Дорога забытого знания

Я, впрочем, смогла найти свою стратегию, которая помогала не разориться вконец. Местные противники не были хорошими картежниками, несмотря на изумительную силу. На лицах ученых отчетливо читалось разочарование, когда выпавшие карты не хотели складываться в нужную комбинацию. Во время раздачи я направляла всю силу на то, чтобы создать помехи в уже основательно нестабильном вероятностном поле, особенно старалась заглушить волю Илина. Выпадающие карты уже не складывались в топовые комбинации. В определенном смысле я возвращала раздаче случайность, хаотичность.

Мои противники привыкли играть по картам. Если вместо ожидаемого фулл-хауза они оказывались с парой на руках, на лицах отражалось разочарование, а в ставках ― растерянность и неуверенность. Тогда я и начинала блефовать. Отчаянно и до конца, чтобы не пришлось вскрывать свои карты. Довольно часто противники пасовали перед моим напором. Умные исследователи, сильные маги, но слишком честные люди для хороших игроков.

Мы много разговаривали за игрой. Ученые любили и умели разговаривать ― про научные парадоксы, про предстоящий семинар, про отчетный концерт. О, это было целое событие, оказывается, почти все молодые сотрудницы хотели участвовать в ежегодном выступлении, но предстоял очень напряженный кастинг. Про жизнь за пределами Института говорили мало и как-то неуверенно, как про жизнь наг на дне океана. Вроде, всем известно, что наги там есть, что королевство какое-то имеется, и даже социальное устройство, но вот какое ― все покрыто толщей воды и негостеприимством упомянутых обитателей. Ученые не были глупы, впрочем, скорее просто равнодушны. Неприятно поразило сходство подобной отстраненной жизненной позиции с моей собственной.

В большинстве своем сотрудники проходили Испытание в юности и оставались жить на территории Института. Неподалеку располагалось общежитие для молодежи, корпуса для семейных, отлично обустроенная спортивная площадка, амфитеатр для демонстрации интересных научных опытов. Дирекция Института три раза в год устраивала туристические поездки с собственным гидом. Отличные, комфортные поездки, участников которых телепортировали в специально выбранные места на карте. Рядом с уютными гостиницами на морском побережье красовались специально расчищенные и украшенные достопримечательности, отполированные миллионами скучающих глаз. Постоянные участники таких поездок ухитрялись посещать самые разнообразные уголки мира и при этом не узнавать абсолютно ничего. Увенчанные научными регалиями туристы привозили с севера и юга одинаковые сувениры, сделанные на фабриках Нелоуджа, но маркированные символикой далеких стран. Холеные путешественники умели сказать "привет" на десяти разных языках, но не могли объясниться дальше ни на одном. Были уверены, что мир везде чист, утеплен, кондиционирован и утомительно однообразен.

Лабораторные опыты предоставляли больше простора для их воображения, чем тщательно отрежиссированные поездки. Когда казалось, что науки мало и хотелось экстрима ― можно было посмотреть угрожающие вступительные фантазии успешных новичков, и при желании испытать любую из них. Я поразилась, насколько популярной стала стрельба в условиях измененной гравитации и обжигающей поверхности под ногами после моего поступления. А вот испытание с озером успеха не имело, как слишком затянутое.

Илин во время бесед о мире обычно отмалчивался. Казалось, он имеет свое, глубокое и странное понимание, но не желает об этом говорить. Профессор слушал рассуждения лаборантов несколько минут со странной усмешкой, перебирая в левой руке игральные кости. Я тоже молчала, вспоминала стук колес, запах ветра, бесконечные города и лица.

А потом Илин поднимал руку и говорил: "А теперь простые игры. Давайте в дурака". И мы играли в дурака, а после кона рыжеволосый профессор аккуратно собирал сыгранные карты. И мы вспоминали их по одной, на скорость, медленно открывая всю колоду. Лира проявляла настоящий талант, помнила все сыгранные карты подряд и не задумывалась ни на мгновение. Соревноваться с ней было бессмысленно ― мы сражались за второе место.

В рабочее время профессор Илин показал странные растения, выведенные в рабочей лаборатории, состояния клеток которых зависели от классических и измененных вероятностей. Эти растения определяли изоморфизм графов за линейное время и факторизовали числа с десятками тысяч знаков за десять минут.

― Смотри! ― пафосно разводил руками Илин.

― Зачем это нужно? ― спрашивала я.

― Странный вопрос. Это дает ресурс, ― отвечал он, и загадочно моргал светлыми, почти белыми ресницами, как делал всегда, когда приходил в благодушное настроение. ― Много. Чувствуешь?

Я чувствовала. Растения действительно представляли размах изобретательской мысли, но чего-то не хватало.

Смысла.

По утрам я стала снова ходить на семинары. Мне было хорошо работать с профессором Илином, полезно и интересно, но на самом деле я не хотела полезно работать.

Забавно, впрочем ― с тех пор, как Испытание осталось позади, мысли о детективном расследовании своего прошлого казались глупыми и смешными. Детскими сказками звучали истории, из которых родилась мечта в Реабилитационном центре.

Возможно, сказывались разговоры в столовой, за покерным столом ― везде. Сотрудники Института относились к интригам с памятью со здоровым скептицизмом. Стертых воспринимали как любопытное природное явление. "Как так? Ты помнишь, как решать уравнения в полных дифференциалах, но не помнишь, как звали твою маму?" Нас не замалчивали. Наоборот, вели горячие дискуссии о личности, как о совокупности привычек и воспоминаний, и о роли первого фактора при отсутствии второго. Много расспрашивали, тыкали в нос потрепанными библиотечными томами, описывающими случаи стирания памяти в первом столетии от Нарисованного знания.

Задавать вопросы с подтекстом почему-то просто не хотелось. Как будто все подозрения, терзавшие меня раньше, оказались глупыми и не требующими внимания суевериями. А сейчас, с высоты опыта признанного сотрудника, прошедшего испытания, эти плоды воспаленной от умственного безделья фантазии вызывали только легкое смущение.

Я только все еще хотела уехать отсюда, чтобы уже больше никогда не покидать дорогу, но для этого требовалось что-то узнать. Немного о прошлом, чуть-чуть о настоящем. Понять, что мне грозит, если я просто возьму и уеду.

До сих пор не знаю этого, если честно. Как сложилась бы жизнь, если бы я уехала тогда, просто встала бы утром и вышла за ворота? Может быть, мне бы никто не помешал, ведь я не собиралась мешать им. Встретила бы снова музыкантов, и Кима, заняла бы свое место в фургоне.

Иногда ты оглядываешься назад и понимаешь, что шанс все-таки был. Небольшой такой, призрачный шанс, как лотерейный билет. Но ты не смогла, не захотела, или не решилась им воспользоваться. Мозг заботливо убрал все воспоминания о возможном просроченном варианте в самый дальний закоулок памяти, и ты почти поверила, что от тебя ничего не зависело.

Но он все-таки был. И, скорее всего, больше он уже никогда не выпадет, потому что обстоятельства переменились. Потому что ты уже его упустила, этот шанс.

Глава 49

В пятницу утром я рано пришла на семинар, и с удивлением обнаружила, что зал почти наполовину заполнен. Определение популярности лекции по ее названию все еще оставалось для меня непокоренным искусством. Поэтому, на всякий случай, я ходила каждое утро.

Два дня назад, например, общительные химики продемонстрировали восхитительное огненное шоу, собравшее аншлаг. Мои демонстрации на выступлениях не годились и в подметки. На внутренней стороне века на весь день отпечатались цветные сполохи. Потом было два дня гуманитарного затишья ― я слушала замысловатые лекции про диалекты и бесспорные тезисы по диалектике.

Сегодня уже привычно поднялась к третьему ряду расположенных амфитеатром кресел. За прошедшие дни успела выяснить, что в первых двух рядах слишком мало места для ног, а вот третий давал возможность даже самые непропорционально длинные ноги вольготно вытянуть, не пиная переднее кресло. Приятный бонус для внимательного слушателя.

На сцене группа психологов представляла доклад о соотношении возрастных и индивидуальных закономерностей личности, необходимых для успешного прохождения испытания и адаптации к социальной общности института. Оказалось, я попадаю в статистическое преобладающее большинство (более девяноста процентов) людей, которые считают, что для успешного прохождения испытания необходимо набрать максимально доступное количество ресурса, что, впрочем, являлось отнюдь не обязательным фактором. Зато по возрасту (три дня назад двое исследователей, изучающих биомаркеры старения, определили мой точный биологический возраст ― двадцать пять лет и три месяца) ― так вот, по возрасту я выбивалась из средних показателей, хотя и попадала в стандартное отклонение. Согласно заявлениям и разноцветным графикам психологов, большинство людей попадают в Институт в возрасте от тринадцати до шестнадцати лет, сразу после кризиса подростковой идентичности и психологического отделения от семьи. Институт становится для таких подростков новой, целенаправленно выбранной семьей, на благо которой они и работают с максимальной отдачей.

В заключение один из докладчиков, невысокий мужчина средних лет невыразительным голосом произнес небольшую речь, которая произвела на меня неприятное впечатление, хотя ее смысл я до конца не поняла.

"Усиливающаяся индивидуализация и стремление к независимости, ― говорил он, ― делает Институт конкурентоспособным по отношению к другим институтам социализации подрастающих поколений, таких как семья и друзья. В результате этого часть подростков решается на кардинальное изменение своей жизни. Для подростков из аристократии такой переход считается социальной нормой и получение опыта и образования в Институте входит в группу базовых семейных ценностей. Для подростков из других слоев общества поступление в Институт способствует повышению социально-экономического статуса и играет роль так называемого "социального лифта". В большинстве своем вступительные фантазии представителей группы подрастающих поколений демонстрируют равнодушие к вопросам, находящимся в фокусе повышенного внимания, и достаточно базовых методов формирования ценностных ориентиров.

Для представителей молодежи и старшего поколения, особенно из непривилегированных слоев общества, задачи обеспечения социальной и психологической гармонизации выступают более рельефно, в связи с чем необходимо использовать ряд инструментов для уменьшения напряжения, завершения социального и ментального перехода и ликвидации стремления к реформированию. Стоит отметить, впрочем, что указанные проблемы не затрагивают преимущественное количество стертых, менталитет которых соответствует социальным нормам Института".

Интересный доклад. Неоднозначный.

Я задумчиво поднялась по лестнице на второй этаж, к кабинету нашей исследовательской группы. Зашла без стука, села.

― Прогульщица наконец-то явилась, ― пробурчал Илин, недовольный тем, что я трачу рабочее время на семинары, но явно не запрещающий дальнейшие поиски и самообразование. ― Что нового узнала сегодня?

― Что мне, как стертой, не нужна психологическая гармонизация личности, потому что я демонстрирую равнодушие к вопросам, находящимся в фокусе повышенного внимания.

― Интересно, ― хмыкнул он. ― Вот уж никогда бы не подумал.

― А что это за вопросы? ― спросила я.

― То есть про вопросы вам не рассказали? ― вздернул кустистые рыжие брови профессор, и сразу же, довольно демонстративно, потерял к беседе всякий интерес.

― Нет, ― пожаловалась я. ― Тирада про гармонизацию была в самом конце. Вообще показалось, что лектор обращался к другой группе таких же психологов. А мы ознакомились с отрывком сомнительной и немного конфиденциальной информации просто за компанию, по ошибке.

― Понятно, ― кивнул Илин. ― Но я-то не психолог, вы же знаете. В фокусе моего повышенного внимания находится наша работа, так что хватит тут разглагольствовать.

Глава 50

Тем не менее, через несколько недель совместной работы профессор показал оранжерею. Через пролет от рабочего кабинета раскинулся закрытый зал с застекленным потолком. В воздухе держался резкий специфический запах озона, влажной земли и еще чего-то неуловимого. Возможно, сильно поврежденной вероятности. Вдоль стен тянулись виноградные лозы, колосилась пшеница, в дальнем конце грядок цвели помидоры. В зале было ощутимо холодно, на зеленых листьях лежала изморось, землю прикрывала тонкая ледяная корка. Когда Илин заговорил, изо рта пошел пар.

― Вот, ― сказал профессор торжественно, ― результат направленной мутации. Воздействуя на случайность, я через считанное количество поколений могу получить растение с желаемыми свойствами. Морозостойкая пшеница. Виноград, который плодоносит круглый год в резко континентальном климате. Дополнительного воздействия ресурсом не требуется.

― То есть эти культуры способны просто расти за пределами Института? ― уточнила я, зябко передергивая плечами.

― Да хоть у тебя под окном гостиницы, на клумбе, ― подтвердил он.

― И что для этого нужно? ― спросила я.

― Посадить. Поливать. Сорняки выпалывать. Помидоры удобрять один раз в сезон, ― раздраженно перечислил он. ― Ты хоть какое-то представление об огородничестве имеешь?

― Смутное, ― призналась я. ― Если честно, то просто не могу понять, почему вы публикуете работы по изоморфизму, которому не нашли применения, а культуры, способные совершить революцию в агрономии, растут здесь, на задворках? Лаборанты с ними почти не работают, мы же все в одном кабинете сидим и частые отлучки в оранжерею бросились бы в глаза.

― А ты думаешь, это нужно Институту? Ну ты все-таки и наивная! Или недалекая. Это же надо с полной убежденностью спрашивать о публикации, ― сморщился Илин. ― Хочешь ― вперед и с песней, я тебе даже все материалы дам, и от соавторства добровольно отказываюсь. Только учти, я однажды выступил с подобным, и отнюдь не столь революционным, проектом на среднегодовом отчете, и с тех пор у меня доступ только к десяти процентам библиотеки, как у ученого, разрабатывающего "Низкоэффективные проекты, дающие мало ресурса, и не входящие в систему устоявшихся ценностных ориентиров".

― Почему? ― удивилась я. ― Что за ориентиры и фокусы внимания, вообще?

― Слушай, ты правда не понимаешь, или притворяешься? ― обозлился вдруг Илин. ― Мне-то казалось, что ты полстраны объехала и хоть немного можешь выглянуть из-за шор. Что, вообще, по-твоему представляет Институт? Сборище талантливых людей, прошедших сумасшедшее испытание?