Святая Инквизиция

И им придется делиться...

— Ольга, а где у тебя бокалы?

Как будто ты и сам этого не знаешь, Полоз!

— Там же где и обычно.

— Ага! Значит на четвертой полке сверху...

Ты уже знаешь мой дом, ну, или во всяком случае, — кухню, даже лучше меня самой. Потому что слишком много времени проведено здесь. Потому что мой дом тебя принял. Потому что я научилась спать под твоим пронзительным взглядом. Смешно! Но без тебя мне уже не спиться...

Потому что почему-то только рядом с тобой я стала чувствовать себя в безопасности. Но в тот же самый миг я прекрасно понимаю, что стоит мне оступиться, сделать что-то страшное и противоречащее законам Инквизиции, как ты придешь и оборвешь мою нить жизни.

Но мне — не жаль.

Потому что умереть на руках, того, кто стал настолько дорог тебе — благо. Потому что иначе я и не хочу умирать.

Хотя — вру. Я хочу жить...

Жить!

Радоваться обыкновенным мелочам, писать картины, пить по утрам крепкий кофе, читать глупые книги про другие миры, гулять под дождем без зонтика, кутаться в чужой шарф грубой вязки и препираться с этим змием!

Я просто хочу быть счастливой. Настолько, насколько это вообще возможно...

Потому что я не верю, что человек может быть рожден для чего-то другого! Потому что все мы рождены для счастья. Любого. Другое дело, что его не все могут увидеть и поэтому стремятся к каким-то глупым и не нужным высотам.

Потому что они думают, что не рождены для этой очаровательной глупости, как счастье...

А жаль.

— Стоп, стоп, стоп! Какие бокалы?! Стопки доставай!

— Зачем?

— Ты доставай, доставай! И без разговоров!

А на столе тем временем оказывается бутылка коллекционного коньяка, килограмм апельсинов, которые почти тут же оказываются нарезанными круглыми дольками, коробка конфет и еще много всякой разной закуски. И ее столько, что мой маленький стол сразу же начинает ломиться...

А если судить по лицу Инквизитора, то эта бутылка с темной жидкостью, на которую уже алчно поглядывает отец Михаил, из его собственных запасов. И из этого можно сделать вывод, что позже Цербера будет ждать серьезный разговор на пониженных тонах. Потому что Инквизитор никогда не повышает голоса. Но при этом — его шепот хуже крика.

Потому что именно тихим шепотом он отдает приказ об уничтожении...

— Я знаю, что ты совсем не пьешь крепких напитков, Ольга, поэтому для тебя, заметь — специально для тебя, сок! Яблочный...

Полоз смеется... Не иначе, как и к этому руку приложил! Мол, еще один подкол. Ведь в его обществе я не пью. Совсем. Даже вина. Другое дело — Цербер! Как никак — душа родная и близкая. Похожая... Совсем чуть-чуть, но сейчас этого — достаточно.

Лилит глаза отводит... Интересно, с чего бы это? Я, конечно, знаю, что она меня не любит, но так явно показывать это! Здесь великим инквизиторским хладнокровием даже и не пахнет! Знать бы, что стало тому причиной, Но об этом я подумаю завтра, как говорила одна героиня...

А отец Михаил уже разливает темно-янтарную жидкость...

— Ну-с, господа... Теперь можно и праздновать! Святой Отец, тост не скажете?

И когда это Цербер успел взять бразды правления в свои руки? Да так, что никто и не заметил? Да еще и приказы стал отдавать?!

А Инквизитор ничего, молча встал да рюмку поднял...

— Ольга, девочка моя, я с радостью поздравляю тебя с этим прекрасным праздником — твоим Днем Рождения. И надеюсь, что следующий год твоей жизни пройдет для тебя ничуть не хуже, чем этот, а даже лучше.

Кому рассказать, что я принимала у себя дома самого Великого Инквизитора — не поверят! Засмеют... Лгуньей назовут.

А мне — все равно! Потому что — праздник... У меня... И нет мне дела ни до кого, кроме тех, кого я сама не знаю почему — назвала друзьями. Может, не такими близкими, как хотелось бы, но... Тут уж ничего не попишешь. Разучилась я когда-то доверять абсолютно всем без оглядки. Но сочувствовать и радоваться — нет. И поэтому сегодня я позволю себе побыть просто Ольгой. Той, которая скрывается от Инквизиции и в то же время жалеет ее слуг. Я позволю себе стать самой собой. Не гением, а обычной девчонкой. На всего одну-единственную ночь. И плевать, что сегодня я пью за свое здоровье с теми, кто вскоре отправит меня на смерть. Кто вынесет мне приговор, не подлежащий обжалованью.

— Спасибо...

Я знаю, что вы врете мне в глаза. Не во всем, но в большинстве... Хотя, может это я саму себя обманываю? И все совсем не так, как кажется?

Может статься, что меня совсем не хотят убивать, а наоборот — сохранят жизнь и даже наградят. Или с Полозом повенчают. Я слышала, что по Инквизиции уже ходят слухи напополам со спорами о том, когда же свершиться сие знаменательное событие и кто первым начнет бить посуду, отстаивая свои права...

Но этого не случится. Не в этой жизни.

Потому что враг никогда не свяжет свою жизнь со врагом своим. Не позволят ему этого. Люди... Разные. Жестокие...

— Слушай, может прекратишь смущаться, а? На тебя же смотреть жутко и страшно аж до безумия. Да и не похоже это все на твой характер, милая!

— А ты, как-будто, очень хорошо знаешь мой характер, Цербер, что берешься судить о том, что я могу, а чего нет?!

— Ну уж всяко лучше Лилит!

— Но до Полоза, дорогой мой — не дотягиваешь, как ни крути. С ним-то я поболе тебя общаюсь...

— Зато не так продуктивно!

Мне смешно! Так спорить, да еще и на глазах у верхушки Великой Инквизиции! И абсолютно не стесняясь и не обращая внимания на шепот и усмешку Полоза...

— И часто у них такое, слуга мой?

— Постоянно, Хозяин. Эти двое, если как следует не поругаются, то считают, что день не удался.

— А я-то считал ее вполне вменяемой особой...

— Ну что вы, отец Михаил! Ольга никогда не была вменяемой... Вспомните хотя бы тот вечер, когда мне пришлось идти на охоту в шутовской раскраске!

Я помню тот момент... Я тогда мстила. За что — уже не помню, но это не суть важно... Гораздо важнее и приятнее то, что Полоз уснул у меня на кухне. И совсем не почувствовал тот момент, когда я подрисовала ему веселенький серо-буро-малиновый румянец, черные усы и розовый фингал под глазом! Воистину, я мщу и мстя моя страшна!

Но это все — мелочи. Житейские и греющие душу.

А Полоз — не обиделся. Потому что принял и понял — за дело. За то, что позволил преступить себе границу позволенного.

* * *

Вот уж не думал, что художница, которой покровительствую Я живет в таком районе. Не самом плохом, конечно, но и не том, который положен ей по праву. Скорее что-то среднее. Серединка наполовинку. Впрочем, разве мне есть до этого какое-то дело?

Нет.

Наверное...

А мои слуги сияют не хуже новенькой золотой монетки! Или чайника...

Как же мало им надо для счастья. Всего лишь чуть ослабить поводок... Но неприятно, что Ольга стала значить для них так много. Не для всех. Только для Полоза и Цербера, а Лилит ее скорее... Нет, не ненавидит. Недолюбливает. Но тут уж виноват я. О чем и не жалею. Совсем.

— Ольга! Ольга! Да выгляни же ты наконец из окна!!

И зачем так орать? Все-равно ведь не услышит! Хотя... Нет, услышала и выглянула из темного окна на восьмом этаже. Не очень-то высоко...

Удивлена. И обрадована. Знать бы еще — чем!

— С Днем Рождения, Ольга!!!

Цербер машет руками от избытка чувств. Что с него взять?! Неотесанный мальчишка...

— А что не поднимаемся?!!!

— Боимся, что разозлишься и спустишь нас по лестнице!!

Какие подробности, однако. Неужели кто-то из моих верных слуг опробовал этот способ передвижения на собственной шкуре? Хотел бы я посмотреть на это представление. Положительных эмоций наверняка получил бы массу. Особенно если участь, что с моими слугами никто не может себе позволить так обращаться.

— Не бойся!! Сегодня могу даже тортиком угостить...

Волшебное слово, мгновенно превращающее Полоза, а вместе с ним и Цербера в милых и ручных созданий, готовых с руки есть у своего господина и хозяина. Потому что сладкое они любят самозабвенно. Особенно, мой змей... Того хлебом не корми — поставь перед ним что-нибудь содержащие в себе сахар.

— Знаешь, мой дорогой бывший ученик, а ведь нам придется подниматься на восьмой этаж пешком.

— Почему?

— Лифт не работает.

Досадно... Этот дом мне начинает нравиться все меньше и меньше. Но моим слугам все нипочем! Унеслись вперед, как на крыльях. Хорошо хоть у этих... детей, хватило ума остановиться перед дверью и подождать всю нашу "честную компанию".

Впрочем, они не хуже меня знают, что по головке за такое самоуправство их не погладят. И скорее всего — накажут. Да еще так, что сами рады не будут.

Сколько многого можно узнать, если застать человека врасплох. Нежданно-негаданно придти к нему в гости... Ведь это дает так много информации! Порой — неожиданной настолько, что даже диву даешься. А уж в случае с Ольгой так вообще — хоть еще раз повтори этот трюк. Потому что черный спортивный костюм и ярко-желтые тапочки с ушками, конечно, того стоят.

— Ольга! Милая моя, дорогая подруга! Мы все сердечно поздравляем тебя с твоим Днем Рождения и дарим тебе от всех нас вот эти цветы, тортик и плюшевого медведя! Надеемся, что за такой подарок ты на нас сердиться не будешь!

Как мне надоел этот Цербер! Своей жизнерадостностью и радостью! Настолько, что даже зубы сводит. Может, и впрямь, отдать приказ об его уничтожении? Хотя... нет. Все-таки оружие он неплохое. Я бы даже сказал — великолепное! Такими вещами — не разбрасываются.

— И чья это идея?

— С медведем-то? Ты не поверишь — Полоза! Он даже сам за ним сбегал в магазин детских игрушек!

Полоз и детский магазин? Вот уж никогда не думал, что услышу такое! Потому что это больше подходит Церберу, а не моему змею.

И не надо так отводить глаза, слуга! Не поможет...

— Проходите...

Какая убогая, маленькая квартирка! Однокомнатная мечта аскета. Здесь почти нет ничего, что привлекло бы взгляд. Разве что незаконченная картина, стоящая около стены в комнате и — все.

Я был о вас лучшего мнения, Ольга.

— Ольга, а где у тебя бокалы?

— Там же где и обычно.

— Ага! Значит на четвертой полке сверху...

А глядя на Полоза с Цербером мгновенно понимаешь, что они здесь не в первый, не во второй и даже не в третий раз. Слишком уж уверенно они себя чувствуют. И слишком много знают.

— Стоп, стоп, стоп! Какие бокалы?! Стопки доставай!

— Зачем?

— Ты доставай, доставай! И без разговоров!

Так вот кто украл из моих запасов коньяк! Да еще и тот, которым я хотел отпраздновать создание картины во славу мою... Но уже — поздно. Отец Михаил уже сделал стойку на эту темно-янтарную жидкость. Уж он-то сразу понял, что за раритет выставил на стол Цербер.

— Я знаю, что ты совсем не пьешь крепких напитков, Ольга, поэтому для тебя, заметь — специально для тебя, сок! Яблочный...

Который почему-то выбирался больше часа!

— Ну-с, господа... Теперь можно и праздновать! Святой Отец, тост не скажете?

Хорошо хоть этот мальчишка еще помнит свое место... Иногда.

— Ольга, девочка моя, я с радостью поздравляю тебя с этим прекрасным праздником — твоим Днем Рождения. И надеюсь, что следующий год твоей жизни пройдет для тебя ничуть не хуже, чем этот, а даже лучше.

Пустые и ничего не значащие слова. Мне совсем не трудно поздравить тебя и солгать при этом. Но ты не поймешь этого. Вернее, не захочешь поверить, что Великий Инквизитор на самом деле пришел на твой праздник совсем не затем, чтобы поздравить тебя. Хотя, может, в конце, я и не прикажу стереть тебя с лица земли, а наоборот, подарю жизнь. Но это — сомнительно. Потому что ты этой милости еще не заслужила.

— Спасибо...

— Слушай, может прекратишь смущаться, а? На тебя же смотреть жутко и страшно аж до безумия. Да и не похоже это все на твой характер, милая!

— А ты, как-будто, очень хорошо знаешь мой характер, Цербер, что берешься судить о том, что я могу, а чего нет?!

— Ну уж всяко лучше Лилит!

— Но до Полоза, дорогой мой — не дотягиваешь, как ни крути. С ним-то я поболе тебя общаюсь...

— Зато не так продуктивно!

Какие высокие отношения! Прямо даже странно видеть моих слуг такими счастливыми... Даже Лилит начала улыбаться. Еле заметно, но все ж! После смерти ее Ангела мне даже казалось, что она разучилась это делать.

— И часто у них такое, слуга мой?

— Постоянно, Хозяин. Эти двое, если как следует не поругаются, то считают, что день не удался.

— А я-то считал ее вполне вменяемой особой...

— Ну что вы, отец Михаил! Ольга никогда не была вменяемой... Вспомните хотя бы тот вечер, когда мне пришлось идти на охоту в шутовской раскраске!

Это когда тебя раскрасили в веселенькие цвета? Такое — не забывается. Потому что воспоминания слишком хорошие. Я бы даже сказал — драгоценные. Потому что такое позволить себе не может никто.

А дальше праздник пошел по накатанной. Кто-то ссорился, кто-то шутил и подкалывал, кто-то бил чужую посуду и пытался замести следы своей ошибки, кто-то сидел в уголке и цедил из чашки чай, а кто-то и вел философские беседы. И к последним вполне можно отнести моего бывшего учителя с моей нынешней художницей. И вели они разговоры не о чем-то простом, а о моей организации.

— А чем так уж плоха власть Инквизиции? Больницы и школы работают, помощь людям оказывается, обучение бесплатное, зарплаты исправно выплачиваются... А то, что кто-то умирает... Так это жизнь, дитя мое.

— Может и так, но ведь ее можно изменить.

— А разве кто-то этого хочет? Всех вполне устраивает сложившаяся ситуация. Тем более, что от врагов стало избавляться намного проще и самое главное — законней.

— А если донос — ложь?

— Поверь мне, дочь моя, в этом никто не станет разбираться. Мало нам мороки, так еще все бумажки читай!

— Тогда это — не жизнь.

Что ты можешь знать о жизни, девочка? Что ты можешь знать о предательстве и боли? Ведь кто ты? Просто художница, которая не умеет ничего, кроме как создавать свои картины. Которая видит жизнь сквозь розовые очки, считая, что все должны быть добрыми, милыми и порядочными.

Но это — не так. Совсем. Потому что в этом мире есть только свои собственные цели и способы их достижения, которые не зависят не от чего. Даже от чужой жизни, которую надо оборвать. Все зависит от того, на что человек готов пойти, чтобы осуществить свои планы. Вот и все. И жизнь здесь абсолютно ни при чем.

— Вы правы, это — не жизнь. Но иначе существовать мы не умеем.

— А может, мы просто не пытаемся? Я не говорю, что когда-то все было иначе, что когда-то было лучше, чем сейчас, но ведь можно попытаться сделать этот мир лучше?

— Для того, чтобы сделать мир лучше, надо самому стать лучше, а это, поверь мне, дитя мое, очень и очень трудно. И для того, чтобы пытаться что-то сделать и донести это до кого-то, то надо прежде всего начать с самого себя...

Этот разговор о мире, предназначении и самосовершенствовании затянется надолго. Знаю по собственному опыту, потому что мой бывший учитель постоянно пытается сделать что-то, чтобы изменить меня и мое мировоззрение. Но уже — поздно. Мне не измениться и не стать белым и пушистым. Да и не хочется. Тот, кто хоть раз почувствовал вкус власти уже не сможет от нее отказаться. Так же, как и от силы. Это просто невозможно...