— Ну, Дэви, — сказал он, — разве сегодня выдалось не славное утро? Вот такой денёк, каким должны быть все летние дни! Это не то, что шляться по горам в дождь. Но всё же навевает воспоминания, не правда ли?
— Ты имеешь в виду то, как мы загорали на вершине скалы? — спросил я ехидно.
— Да, и упаси Господи от повторения того развлечения, — сказал он.
— А где же по-твоему сейчас могут быть наши преследователи? — спросил я.
— Бог их знает, — ответил он задумчиво. — Во всяком случае, нам придётся рискнуть. Вставай, Дэвид! Идём снова только вперёд, наудачу! Нам сегодня предстоит прекрасная прогулка, почти как в старые добрые времена.
Мы направились на восток, идя вдоль морского берега к тому месту, где подле устья Эска курятся соляные ямы. Утреннее солнце необыкновенно красиво сверкало на Артуровом стуле* и на зелёных Пентландских горах. Прелесть этого дня, казалось, только раздражала Алана.
— Я чувствую себя полным дураком, — говорил он, — покидая Шотландию в подобный превосходный денёк. Эта мысль никак не выходит у меня из головы. Мне, пожалуй, было бы приятнее остаться здесь и быть в конце-концов убитым или повешенным.
— Нет, нет, Алан, это тебе наверняка не понравилось бы, — сказал я.
— Не потому, что Франция плохая страна, — продолжил он, не слушая, — но всё-таки это не то. Она, может быть, и лучше многих других стран, но уж точно не лучше Шотландии. Я очень люблю Францию, когда нахожусь там, но я тоскую по шотландским тетеревам и по торфяному дыму.
— Если тебе больше не на что больше жаловаться, Алан, то это ещё не так важно, — сказал я.
— Мне вообще не пристало жаловаться на что бы то ни было, — ответил он, — после того как я вылез из петли и стал богат как король.
— Ты должно быть устал от бездействия за последние пару дней? — спросил я.
— Нельзя сказать, что именно устал, — отвечал он. — Я не из тех, кто легко падает духом от подобных пустяков, но я лучше чувствую когда у меня есть дело и небо над головой. Я похож на старого Блэка Дугласа: он больше любил слышать пение жаворонка, чем писк мыши. Вот и я больше люблю жить напряжённой жизнью, чем просто тихо сидеть и чего-то ждать.
— А что там на счёт твоих друзей-горцев, расположившихся в моём поместье, и Эйли? — спросил я.
Он кинул на меня странный взгляд.
— Знаешь, я хотел с тобой об этом поговорить, но не знал с чего начать, — сказал он. — Я не знаю точно, какие у тебя отношения со вдовой, но мне кажется, что она положила глаз на первого помощника капитана нашего брига, Джона МакЛоу — продолжал он, сочувственно положив мне руку на плечо, — она говорила, что он очень напоминает ей покойного мужа. Джон тоже от неё без ума и хотя пока ещё эта парочка держит расстояние, могу поклясться, что это ненадолго.
— Почему ты так считаешь? — спросил я.
— Я же не слепой, — они такие взгляды бросают друг на друга украдкой, что нетрудно всё понять. Иногда я даже завидовал им. И даже начинал от зависти сочинять песни.
— О чем? — спросил я, удивлённый извилистым полётом его мысли.
— Об оленях, о вереске, — сказал он, — о старых вождях, которых давно уже нет, о том, о чем вообще обычно поётся в наших песнях. Иногда я даже старался вообразить себе, что у меня есть флейта или волынка и я играю. Я играл в уме длинные арии, и мне казалось, что я играю их замечательно хорошо. Уверяю тебя, иногда я даже слышал, как фальшивил! Но главное то, что всё это для меня уже кончилось. Теперь тебе самому придётся с этим разбираться и что-то решать.
Затем он заставил меня снова рассказать о своих приключениях, которые опять выслушал сначала со всеми подробностями, чрезвычайно одобрительно и по временам уверяя меня, что я "странный, но очень храбрый малый".
— Так ты не испугался Саймона Фрэйзера? — спросил он затем.
— С чего бы! — воскликнул я.
— Да, он хитёр и подл как змей, — сказал он. — Это действительно ужасный человек. Но следует и ему воздать должное: могу уверить тебя, что на поле сражения это весьма достойный воин.
— Разве он так уж храбр? — спросил я.
— Храбр? — переспросил он. — Он более непоколебим, чем стальной меч.
Рассказ о моей дуэли понравился Алану более всего.
— Подумать только! — воскликнул он. — Не напрасно я учил тебя в Корринаки. Тогда ты не выглядел человеком, способным постоять за себя со шпагой в руке! Как жаль, что я не видел этого! Вставай, вынимай своё оружие. Покажи мне, как это было!
— Алан, — сказал я, — ты уверен, что это надо делать прямо посреди дороги?
— Я же умру от любопытства, — сознался он. — Это наверно был совершенно необыкновенный приём.
— Да самый обыкновенный приём, — сказал я ворчливо, — и я тебе вроде бы его уже показывал. Противник просто не ожидал ничего столь выходящего за пределы классической фехтовальной техники. Ведь в фехтовании на шпагах, хотя передвижения иногда идут по кругу, но выпады — всегда по кратчайшему расстоянию, по прямой. И чтобы увернуться от укола противники обычно отклоняют голову или корпус, а если и отпрыгивают, то назад, редко в сторону. Бросаться же навстречу удару будет или самоубийца, или человек который точно знает чего добивается. Так что я просто подловил его, разорвав привычный шаблон.
— Нет, — сказал он настойчиво, — всё равно покажи мне это на деле!
— Ну хорошо, — сдался я, извлекая шпагу из ножен. Надо сказать, что Алану легко удалось заблокировать мой удар ещё на подходе. Конечно, я сдерживал руку, делал всё слегка замедленно, да и он заранее знал направление атаки.
— Нет, всё равно не понимаю, — сказал он, — по-настоящему хороший фехтовальщик не мог бы пропустить подобный выпад.
Тогда я, не жалея своей шпаги, продемонстрировал этот же приём на предельной для себя скорости, использовав для наглядности росшую у дороги берёзку. Алан только уважительно присвистнул, глядя как падают наземь отсечённые клинком ветви.
— Я обещаю тебе одно, Алан, — заметил я, — когда мы встретимся в следующий раз, я буду фехтовать лучше. Пока же вся моя сила только в подобных финтах и уловках.
— "В следующий раз"! — сказал он недовольным тоном. — Когда это будет, желал бы я знать? Вот зря ты не хочешь отправиться со мной во Францию.
— Ну, Алан, я об этом долго думал, — отвечал я, — и вот мой план: для начала я спасу Джеймса, а уже потом поеду во Францию.
— Вот ещё одно дело, — сказал Алан, — он мой родственник, но я бегу из страны, а спасать его будешь ты в одиночку.
— Почему же в одиночку! — воскликнул я, начиная немного раздражаться, услышав всё ту же песню на новый лад. — А как же те десять хайлендерских головорезов, что жгут сейчас порох в Шосе, тренируя меткость стрельбы? Ты ведь сам говорил мне, что отобрал лучших из лучших.
— Ты, пожалуй, прав, — согласился он, — но и моя шпага с пистолетами могла бы пригодиться в предстоящем деле.
— Да пойми ты, — продолжал я терпеливо, как будто уговаривая упрямого ребёнка. — Если всё пройдёт как задумано, то и дела никакого не будет. Твои люди это просто страховка на самый крайний случай. Если дойдёт очередь до них — это уже будет означать проигрыш. В бою со всей британской армией не важно будет, семь у меня человек или семьдесят, и есть ли среди них ты.
— Кстати, чуть не забыл! — воскликнул он. — Перед моим выходом из Шоса явились посыльные сразу от двух оружейников. Так что смотри, что я тебе прихватил.
Он порылся из сумки и извлёк оттуда револьвер. Нет, если точнее — необычайно изящный гибрид кольта и дуэльного пистолета этого века.
Я покрутил это огнестрельное творение и так и этак, рассмотрев на стволе, в окружении завитушек, маленькую надпись "изготовлено мануфактурой Томаса Мэрдоха". Шесть зарядов тридцать первого калибра в съёмном барабане.
— Ты уже испытывал его? — спросил у Алана. Друг, немного помявшись, достал из сумки ещё один револьвер, точную копию первого.
— Это просто чудо, а не оружие, — сказал он горячо, — поскольку ты говорил, что хочешь таким вооружить всех, то я осмелился оставить один себе. Я его даже оплатил сразу, ещё не испытывая. А потом, конечно, пострелял. Будь у нас на бриге по паре таких пистолетов, мы бы перебить всю его команду за минуту.
— Ладно, — не стал я комментировать, — теперь я тоже попробую... И, со всей возможной скоростью, выстрелил шесть раз подряд в большой валун, лежавший на краю поля, метрах в двадцати от дороги, по которой мы шли.
Впечатления были разные. Конечно, по сравнению с современными пистолетами темп стрельбы в пару выстрелов в секунду впечатлял. Но тугой спуск и далеко расположенный курок задействовали обе руки стрелявшего. А я ведь уже в мечтах видел себя палящего с двух рук, по-македонски. Хотя мне следовало радоваться и тому, что барабан автоматически вращался, в предыдущих моделях и этого не было. Да даже нормальные пружины научились в Европе изготавливать смешное по историческим масштабам время назад, не прошло и пары веков.
Второй существенный недостаток — после моей стрельбы участок дороги, где мы находились, заволокло такими плотными клубами дыма, что их можно было использовать как дымовую завесу. Так что, чтобы вести прицельный огонь из этого револьвера, следовало бы очень быстро бежать вперёд или в сторону после каждого выстрела. Но в целом я остался доволен новым оружием. Главное — оно оказалось не настолько тяжёлым, как я опасался. Чуть тяжелее обычного пистолета, но вдвое легче той же "Утиной лапы"...
Я посмотрел на часы и мы снова пустились в путь — время назначенного отплытия близилось. В дороге мы снова обратились к планам на будущее.
— Когда я здесь закончу все дела, — сказал я, — думаю на какое-то время перебраться в Голландию, подучиться в Лейденском университете. Что ты на это скажешь? Сможет ли офицер Полка Королевских шотландцев Франции взять отпуск и пересечь границу, чтобы навестить скромного лейденского студента?
— Ещё бы, конечно сможет! Видишь ли, я в хороших отношениях с моим полковником, графом Драммонд-Мельфортом, и — что ещё важнее! — мой двоюродный брат, подполковник, служит в полку голландских шотландцев. Ничего не может быть проще, как получить отпуск, чтобы навестить подполковника Стюарта из Халькета. Граф Мельфорт, очень учёный человек, пишущий книги, как Цезарь, без сомнения будет очень рад воспользоваться моими наблюдениями.
— Разве граф Мельфорт писатель? — спросил я. Хоть Алан выше всего ставил воинов, но я лично всегда предпочитал тех, кто пишет книги, наверное потому, что сам этим талантом был обделён.
— Да, Дэвид, — сказал он. — Можно было бы заметить, что полковник должен был бы найти себе более приличное занятие. Но могу ли я осуждать его, когда и сам сочиняю песни?
— Хорошо! — заметил я. — Теперь тебе осталось только дать мне адрес, куда писать для тебя во Францию. А как только я попаду в Лейден, я пришлю тебе свой.
— Лучше всего писать мне на имя моего вождя, — сказал он, — Чарльза Стюарта Ардшила, эсквайра, в город Мелон, в Иль-де-Франс. Рано ли, поздно ли, но твоё письмо в конце концов непременно попадет в мои руки...
В Массельборо, где мы завтракали жареной треской, меня чрезвычайно позабавили разговоры Алана. Его шерстяной плащ и вязаные гетры в это тёплое утро привлекали к себе внимание, и, может быть, было действительно разумно объяснить посторонним, почему он так тепло не по погоде одет. Алан принялся за это дело крайне ретиво. Он болтал с хозяйкой дома, хвалил её способ изготовления трески, потом всё время жаловался на простуженный живот и с серьёзным видом рассказал о всех симптомах своей болезни. После этого он с большим интересом выслушал все советы, которые дала ему трактирщица.
Мы покинули Массельборо до того, как туда пришел дилижанс из Эдинбурга, так как, по словам Алана, нам следовало избегать подобной встречи. Ветер, хотя и сильный, был очень тёплый, солнце пригревало, и Алан в своём костюме страдал от жары. После Престонпанса мы свернули на Глэдсмьюрское поле, где он гораздо подробнее, чем требовалось, стал мне описывать сражение, происходившее на этом поле. Отсюда прежним быстрым шагом мы пошли в Кокензи. Хотя здесь и сооружались рыбачьи снасти для ловли сельдей, всё же это был пустынный, отживающий свой век полуразрушенный городок. Но местная пивная отличалась чистотой, и Алан, сильно разгорячившись, все-таки выпил бутылку эля и снова рассказал местной хозяйке старую историю о своём простуженном животе, только теперь симптомы его болезни были совсем иные.
Я сидел и слушал, и мне пришло в голову, что я не припомню, чтобы он обратился к женщинам хотя бы с тремя серьёзными словами. Он всегда шутил, зубоскалил и в душе издевался над ними, но им всё это почему-то неизменно казалось интересным. Я намекнул ему об этом, когда хозяйку вызвали из снятого нами отдельного кабинета другие гости.
— Чего же ты хочешь? — сказал он. — Мужчина должен уметь развлекать женщин: он должен рассказывать им разные смешные истории, чтобы позабавить их, бедных овечек! Тебе следовало бы поучиться этому, Дэвид. Тебе надо бы усвоить приемы этого своего рода искусства, общения с женщинами. Если бы вместо старухи была молодая и хоть сколько-нибудь красивая девушка, я ни за что не стал бы говорить с нею о своём животе, Дэви. Но когда женщины слишком стары, чтобы думать о любовниках, они непременно хотят быть аптекарями. Почему? Да разве я знаю? Думаю, что такими уж сотворил их бог. Но я считаю, что тот дурак, кто не старается им всячески потакать.
Тут вернулась хозяйка, и Алан быстро отвернулся от меня, словно ему не терпелось продолжать прежний разговор. Хозяйка начала рассказывать о происшествии, случившемся с её зятем из Эбэрледи, болезнь и смерть которого она описала чрезвычайно подробно. Рассказ её был не только скучен, но иногда и противен, так как она говорила смакуя неприятные мне подробности. Поэтому я впал в глубокое раздумье, выглядывая из окна на дорогу и едва замечая, о чём идёт разговор. Как вдруг я непроизвольно вздрогнул.
— Мы клали ему припарки к ногам, — говорила тем временем хозяйка, — и нагретые камни на живот, и давали ему иссоп, и настойку из болотной мяты, и прекрасный, чистый серный бальзам...
— Сэр, — сказал я Алану тихонько, не перебивая её, — сейчас мимо прошел один из моих старых друзей.
— Неужели? — отвечал Алан, точно это было совсем не важно, и продолжал: — Вы говорили, сударыня!..
И несносная женщина продолжала свой рассказ.
Вскоре, однако, он заплатил ей монетой в полкроны, и она должна была пойти за сдачей.
— Кто это был? Рыжеголовый? — спросил Алан.
— Да, это был Нийл, — ответил я.
— Что я тебе говорил, там, в лесу? — воскликнул он. — Всё-таки странно, что он уже тут! Он был один?
— Совершенно один, насколько я мог видеть, — сказал я.
