Дорога забытого знания

― Сегодня, когда я была у Керона, лаборантка отдала черновики с начатыми работами по численному моделированию, ― начала я, медленно подбирая слова. ― На одном из листков были другие чернила, другой почерк. Я посмотрела на просвет...

― Детектив, ― прервал меня Илин. ― Я не играю в эти игры.

― Там оказалось схематическое изображение какого-то насекомого, по-моему, сверчка, ― я сократила историю. ― А потом я встретила местного сумасшедшего, который все ищет Дени, вы помните? Он живет в какой-то кладовке, и у него там...

Но рыжий профессор меня больше не слушал. Он сидел молча, подкидывая монетку, и выражение лица становилось мрачнее и мрачнее. Что-то ему очень сильно не нравилось то ли в моей речи, то ли в монетке, настолько не нравилось, что он готов был взорваться сию же минуту. Илин походил на грозовую тучу, и я невольно сжалась и замолчала, ожидая разряда. Он поднял на меня глаза ― большие, недоуменные, и я вдруг поняла ― что-то не сходится, не укладывается в стройную картину профессорского мира, и я почему-то несу за это ответственность.

― Кори, что происходит? ― спросил в лоб.

― Мне... ― я не находила слов, не знала, что от меня хотят услышать, и решилась сразу рассказать все подозрения, ― кажется, Керон проводит какой-то эксперимент, который уже проходил в Институте раньше, и из-за которого пострадала целая исследовательская группа. Человек двадцать, как минимум одна девушка из этой группы находится в реабилитационном центре со стертой памятью, но показалось, что я узнала еще некоторые лица, и один человек из этой группы сошел с ума.

Илин поднял брови, он явно ожидал услышать не это, и мои слова заинтересовали, отвлекли от искреннего возмущения, но лишь на миг. Затем профессор снова отвлекся от предъявленного Керону обвинения, потому что сейчас его волновало что-то другое, более важное на взгляд.

― Интересно, ― сказал он. ― Обсудим. Но я не об этом. Что вы делаете с вероятностью, и как вам удается перекрыть меня? Я даже не вижу, чтобы вы прилагали усилия. Я никогда не видел такого поля, это ненормально, неестественно.

Я посмотрела на Илина, пораженная:

― Я ничего не делаю с вероятностью. Абсолютно. А если бы и делала, вас мне не перекрыть, вы же знаете.

Он знал. Он играл со мной в покер, и обыгрывал, как простодушного ребенка. Я могла выиграть на наглом блефе, или когда мы с остальными лаборантами играли командой, но если мы оставались вдвоем, и Илин хотел себе выигрышную комбинацию ― он получал нужные карты, и точка, и я могла расходовать свой ресурс на изменение вероятностного поля до потери сознания в буквальном смысле слов.

― Сидите, ― сказал рыжеволосый профессор, ― и смотрите. Сейчас мы разберемся с этим, с вашего позволения, а потом вернемся к вашему, безусловно увлекательному, детективному расследованию.

Он достал свой неизменный факирский набор ― еще одну монету, карты, кости, и, не глядя на меня, начал все это перемешивать и выкидывать. Я не могла уловить закономерность, а нервное настроение Илина явно усиливалось. Наконец он отодвинул все раздраженным жестом и объявил:

― Не работает. Я не влияю на вероятность рядом с вами. Вы влияете, похоже, потому что распределение какое-то сбитое.

― Я ничего не делаю, ― подняла руки я, и вспомнила про подарок Элеоноры. Медленно и демонстративно положила на стол левую руку и приподняла вверх указательный палец с кольцом. Илин уставился на перстень невероятным взглядом, протянул руку и зачем-то потрогал теплый металл.

― Это иррилиум? ― спросил он, ― И к чему это? Откуда он у вас? Вы его украли?

― Нет, не крала, ― не удивилась предположению я. ― А дело может быть в свойствах кольца?

Веснушчатое лицо просветлело:

― А как давно вы им владеете?

― Сегодня получила. Около часа назад.

Илин не спросил, как и откуда, только задумчиво смотрел на кольцо. ― Значит дело в иррилиуме, ― наконец сказал он. ― А почему бы нет? Я всегда думал, что легендарный металл как-то влияет на вероятность, когда становится зеленым. Ведь что иначе есть предопределенная судьба, чем практически достоверная вероятность события?

― Но оно не зеленое, ― заметила я.

― Да, ― согласился профессор. ― Видимо, оно начинает действовать сразу, как только попадает к человеку. Почему бы не предположить ― хотя бы на одно мгновение ― что оно не предсказывает судьбу, а меняет ее? Что оно управляет владельцем, пусть не всегда, но на тех поворотах, в которых оно заинтересовано?

― То есть это оно меняет вероятностное поле вокруг меня? ― уточнила я, в горле пересохло. ― Это же не только монетки выпадают не так, как следует?

― Боюсь что да, ― согласился Илин. ― Вы понимаете, это выглядит логично. Вот вы надели кольцо, оно золотое с багровым отливом, значит, что вам еще жить и здравствовать больше трех дней, верно?

― Верно, ― кивнула я. ― По крайней мере, мне рассказывали то же самое.

― И тут вдруг на вас падает кирпич, ― продолжил свою мысль Илин, ― случайно, понимаете? Глупый такой кирпич, и слепой, багрового кольца не видит, в иррилиум не верит. И вы рраз ― и умираете. Ну или законы физики нарушаются. Профессор с размаха хлопнул по столу, иллюстрируя озвученную мысль. Звук эхом отразился от стен пустого помещения, почудилось даже, что отозвался на несколько этажей вверх и вниз. Я вздрогнула, сцепила пальцы, тихо сказала:

― Я слышала, что владельцы колец выживали в самых невероятных обстоятельствах.

Хотелось привести хоть какое-то возражение, как будто это могло освободить меня от нависшего рока.

― Да, ― сказал Илин, ― выживали по удивительному стечению обстоятельств, но не вопреки законам физики и физиологии. А по воле случая. Один шанс на миллион. Но что, если это был не шанс? Если происходили только предопределенные кольцом и практически достоверные события?

"Практически достоверные... Как же тогда сказал Эрин", ― подумала я, ― "Что жизнь теряет элемент риска и значительную долю свободы. Как-то так. Интересно, он догадывался, насколько прав?".

― И тогда мы приходим к выводу, что кольцо защищает вас от случайностей, причем уже сейчас. Что-то вас ждет, и оно, похоже, неизбежно. Кольцо контролирует вероятностное поле вокруг вас, оно идеально защищает вашу жизнь, вы застрахованы от любого катаклизма, но я не знаю, ― рыжий профессор замолчал на мгновение, а потом резко и отчетливо сказал, ― Но я не знаю, насколько вы сами внутри этого поля свободны в выборе.

Стало страшно, по-настоящему страшно, как будто захлопнулась последняя страница моей книги, и кто-то пишет продолжение, а я продолжаю играть, не замечая, что сценарист ― уже не я. Я глубоко вдохнула, пытаясь заставить непослушные губы говорить.

― Не хочу, ― выдохнула я. ― А если я сниму кольцо? Подарю? Продам?

― Не знаю, ― пожал плечами неумолимый профессор. ― Это не работает, когда металл становится зеленым, в истории есть несколько подтверждений. Мне особенно запомнилась история про императора Модока Третьего Морэнского. Когда кольцо позеленело, он выбросил его в Ниржацкий водопад, расположенный в тридцати километрах от дворца. Выбросил сам, никому не доверил. Вернулся во дворец и через три дня умер от сердечного приступа.

― А кольцо? ― спросила я.

― А кольцо нашли под подушкой в императорской спальне, ― Илин взмахнул рукой. ― Оказалось, перстень проглотила рыба, рыбу поймали браконьеры и продали жене главного камердинера, как в детских сказках. Когда она разделала рыбу и обнаружила кольцо, камердинер, не задумываясь ни на мгновение, унес его в императорские покои. Зачем? ― спросил Илин, и, не дав мне вставить слова, продолжил сам, ― Оказалось, он был приверженцем древнего культа предопределенности. Искренне верил, что нарушение естественного хода событий ведет к катастрофе и, как он признался на дознании, сам собирался убить императора через три дня, даже если бы кольцо не обнаружили. Кажется, камердинера все равно казнили, императора народ любил ― редкое явление в истории.

Я опустила голову. Для императора, про которого я только что узнала, отсутствовала всякая надежда. Только два варианта смерти.

― Но моё кольцо не зеленое, ― пересохшими губами сказала я во второй раз.

― Верно, ― согласился Илин, ― про багряное ― не ясно. Тот, кто вам его отдал ― жив?

― Жива и здравствует, насколько мне известно. По крайней мере так было час назад.

Илин удовлетворенно кивнул.

― Это уже что-то. Любопытное явление, я бы с удовольствием поэкспериментировал с кольцом и с вами. Если оно меняет вероятность, значит, у него тоже есть цель. Работать со мной будете? ― снова, как в первый день, спросил профессор.

― Буду, ― сказала я. ― Хотя вы знаете, иллириум стоит кучу денег. Забирайте его, проведите эксперименты сами и продайте.

Я попыталась снять кольцо, но роковой подарок застрял на суставе, и я дернула с отчаянием, больно, и почти добилась успеха. Я еще держала перстень между большим и указательным пальцем правой руки, когда багряный цвет резко и необратимо сменился ярко, неоново зеленым.

Я до боли сжала металл, опустила голову, сцепив зубы. Потом медленно надела обратно. Теперь уже все равно. Пусть будет. Хотя бы точно запомню три последние дня.

Я подняла взгляд на Илина. Профессор смотрел на меня, и в его глазах, впервые после разговора в оранжерее, не было ни раздражения, ни разочарования. Только огромная жалость.

― Кори, я попытаюсь помочь, ― сказал он. ― У меня есть идея, нужно только проверить кое-что...

Он говорил тихо и осторожно, как с безнадежно больным человеком, но утешающий тон не задевал. Я понимала где-то в глубине души, что сейчас, за оставшиеся три дня неплохо бы узнать свое прошлое, чтобы было о чем жалеть, но хотелось не этого. Хотелось в фургон, к Киму, и спать. Чтобы стучали колеса, чтобы ехать вдаль, и чтобы свежий весенний ветер очистил легкие от едкого аромата фенхеля. Это был бы лучший конец, и я не знала, что останавливает меня, что мешает телепортироваться и провести последние три дня так, как я этого хочу.

Глава 60

Через час я телепортировалась на равнину, окружающую поселение стагеров. Илин предположил, что иррилиум может стремиться к исходному месторождению ― как ртуть собирается в одну большую каплю, так и этот металл может стремиться к единению, только по более сложной схеме. Мятежный профессор, неожиданно ставший очень заботливым и дружелюбным, показал мне карту с отмеченной схемой исторического передвижения иррилиумных колец. Получалось, что изначально перстни были развезены по всему миру, потом начали потихоньку стягиваться в Нелоудж, а потом исчезать, все, кроме последних двух. Предпоследнее, видимо, у меня на пальце, а последнее на севере города у могущественного и эксцентричного аристократа. Поэтому Илин предложил посетить месторождение металла, а потом попытаться пробиться к нелюдимому вельможе и посмотреть, не изменит ли кольцо цвет.

Я бы не сказала, что идея казалась очень перспективной, но за неимением лучшей я немного почитала, чтобы восполнить ресурс и телепортировалась. Буквы расплывались перед глазами, смысл ускользал. Почему-то хотелось смириться и ждать. Трое суток, это совсем немного. Можно выспаться... Посмотреть десяток добрых и уютных снов.

Но все-таки собралась, сжала кулаки так, что ногти оставили багровые следы на ладонях. Вспомнила белую пустыню, по которой шли музыканты, подшучивали и рассуждали про иллириум. Кольца замыкаются, сужаются по спирали, это естественно. В конце всегда приходишь к началу, просто с другой стороны. Надо вспомнить и представить. Мне всегда сложно давались визуальные образы. Песок, как пепел. Кратеры, как пламя. Горы, как головы змея.

Получилось. Напряжение из глаз ушло, равновесие вернулось.

Была светлая ночь, и белый песок в сиянии луны светился неприятным мертвенным светом. Я подошла к обломку скалы, на который показывал Эрин. Приложила кольцо к монолитной породе, ожидая чего-то ― взаимодействия, магнетизма. Но ничего не произошло. Металл светился вместе с песком, зеленый и ядовитый, как южное насекомое.

На скале сверкнул маленький электрический разряд, потом другой, чуть правее. Зазубренная мысль на краю сознания постучалась в висок. "Сверчки", ― вспомнила я, ― "Вампиры. Точно. И здесь они водятся. Запасают, значит, в грозу разряд, и давай его друг у друга воровать. С потерями. С небольшими такими потерями, которые можно описать..."

Стоп.

Передача энергии. Сверчки. Уравнения. Вампиры, о которых твердил сумасшедший профессор.

Все неожиданно сложилось в моем воспаленном мозгу в пугающую, гротескную картину. Я быстро телепортировалась под дверь кабинета закрытой группы профессора Керона. Застыла, еще раз проверяя странную цепочку совпадений, больную логику обреченного мозга.

Я не успела продумать план, не смогла подвести гармоничную черту, как дверь открылась. Из кабинета, чуть не стукнув меня по носу, вышла Нирайя. Ничего она не ожидала, насвистывала радостно. И, вероятно, уже ставила греться чайник в своем воображении и накладывала в узорчатые тарелки домашний ужин.

За дверью ждал рок. У судьбы была внешность основоположницы гуманизма Неис Морэнской, мутный рассудок беспамятной Кори и болезненно искаженное вероятностное поле.

За дверью стояла я.

Схватила девушку за плечи, втолкнула назад в темный кабинет, ресурсом закрывая рот. Угрюмая заместительница вырывалась, но я была сильней и уверенней. Почти автоматически ― полезный сценический опыт ― направила в испуганное лицо яркий свет и тихим, ровным голосом спросила:

― Над чем работает ваша исследовательская группа? Честно и быстро. У тебя три минуты. Не ори, ― и сняла молчание с её рта.

― Кто вы? ― прошептала Нирайя.

Но я уже не слушала слова, а смотрела ясный и четкий видеоряд её мыслей, чувствуя, как холодеют пальцы. Вот Керон стоит, нагнувшись над слабо освещенным столом. В руках шкафообразный профессор держит небольшой металлический ящик, в ящике плотно утрамбованы исписанные бумаги. Керон жестикулирует, объясняя, откуда взялись материалы. На бумагах ― уравнения, описания, химические соединения. Некоторые листы оборваны или скомканы. На одной из бумаг ― та самая схема сверчка со стрелочками и подписями, которую я дважды видела сегодня.

Вот молчаливые лаборанты разбирают принесенные листки, расправляют скомканные, бурно жестикулируют, и дни сменяют друг друга ― эксперименты, проверка, ссоры и наконец, окончательные эксперименты. У лаборантов пропадает что-то важное, они ищут, кричат друг на друга, роняют пробирки, Нирайя тычет в лицо щуплому парню график посещения, но постепенно всё приходит к какому-то неведомому мне консенсусу.