ещё несколько групп аристократов, решивших поглазеть на сегодняшнее действо, в результате чего к моменту прибытия на место, их толпа больше напоминала небольшую армию. Ах, да по дороге ещё требовалось развлекать дам, часть которых ехала в каретах, но было немало таких, которые гарцевали на конях словно амазонки. И если не каждая первая, то каждая вторая молодая прелестница стремилась подъехать к русскому послу и завести с ним беседу. Чем он их так привлекал, Барбашин так и не понял, но дабы не обидеть, честно пытался уделить каждой толику внимания. Что, с учётом "познаний" Андрея в испанском языке, было задачей не самой простой. А видя те взгляды, которые дамы бросают на пытавшихся вклиниться в их беседу соперниц, он начинал опасаться, что дело может дойти до драки. К счастью, всё обошлось, но как посмеиваясь сказал ему позднее дон Франсиско, благородные сеньориты вполне могли и сцепиться с друг другом. Дело не столь уж и редкое, как это может показаться со стороны.

Но вот, наконец-то, появилось стрельбище, и извинившись перед присутствующими, Андрей отделился от кавалькады, направив коня к стоящей наособицу группе пушкарей, собравшихся возле двух, уже поставленных на лафеты пушек.

Ну что Пётр, всё ли готово?

— Всё приготовлено, княже! — ответил за всех молодой парень лет двадцати пяти с коротко постриденной русой бородой. И тут же добавил: — Только порох гишпанцы дали гадкий. У нас за такое зелье мастеров драли бы как сидоровых коз. Мы к ним с претензией, почему сволочи не даёте для дела добрый порох, а они только и знают по-своему лопотать что-то. Хорошо хоть толмач объяснил, что у них для пушек только такой и используется.

— Хоть испытали? — прервал разошедшегося пушкаря Барбашин.

— А как же, княже! Всё честь по чести. Их зелья, правда, приходится больше в пушку забивать, да и выхлоп слабее, но до мишени добивали без вопросов.

Дальнейший разговор прервало появление ещё одной кавалькады, впереди которой Андрей заметил Карла. А вот вид одного из присутствующих среди сопровождавших императора всадников заставил его нахмуриться. Трусивший на лошади чуть позади императора Иоганн фон Хоффенс выглядел не по ситуации слишком умиротворённым, словно получивший миску сметаны кот. А при виде русского посла на его невозмутимом до этого лице появлилась самодовольная ухмылка. Что Андрею очень не понравилось, однако тщательно обдумать это было некогда — увидев князя Карл тут же отправился к нему.

— Это и есть ваши столь расхваливаемые орудия? — император с интересом оглядел установленные на позициях пушки.

— Так точно, Ваше Величество, — Барбашин вежливо поклонился. — В полной боевой готовности.

— Отлично! — глаза императора предвкушающе засияли, и слегка обернувшись бросил одному из сопровождающих: — Сообщите, что можно начинать.

Тот, склонившись в почтительном поклоне, немедленно сорвался с места и поскакал в сторону распорядителей. Те тут же засуетились, и обслуга вынесла два деревянных щита, которые должны были играть роль мишеней.

После чего наступила очередь орудийных расчётов. Спокойно, не суетясь, они зарядили орудия, выставили их на цель, после чего подпалили фитили. Обе пушки выстрелили с небольшим промежутком, одно за другим, что выглядело довольно эффектно. Попасть с первого раза, они конечно не попали, но ядра успешно преодолели отмеренное расстояние до целей и шлёпнулись о землю за ними. Несколько стоявших рядом с императором дворян, в которых Андрей бозошибочно опознал не придворных шаркунов, а бывалых армейцев — слишком уж характерные у них были повадки, тут же оживлённо стали переговариваться, обсуждая увиденное. И судя по выражению их лиц, продемонстрированные возможности пушек их заинтересовали.

Тем временем пушкари, не дожидаясь команды, пробанили орудия, и снова зарядили их.

— Огонь! — и пушки снова согласовано рявкнули.

На этот раз отстрелялись куда более удачно, и одно ядро угодило прямо по мишени, разнеся ту в щепу. В собравшейся чуть в стороне большой толпе зрителей возбуждённо загудели. И пока снова перезаряжали пушки, обслуга заменила поломанный щит-мишень на запасной.

В этот раз получилось совсем хорошо. Пушкари уже пристрелялись, и к вящему удовольствию толпы превратили в дрова уже обе мишени.

— Просто превосходно! — возбуждённо заговорил император. — А мне говорили, что пушки из чугуна недостаточно прочные, и их часто разрывает при выстреле.

— Рад, что вам понравилось, ваше величество, — Андрей вновь склонился перед императором.

На этом испытания решили закончить. Карл выглядел довольным, и все поспешили перейти ко второй части "марлезонского балета" — а именно банкету на природе. Слуги уже давно расставили столы и накрыли их всевозможными яствами. Так что, насмотревшись на стрельбу, публика устремилась к угощению. Тут же замузицировал скрытый в тени деревьев оркестр, услаждая слух собравшихся представителей благородного сословия, но Андрей не спешил расслабляться. И всё из-за этого проклятого польского посла. Хотя после успешной демонстрации возможностей новых орудий его сияющая морда малость потускнела, но каждый раз, когда он бросал взгляды на русских, то на его физиономии возникало выражение плохо скрываемого злорадства. Этот скот однозначно задумал какую-то гадость, но что же именно, было непонятно. Поэтому, когда Андрей увидел его рядом с императором, что тому рассказывающего, и при этом бросающего ехидные взгляды на Барбашина, сердце у него тревожно заныло. Судя по тому, как помрачнело лицо Карла, это была не какая-нибудь забавная история. Вот только что такого мог наговорить польский посланник, чтобы испортить настроение испанскому монарху? И ответа на этот вопрос долго ждать не пришлось. Возле Андрея нарисовался слуга и вежливо сообщил ему, что их величество желает видеть господина посла.

— Господин посол, я хотел бы услышать от вас объянение тем слухам, которые мне только что сообщили, — голос Карла был сух и прохладен.

— Безусловно, Ваше Величество, но могу ли я узнать, какая именно новость смогла испортить ваше настроение? — Барбашин старался сохранять невозмутимость, хотя всё внутри сжалось от неприятных предчувствий. И те его не обманули.

— Мне тут сообщили, что ходившие этой весной к Земле Кортириалов рыбаки, по возвращении доложили властям о появившемся в тех краях некоем поселении, жители которого исповедуют христианство и утверждают, что являются подданными русского государя, вовсю приводя под руку последнего местных дикарей. Если всё это правда, то как тогда это соотносится с утверждениями вашего царя о желании быть с нашей монархией в дружбе и братстве?

По затылку Андрея пробежали неприятные мурашки. Вообще-то первоначально он планировал ещё несколько лет скрывать существование русской колонии в Канаде, когда та успеет закрепиться в Америке, а русско-испанский союз принесёт первые плоды, сделав для Карла окончательно невыгодным разрыв отношений из-за куска земли, который сами теплолюбивые испанцы сочли негодным для освоения. И тут такой неприятный сюрприз! Правда, смущали обозначенные императором даты. В указанное время русская флотилия только вышла на запад, и даже достигнуть берегов Нового Света не должна была. Разумеется, можно было всё отрицать, но в нынешней ситуации было бы глупо. Во-первых, как говорится, ложечки нашлись, но осадочек останется. Во-вторых, через несколько лет о русских поселениях в Канаде всё равно всем станет известно, и попытка опровергнуть кривотолки об их существовании сегодня, в будущем сильно ударит по его репутации. А у него большие планы на сотрудничество с испанцами. Так что, как говорили в его времени: самая лучшая защита — это нападение.

— Как акт союзной помощи, Ваше Императорское Величество!

От изумления лицо императора вытянулось ещё сильнее.

— Как это понимать, господин посол?! — Позвольте объяснить ситуацию Ваше Величество?

— Я вас внимательно слушаю, герцог!

— Не знаю, докладывали ли вам Ваше Величество, но к указанным вами землям проявил большой интерес ваш северный сосед, французский король Франциск. Ещё в прошлом году им была подготовлена экспедиция во главе с неким итальянским мореходом Джованни Верраццано, которая в этом году обледовала повережье Нового Света севернее 34 градуса северной широты, и до упомянутой вами Земли Кортириалов на севере. И я сильно сомневаюсь Ваше Величество, что он ходил туда рыбу ловить.

Кажется, для императора это стало сюрпризом, поскольку Карл, после этих слов, побагровел и начал словно задыхаться от ярости. Его рука устремилась к воротнику и рванула его вниз. Раздался треск разрываемой ткани, а сам император глубоко и часто задышал. Но вспышка гнева продолжалась недолго, и он быстро взяв себя в руки, и видимо успев сложить в голове кусочки пазла, уже куда более спокойным и немного насмешливым голосом обратился к Барбашину.

— И вы хотите сказать, что если бы не вы, то эти территории, презрев буллу Святого Престола от 1493 года, были приведены в подданство Франциска Первого?

— Я хочу сказать, Ваше Величество, что даже если бы мы не появились в тех краях, то на данные земли достаточно других претендентов, от упомянутых уже французов, до англичан и датчан, которые, как вы, полагаю, хорошо осведомлены, до известных событий так же готовились отхватить свой кусок в Новом Свете. И экспедиция Верраццано это только первая ласточка. Завидуя вашим успехам, французский король желает заполучить свою долю в западных землях, и никакие послания римского понтифика ему в этом деле не указ.

Карл помрачнел ещё сильнее. Этот русский посол затронул важную проблему — французы активно пытались теснить испанцев на морях, развернув крупномасштабную каперскую войну против его флота. Всего несколько лет назад галлы обнаглели настолько, что отжали себе часть добычи, захваченной в завоёванной Мексике. А теперь, получается, они готовы покуситься и на его владения в Новом Свете! Причин не доверять словам этого русского герцога у него не было, тем более что про некие французские корабли, замеченные западнее Мадейры, ему докладывали. Но тогда этому он не придал значения, посчитав обыкновенными пиратами. Зря, как оказалось. Да и про планы его зятя Кристиана Датского вернуть под свою руку некогда утерянные владения на Западе, ему тоже докладывали.

— Хорошо, я понял вас. Однако не станете же вы утверждать, что проступок французов является достаточным основанием для того, чтобы эти на территории стал претендовать ваш монарх?

— Разумеется, нет, Ваше Величество. Но перед тем как отправить корабли к тем землям, мы навели некоторые справки, и выяснили, что в тех местах уже как несколько лет существует поселение португальцев. И их деятельность не встречает никакого противодействия с вашей стороны. Поэтому мы решили...

Договорить Барбашин не успел, поскольку сообщение о португальцах в тех краях, похоже стало для Карла очередным сюрпризом. Его лицо окаменело, и не дослушав русского посла, он резко обернувшись в сторону одного из своих сопровождающих, начал что-то жёстко выговаривать ему на повышенных тонах. К сожалению, произносимая речь, представлявшая из себя причудливую смесь испанских и немецких слов, была Андрею непонятна, но судя по тому, как побледнело лицо получавшего разнос, в выражениях его суверен не стеснялся. Иногда он пытался буквально что-то вякнуть в своё оправдание, но этим лишь сильнее распалял императора.

Наконец Карл выдохся, и замолчал. А затем, после короткого перерыва, прошедшего в тягостном молчании всех присутствующих, он, немного успокоившись, вновь обратился к русскому послу:

— Вынужден признать, что в свете новых обстоятельств, действия вашего царя выглядят уже не столь вызывающими. Но объясните, какая мне выгода согласиться уступить эти земли именно вам?

Андрей выдохнул. Первая стадия "окна Овертона" миновала, и император, даже быстрее ожидаемого, пришёл ко второму этапу.

— Ваше Величество, насколько мне известно, ваши подданные уже бывали ранее в тех краях, и нашли их непригодными для колонизации. Золота там не найдено, климат слишком холодный, да и населены данные земли незнакомыми с земледелием и живущими охотой дикарями. То есть для вашей Короны они бесполезны, а попытки оборонить эти края, недопустив туда другие нации приведёт лишь к распылению и без того малочисленных сил, которые будут более нужны на других направлениях. Так не лучше ли поступиться негодными для вас территориями, позволив их освоение дружественной державе, нежели обнаружить вскоре там поселения ваших врагов?

По лицу императора промелькнуло выражение задумчивости.

— Вы сладко поёте, дон Андреас, но не вы ли говорили, что у монархов нет постоянных союзников, а есть лишь постоянные интересы?

Барбашин с удовлетворением заметил, как дёрнулось лицо Хоффенса — то, что император упомянул русского посла по имени, было для Дантышека не очень хорошим знаком.

— Всё верно, Ваше Величество, но если мы посмотрим, где находятся ваши владения, и держава моего государя, то легко увидим, что они столь отдалены друг от друга, что между ними нет ничего, чтобы могло вызвать противоречия.

— Что же, мы подумаем над вашими словами, — тучи, похоже, окончательно рассеялись над головой Барбашина, — а теперь давайте вернёмся к столу, дабы отпраздновать сегодняшний успех. Вы присоеденитесь к нам, дон Андреас?

— Премного благодарен, Ваше Величество! — Андрей в очередной раз склонился в поклоне, облегчённо выдохнув. Вроде как пронесло, по крайне мере сейчас.

* * *

*

Конец февраля всегда вызывал у Никиты двойственное впечатление. С одной стороны всё ещё царствовала зима, с её свирепыми морозами и покрывавшим всё толстым слоем снега, а с другой — уже ощущалось приближение весны, скорое наступление тёплых деньков, и даже воздух, такое впечатление, был каким-то иным, напоенным совершенно не зимними запахами. Хотелось вот так стоять на берегу, и смотреть на уходящую до самого горизонта скованную льдом поверхность моря, которая через несколько недель освободится от своего белого панциря, явив взглядам людей чёрную от холода морскую воду, по которой вновь заскользят как рыбачьи, так и купеческие лодьи.

Ветер резко сменил направление, и до Сытина донёсся запах дыма, перемешанный с аппетитным ароматом жареного по басурманскому обычаю на железных прутах предварительно вымоченного на прокисшем молоке мяса, в одно мгновение сбив Никиту с мечтательного настроя. В желудке призывно заурчало, и огорчённо выдохнув, юноша оторвал взгляд от уходящих под горизонт ледяных торосов и развернувшись, зашагал в сторону Морского клуба, куда уже, помимо него, уже устремлялись и другие тёмные, на фоне усыпавшего всё вокруг белого снега, человеческие фигуры. Большинство приходило пешком, но некоторые прибывали на санях, а кто и верхом на лошадях, выбравшись или соскочив с которых, неспешно и важно шли в сторону главного входа, у которого их уже с поклонами встречал половой, пропускавший гостей внутрь. А вот с Никитой вышел затык. Посчитав, что сей просто одетый юнец никак не походит на представителя купеческого сообщества, собрание которого намечалось на сегодня, прислужник резко остановил Сытина у самого порога.

— Стой! Куда прёшь?

Никита чуть насмешливо посмотрел на ранее имевшего угодливый вид, но сейчас гордо раздувшегося от своей значимости полового, и ему вдруг стало смешно.

— Новенький что ли? — сощурив глаза Сытин, насколько это было возможно, сверху вниз посмотрел на караулящего проход халдея, и тут же добавил: — Угря Ивановича покличь, скажи ему, что Никита Григорьевич пожаловал.

Половой с сомнением посмотрел на Никиту, но названное уверенным тоном имя одного из управляющих Русско-Балтийской торговой компании на него всё же произвело впечатление, и он после недолгого колебания послал с сообщением одного из прислуживающих мальчишек. И долго ждать не пришлось. Посланный щегол быстро возвернулся и что-то прошептал половому на ухо, отчего тот прямо изменился в лице, тут же утратив всю хамовитость, и уже с явными оттенками уважения в голосе пригласил Сытина войти.

— Прощения просим, не признал!

Дверь словно по волшебству отворилась, и Никита наконец-то шагнул внутрь.

— Фу-у-х! — внутри помещения было хорошо прогрето, и сняв шапку с полушубком, передал оные дежурившему тут же кладовщику, получив взамен небольшую деревянную бирку с номером, по которой мог получить свои вещи при уходе. Повертел оную с любопытством в руках. А неплохо придумали с этим, не надо преть в тёплой одежде в жарко натопленных палатах. И пройдя за следующую дверь, очутился в обширном помещении, обычно служившим главным залом для располагавшейся в клубе харчевни. Но сегодня оно было заполнено публикой совершенно иного толка. Все ныне пришедшие были известными как в Норовском или Ивангороде, так и в соседних селениях купцами и корабельщиками, собравшимися обсудить проблемы скоро наступающей навигации. Правда это не мешало им, в ожидании урочного времени, набивать свои утробы различной снедью, запивая её, кто квасом и ягодным соком, а иные и хмельным мёдом. Можно было, при желании, и чего покрепче заказать, но в преддверии важного собрания даже любители хмельного сейчас соблюдали умеренность, дабы сохранить голову в ясности.

Стоило Никите сесть на свободное место, как к нему подскочила разбитная деваха, со столь аппетитными формами и блудливыми глазами, что Сытин даже невольно начал краснеть под её оценивающим взглядом.

— Что заказывать будете? — голосок у подавальщицы был под стать её фигуре, такой же возбуждающе приятный. Никита аж мотнул головой, дабы сбросить охватившее его вожделение.

Заказав пару пирожков с капустой и большую кружку сладкого чая, юноша, облокотившись на стену, огляделся, осматривая присутствующих. Наиболее богатые и солидные купцы сидели отдельной кучкой, рядом с которой, но не смешиваясь с ней, сидели управляющие Компании. За соседними столами расселись менее крупные промышленники, и совсем уж в дальнем углу, в котором располагался и Никита, сидели иногородние. Взгляд зацепился за Фому Голубева, который хотя и был иногородним, но на правах вполне себе своего расположился среди наиболее таровитых местных купцов, отчего Сытин лишь досадливо поморщился. Отношения между Голубевыми и Сытиными за последнее время не только не улучшились, но стали ещё хуже. И если раньше Фома Макарьевич просто относился к нему негативно, то после прошлогоднего успешного плавания Никиты в Немецкие земли, словно с цепи сорвался, ругая и позоря молодого Сытина при каждом удобном случае. И даже осознание того, что подобное поведение Голубева вызвано банальной завистью к удачливому односельчанину не сильно утешало. Так что видеть того, особенно среди местных "сливок общества", было не очень-то и приятно. Тем более зная, как он туда попал. Голубеву уже давно было тесно в Усть-Луге, и он не скрывал своего желания перебраться в Новгород, где вертелись "настоящие", по его словам деньги. Так что, отдав дочку за представителя одного из видных новгородских купеческих родов, он фактически купил этим себе место среди норовского "бомонда". Он даже, как слышал Никита, участок земли в Норовском приобрёл, на котором с наступлением тепла собирался строить своё подворье. Самое забавное заключалось в том, что Голубев с Сытиным вполне могли бы оказаться соседями — Никите прошлой осенью предлагали перебраться в Норовское, указывая, что с теми деньгами, которые он и его семья заработали за последние годы, особенно во время прошлогоднего плавания, ему самое место тут, где закручиваются большие дела. А в Усть-Луге ему и развернуться-то негде. Сытин даже засомневался было, может действительно на новое место перебраться? Но потом всё же решил остаться. Да и мать, как и дядька Кондрат, никуда не хотели переселяться. Свою лепту внёс и Василич, с коим Никита за прошедший год сильно сдружился, и который предложил ему построить с ним на паях пильную мельницу, а при ней будный стан и мыловарню. И эта идея Сытина заинтересовала. Доски, поташ и мыло были ходовым товаром, особенно в Немецких землях, так что при правильной постановке дела оно обещало дать хорошую прибыль. Так что в самом скором времени и у него ожидалась большая стройка. Как раз дядька Кондрат ей и займётся. На море он больше не ходок — молодая жена, напуганная судьбой своего первого мужа, его в рейс не пускает, и, возможно, это даже к лучшему. Пока он, Никита, вновь поведёт свои суда в очередной раз за море, будет кому присмотреть за делами семьи на берегу.

Неожиданно от размышлений его оторвало ощущение направленного на него чужого взгляда. И обернувшись, он увидел смотрящего на него с чувством превосходства Фому Голубева. Ну да, сейчас тот чувствует себя "на коне", и глядит на неожиданно ставшего соперником в делах торговых соседа свысока, приписывая его успех лишь удаче. Которая, как известно, дева карпризная. Сегодня она тебе улыбается, а завтра другим местом повернётся. Никита невольно усмехнулся. Всё никак не успокоится Фома. Уж больно ему досадно возвышение столь нелюбимых им Сытиных. Долгое время не понимал он, откуда у Голубева такая ненависть к его семье, пока мать недавно не рассказала, что когда она была ещё совсем девчонкой, то за неё боролись также юные тогда Григорий Сытин и Фома Голубев. И Никита охотно в это верил. Мать и сейчас, спустя столько лет, была писаной красавицей, которую не испортили прожитые годы, а уж в то время точно огонь-девкой была. Вот Голубев до сих пор желчью исходит оттого, что она тогда Сытина выбрала, а не его. Всё никак забыть и простить не может.

Между тем зала постепенно заполнялась людьми, и очень скоро в помещении стало не протолкнуться. Для того чтобы рассадить всех пришедших, пришлось даже поставить дополнительные лавки. Оставалось только удивляться проворству подавальщиц, умудрявшихся в этой сутолоке обслуживать клиентов. И подобный интерес к сегодняшнему собранию был неудивителен. Ибо на обсуждение были выставлены два важнейших вопроса.

Первым из них был связан с наступающей навигацией. Этой зимой конфликт между ливонцами и русскими достиг нового уровня. В ответ на безобразия, творимые ливонскими морскими разбойниками на торговых путях, по которым шли русские суда, с наступлением холодов немало русичей, не дождавшись удовлетворения своих требований от собственно ливонских властей, своей охотой сходило с ответным визитом "за речку", пограбив немецкие мызы, чем с лихвой компенсировали свои убытки. Чего уж там о других говорить, Никита сам участвовал пару месяцев назад в одной из таких вылазок. И пусть по сравнению с захваченной в море добычей полученный в замке хабар смотрелся не столь впечатляюще, но если сравнивать его с тем, что было у Сытиных раньше, то он был нехилым таким подспорьем в хозяйстве. Вот только все понимали, что вряд ли этот шаг вынудит ливонцев предоставить русским требуемый "чистый путь" по морю, и с наступлением весны следует ожидать нового всплеска активности со стороны немецких "морских сыщиков". А значит надо выработать меры противодействия, ибо, как говорится, сообща и батьку бить веселее. Так что, сейчас даже те, кто ранее предпочитал одиночное плавание, сейчас объединялись в товарищества, и шло активное обсуждение того, когда выйдут в море те или иные конвои, и кто будет старшинами над ними. Хорошо, что в этом году государевы корабли готовы за определённую плату осуществлять охранение, говорят аж до самой Испании будут сопровождать.

Другим немаловажным вопросом были выборы из состава купечества одного из четырёх норовских таможенных голов, взамен скончавшегося чуть больше месяца назад Акинфия Сорокина. Должность эта, не смотря на свою рискованность, ибо отвечал за сборы голова своей мошной, считалась весьма почётной, а главное — прибыльной, так что немало представителей купеческого сообщества желали заполучить её в свои руки. Поэтому между многочисленными претендентами ожидалась ярая драка за это место. Сам Никита принимать участие в голосовании не собирался, ибо о большинстве желающих занять это место знал слишком мало, чтобы делать на их счёт какие-то определённые выводы. Да и кандидаты, как он понимал, были уже давно отобраны, и имели как стоящих за ними покровителей, так и свои "группы поддержки". Так что, по сути, сейчас предстоял, по сути, торг за место таможенного головы между различными заинтересованными лицами из купеческой верхушки, с взаимными уступками и договорённостями (как явными, так и скрытыми), в котором менее значимым представителям торгового сообщества доставалась роль статистов, должных своими голосами одобрить выбор сделанный из более старшими собратьями. И в лучшем случае могущих вовремя примкнуть к одержавшей верх стороне, и тем самым выторговать себе некоторые преференции. Поэтому, при обсуждении выборов нового таможенного головы Сытин намеревался просто спокойно отсидеться в стороне. Хотя имевшийся на данный момент у него на руках капитал, благодаря трофеям с "португала", немногим уступал состояниям любого из присутствующих тут богатейших купцов, но для большинства из них он оставался всего лишь мало чем успевшим себя проявить выскочкой, без нужных связей и авторитета среди уважаемых людей. А это, в подобной ситуации, подчас было важнее, чем наличие крупного капитала. Поэтому и повлиять на происходящее, даже имей он такое желание, то не смог бы.

Однако отсидеться "по-тихому" у него не получилось. Внезапно рядом с ним на лавку опустился Тимофей Груздев.

— Здрав будь, Никита! Рад видеть тебя.

— И тебе не хворать! — Сытин с некоторым удивлением посмотрел на неожиданно нарисовавшегося около него Груздева. — Какими ветрами в наших краях?

Последний вопрос был непраздный. Груздевы заморским торгом не занимались, своих судов не имели, и жили подвозом товаров из Москвы. Так что большого интереса участвовать в данном собрании у них не было.

— Да вот, надумал я заняться торговлишкой с гостями иноземными. Сват мой, Антип, вкусив гостеприимства немецкого, шибко разболелся и по весне в море выйти не сможет. А дело торговое, оно такое, простоя не любит. Товар у меня есть, да вот лодейки и корабельщиков подходящих не имеется. Антипово судёнышко, как ты сам знаешь, ливонские немцы в прошлом годе потопили. Хотел новое прикупить, да оказалось, что все плотбища заказами завалены под самую маковку. И ранее лета никто подряд на постройку не берётся взять. И припомнился мне тут знакомец один, — хитро прищурился Груздев, — у которого аж два больших корабля имеется. Шкута добрая, прямо на заглядение, да лодья иноземная, караккой именуемая. Хотел было уж к тебе ехать, да услышав про собрание, подумал, что ты сам прибудешь.

— А Хомут? — поинтересовался Никита. — Вы же с ним вроде как дружны? А у него ведь тоже лодья немецкая имеется.

На это Груздев лишь усмехнулся:

— Хомут ныне о другом думает. Хочет он, как распогодится, в море идти промышлять над немцами. Уж дюже взятый тобой в прошлом годе хабар многим купцам глаза застит. Вот и рвуться многие пощипать иноземцев.

На это известие Сытин лишь покачал головой, но как-то комментировать это не стал.

— А какой хоть товар везти хочешь Тимофей Иванович?

— Да товар у меня самый обыкновенный. Воск, смола, поташ, ткань льняная и, — тут Груздев понизил голос, — стекло московское имеется.

Никита аж удивлённо вскинулся, услышав это. Стекло было товаром редким и дорогим. До этого его за рубеж вывозили лишь суда Русско-Балтийской торговой компании, получая стеклянные изделия с барбашинских заводов. И он не слышал, чтобы кто-то ещё этим производством занимался.

— А откель мусковит-то? — так же тихо поинтересовался он.

На лице Груздева мелькнула самодовольная улыбка, и тут же исчезла.

— С самого государева стекольного завода! Ведь не думал же ты, что царь и великий князь наш Василий свет Иванович столь выгодное дело без своего внимания оставит? И вот уже третий год как под Москвой по его указу на казённом предприятии стекло варят. Зеркала, подобные барбашинским, к сожалению, пока не научились делать. Но вот кубки, блюда разные, да бисер, по образцам венецианским, льют только так. И для казны царской прибытку велено не только на Москве ими торговать, но и везти их государевым людям в Немецкие земли для продажи.

Никита задумчиво посмотрел на Тимофея, ожидая продолжения. То, что он говорил, выглядело вполне достоверно, но кое-то в его словах не вязалось между собой. Реализацией товара от Казны занималась особая группа гостей московских, включавших с себя богатейших купцов страны. А Груздевы на оных ну никак не походили. И тот, поняв немой вопрос, не стал отмалчиваться:

— Да вот проблема у московских гостей есть — нет у них ни судов, ни людей опытных для торговли с Неметчиной. Вот и ищут выходы на купцов новгородских. Только те сами с усами, и вести товар казённый за море конечно согласны, да с превеликой охотой, но скажи: на кой им посредничество московских купчин? С государевыми дьяками они, гости новгородские, при необходимости, и сами договориться могут. Благо связи в Первопрестольной у тех же Таракановых, Сырковых или Корюковых сохранились ещё с прежних времён. И их там хорошо знают. А уступать другим людям такой куш москвичи ой как не хотят!

Никита согласно кивнул. Он уже успел убедиться, что стекольное дело это очень большие деньги. И упускать их из рук ни один уважающий себя купец не станет.

— Вот кое-кто и вспомнил на Москве о родственниках дальних, в Норовском обитающих, да дела тут ведущих, — продолжал тем временем Груздев. — И предложили мне сей товар казённый за море повезти на продажу. А всё, что выше оговоренной суммы наторговать удасться, то в нашу мошну пойдёт. Ну что скажешь?

Сытин призадумался. Выглядело предложение соблазнительно. Понятное дело, отчего Груздев столь оживлён и откровенен с ним. Упускать такие деньги никому не хочется. Однако и быстро соглашаться было нельзя. Надо было сначала условия обговорить, а то москвичи народ жадный, так и норовят загрести жар чужими руками, а навар себе прибрать. Если долю хорошую предложат, то можно и согласиться, а ежели хотят полушкой отделаться, то других пускай ищут.

Впрочем, от дальнейших размышлений его оторвало внезапно возникшее затишье. В зале наконец-то появились представители Компании и оба брата Таракановы, без которых присутствующие, вопреки известной пословице о том, что семеро одного не ждут, не решались начать обусждение заявленных тем. Слишком уж большую силу и влияние имели эти представители торгово-промышленного сообщества Северо-Западной Руси. Особенно после того, как Василий Никитич стал главой новгородской гостиной сотни, подминая под себя остальных торговых именитых людей. А Ивангород и Норовское хотя и выросли за последние годы, но всё ещё остаются новгородскими "пригородами", а не самостоятельными "градами". Так что интерес Таракановых к нынешнему собранию вполне понятен. Ишь ты, не поленились из самого Новгорода приехать! Кстати, Никита так и не разобрался окончательно во взаимотношениях известного новгородского купеческого семейства с Русско-Балтийской торговой компанией. С одной стороны они вроде как её пайщики, причём из крупнейших. Вон, даже на собрании вместе появились. В то же время свои собственные суда до немецких гродов снаряжают, соперничая с компанейскими. Говорят, что в этом году собираются даже в Белое море, в Итальянские земли {в то время Белым морем на Руси называли Средиземное. — Авт.} свои корабли отправить. И ходят упорные слухи, что в последнее время Таракановы подручничеством у Шуйских тяготиться стали. Слишком уж крупные суммы Шуйские с купцов тянуть стали. И вроде бы как для дела — на строительство укреплений и на прокорм войска, да только другие вельможи за своё покровительство куда меньшие деньги требуют, и торговый люд не столь сильно раскошеливаться заставляют. Хотя, с другой стороны, по никитиному разумлению, и дают Шуйские немало. Те же Таракановы выгодную заморскую торговлю с тамошними немцами не в последнюю очередь благодаря оному княжескому роду ведут, который и на разбойников морских усердно охотится, да и в собственно делах торговых немалую помочь оказывает. Но тут, как говорится, берёшь чужое, а отдаёшь своё.

Тем временем Степан Гурьев вышел на середину зала и поднял правую руку, привлекая к себе всеобщее внимание. И как только все взгляды присутствующих оказались обращены к нему, заговорил:

— Здраствуйте гости-господа дорогие! Извиняйте, что припозднился на ваше почтенное собрание, но задержали меня срочные известия, кои гонец из Москвы привёз.

Все тут же обратились в слух, хорошо понимая, что из-за какой-то мелочи Гурьев не стал бы перед всеми выступать. А тот продолжил:

— Поступили новости из Первопрестольной, что по указу государя нашего, царя и великого князя Василия свет Ивановича заключён мир со свейскими немцами. И король свойский Густав согласился возвратить государевы древние отчины в Каянской земле, да Выборгские погосты по реку Кюмень. А ещё, по тому договору, купцам русским в Швеции даруется свободный торг...

Не успел Гурьев договорить, как его голос потонул в радостном гомоне. Торговля со Свейской землёй издавна считалась одной из выгоднейших на Руси. Именно из Швеции поступала большая часть ввозимого качественного железа, а также меди и олова, продажа которых на внутреннем рынке приносила купцам немалые барыши. Но после того как Густав Ваза восстал супротив датского короля Кристиана, и порушил прежние договорённости, торг со свеями захирел, а в прошлом году и вовсе прекратился. И сейчас, прознав, что свейские города вновь открыты для них, собравшиеся купцы сразу же стали прикидывать свои будущие доходы от плавания в Стекольну.

У Никиты оставался вопрос по Сумской земле, но задавать его не стал. И так всё ясно. Раз Густав назван королём, следовательно в Москве признали его власть над этими землями, а значит немногочисленным сторонникам Кристиана II придётся вновь бежать оттуда в другие страны.

Наконец возникшее оживление стало стихать, и все вернулись к прежней повестке сегодняшнего собрания. Вопрос с караванами решили быстро, не став тянуть кота за хвост. Претендентов на роль старшин последних было немного, так что обсуждение их кандидатур не затянулось. Ещё проще обстояло дело с конвойными судами. В качестве оных, за определённую плату должны были выступить государевы корабли, так что частников было решено не нанимать. На что Сытин лишь огорчённо выдохнул. Была у него надежда, что и в этот раз удасться взять подряд на конвойную службу, но не свезло, так не свезло. А ещё капитана на "Ласточку" надо найти. Кондратий похоже завязал с морем окончательно, а Василич в этом году "вырос в чине" и получил под своё командование одно из компанейских судов. Так что, если на "Смарагде" (как "перекрестили" захваченную в прошлом году португальскую каракку) идёт он сам, то шкуте требуется новый кормщик. Последнее, впрочем, не обещало быть проблемой. Василич обещал свести его с одним своим знакомым, который ранее служил кормщиком на кораблях Компании, но пару лет назад был вынужден покинуть службу из-за пьяной драки на свадьбе у одного из своих знакомых. Провинность так себе конечно, тем более, что Василич уверял Никиту, что его знакомый никоим образом не выпивоха, а то что перебрал один раз, так с кем не бывает. Да и в иной ситуации и не узнал бы никто. Мало ли кто кому морды по праздничным дням бъёт? Но на беду кормщика, избитый им оказался одним из пайщиков Компании, да не из последних, которого мало того, что неизвестно каким ветром занесло на сие празднество, так ещё оказался весьма злопамятным человеком. И наутро, опохмелившись, тот не только ничего не забыл и не простил, но и настоял на увольнении обидчика, да ещё другим купцам нашептал, чтобы того не брали на службу. И вот уже второй год тот вынужден перебиваться случайными заработками, и готов ухватиться за любую возможность вновь уйти в рейс.

Тем временем, в зале начали разгораться самые настоящие баталии. Пока ещё только словесные, но могущие в любой момент дойти до рукоприкладства. Покончив с вопросом о караванах и конвоях, собравшиеся перешли к выборам таможенного головы, и тут сошлись интересы нескольких влиятельных партий. Уступить пока ещё никто не был готов, и градус царящего напряжения среди присутствующих постепенно повышался. Таракановы упорно двигали на освободившееся место своего человека, но неожиданно против них единым строем выступили такие именитые люди, как Сырковы, Ямские и Корюковы, поддержанные многими менее известными купцами. Видимо "самовластие" Таракановых их уже стало порядком напрягать, вот и решили потеснить последних. И выборы нового таможенного головы в Норовском сочли весьма удобным поводом для этого. Шум нарастал, и в нём принимали участие всё новые и новые голоса. Пока ни одна из сторон не собиралась уступать. И как это часто бывает в подобных случаях, тема споров постепенно "съехала" с обсуждения кандидатов на совершенно иные темы. Кто-то вспомнил кому-то старые обиды, где-то что-то не поделили. В какой-то момент ситуация стала патовой и словесные аргументы в споре стали уступать место кулакам, и председательствующему пришлось долгое время из-зо всех сил колотить по столу деревянным молотком, призывая разошедшихся спорщиков к порядку.

— Тихо! Зачем понапрасну поднимать шум, собратья? Разве мы тут все не честные купцы? И не лучше ли поберечь свои силы для драки с немцами, чем мутузить друг друга на радость последним?

Кое-как буянов удалось утихомирить, и те разошлись по своим углам, зыркая в сторону оппонентов мрачными взглядами. Кстати, представители Компании пока в споры никак не вмешивались, хотя их голос в сложившейся ситуации мог стать решающим. Что, в свою очередь, косвенно подтверждало слухи о разладе между Шуйскими и Таракановыми, иначе бы первые уже давно поддержали последних. Но и на стороне их оппонентов компанейцы не спешили выступать, словно чего-то выжидая.

Глядя на нахохлившихся присутствующих Никита только покачал головой, и было решил покинуть собрание. Те вопросы, которые его интересовали, он порешал, а затянувшиеся прения по поводу нового таможенного головы стали его уже утомлять. Он уже было поднёс к губам кружку, чтобы перед уходом допить остаток прохладного кваса, как неожиданно слово взял Угорь Волк. Все притихли, понимая, что похоже в Руссо-Балте определились со своей позицией, и сейчас собираются её озвучить. А это значит, что как минимум значительная часть "меньших" купцов перейдёт на сторону того, чью кандидатуру поддержат Шуйские, тем самым обеспечив его победу на голосовании.

Оглядев пристально смотрящих на него людей, Волк дабы промочить горло демонстративно отхлебнул из стоящей на столе кружки и обратился к присутствующим:

— Ну хорошо, други мои, я вижу, что нет среди нас согласия. Ведь оба претендента хороши, и хотя есть у каждого из них и недостатки, но как говорил Спаситель наш: кто не без греха?

За столам одобрительно, но настороженно загудели, всё ещё не понимая, куда клонит выступающий. А тот продолжил:

— Но вижу я, что в товарищах согласья нет, а значит и на лад их дело не пойдет, И выйдет из него не дело, только мука.

Одобрительный гул в задних рядах, где сидели "молодшие" купцы стал сильнее, а вот среди именитых, наоборот, настороженность только возросла.

— А потому предлагаю я иного человека на должность таможенного головы, который ни с одним из присутствующих здесь уважаемых людей не связан, а значит судить и рядить будет по справедливости.

— И кто же такой будет-то? — с некоторой насмешкой выкрикнул со своего места Фёдор Боровитинов. Будучи одним из виднейших представителей новгородского купечества, он до этого в царящий спор не встревал, занимая нейтральную позицию. И его вопрос вызвал одобрительную реакцию собравшихся — все прекрасно понимали, что любой купец для занятия вакантной должности не подходит, ибо должен, как минимум, обладать приличным капиталом, дабы в случае чего нести ответственность перед казной. Оно ведь как всё устроено: ежели собрал более указанной суммы, то часть излишка твоя награда, а ежели недобрал, то будь добр возмести недоимку из своей мошны. Так что маломочные купцы для роли таможенного головы не подходят, а все "лучшие" торговые люди считай все друг с другом повязаны. Кто кому если не брат, то сват или кум.

Но Гурьева этот вопрос нисколько не смутил.

— Да, думаю, вы все его знаете, а если не знаете, то слышали! Он хоть молодой, да ранний, но себя показать успел. Предлагаю выбрать таможенным головой Никиту Григорьева сына Сытина!

— Кхе! — Никита аж поперхнулся, услышав своё имя, и с изумлением уставился на Степана Андреевича. Вот уж не ожидал от него такой подлянки.

Реакция присутствующих также была примечательной. Все ненадолго замолкли, и Сытин ощутил развернувшиеся в его сторону десятки пар глаз. А затем всех словно прорвало. Первыми очнулись задние ряды, и одобрительно загудели. Первые ряды отреагировали иначе, причём в неприятии кандидатуры Сытина объединились обе партии, как сторонников Таракановых, так и их оппонентов.

— Да ты, Степан Андреевич видимо сбрендил, безусого мальца на такое дело важное предлагать! — купца Николая Тишкина из "таракановцев" аж трясло от возмущения. — Тогда давайте моего Фрола поставим, он Никитки на два года старше!

— Не понимаю я вас, Николай Петрович, чем вас Сытин так, окромя его возраста, не устраивает? — Гурьев сохранял внешнюю невозмутимость, и казалось наслаждался происходящим. — Разве не доказал Никита Григорьев, что он хотя и мал, но не по возрасту удал? Многие из вас тут присутствующих видели его в деле, и скажите, в чём он просрамился или род свой обесчестил?

— Много ума не надо разбоем деньгу заработать! — о, это уже Голубев распетушился, весь прямо из себя образец благородного негодования.

— А тебе и завидно, Фома Макарьевич?! — неожиданно в защиту Сытина выступил видный купец Василий Образцов. — Я Сытиным давно знаю, ещё с дедом его, — кивок в сторону Никиты, — дела имел. Род их уважаемый, не голота пустомельная. Одна правда, годками он ещё мал, только из отрочества вышел, но хватку купеческую, да разумение немалое он уже успел показать. Так что не вижу ничего дурного в том, чтобы поставить его головой. А ежели по неопытности в чём и ошибётся, так всего есть старшие товарищи, чтобы его подправить да уму-разуму научить.

Одобрительный гул усилился. Образцова уважали. С Таракановыми или Корюковыми его, конечно, по богатству не сравнить, но вес в сообществе он имел немалый, и многие к его мнению прислушивались. Да и нежелание сажать в таможенные головы кого-то связанного с купеческой верхушкой заставляло многих прислушиваться к его словам.

Голубев хотел было что-то выкрикнуть в ответ, но был осажен Богданом Корюковым, который положив правую руку тому на плёчо что-то стал ему тихо выговаривать, отчего Фома как-то внезапно стух, хотя и продолжал яростно сверкать глазами.

Шум продолжал нарастать, угрожая вновь перерасти в обыкновенную свару "на кулачках". И председательствующий был вынужден предложить устроить перервым, дабы члены уважаемого собрания смогли прийти в себя и остыв, принять наконец-то взвешенное и удовлетворяющее всех решение.

— Уф! — вывалившись из здания клуба на улицу, Никита с наслаждение вдохнул морозный воздух. И высмотрев среди вышедших подышать свежим воздухом людей Гурьева, немедленно направился к нему. Хотя тот был и не один, будучи окружён о чём-то с ним беседующими людьми, но при виде Сытина они враз замолчали, и расступившись пропустили к представителю Компании.

— Доброго здоровичка, Степан Андреевич! И можно ли узнать, что сие только что было? — с места в карьер начал Никита. Оно, конечно, к старшим надо относиться со всем вежеством, но произошедшее выбило его из колеи, и ему было не до политесов. Впрочем, Гурьев не выглядел обиженным.

— И тебе не хворать Никита. — Гурьев на удивление выглядел весёлым и довольным жизнью. — А за происшешее, уж извини, что с тобой ранее не посоветовались. Решение приняли буквально перед собранием, некогда было тебя искать и уговаривать.

— И зачем всё это вам понадобилось?

— Да как тебе сказать. Таракановы много на себя брать стали. Их Бельские к себе переманивают, и внимание царёвых племянников им дюже лестно. Вот и требовалось их охолонить. Но так, слегка, без больших последствий. Чтобы просто вразумление пришли, и поняли, что Шуйские без них обойдутся, а вот они без Шуйских и пропасть могут. И никакие Бельские их не спасут. А ежели и заступятся, то такую плату за это потребуют, что овчинка выделки стоить не будет.

— И вы действительно полагали, что я смогу стать головой? — Обида у Никиты уже почти прошла, уступив место любопытству.

— Честно? — Гурьев покачал головой. — Вряд ли. Слишком молод ты для такого дела. Хотя, будь тебе годков поболее, очень даже могло выгореть. Сам видел, как многие купцы, даже не смотря на малый возраст, твою кандидатуру вполне принимали. Так что Таракановых и Корюковых мы пуганули, сейчас они по своим щелям разбежались, совет держат. Я не я буду, если скоро они придут договариваться.

В ответ на это Никитарешил промолчть. Чувствовать себя чужой пешкой, да к тому же которой ходят без её согласия, было обидно. Но разумом он понимал неизбежность такого. Будь он на месте Гурьева, возможно точно также поступил. Да и в будущем это могло ему засчетаться.

Собственно, как и предполагал Гурьев, так оно и произошло. Сытин, разумеется, не знал о чём договорились все заинтересованные стороны, но когда собрание возобновилось, то неожиданно оба основных кандидата заявили о самоотводе, предложив вместо себя... Василия Образцова. Как компромиссная фигура он удовлетворял всех, поэтому утвердили его быстро и единогласно, без долгих дебатов. Так что управились ещё до темноты, и с явным облегчением все стали расходиться. И только Фома Голубев не выглядел довольным, и Никита время от времени ловил на себе его потемневший взор.