Дорога забытого знания

Я кивнула, пытаясь сосредоточиться. Мне было нехорошо, и в этом состоянии меня ужасно раздражала философская неторопливость опытной рассказчицы.

― Первые два этапа ― время и боль. Сначала нужно представить, что между стираемым и всеми, кто его знал, легли пески времени. То время, за которое человека забудут случайные знакомые, подруги для танцев, официант в столовой и чистильщик обуви на углу. Этого недостаточно, чтобы стереть жертву из голов тех, кто её искренне любит, и поэтому добавляют боль. Представляют, что с человеком приключилось нечто страшное, о чем не хочется думать и во что не хочется верить. И только затем представляют, что про жертву все забыли. Здесь помогает сам принцип работы мозга. Он устроен так, чтобы защищать людей от болезненных историй, которые скрыты под песками времени, он увязывает несвязанные концы, заменяя их дежа вю, придумывая ложные воспоминания там, где остались материальные напоминания. ― женщина покачала головой, ― Может быть, поэтому вы так несчастны. Вы остались лишь смутным и болезненным воспоминанием, от которого хотят защититься.

― Я не поняла, ― пробормотала я. ― Но ведь у тех, кто знал стертых, остаются пробелы в памяти. Допустим, влюбленные путешествовали куда-то вместе. Ведь остаются воспоминания о дороге, но никаких напоминаний о спутнике?

― Кори, понимаешь... Мозг ненавидит вакуум. Любое воспоминание ― это сложная комбинация оригинальных, испытанных воспоминаний и синтезированных деталей. Этот феномен называется реконструированная память. В случае со стертыми ― синтезированные фрагменты превалируют, только и всего. Ты слышала про очевидцев преступлений, обвиняющих невинных людей?

― Нет, ― я удивленно подняла брови.

― Какого цвета были волосы у наемника, которого ты убила?

― Русые, ― убежденно ответила я. Перед глазами снова и снова всплывало перекошенное в агонии лицо, и теперь я отчетливо вспоминала еще прямые, жесткие, золотисто русые пряди, выбивающиеся из-под темного капюшона. ― Как пшеница.

― Ты не могла видеть цвет волос в фургоне без освещения, ― спокойно парировала Селена. ― Мужчина был абсолютно седой. Довольно странно, судя по всему, он находился в расцвете сил, на вид лет двадцать пять ― тридцать, не больше. Но сплошь седой.

― Не может быть!

― Спроси у Кима, ― пожала плечами женщина.

Спорить не имело смысла. К тому же, у Селены не было причин врать мне. Давно следовало понять, что нельзя полагаться на собственную искалеченную память ― еще одно горькое открытие. Но зато становится совершенно неважно ― воспоминанием больше, воспоминанием меньше. Реконструирую что-нибудь.

― Спасибо, Селена, ― пробормотала я, ковыряя носком ботинка рыхлую почву. ― Вы же рассказали про стирание в целом, про то, чему подверглась я.

― Это общая теория. Просто хотела прояснить базовые принципы и вытекающие из них последствия. Уничтожение фрагмента памяти производится так же, но частичное уничтожение не так надежно, как полная ликвидация личности, потому что остаются оборванные последовательности и образы, человек чувствует, что потерял нечто и может при желании восстановить некоторые эпизоды. Это называется устойчивыми ассоциативными связями между энграммами. Здесь механизм реконструкции памяти работает на тебя, в отличии от ситуации с полной потерей всех связующих нитей. Но от внешнего считывания защищает неплохо.

Глава 28

Я стерла все воспоминания о затерянных из своей памяти, настолько тщательно, насколько могла. Очень хотелось стереть мертвое лицо наемника тоже, но я понимала, что это находится за той невидимой гранью, переступив которую можно проиграть душу. В конечном итоге, неизвестный мужчина не хотел моей смерти, и совершенное убийство не было самозащитой, местью или войной. Человек умер, потому что смог застать меня врасплох, потому что я оказалась недостаточно сконцентрирована на занятиях с Селеной и не умела стирать память, но умела убивать. Человек умер, потому что я собственноручно подписала и исполнила приговор, и это та ноша, которую нужно нести до конца жизни.

Мы ехали дальше, и ветер снова дышал в лицо. Мой нос пришел в норму, если не считать небольшой горбинки, и все постепенно входило в свою колею. Я иногда думала, что ничего не знаю про своих попутчиков, на самом-то деле.

Однажды вечером Ким достал из встроенного шкафчика две пары наручников и переложил в верхний ящик стола. Действие выглядело рутинным, и он явно старался не акцентировать внимание. На вопросы ответил уклончиво:

― Впереди Чертов лес. Надеюсь, не пригодится.

Эрин, вопреки своей словоохотливости, разговор тоже не поддержал, и я решила оставить эту тему. Ясно, что друзья умеют действовать в любой ситуации. Мне даже нравилась их молчаливая готовность ко всему. Благодаря этому я чувствовала себя почти дома, почти защищенной, почти спокойной. Почти...

Мы нашли попутчика на пару дней, бородатого мужчину неопределенного возраста. Это удивительная особенность дорог ― иногда, в самой глухой чаще можно увидеть человека с котомкой, который идет из неизвестно откуда в неизвестно куда. Случайный путешественник оказался художником, влюбленным в искусство до легкого помешательства. Он нес в заплечной сумке ворох карандашных этюдов и небольшой набор провизии и весь озарился счастьем при виде гостеприимных фургонов. Нас с Кимом художник вдруг узнал ― охнул радостно, как при виде старых знакомых, расцвел в улыбке, что-то начал бормотать, извлекая бумагу из котомки и разворачивая складной мольберт.

― Вы, ― восхищенно обратился он ко мне. ― Я видел вас во сне. А вы можете распустить волосы ― да, именно так... Лучше бы они были влажными, конечно. Вы совсем не такая сейчас, вы будете счастливая. Это мимолетный миг, мгновение, что стоит всей жизни.

Я смотрела на ловкие руки с карандашом зачарованно, и позировала молча и послушно так, как было сказано, не задавая вопросов. Будто отягощенные реальностью слова могли разрушить хрупкую магию мастера, сломать обещанное счастье. И художник жадно и безгласно рисовал меня, а потом поймал Кима за рукав.

― Вы тоже там будете, вас я помню лучше, но нужно уточнить пару линий. Встаньте здесь. Поднимите руки, вот так. Я хочу видеть солнце в ваших глазах.

Сзади стояли фургоны, и Рой латал проколотое колесо, но художнику было все равно. Он только отмахивался от вопросов и бормотал:

― Это все неважно. Я же все помню, как во сне, как во вчерашнем сне. Знал же, что встречу вас, помню горную речку, и большую скалу за ней. А вот ваши скулы не успел запомнить, надо же, как хитро тень легла.

Художник нанес еще несколько заключительных уверенных штрихов и передал этюд мне.

Рисунок нарушал двумерность бумаги, не признавал ограничений действительности, лучился невероятной любовью к жизни, а в самом центре композиции были мы с Кимом.

Мы были у подножия гор, по колено в воде, и Ким держал меня на вытянутых руках над головой. Вода стекала с мокрых волос на лицо музыканта, и я смеялась. Солнце отражалось от воды, наполняя пейзаж искрящимся светом, мы были одни в этом мире, и мы были счастливы.

― Спасибо, ― тихо сказала я художнику. Я поверила ему, это удивительно ― знать, что тебя ждет счастье, пусть на один короткий миг.

― Не стоит, ― ответил он. ― Я шел здесь, чтобы встретить вас. А теперь мне нужно идти дальше, я сегодня увижу мать с тремя детьми, ребятишки как яблоки на яблоне, я должен это нарисовать.

Глава 29

Дорога становилась уже, ветер теплее, а концерты реже, и потому мы с нетерпением ждали следующего, который должен был состояться в настоящем городе с населением в несколько тысяч человек.

― Кори, мне нужен вихрь ― сказал Ким. ― Ураган. Он должен быть пугающим, разрушительным, притягательным. Мы будем петь в центре буйства, в глазу бури, чтобы в припеве...

Он не закончил, резко встал и быстро пошел в лес. Выражение лица изменилось, стало каким-то пустым, безжизненным. Ноги двигались ритмично, и было в стремительной равномерной походке что-то механическое и неестественное, как у марионетки в кукольном театре.

― Ким, ― окликнула я, ― ты куда?

Я увидела, как вскочили все остальные участники группы, Рой позвал настороженно: "Ким?"

― Он ничего не сказал? ― уточнила Селена.

В голосе звенело напряжение, барабанщик ждал ответа, как отмашки перед стартом. Опять они знали нечто, неведомое мне, и на сей раз это было опасно.

― Просто встал и пошел посреди фразы, ― растерянно ответила я.

― Это тварь! Скорее, ― женщина обращалась уже не ко мне.

Рой и Эрин бросились вдогонку за Кимом, Селена осталась сидеть, тревожно глядя вслед, затем перевела настороженный взгляд на меня.

― Что за... ― начала было я, а потом увидела сама.

Из леса вышли, выползли, выкатились два существа. Почти прозрачные, гротескные тени на фоне ночного леса, искажающие весь пейзаж позади. Она находились далеко, но занимали пространство вокруг настолько, что стало трудно дышать. Странные образы, не совместимые с суконной тканью реальности, лишенные физических характеристик.

Твари несли ужас, настоящий, концентрированный, не отягощенный страхом смерти и увечий, не разбавленный отвращением или ненавистью. Чувство настолько чистое, дистиллированное, как один из цветов радуги, намеренно отличающийся от остальных. Я смотрела, не в силах оторвать взгляд, и поняла как-то вдруг, что твари пришли за мной, эти трое здесь, потому что я виновна в единственном необратимом преступлении ― в убийстве.

Понимание парализовало суставы на мгновение, я почувствовала, не в силах оторвать взгляда от аморфных существ, как по голове пробежали холодные мурашки. Гипнотические создания пульсировали, ритмично и непристойно, и в этой пульсации был яростный зов, который я не сразу смогла понять, но когда увидела ― смысл сразу стал очевидным. Я поняла единственную имеющую смысл неотвратимую истину, непреложную и безусловную ― я должна идти к ним. Это единственный вариант продолжения, в моей судьбе не осталось поворотов и развилок, в будущем не осталось выбора. Я уже сделала свой ход, когда убила троих, хоть и помнила только одну из жертв, и теперь путь предопределен.

И в понимании было облегчение, потому что я знала ― все будет именно так, как нужно, как задумано, все будет правильно, встанет на свои места, как последняя деталь огромного паззла. Все точки моей жизни наконец-то соединятся в единый гармоничный рисунок, который даст оправдание и смысл моему существованию. Я встала.

Селена вцепилась мне в руку, но я стряхнула деликатную кисть не глядя. Женщина неловко упала, завалившись набок, но и это неважно ― я сейчас все исправлю, все и навсегда. Сквозь пульсирующий зовущий звон в ушах я слышала дребезжащий неприятный голос: "Рой, Эрин, скорее, нужно остановить Кори".

Время истекало, любое вмешательство могло испортить предначертанную, безусловно логичную концовку. Я рванулась к лесу, но споткнулась о ветку, торчащую из костра, упала и больно обожгла колено. И здесь меня настигли Рой и Эрин ― сильные, вдвоем, но лишенные даже половины той мотивации, что овладела моим сознанием.

Я извернулась и пнула Эрина в лицо и увидела, как гитарист зашатался. Чуть замешкалась, восстанавливая баланс, в голове было мутно, и в следующий момент на запястьях позади спины сомкнулись наручники. "Бешеная", ― прошипел Рой и потащил меня в фургон. Я отчаянно вырывалась, но барабанщик затащил меня внутрь и приковал к стальной арматуре, которая зачем-то проходила у внутренней стены фургона. Туда же быстро забралась Селена, Рой выскочил, и через несколько минут фургон тронулся. Твари настигали повозки, но недостаточно быстро, и я рванулась изо всех сил, чтобы не уехать от зовущих существ, не потерять единственный шанс на закономерный исход.

― Кори, ― резко сказала Селена и подняла меня за подбородок, чтобы поймать мой взгляд, ― ты ни в чем не виновата. Ты не должна понимать, ты должна просто поверить, это не имеет ничего общего с разумом. Верь мне. Я умнее и опытнее тебя, я знаю, что говорю. Ты не виновата, я приказываю поверить в это.

Я посмотрела на морщинистое, некрасивое лицо мутным взглядом. То, что говорила Селена, не имело никакого смысла. При чем здесь вообще мораль и раскаяние? Это логика, закономерность, последствие совершенного действия, неумолимое и необратимое, как гравитация. Но может быть, Селену можно переубедить? ― мелькнула последняя надежда ― она же умная, и все поймет, если как следует объяснить. Слова присохли к небу, угловатые, плоские. А если обмануть?

― Хорошо. Селена, я вам верю. Отпустите меня, а потом я вернусь, ― я говорила отрывисто и четко, словно хотела отвязаться от надоедливого ребенка. ― Я сделаю все так, как вы скажете, только позже. Я поверю, расскажу и объясню.

― Нет, это невозможно. Смотри на меня. Поверь.

Мудрая, но не знакомая с преступлением, женщина не понимала и не могла понять. Это были персональные твари, мое личное дело и единственный шанс наконец-то сделать все правильно, раз и навсегда. Это будет страшно, невыносимо, но это именно то, что я должна сделать, всегда была должна. Я слышала, как рядом рвется Ким, он не говорит не слова, и я слышу лишь какое-то звериное рычание.

― Селена, ― сказала я умоляюще, ― пожалуйста. Я все отдам и расскажу, сейчас надо туда. Я обещаю, что вернусь. Я...

В глазах, что когда-то казались мне мудрыми, светилось убеждение в своей плоской правоте. Селена, ограниченная бытовыми предрассудками, не собиралась меня отпускать. И я прекратила тщетные попытки. На счет три собрала все силы и рванулась, как-то тупо отметив, что ресурс на нуле, рванулась еще раз, вложив всю душу в этот рывок. От неожиданной боли в глазах потемнело, и я увидела яркие многоцветные точки, а потом потеряла сознание.

Глава 30

Я пришла в себя на широкой кровати в фургоне, Ким сидел рядом, стучали колеса, но не хватало чего-то очень важного. Все было неправильно. Навсегда. Ничто и никогда не будет как прежде, моя судьба ― по-прежнему последний кусочек паззла, который почему-то не вставили в нужную картину. И впереди теперь тысячи других картин, сотни тысяч вариантов, и возможно, какие-то подойдут по цвету, а какие-то по форме, но уже никогда не найдется тот самый, безальтернативно верный.

Я села и посмотрела на руки. С запястий была свезена кожа, видимо наручниками, и там начинали наливаться огромные багровые синяки. Ногти оказались сломаны и ободраны, в одном месте сочилась кровь. У Кима руки выглядели также.