Тем не менее, мне с ходу удалось сблизится с самым шустрым из матросов, увернуться от удара его дубинки и глубоко резануть ему кинжалом по бедру выставленной вперёд ноги. Видно качественно нерв задел, поскольку бедняга болезненно вскрикнул и выронил своё оружие, которое я крайне удачно подхватил свободной рукой ещё в воздухе.
Теперь, с кинжалом в правой руке и дубинкой в левой, можно было не полагаться только на скорость, которая изначально не была моей сильной стороной. Я перескочил через какую-то верёвку, леер, или фиг как называется этот канат, крепящий парус к борту, и отбив своей дубинкой удар очередного матроса, отсушивший мне руку, полоснул его кинжалом по лицу. Вроде не сильно, но раны на лице — особый случай. Заливаясь кровью, матрос отпрянул назад, столкнувшись со своим идущим следом сотоварищем, в результате чего они рухнули на палубу, образовав кучу-малу. Мне медлить было никак нельзя, но пробегая мимо, я успел изо всех сил приложить последнего из здешних противников дубинкой по темени, надолго выведя из игры.
Сопровождаемый топотом грубых башмаков преследователей, я бросился к кормовому возвышению, ловко перепрыгивая бухты свёрнутых канатов, какие-то наклонные отверстия в палубе и деревянный брусы. Чего они столько всего наворотили на этом паруснике? Взбежав по крутой лестнице к пустующему штурвалу, я занял выгодную позицию наверху, позволившую мне удачно пнуть ногой в лицо первого из врагов. Им оказался мрачный тип в мундире, скорее всего это известный мне по книге помощник капитана. Как там его, Хуан вроде бы? Полетел он хорошо, как шар в боулинге кегли сбив всех бегущих следом.
Я занял позицию над лестницей, поигрывая кинжалом и прокручивая в руке оказавшуюся неожиданно ухватистой дубинку. На лицо сам собой вылез безумный оскал. Подходите, суки, сейчас я покажу вам всё, чему меня научила жизнь и ВДВ.
— Стойте, ослы... — закричал приотставший Хозисон, видя, что пара первыми поднявшихся на ноги матросов собирается незатейливо штурмовать лестницу в лоб, — Обходите его с другой стороны!
А на палубе показались новые действующие лица, причём среди тройки матросов был и примеченный ранее, с пистолетами в карманах. Мне сразу стало немного грустно.
— Капитан! — крикнул я Хозисону, — Вот перекалечу сейчас тебе весь экипаж, с кем за море поплывёшь?
Моряки приостановились, глядя на своего хозяина. Тот в раздражении сплюнул на палубу — вроде как непростительный поступок для настоящего моряка. На его лице ясно читалась идущая в душе борьба злобы с осторожностью. Наконец, последняя победила.
— Чего ты хочешь? — спросил он, заметно теряя первоначальный боевой запал.
— Да просто поскорее убраться отсюда, сэр, а то мы привлекаем слишком много внимания, — как мог почтительно ответил я.
Хозисон осмотрелся. Действительно, на пристани уже начали собираться зеваки, активно обсуждающие заварушку на борту брига.
— Хорошо. Но пока мы не выйдем в открытое море, ты посидишь в трюме под замком, — пошёл капитан на долгожданный компромисс.
Вот так я и оказался запертым в полутьме, среди тёмных корабельных бортов, плеска волн, и топота матросов по палубе над головой. Из минусов — плохое отношение с командой. Из плюсов — я сохранил своё оружие и деньги. Которых на самом деле было далеко не шестьдесят фунтов, а более четырёхсот, целое состояние по этим временам. К счастью не в одних современных соверенах, но по большей мере в более лёгких старых гинеях, и то куча моего золота весила почти пять килограмм. Надеюсь, дядю Эбэнезера не хватит удар, когда он полезет проверять свои тайные ухоронки...
VII.
Я проснулся в себя в темноте и почувствовал сильную боль во всем теле; руки и ноги мои болели после вчерашних физических нагрузок. После схватки на палубе я был сильно возбуждён и никак не мог заснуть, поэтому пришлось до изнеможения заниматься отжиманиями и приседаниями. Да что там, я даже пресс покачал, зацепившись ногами за какую-то балку на потолке. Теперь все мышцы нещадно болели, давая понять, что всё должно быть в меру. Слышался рев воды, точно у громадной мельничной плотины, раздавались тяжелые удары волн, страшный шум парусов и резкие крики матросов. Все кругом то поднималось с головокружительной быстротой, то так же быстро опускалось, а я сам был так разбит и чувствовал себя так плохо, что не мог отдать себе ясного отчета в своём положении. Мысли в беспорядке толпились в моем мозгу, пока я наконец не догадался, что ветер, должно быть, усилился и начался шторм. Вместе с осознанием своего положения мною овладело мрачное веселье и предвкушение перемен... И я, недолго поворочавшись в матросском гамаке, снова уснул. Отличная всё-таки солдатская привычка — отсыпаться впрок при любой возможности.
Когда я снова проснулся, тот же рев, те же беспорядочные и сильные толчки продолжали оглушать и трясти меня, но в маленькое, размером с носовой платок окошко пробивался робкий лучик солнечного света. К моим продолжающимся страданиям от перетренированных мышц присоединилась ещё болезнь непривычного к морю человека. Встать удалось с трудом, но умывшись из бочки с водой и опорожнившись в стоящее в дальнем углу ведро, я всё-же заставил себя заняться физическими упражнениями. Это было мучительно трудно только до тех пор, пока мышцы не разогрелись. Гораздо труднее было заставить себя съесть немного сухарей, варёной брюквы и солонины, которую я реквизировал перед уходом из замка Шос. Если бы не большая кожаная фляга с разбавленным до прозрачности дядюшкиного эля красным вином, которым я запивал эту скудную пищу, она бы вполне могла вскоре оказаться в помойном ведре. Дэви-Дэви, ну почему у тебя всё не как у нормальных людей? В прежней жизни я и понятия не имел о такой гадости как морская болезнь...
Понятия не имею, сколько времени прошло. Я спал, качался, заставлял себя поесть и мне казалось, что в этом вонючем трюме, среди осклизлых корабельных бортов, пролетели долгие годы. Но это конечно чушь — у меня и еды с собой было меньше чем на неделю. Даже с допущением, что я каждый раз спал часов по двенадцать, наверняка прошло не больше трёх дней.
Меня разбудил свет ручного фонаря, направленного мне в лицо. Небольшого роста человек, лет тридцати, с зелеными глазами и спутанными чёрными волосами, смотрел на меня из открытого люка.
— Ну, — спросил он, — как тут твои дела?
Я ответил ему невнятным бормотанием, с трудом подавив почти вырвавшуюся фразу на русском "дела у прокурора, а у нас так, делишки".
— Да, — сказал он, — команду ты отделал знатно. На парусах работать некому. Пятеро больных матросов, и это не считая двух выбитых зубов у Шуана! Шустрый малый! Ел ты что-нибудь?
Я соврал, что при такой качке не могу и смотреть на еду. Пусть недооценивают. Тогда он дал мне выпить из жестяной фляжки коньяку с водой и снова оставил меня одного.
Когда он пришел ещё раз, то чуть не застал меня за отработкой ударов ногами. Вот это бы он удивился, наверное принял бы за сумасшедшего. К счастью я успел оперативно отреагировать на скрип открывающегося люка.
Когда подняли трап, свет фонаря показался мне солнечным лучом, упавшим с неба; и хотя он осветил только крепкие темные стенки корабля, служившего мне жилищем, я ему искренне порадовался. Уж слишком обрыдла вечная темнота. Первым спустился ко мне по лестнице давешний человек с зелеными глазами, и я заметил, что в этот раз он двигался довольно неуверенно. За ним следовал Хозисон. Капитан бросил на меня какой-то странный, мрачный взгляд.
— Вот видите, капитан, этот парень вполне приличный и совсем не похож на дикого зверя, которым вы его себе представляете, — зеленоглазый незнакомец подмигнул мне и продолжил, — по крайней мере в мой прошлый визит он меня не то что не покусал, а даже не сделал такой попытки. Его вполне можно выпустить из трюма, я это вам как доктор говорю.
— Если бы вы только почаще воздерживались от фляжки, мистер Риак, я не имел бы основания жаловаться на вас, — отвечал шкипер, — но, вместо того чтобы говорить загадками, я осмелюсь посоветовать вам приберечь свою энергию для более важного случая. Мы можем понадобиться наверху, — прибавил он более резким тоном и занес одну ногу на лестницу.
Мистер Риак поймал его за рукав.
— Давайте спросим его самого? — вопросительно сказал он.
— Ну хорошо. Дэвид, если мы выпустим тебя отсюда, обещаешь ли ты вести себя прилично? — иронично спросил капитан.
— Что значит прилично? Из всех неприличных вещей, которые приходят на ум, у меня имеется разве что желание поприставать к дамам, — нарочито смиренным голосом ответил я, — но за их неимением на борту "Завета", это желание никак пока не осуществимо.
Капитан с Риаком на секунду застыли, затем разразились громким хохотом.
— Капитан, — отсмеявшись промолвил мистер Риак, — я думаю Дэвида можно выпустить, пусть он только пообещает не напиваться. А то ещё спутает с женщиной лёгкого поведения нашего юнгу или какого-нибудь матроса посмазливее. Страшно даже представить, что он, со своим явным талантом к членовредительству, может с ними сделать!
Они снова грохнули хохотом. Отсмеявшись, Хозисон вытер слезящиеся глаза.
— Ну, сэр, довольно с нас шуток, — сказал он сварливым голосом. — Тащите его куда хотите.
С этими словами капитан стал подниматься по лестнице. Я молча сидел в углу во время их странного разговора и потом увидел, как мистер Риак повернулся вслед Хозисону и поклонился ему чуть ли не до земли, очевидно в насмешку. Я же отметил, во-первых, что помощник был в дугу пьян, как и сказал капитан, а во-вторых, что он (и в пьяном и трезвом виде) мог быть мне неплохим другом.
Какое блаженство открыть глаза при дневном свете и увидеть, что находишься в обществе людей! Каюта на баке была довольно большая; вдоль стен её тянулись койки, на которых сидели и курили или же спали матросы, свободные от вахты. День был тихий, с теплым ветром, и поэтому люк был открыт. В каюту попадал не только дневной свет, но время от времени, при поворотах корабля, и пыльный солнечный луч, ослеплявший и восхищавший меня. Единственная проблема — тренироваться на глазах у всех было невозможно, а лезть для этого в вонючий трюм не особенно хотелось. Но я нашёл выход. Теперь я с утра до вечера, подобно обезьяне, лазил по мачтам, вантам, выбленкам и прочим деталям такелажа. Не сказать чтобы капитан с восторгом отнесся к моим развлечениям, но всё-таки переданная мною лично ему солидная сума денег примирила его с маленькими странностями самозваного пассажира. Поначалу матросня ругалась, а имеющий на меня зуб второй помощник капитана Шуан даже грозился пристрелить, но затем все привыкли. Тем более, что я вначале старался особо не мешать, а со временем начал и помогать парусной команде. Да и, что скрывать, активно занялся подкупом должностных лиц. Причём каждый из них был свято уверен, что я отдаю ему свои последние сбережения. Даже Шуан смягчился, когда я передал ему десять фунтов и извинился за выбитые в давешней схватке зубы. Хотя с этим психом надеяться на стабильность отношений не приходилось, но об этом расскажу далее.
На баке я прожил долгие дни под неусыпным надзором окружающих, и близко познакомился со многими моряками брига. Прежний Дэвид Бэлфур наверняка обозвал бы их сборищем грубых людей. Оторванные от всех прелестей даже местной недоразвитой цивилизации, матросы обречены были вместе качаться на бурных волнах под командой не менее грубого начальства. Одни из них прежде плавали с пиратами и видали дела, о которых даже мне говорить противно. Другие сбежали с английских королевских судов и были приговорены к виселице, чего они ничуть не скрывали, и все они при удобном случае готовы были вступить врукопашную даже со своими лучшими друзьями. Особенно если бы это сулило им какую-нибудь материальную выгоду. Нет, я не разделяю мнение Стивенсона, что "нет людей совершенно дурных: у каждого есть свои достоинства и недостатки". В подобное могут верить только интеллигенты, напрочь оторванные от реальной жизни. Среди людей иногда встречаются такие выродки, что просто диву даёшься, они как будто иной биологический вид. Но среди здешних таких не было. Подчёркнуто грубые, часто тупые или излишне доверчивые, похожие на современное мне сообщество бомжей со свалки, в целом они были не так уж плохи.
Один из них, человек лет сорока, часами ездил мне по ушам, рассказывая о своей жене и детях. Он раньше был рыбаком, но лишился лодки, и это заставило его отправиться в открытое море. Но мне гораздо интереснее было слушать другого, горца из клана МакДональд. Честно, я чуть грубо не заржал, когда впервые услышал его фамилию, поскольку она у меня ассоциировалась скорее с гамбургерами чем с горной Шотландией.
Данный представитель знатной горской фамилии принадлежал к побочной ветви клана МакДональд из Кланраналда. Что меня в нем особенно привлекло — он был ходячей энциклопедией по генеалогии всех горных шотландских родов. Кэмпбеллы, Стюарты, многочисленные роды с приставкой "мак" (в переводе — сын) перечислялись им с таким знанием дела, как будто его призванием было не морское ремесло, а сидение среди родовых книг в каком-нибудь магистрате. Кроме всего этот матрос оказался весьма набожен, и с глубокомысленным видом цитируя священное писание, чтобы затем толковать тексты к своей выгоде, я легко мог манипулировать его мнением. Так что моё знание латыни пришлось весьма к месту. Я пытался сделать из этого парня, которого звали Эвен, своего верного сторонника в намечающейся в обозримом будущем небольшой заварушке. Этому способствовало то, что родственники Эвена были ярыми якобитами, как и Стюарты. Но об я этом тоже расскажу попозже, не буду забегать вперёд.
Юнга Рэнсом, первый встреченный моряк из везущего меня к приключениям брига, время от времени выходил из капитанской каюты, где он спал и прислуживал, и то безмолвно показывал на следы нанесённых ему побоев, то проклинал жестокого мистера Шуана. Пора было с этим что-то делать, но матросы относились с глубоким почтением к старшему помощнику капитана, который, как они говорили, был "единственным моряком во всей компании и вовсе не дурным человеком, когда бывал трезв". Действительно, я заметил странные особенности у наших обоих помощников: мистер Риак бывал не в духе, груб и резок в трезвом состоянии, а мистер Шуан и мухи не мог обидеть, пока не напьется. Я спросил про капитана, но мне сказали, что этот железный человек никак не меняется от выпивки.
Я старался как можно лучше использовать малое время, имевшееся в моем распоряжении, чтобы сделать из разнесчастного Рэнсома что-нибудь похожее на нормального человека. Но из всего он усвоил разве что некоторые ухватки ножевого боя. И очень полюбил истории о героях прошлого — благо их у меня было в избытке. Здесь помогало всё, от рыцарских романов до просмотренных в прошлой жизни кинобоевиков. Особенно на ура прошёл пересказ "Истории рыцаря" и "Острова сокровищ". Из всего того, что предшествовало его поступлению на корабль, юнга помнил лишь, что отец его делал часы и что в гостиной у них висела клетка со скворцом, насвистывавшим песню "Северная страна". Все остальное стерлось из его памяти за годы тяжелой работы и грубого обращения с ним. У него были странные понятия о суше, составившиеся на основании рассказов матросов; по его мнению, это было место, где мальчиков отдавали в рабство, которое называлось ремеслом, где учеников постоянно колотили и заключали в смрадные тюрьмы. В городе он почти каждого встречного принимал за обманщика, расставляющего людям ловушки, а половину домов — за притоны, где матросов отравляют и убивают. Я, конечно, рассказывал Рэнсому, как хорошо со мной обращались на суше, которой он так боялся, и о моих родителях, и о друзьях, и о том, как сытно меня кормили и тщательно обучали.
