Дорога забытого знания

Но если артефакт становился зеленым, судьба была так же неотвратима. Все попытки подарить и уничтожить кольца, окружить себя верной охраной, непробиваемым ресурсовым щитом оказывались тщетны. Через семьдесят два часа после изменения цвета человек, помеченный неотвратимой зеленой меткой, погибал. Порой трагичной, иногда нелепой, но однозначно неотвратимой смертью.

― Я бы не хотел иметь такое кольцо, ― сказал Эрин. ― Это как-то грустно, настолько твердо знать свою судьбу. Жизнь теряет элемент риска и вместе с ним значительную долю свободы.

― Зато это прекрасный атрибут для человека у власти. Что лучше может символизировать стабильность? ― пожал плечами Ким.

― Это же изумительный артефакт! Наверняка можно выручить целое состояние от продажи, ― добавила я. ― Я бы не отказалась. Даже согласна носить на пальце, пока ищу покупателя.

― Как бы... Едва ли такие перстни продаются, ― усомнился Рой. ― Это я понимаю, у владельцев всегда есть три дня, чтобы решить, кому завещать такое это... сокровище.

― А вот тут ты не прав, ― сказал Эрин, ― ни одно из колец так и не стало фамильной драгоценностью. Их дарили возлюбленным, сильным магам, и просто случайным прохожим, кольца теряли, находили и продавали.

― А можно продать или подарить, пока оно багряное? ― уточнила я.

― Можно, можно, ― подтвердил гитарист. ― Я разговаривал с вельможей, подарившим перстень нищему страннику.

― О как! ― восхитилась я. ― И так бывает? Где же ты нашел такого альтруиста?

― Не поверишь, ― грустно усмехнулся Эрин. ― Это был один из самых отъявленных мизантропов, которых можно встретить только в уединенных замках, окруженных могилами бывших жен. Я тогда путешествовал один, проезжал мимо в осеннюю ненастную ночь.

― Любимая байка Эрина, он ей всех девушек потчует, ― прошептал Ким. ― Держи ухо востро.

― Тише, не сбивай настрой, ― шикнул гитарист. ― Итак, был промозглый безлунный вечер, я остановился у огромных железных ворот. Дверь тут же распахнулась, сгорбленный старик в выцветшей ливрее молча повел меня в замок. Тут стоило бы насторожиться, но я принял всё за должное, за естественное гостеприимство изнуренного одиночеством пожилого вельможи. Горбатый привратник остановился у входа в банкетный зал, не переставая косить единственным глазом.

Молчаливый аристократ смерил меня изучающим взглядом и отрывисто произнес: "Не тот. Бросьте этого в темницу, чтоб не повадно было". Не успел я оглянуться, как мрачный слуга, по-прежнему не говоря ни слова, скрутил мне за спиной руки и бросил в сырое холодное помещение, не знающее солнечного света. Там сидел я без еды и воды три дня и три ночи, не зная, доведется ли еще увидеть в этой жизни зеленую листву.

― Его посадили в дощатый сарай на заднем дворе и уже утром он сбежал, ― прокомментировал Ким.

― Цыц, ― беззлобно огрызнулся Эрин и продолжил. ― На четвертый день жажда свободы оказалась сильнее доводов разума. Я собрал волю в кулак, вспомнил все истории, которые довелось безалаберно забросить ранее, строил фантастические предположения, чтобы набрать ресурс. Когда сила начала пульсировать в голове, я голой рукой пробил стену, освободил узкий проход и собрался бежать. Тут сдавленный стон из соседней камеры заставил остановиться. Я вернулся и освободил дивной красоты изнуренную девушку.

― Своим копошением с обветшалой дверью он разбудил служанку, спавшую на сеновале в том же сарае, ― пояснил Ким.

― Спасенная нимфа бросилась мне на шею. Вместе мы украдкой, шарахаясь от каждого шороха, миновали внутренний двор. Кровь стыла в жилах от лая охотничьих собак, узловатые деревья отбрасывали зловещие тени на заросший крапивой сад. Десять дней и десять ночей мы брели в стороне от центральных дорог, опасаясь малейшего шелеста листьев.

― Десять дней с одной девушкой ― это подвиг для нашего сказочника, ― заметил Ким. ― Потом он устроил незадачливую служанку посудомойкой в Нелоудже и был таков ― побрел дальше собирать и рассказывать истории.

― Вы суть-то слушать собираетесь? ― возмутился Эрин. ― За время нашего романтического, но наполненного страхом побега, девушка объяснила смысл странного приема, оказанного мне во дворце. Оказалось, три дня назад в поместье забрел другой бродяга, следующий куда-то в сторону Карессы. Вельможа изначально собирался прогнать путника, как он делал всегда, но потом резко переменил мнение. Мрачный мизантроп отрывисто и немого путано велел привести бродягу. Когда продрогший путник появился на пороге, вельможа снял с указательного пальца багряное иллириумное кольцо и подарил нежданному гостю. Затем развернулся и ушел к себе, словно управляемый потусторонними силами. Слуги сплетничали, что путник был незаконнорожденным сыном хозяина или могущественным гипнотизером. Добросердечная нимфа, которую я спас, накормила таинственного странника и посоветовала убираться восвояси. Тот сетовал, что предпочел бы теплую постель мрачному артефакту, но внял голосу разума и ушел. Утром, как рассказала девушка, по следу бродяги пустили собак, а ее отправили в темницу.

― Ух ты, ― восхитилась я. ― Непонятная история, довольно мрачно.

― А то! ― тщеславно вздернул подбородок Эрин. ― Пока я не стал ездить с Кимом, зарабатывал на жизнь пугающими байками.

― Достойно, ― согласилась я. ― В бытность свою в Реабилитационном центре, я бы не пожалела тебе горячего шоколада и пряного сыра на ползарплаты. Тьфу ты, у меня даже речь стала высокопарной от подобного слога. Интересно, где бродяга с кольцом сейчас?

― Может это... грабанули по дороге? ― предположил Рой.

― Кстати, ― заметил Ким, ― одно из иллириумных колец сейчас у Элеоноры, директора Института.

― Эх, в мое время, ― утрированно старческим голосом заметила Селена, ― каждый второй подросток носил неоново-зеленое кольцо. Ваше поколение же, имитируя иррилиум, выбирает золото с багровым оттенком. Вы очень суеверны, это первый признак упадка научного знания.

За разговорами мы незаметно подошли к высокому забору, сложенному из огромных неотесанных бревен. По сторонам от массивных ворот росли морщинистые многолетние кедры. Пахло хвоей, дымом и еще чем-то. Отбросами ― вдруг поняла я. Под Нелоуджем никогда не пахнет ни отходами, ни канализацией ― опальные ученые периодически ускоряют круговорот веществ и процессы разложения, чтобы мусор вернулся в состояние перегноя за укороченный срок.

Глава 22

Концерт у стагеров отличался от остальных. Публика застыла в принужденном негостеприимном молчании, как будто люди ожидали подвоха, к тому же, как назло, начался сильный ливень с порывами резкого пронизывающего ветра. Я, как и договаривались, незаметно превращала ледяные потоки в моросящий дождь и усмиряла вихрь. Работать в такой атмосфере было сложно, хотелось извиниться за вторжение и уехать, но музыканты с естественным профессионализмом ухитрялись сохранять живость и динамичность выступления. И публика начала реагировать, сперва как-то неуверенно, а потом органично и непринужденно двигаясь в ритм музыке. После третьей песни из первого ряда послышались аплодисменты, и скоро ожила вся площадь, рассыпалась в неуловимом невербальном приветствии. И напряжение отпустило, я перестала ждать подвоха, расслабилась, отдалась представлению и танцу.

Быстро опускалась темнота, и я зажгла без применения ресурса три настоящих факела. Но отблесками огня я управляла так, чтобы пламя казалось чуть ярче, чем на самом деле, а свет падал на лица артистов. Поддерживая огонь и погоду, я танцевала. Обычно танец лишь дополнял созданные эффекты, выступал способом перемещения по сцене. Но не здесь, не сейчас. Здесь ― танец являлся поводом для моего присутствия, исполняемые фигуры требовали концентрации, так как не были скрыты в клубах мерцающего тумана, украшенного падающими звездами. Только танец. Только голос Кима. Только музыка. И в этом таилось особенное, камерное очарование, как будто мы сидели вечером у костра и пели для друзей.

Я стояла спиной к публике, склонив голову и сжав все мышцы для финального пируэта, когда услышала, как на одну секунду сбился голос Кима. На одну единственную, фальшивую ноту, и в следующий момент мое левое обнаженное плечо пронзила боль. Я потеряла контроль, и на публику обрушился шквал проливного дождя и пронзительный осенний ветер, толпа возмущенно зашевелилась, все спокойствие и камерность распались, уступая место начинающейся панике. Но в следующий момент все утихло. Кто-то перехватил управление погодой, и я не могла понять кто ― Ким пел, музыканты играли ― естественно, сильно, как будто ничего не произошло. Я отступила назад, перехватила вопросительный взгляд Кима, кивнула утвердительно ― со мной все в порядке ― и задала свой невидимый вопрос. Ким кивнул в ответ.

Что ж, расслабляться было нельзя. Недоверчивость досталась из забытого прошлого, сохранилась странным наследством, которое я спускала так легко и расточительно, не зная цены. Но этот урок я постараюсь запомнить. Еще неплохо бы понять, за что, против кого была направлена агрессия ― против меня лично? Что-то выдало работу с ресурсом? Или это касалось всех музыкантов, как представителей общества, использующего силу? Непременно нужно выяснить, но позже. А сейчас время для ответного действия. Старегы перешагнули барьер первыми, и сейчас играть по их правилам ― уже не деликатность, а слабость.

Приобретенный сценический опыт помог быстро собраться, загнать боль на второй план, снова почувствовать музыку. И я продолжила свой танец, вызывающе повернувшись к публике левым плечом, из которого текла кровь и торчала инкрустированная рукоятка метательного кинжала. На всякий случай попробовала поставить вокруг себя защитный экран, но обнаружила, что это уже сделано. Тогда я непринужденно, будто это не требовало никаких усилий, извлекла кинжал из раны, провела над поврежденным местом рукой театральным жестом. И закружилась в вихре звуков припева, мысленно концентрируясь на ускорении регенерации. Когда я в следующий раз повернулась к публике левым боком, по плечу все еще текла кровь, но рана исчезла. Я слышала волнение в толпе, но властный зов музыки останавливал стагеров, заставляя подчиниться ритму, аплодировать и смотреть.

Глава 23

После концерта мы не ставили печать группы и не общались с публикой. Я сидела в тени, восстанавливая силы ― медицинское вмешательство всегда требует исключительных затрат. Особенно если отсутствует специальное образование, которое позволяет детально представить, что именно ты лечишь и как.

Мы дожидались, пока опустеет площадь, чтобы собрать оборудование и уехать, когда к нам зашел небольшой человечек с острой бородой. Он коротко представился старейшиной общины и сделал шаг к костру. Мы поздоровались, но никто не предложил посетителю сесть, и мужчина неловко переступил с ноги на ногу.

― Простите, ― сказал он наконец, ― мы нарушили законы гостеприимства. Мы приносим свои извинения, и надеемся, что вы приедете к нам во время вашего следующего путешествия.

Ким неопределенно кивнул, я не поняла, это было согласием или приглашением к продолжению беседы.

― Но мы просим не привозить с собой женщину из Нелоуджа, ― продолжил незваный гость, ― ее поведение, открытая демонстрация силы была оскорблением для всех нас.

― Вы чуть не убили члена моей команды, мою девушку, ― резко сказал Ким, ― и вы еще ставите мне условия?

Ветер угрожающе взвыл, поднимая клубы пыли, соглашаясь с ним. Сложно сказать, был ли это естественный порыв, или намеренный театральный эффект. Поземка змейкой закрутилась вокруг ног старейшины и опала песчаными узорами на грубые потрепанные башмаки.

― Том не собирался убивать ее. Он просто хотел выразить наше возмущение.

― Кто бы это ни был, он метил в сердце, ― сказал Ким. ― Вероятно, он полагал, что это не смертельно? Я в последний момент успел изменить траекторию ножа.

― Вы?! ― потрясенно спросил старейшина.

― Разумеется, ― холодно ответил Ким. ― Иначе мы бы сейчас не разговаривали. Думаю, тему можно считать закрытой. Мы выступаем за границами вашей территории, не демонстрируем яркие эффекты, мы, оказывается, рискуем жизнью, и вы все еще ставите условия?

Поземка снова закрутила песок, быстрее и яростнее, поднялась до колен. Незваный гость нервно отступил на шаг, махнул рукой.

― Подождите, ― вдруг спросила я. ― Но почему именно я?

Человек с острой бородой резко повернулся ко мне. У него было доброжелательное лицо, но глаза холодные и прозрачные, как вода из колодца. Ветер утих, прислушиваясь.

― Вы из Института, ― сказал старейшина, ― в вашем танце есть элементы праздничных танцев сотрудников, это очевидно.

― Допустим, ― согласилась я, так как не было смысла отрицать этот факт, не имея никаких аргументов в памяти, ― но за что вы нас так ненавидите?

― Мы не ненавидим. Мы боимся. Боимся стать такими, как вы, ― выплюнул слова старейшина.

― Может быть, мы и не идеальны, ― возмутилась я, ― но у нас есть вещи, которые вам бы не помешали.

― Какие? ― агрессивно спросил он, ― Назовите.

― Благодаря Институту в Нелоудже есть, ― я замялась, ― вода в каждом доме, общественный транспорт, порядок. У нас очень низкий уровень преступности. Неизлечимо больные могут обратиться в Институт за помощью, крестьяне получают помощь от Института во время засухи...

Я аполитична и слаба в таких вопросах. Честно говоря, мне было все равно, и я не любила Нелоудж, этот хаотичный, бесцветный, приземистый город. Но голос старейшины, вызывающий тон, звучал как личное оскорбление, и Нелоудж хотелось защитить, как честь. Иррациональный порыв. В конце концов, что останется иначе у девушки без прошлого?

― И чего это им стоит? У вас варварские законы, вы калечите людей за воровство ― просто потому, что Институт может легко излечить эти раны. Вы смотрите, как люди болеют и умирают, хотя можете, знаете, как можно помочь ― всего лишь вопрос денег, ведь помощь Института отнюдь не бесплатна, верно? У вас лишь одна отличительная черта ― жадность. Вы жадны до денег, жадны до власти, жадны до информации. Вы ведь даже слова не можете промолвить просто так ― "знание имеет свою цену", так у вас говорят? Вы стираете себе память, когда больше не можете вынести бремя воспоминаний, и стираете память другим, если они узнают нечто, чем вам жаль поделиться. Мы просто не хотим быть как вы. Мы считаем, что ресурс ― это метка дьявола, которая дает силу, но изменяет душу. Мы разговариваем бесплатно. Мы горюем искренне. Мы умираем один раз и навсегда, а не живем десятки полужизней без прошлого.