Фанфик на "Князь Барбашин"

Наконец, утолив своё любопытство, Сытин приказал переправить пленника на "Ласточку", а сам отправился в капитанскую каюту. М-да, а португалец был ещё тем модником. Никита насчитал в его каюте не менее четырёх костюмов и десятка платков, которые, после недолгого размышления, решил вернуть их хозяину — надо же тому хоть в чём-то ходить. Куда больше его заинтересовали найденные карты, и он с удовольствием рассматривал чертежи различных земель, часто украшенных занятными рисунками — от причудливого вида зверей и растений, до не менее удивительных людей. Порадовала находка и шести сумок с деньгами: десять тысяч триста серебрянных монет, весом около трети от талера каждая, и тысяча золотых, примерно с дукат величиной.

От увиденной горы золота и серебра Никите даже нехорошо стало. Присев на край койки, он посмотрел в распахнутое окно, за которым плескалась морская гладь, и шумно выдохнул. Наверное, кто-то другой на его месте уже плясал бы от счастья, а ему почему-то стало страшно. Собрав монеты снова в сумки, он затолкал их подальше от чужих глаз, и вышел на палубу. А там вовсю кипела работа. Команда уже давно выбросила трупы убитых в море, и сейчас отмывала, насколько это было возможно, доски от крови и на скорую руку исправляя поломки. Чуть в стороне, прикрытые полотном, лежали шесть тел погибших в бою русичей, которые после поминальной службы также найдут свой последний приют на дне морском. Никита при виде них размашисто перекрестился, и пошёл искать дядьку Кондрата. Каракка, не смотря на пережитые шторм и последующий бой, находилась в хорошем состоянии и не имела непоправимых поломок. Так что Никита решил перевести на "Эсмеральду" половину экипажа, возглавить которых решил поручить старпому, с целью привести захваченное судно в Норовское, и после ремонта либо продать, или самому использовать по предназначению. А сам решил вернуться на "Ласточку".

До Эмдена, не смотря на утерю ходкости караккой, добрались благодаря попутному ветру относительно быстро. И там Никиту ожидало приятное зрелище в виде стоящих у причала семи кораблей рассеявшегося каравана. Старшина Степан Гурьев также находился в городе, и когда "Ласточка" с "Эсмеральдой" в свою очередь пришвартовались у пирсов, то Сытин, как только отдал последние распоряжения и убедился, что с кораблями будет всё в порядке, двинулся к нему с отчётом.

На флагманском корабле его не оказалось, ибо, как оказалось, старшина разместился в купленном рядом с пристанью Русско-Балтийской компанией двухэтажном домике, который должен был стать в перспективе частью планируемого к постройке Русского двора. Впрочем, сам домик впечатление не производил. Весь какой-то обшарпаный, и расположенный на краю обширного пустыря, он никак не походил на представительство крупной торговой компании. Но его внешний вид мало волновал Никиту, куда более важным было то, как отреагирует Гурьев на его появление.

Тот находился в небольшой комнатушке на первом этаже, сидя за массивным грубо сколоченным столом из потемневшего от времени дерева, и что-то писал облезлым гусиным пером. Постучав в дверь и дождавшись отклика, Никита зашёл в помещение.

— Добрый день, Степан Андреевич!

Гурьев оторвал взгляд от листа бумаги перед собой и посмотрел на вошедшего Никиту.

— А, явился разбойник! Что же ты творишь? Помнится, до шторма у тебя был один корабль, а явился уже с двумя. Не поделишся ли секретом, откуда он у тебя взялся?

В ответ Никита лишь сделал недоумённое лицо:

— Не понимаю я вас, Степан Андреевич. Португалец сей на нас сам в море первым напал, кого угодно можете спросить, все подтвердят.

— Не виноватая я, он сам пришёл! — насмешливо буркнул в ответ Гурьев, и Никита густо покраснел. Однако, не смотря на внешне суровый тон, гнева или просто злости в словах страшины он не уловил, поэтому волноваться не стал.

— Садись уж, рассказывай.

И Сытин, усевшись на свободный стул неторопливо и обстоятельно изложил, разумеется, под выгодным для себя углом зрения, произошедшее с его кораблём за последние дни. Виновным он себя не чувствовал. Обязательства перед Компанией он не нарушил, и захваченная португальская каракка была его законной добычей. Даже сам факт её захвата можно было повернуть так, что действия русских выглядели лишь как самозащита.

Слушая сидящего напротив него Никиту Степан Андреевич лишь время от времени недоверчиво хмыкал, но попыток уличить рассказчика в нестыковках или обмане не предпринимал. И лишь когда тот закончил, продолжил распрос:

— Ну, это ладно, а что с пленными делать собираешся?

Вопрос был действительно интересный. Если с индусами всё было относительно ясно — зачислили тех в команду, и они вроде как не возражают, то вот вопрос о том, куда деть португальского капитана стоял действительно остро. Отправить его вслед за остальной командой за борт Никите не банально позволяла совесть — сам же обещал тому жизнь в обмен на честные ответы на допросе. Отпустить на свободу было глупо. Оставался вариант передачи пленного властям по возвращении на Русь, но в этом случае вопросов с их стороны не оберёшься.

А Гурьев, словно читая его мысли, и не дожидаясь ответа, продолжил:

— Если португальский кормщик тебе не нужен, то, может, передашь его нам? Уж мы найдем, где его использовать.

Сытин встрепенулся. Идея была интересной и решала сразу несколько проблем, вот только купеческая жилка в его душе не позволяла только этим и ограничиться. Если есть такая возможность, то почему бы и свою выгоду с этого не поиметь.

— Капитана сего, конечно, вам передать можно, — осторожно начал он, — но что я получу с этого?

Степан Андреевич в ответ хохотнул:

— А тебе палец в рот не клади — по локоть откусишь. Хорошо, для начала, вычет за порох и ядра, что ты потратил в походе, с тебя снимут. Далее: не думаешь ли ты, что это последний раз, когда Компании сторожевые корабли потребуются? В этом году мы до Испании не дошли, но так в следующем туда обязательно пойдём. А бойкие и толковые люди нам нужны. Ну, так как, согласен?

Никита призадумался. Предложение его более чем устраивало, но, с другой стороны, выгоды Компании, если она заполучит оного капитана, будут намного больше. Всё же заиметь человека, который сам ходил в далёкие Индийские земли, и знает все нюансы этого пути, намного лучше, чем прокладывать дорогу опираясь на неточные карты и путаные описания. Так что решил ещё немного поторговаться.

— Пушки, что на "Ласточке" установили, выкупить разрешите, — и после короткой паузы добавил, словно на что-то решившись: — По себестоимости!

— Согласен! — Гурьев не стал возражать. — Более того, на твой трофей, ежели захочешь его себе оставить, тоже пушки продадим без наценки.

Удивлённый подобной щедростью, Сытин призадумался, чувствуя подвох, но в чём он можеи заключаться понять не мог. Вроде бы всё по-честному, но всё равно, терзали его сомнения. Бесплатный мёд, как говорится, бывает только в дупле у пчёл. Но и возразить на подобное предложение было нечего, так что, ударив по рукам, стороны разошлись по своим делам.

Всего в Эмдене простояли два дня, дожидаясь подхода остальных судов каравана, а заодно делая ремонт. Ну и также узнали последние новости. Известие о том, что государево войско взяло-таки Выборг и выгнало шведов из Финской земли вызвало большое оживление. Многие обсуждали возможное продолжение войны со свеями с целью добиться от последних восстановления прежних прав русских купцов. Ибо, чего уж там скрывать, потеря доступа к рынку шведской меди и железа болезненно ударила по русским торговым людям, да и государевым интересам.

Но не только это было главной темой обсуждения среди караванщиков. К неудовольствию Никиты, не менее охотно "точили языки" и о его захвате португальской каракки. А вернее, о размере захваченной добычи. Хотя сам Сытин старался не распространяться об этом, но ведь нельзя заткнуть рты простым морякам, которые в местных кабаках, после принятия на грудь приличной порции местного пива, охотно "вешали лапшу на уши" собеседникам, повествуя тем о сей славной победе. Причём количество найденного в трюмах добра росло в зависмости от количества выпитого и какой это по счёту был рассказ. В результате чего, если суммировать всё якобы захваченное, по словам матросов, на "Эсмеральде" добро, то для его перевозке не хватило бы и трёх каракк. Но кто обращал внимание на такую "мелочь"? Даже у степенных и опытных купцов разгорались глаза от жадности, а на самого Никиту стали посматривать с плохо скрываемой завистью. Повезло же неопытному юнцу! Звучали даже голоса, требующие, чтобы Сытин поделился с "обществом" захваченной добычей. К счастью для Никиты таких были единицы, и их осаживали свои же коллеги.

Сжимая зубы и стараясь не обращать внимания на завистливые взгляды, он в эти дни весь отдавался ремонту шкуты и захваченой каракки, стремясь получше подготовить их к скорому выходу в море. Португальского капитана, он, как и договорились, передал Гурьеву. И, к его огорчению, старшина чем-то смог сманить к себе и троих индусов. Что он им пообещал, Никита не знал, но когда их главный пришёл к нему и попросил отпустить их, лишь вздохнул, а затем, вернув тому его саблю (чему тот был очень рад), лишь махнул рукой.

На второй день его нахождения в Эмдене, наконец-то подошли последние из отставших судов, и караван был вновь полностью укомплектован. Поэтому, утром третьего дня русские корабли двинулись дальше, в сторону Зунда. В этот раз, при встрече русских датские чиновники чуть слюной не захлебнулись от счастья — мало того, что в королевскую казну неплохо так капнуло, так ещё Степан Андреевич, дабы таможенники не сильно усердствовали, щедро "позолотил" оным ручку, отчего те сразу удовлетворённо размякли и утратили первоначальную ретивость.

Но долго задерживаться в Копенгагене не стали, и по завершении формальностей, устремились на восток. И по первому времени, всё было на удивление спокойно. Море не шалило и стабильно дул попутный ветер. Морские разбойники если и попадались по пути, то обходили русский караван стороной. Так что до самого Готланда дошли без проблем, что подействовало на экипажи самым успокаивающим образом. Казалось бы, опасаться более некого было. Любекцы больше заняты борьбой со сторонниками свергнутого Кристиана Датского в западной части Балтики, и им сейчас не до этих мест. А с самим засевшим на Готланде Сореном Норби отношения у русских вполне дружеские, так что его "морских охотников" опасаться не приходится. Колыванских пиратов приструнили ещё в позапрошлом году. И те, помня урок, пока сидят смирно. Гданчане тоже успокоились, и за редким исключением, более не охотились за русскими купеческими судами. Шведам, после того как большую часть их флота уничтожили под Выборгом, тоже не до морской войны с восточным соседом. Так что, после прохода Готланда неприятных сюрпризов с этой стороны более не ожидали. Но, как оказалось, русичи поторопились расслабиться.

Утро не предвещало ничего особенного. Небо уже окрасилось алой полосой утренней зари, а по правому борту скоплением тумана виднелся остров Эзель, когда на горизонте показались паруса семи кораблей, которые завидев дюжину русских судов, тут же сменили курс, направившись прямо на них. Засвистели дудки, поторапливая сонных моряков, а Сытин, впрочем, как и другие кормщики, прижимал к глазу подзорную трубу, пытаясь определить принадлежность незванных гостей. Первоначально ещё была надежда, что это может быть такой же торговый караван, как и их, но когда чужаки приблизились, и стали хорошо видны полоскавшиеся на ветру чёрно-белые стяги Ливонского ордена, то надежды на мирный исход встречи рухнули в одночасье. Правда между Россией и Ливонией войны сейчас не было. По крайней мере, когда караван уходил, ничего её не предвещало, да и в немецкие города, где они были, подобных вестей не поступало. Но поведение ливонских моряков не оставляло сомнений в том, что те настроены на бой, а значит надо готовиться к схватке, а разбираться в причинах подобного поведения ливонцев будем потом. Проблема была в том, что помимо "Ласточки", только флагманский корабль "Апостол Пётр" имел четвёрку тяжёлых орудий — остальные, в лучшем случае были вооружены ветлюжными пушками. А иные не имели и оных.

Наконец грянул выстрел — идущий впереди ливонский хольк затянуло дымом, а выпущенное им ядро упало в воду прямо перед русской эскадрой, означая приказ остановиться и спустить паруса. Но, вопреки их расчётам, у старшины каравана были иные планы. Уступая в огневой мощи, русских имели преимущество в численности, а так же в лучше отлаженном взаимодействии, чем Гурьев и намеревался воспользоваться. По его приказу русские суда разделились на две колонны, должные взять ливонский ордер в своеобразные клещи, а затем, пользуясь своим превосходством в численности, как можно быстрее сблизиться с противником, взяв его корабли на абордаж с двух сторон. На "Апостола Петра", как и на "Ласточку", как самые боеспособные суда каравана, возлагалась задача взять на себя вооружённые тяжёлыми орудиями ливонские корабли, благо среди атаковавших их ливонцев, как успел разглядеть Никита, многие также были вооружены только ветлюжными пушками.

Противник стремительно приближался, и когда идущий в авангарде ливонский флагман оказался в пределе дальности стрельбы русских пушек, Сытин приказал дать залп. Результат оказался даже лучше ожидаемого — успевшие получить немалый опыт за время похода канониры не сплоховали, и все четверо попали в цель, ломая такелаж противника. К сожалению, на этом преимущество русичей и заканчивалось. В отличие от прошлых схваток, сейчас Никита не мог использовать превосходство "Ласточки" в скорости и манёвренности, не подставляя под удар остальные русские суда. А значит шкуте не оставалось ничего иного, как сойтись с неприятелем тупо борт о борт. И пока русские перезаряжали пушки, корабли сблизились на дистанцию доступную для ливонских орудий, чем те не преминули воспользоваться. И пусть канониры противника были менее удачливы, а сами пушки не такими дальнобойными и меткими, как на русских судах, но крупный калибр есть крупный калибр, и каждое из тех трёх ядер, что с треском проломили борт шкуты, болезненно отозвались в сердце Сытина.

Но комплексовать или предаваться горести было некогда, и когда корабли оказались друг от друга на расстоянии всего пятидесяти локтей, русские дали залп картечью из пушек, поддержав его стрельбой из пищалей. Со стороны ливонцев также раздались щелчки выстрелов из аркебуз, а по деревянному настилу палубы и бортов застучали стрелы.

Вот суда сошлись практически вплотную и за борт полетели абордажные крюки, а когда раздался глухой удар от столкновения обоих кораблей, абордажники ринулись в атаку. На палубе закипел ожесточённый бой, и попервах казалось, что ливонцы имеют возможность взять вверх по причине большего количества людей. Но тут, пусть и с некоторым запозданием, ливонский флагман был взят на абордаж зашедшим с противоположного борта ещё одним русским судном. Не имея артиллерии, его кормщик не спешил идти на сближение, предпочитая оставаться вне дальности боя ливонских пушек, но как только противнику стало не до него, тут же бросил свой корабль в бой, сыграв роль известной соломинки из притчи про верблюда. Оказавшись меж двух огней, немцы всё ещё сопротивлялись, но уже через несколько минут всё было кончено.