Дорога забытого знания

В один из таких вечеров мы сидели на небольшой поляне в паре метров над дорогой. Под нашими ногами росла красная сочная брусника, я собирала ее и ела, остальные проявляли к ягоде возмутительное равнодушие. Рой отделывал проволокой очень достоверную модель небольшой рыбки ― очевидно, наживки. Сетчатая серебристая чешуя играла на солнце, глаза заманчиво сверкали. Я бы клюнула.

Эрин срезал сучья с какого-то дерева, Ким задумчиво перебирал струны гитары, тихо, деликатно подстраиваясь под шум ветра.

― Что это у тебя, Эрин? ― вдруг прервался Ким.

― Сердечная сосна, ― ответил тот.

― Кинь сюда на минутку, ― попросил Ким.

― Держи.

Кусок неприглядного узловатого дерева, как будто покрытого бородавками и перекрученного, оказался у Кима в руках. Он достал из сумки небольшой походный нож с зазубринами, в несколько уверенных движений отпилил от бруска овальный медальон в палец толщиной.

― Смотри, ― сказал он. ― Понимаешь, за что ее так назвали?

Я кивнула:

― Теперь понимаю. Красиво.

На срезе странного корявого дерева годичные кольца образовывали четкий и красивый узор ― сердце.

― Триста лет назад здесь, километрах в десяти на юг, ― Ким махнул рукой в направлении большого просвета между деревьями, где блестел какой-то водоем, ― состоялось одно из самых масштабных и кровопролитных сражений в нашей истории. В схватке погибло около девятисот тысяч человек, её прозвали лакерской мясорубкой. Ходят слухи, что так получилось из-за предательства одного из первых офицеров. Ведь изначально численное преимущество было у Лакерии. Но противник напал неожиданно и сзади, и это изменило исход боя. После сражения кто-то решил вместе с похоронками разослать семьям погибших по срезу такой сосны.

Ким остановился, повертел медальон в руках и передал срез мне:

― А сейчас такие медальоны очень ценятся за пределами Лакерии как подарки влюбленным и сувениры. Никто не знает историю.

― Я знаю, ― сказал Эрин. ― Но это недорого и романтично, ― гитарист аккуратно разделывал оставшийся брусок дерева на медальоны. ― Я всегда беру с собой не меньше дюжины на всякий случай. А то подарков не напасешься.

Я сидела молча какое-то время, перебирая обрывки своих воспоминаний. Ничего, совсем ничего, пусто. Какая-то неполноценность и неуверенность напрашивалась заполнить этот вакуум. К ботинку прилип темный осенний лист, я аккуратно взялась за черенок, очистила ботинок и вытерла пальцы об мох. Музыканты молчали, только треск костра разбавлял тишину.

― А я ведь совсем не знаю историю, ― призналась я наконец. ― Не помню, или никогда не знала. Расскажите хотя бы про Нелоудж.

― Нелоудж ― единственный город, у которого нет истории. Проклятый город, обреченный вновь и вновь повторять собственную судьбу, ― мрачно ответил Ким. ― Все рассказы расходятся, литературных источников нет, я не говорю об исторических книгах. Мифология и невнятный героический эпос не в счет. Нельзя найти ничего определенного за ближайшие пятьсот лет, есть лишь пара известных личностей.

― Как такое может быть? ― удивилась я.

Вместо Кима ответила Селена, грустно усмехнулась:

― Кори, ты правда не понимаешь? Как ты ― Ты, ― женщина акцентировала это слово, ― можешь задавать такие вопросы? Ты вершила историю, ты и твои друзья из реабилитационного центра. Твои подруги записывали ее. Но вы проиграли, вас стерли, и историю написали другие. Их тоже сотрут, не переживай, это самое неблагодарное дело ― писать и вершить историю. Хочешь помнить прошлое, хочешь передавать знание внукам ― пеки булочки с корицей. Говорят, их рецепт передается веками, из поколения в поколение.

Ветер замолк, пока она говорила, а затем продолжил свою вечную песню. Он был с ней согласен, возможно, но это не имело значения. Ничего не имело значения там, где есть дорога, где есть свобода.

Глава 19

Постепенно я нашла свое место в группе и стала помогать Киму с созданием спецэффектов на концертах. Управляла светом, создавала туман, теплый снег и ветер, усиливала голоса исполнителей или ведущий инструмент. Ким хотел, чтобы я защищала публику от ветра и от дождя, акцентировала звук барабанов и помогала с созданием движущихся картин на заднем плане. У Кима был миллион идей, и мы порой до рассвета обсуждали, продумывали детали и эффекты, а потом он рассказывал удивительные и странные истории, чтобы хватило ресурса все это реализовать. Мы обсуждали научные парадоксы и философские вопросы, и порой я даже забывала о своей беспрестанной гонке за силой и слушала просто так, задумываясь о вещах, которые раньше никогда меня не волновали. Это странно, как я могла собирать тысячи историй, лоскутное одеяло рассказов, внимательно изучать текстуру и цвет ткани каждой байки, упуская подчас самое главное. Порой, сидя за рулем, я вспоминала старые истории и изучала сюжеты под новым углом. Вот, например, рассказ странника о мудреце, получившем ресурс из огня. Ким сказал, что это может быть правдой. Встречались аналогичные слухи с участием восточных монахов. И правдой может быть исчезновение новоявленного бога. Есть ощущение, что Институт контролирует все королевство, избегая появления любой конкурирующей силы ― и доброй, и злой.

Вечерами мы сидели у костра в сосновом лесу, так похожем на первую ассоциацию, что выведала у меня Зиэн. Часто удивительные странники ― старики с узловатыми посохами и волшебными историями ― присоединялись к походному ужину. Сидели с кружкой горячего чая, делились мудростью. Возможно, художницы правы ― нарисовать прошлое не так уж и сложно. Раз я на второй день смогла представить будущее.

Едва стемнело, мы остановились на заброшенном лугу недалеко от дороги. С противоположного края слепо смотрели разбитые окна темных покосившихся домов и мужчины, не сговариваясь, пошли проверять ― не остался ли там кто.

Ким рассказал историю заброшенного поселения еще в дороге. Когда музыканты только начинали путешествовать в этом направлении, здесь жило человек десять-одиннадцать, все в преклонном возрасте. Они с тоской вспоминали прошлое, когда в пяти километрах отсюда работала школа, по поселку бегали дети, а на лугу колосилась пшеница. А потом что-то изменилось, за урожай стали меньше платить, и заготовители из города стали все реже приезжать по разбитым дорогам. Старики постепенно перешли на сбор ягод и грибов, молодежь начала подрабатывать перевозом старших в города. Когда закрылась школа, детей в поселках уже не осталось. Кто мог ― переселился в Нелоудж, остальные нашли подработку в крупных окрестных селах. Изредка, кажется, раз в пять лет, в деревеньку с помпой прибывали сотрудники Института, выслушивали жалобы и переписывали оставшихся. А остались только одинокие старики, которые не могли так просто бросить обжитые дома и луг, на котором прошла вся жизнь.

В прошлую поездку из одиннадцати осталось только две старушки. Музыканты привезли им тогда из города солонины и ржаного хлеба, чтобы хватило на зиму. Везли и сейчас.

Но сегодня в домиках уже никого не было.

В ледяных завываниях ветра чувствовалось дыхание надвигающейся зимы. Селена разводила костер, и резала тонкими ломтями темный хлеб. Эрин медленно перебирал струны, гитара тоскливо прощалась с кем-то.

Рой выбрался из фургона в высоких болотных сапогах, за спиной красовался любимый телескопический спиннинг и котомка с прочими снастями. Ловля рыбы с использованием ресурса попадала под закон о браконьерстве, и мне всегда казалось, что Рой любит рыбалку именно за это. За необходимость вручную крутить металлическую катушку, распутывать леску и часами сидеть у холодной воды. За оправданную возможность отпустить мысли на волю.

― Здесь это... Ручей есть за поворотом, ― прокомментировал барабанщик. ― Как бы может, уха вечером будет.

Ким проводил Роя задумчивым взглядом, поднял глаза на меня.

― Завтра, ― сказал он, ― мы приедем к стагерам. Это племя, отказавшееся от использования ресурса в принципе. Они не пускают никого на свою территорию, поэтому технически мы будем выступать не на их земле, но рядом. На концерт придут, разумеется, стагеры как и все люди любят музыку и развлечения. Кори, нужно как следует продумать эффекты, они не должны быть вызывающими.

― Поняла, ― сказала я, ― ни дождя, ни смерча.

― Именно, ― подтвердил Ким, ― ни движущихся декораций, ни огней. Освещение должно присутствовать, но выглядеть естественно. Усиление звука не чрезмерное, только чтобы было комфортно слышать.

― Мне всегда казалось, что ты слишком деликатничаешь, ― сказал Эрин. ― Мы выступаем на свободной земле, почему бы не показать стагерам, что использование ресурса может быть прекрасным? Может хоть молодежь задумается, что они теряют.

― Они в своем праве, ― негромко сказала Селена, ― мы лишь гости.

― Кори? ― спросил Эрин.

Это был старый спор, музыканты играли по знакомым нотам. Я же исполняла новую партию, которая могла подкинуть дров в этот затухающий костер.

Вернулся Рой, с интересом прислушиваясь к беседе. В садке билась крупная, с мужскую руку, темная и сильная щука, открывала испещренный мелкими зубами рот.

― Не знаю, ― призналась я. ― Эффекты красивые, но сказать, что использование ресурса может быть прекрасным... Мне кажется, это не то слово. Картины прекрасны, музыка, и рассвет в лесу. Ресурс имеет больше отношения к силе, к безопасности, к власти, возможно, иногда, к комфорту.

― Ты, это... Как все в Нелоудже, ― резко сказал Рой. ― И в Институте.

В этом заброшенном поселке упоминание об Институте звучало почти обвинением. Мне было неуютно здесь и не хотелось спорить, поэтому я промолчала.

― Рой, передай, пожалуйста, садок, ― сказала Селена, освобождая пространство для разделки рыбы. Она посетовала, что закончился перец, и поэтому жаркое будет лишено привычной остроты, и Эрин заметил, что у стагеров перца тоже не купить. Барабанщик похвастался, что сработала приманка в виде окуня, которую он закончил на прошлой неделе ― небольшая серебристая рыбка с оранжевыми полосами на спине. К разговору о ресурсе больше не возвращались.

Утром Ким еще раз зашел в домики и оставил небольшой узелок с провизией в самом дальнем. Там, где еще сохранились стекла в двух окнах из трех.

Глава 20

Вечером в фургоне с Кимом мы обсудили детали завтрашнего концерта. Я не должна была делать ничего визуального и эффектного, но при этом следовало обеспечить максимальный комфорт ― отсутствие пронизывающего ветра для зрителей, хороший и естественный свет на сцене. В какой-то мере предложенная задача оказалась даже сложнее, чем обычно.

Ким откинулся на подушки, скрестил руки за головой. Я устроилась поудобнее рядом, приготовилась слушать очередную историю, чтобы запастись ресурсом к выступлению. Моё любимое время, незаслуженная награда.

Но вместо рассказа музыкант вдруг спросил, задумчиво глядя в потолок:

― Кори, как ты думаешь, за что тебя стерли?

― Я почти уверена, что подошла к какому-то открытию, ― сказала я, ― которое дало бы мне слишком много силы, и поэтому меня уничтожили. Но я надеюсь выяснить однажды, что это было и довести до конца, если оно того стоит.

― А ты никогда не задумывалась, что именно это было за открытие?

― Нет, если честно, ― сказала я. ― Мне известны основы высшей математики, сейсмологии, астрономии ― слишком много вариантов. Да и не думаю, что это важно. Важно то, что потенциальное открытие дало бы много ресурса изобретателю.

― А Рой прав в чем-то, ― сказал Ким. ― Для тебя ресурс и сила ― это синонимы, как для типичных представителей Института. А вдруг дело именно в том, над чем ты работала? Вдруг ты подошла слишком близко к чему-то опасному?

― В каком смысле опасному? ― задумалась я.

― Тебе виднее, ― пожал он плечами. ― Опасному для жизни, как убивающий газ. Для человечности, как генетические игры с генами человека и тканями коровы. Для устоявшегося порядка ― сама понимаешь, о чем я.

В сумеречном свете лицо музыканта казалось заговорщицки-любопытным. Будто он подкрался к последней нити в очередной загадочной истории, достойной героической песни. Даже жаль было разочаровывать, но я все же отрицательно покачала головой:

― Нет, это не про меня. Особенно последнее. Вряд ли. Скорее я обнаружила какую-нибудь забавную туманность и почти поняла структуру.

― Понятно, ― без интонаций сказал Ким и отвернулся. ― Смотри, видишь огоньки?

Я кивнула. Через открытую заднюю дверь фургона было видно, как в темноте леса сверкают, переливаются и тухнут странные отблески, похожие на миниатюрные молнии.

― Это электрические сверчки-вампиры. Умеют запасать электрическую энергию в грозу, а потом воровать друг у друга. Загадка природы. Я слышал, что они почти перевелись, потому что Институт постоянно отлавливает их для каких-то экспериментов.

Глава 21

Последние километры пути к стагерам пролегали через самый фантастический пейзаж, который я видела в этой жизни. Мы ехали по равнине, покрытой белым и легким, словно пепел, песком, но в некоторых местах были ямы, похожие на кратеры, обрамленные синим и красным, как пламя свечи. И посреди равнины, как три головы змея возвышались три горные вершины высотой в несколько сотен метров, окрашенные в те же синие и красные цвета и опасно склоненные.

― Здесь добыли иррилиум, ― сказал Ким.

― Серьезно? ― удивилась я. ― А он на самом деле существует?

― Конечно, ― подтвердил Эрин, ― за всю историю было найдено не более четырехсот граммов, и все добыты здесь. При фантастической плотности иррилиума этого едва хватило на семь колец. В настоящее время известно только два обладателя, куда исчезли остальные пятеро до сих пор остается загадкой.

Я знала про иррилиум немного, пожалуй, столько же, сколько любой ребенок в Нелоудже. Это был очень красивый благородный металл, похожий на золото, но с легким багровым отливом. Очень тяжелый и обладающий странными физическими свойствами. Кольцо из иррилиума нельзя было повредить даже остро ограненным алмазом, единожды отлитое оно не теряло форму никогда. Однажды на незадачливого владельца артефакта обрушился многотонный блок... Кольцо впечаталось в камень, смяло в крошку монолитную породу и сохранило единственный целый фрагмент кости хозяина.

Впрочем, особенную ценность иррилиуму придавала не прочность. Люди рассказывали, что за три дня до смерти владельца кольцо меняет цвет и становится неоново зеленым, как полярное сияние. Многочисленные легенды гласили, что ни разу, за всю историю существования колец, иррилиум не ошибался. Пока кольцо окрашно в багровые тона, владельцу не угрожает ровным счетом ничего. Ни одно покушение не увенчается к успехом, ружье, наставленное в упор, не выстрелит. Обладатели иррилиумных колец оставались единственными выжившими на кровавых полях сражений, спасались после крушения в океане, кишащем акулами, вставали на ноги после падений с головокружительной высоты.