Мне кажется, что меня лично принесли в жертву и представили беспокойным малым, которого вся эта группа опытных юристов едва могла удержать от всяческих крайностей. Но я не придирался к этому, предложив только, чтобы меня выставили готовым дать собственные показания и подтвердить показания других перед любой следственной комиссией, и просил об одном: чтобы мне немедленно выдали копию.
Кольстоун мямлил и запинался.
— Это очень конфиденциальный документ, — сказал он.
— Моё положение относительно Престонгрэнджа совершенно особенное, — отвечал я. — Я, без сомнения, завоевал его сердце в наше первое свидание, так что он с тех пор постоянно был мне другом. Если бы не он, джентльмены, я бы теперь был мертв или ожидал приговора вместе с несчастным Джеймсом. Поэтому-то я и хочу послать ему эту записку, как только она будет переписана. Примите также во внимание, что этот шаг послужит мне защитой. У меня здесь есть враги, привыкшие действовать энергично. Тот же Ловэт. Если наши действия окажутся хоть немного двусмысленными, я могу легко очутиться в могиле или тюрьме!
Так как у моих советчиков не нашлось ответа на эти соображения, они наконец решили согласиться и только поставили условие, что, препроводив эту бумагу Престонгрэнджу, я выразил бы ему почтение от имени всех присутствующих.
Прокурор в это время тоже находился в Глазго. С одним из слуг Кольстоуна я послал ему записку, прося о свидании, и получил приглашение сейчас же повидаться с ним. Я застал его одного в комнате. На лице его ничего особенного нельзя было прочитать. Но у меня вполне хватило наблюдательности и ума, чтобы заметить в прихожей несколько алебард и сообразить, что Престонгрэндж готов арестовать меня немедленно, если бы это показалось ему нужным.
— Так это опять вы, мистер Дэвид? — сказал он после приветствия.
— Боюсь, что вы не особенно рады видеть меня снова, милорд, — отвечал я. — Прежде чем начинать разговор о деле, мне хотелось бы выразить благодарность за ваши постоянные дружеские услуги, даже если бы теперь они и прекратились.
— Я уже раньше слышал о вашей благодарности, — сухо возразил он, — и думаю, что вы, вероятно, не для того вызвали меня из-за стола, чтобы ещё раз выразить её. На вашем месте я помнил бы также, что вы стоите пока на очень шаткой почве.
— Думаю, что теперь это всё закончилось, милорд, — сказал я. — Если только вы взглянете на эту бумагу, то, может быть, подумаете то же.
Он внимательно стал читать её, сильно нахмурив лоб; он перечитывал то одну часть, то другую, точно взвешивая и сравнивая производимое ими впечатление. Лицо его немного прояснилось.
— Это всё ещё не так плохо, могло быть и значительно хуже, — сказал он, — хотя весьма возможно, что я ещё дорого заплачу за своё знакомство с мистером Дэвидом Бэлфуром.
— Скорее уж за вашу снисходительность к этому злосчастному молодому человеку, милорд, — заметил я.
Он продолжал просматривать бумагу, и настроение его, казалось, постепенно изменялось к лучшему.
— Кому я обязан этим? — спросил он наконец. — Вероятно, предлагались и другие варианты. Кто же предложил этот частный метод? Миллер?
— Я сам, милорд, — отвечал я. — Эти достойные джентльмены не оказали мне столько внимания, чтобы я отказался от чести, на которую имею право претендовать, избавляя их от ответственности, которую они справедливо должны нести. Дело в том, что все они были за процесс, который должен был произвести весьма значительные перемены в парламенте и оказаться для них, по их собственному выражению, жирным куском. Когда я вмешался, они уже собирались разделить между собой все судебные должности. По некоторому обоюдному соглашению, они должны были привлечь к себе и мистера Саймона.
Престонгрэндж улыбнулся.
— Вот они, наши лицемерные друзья! — сказал он. — А какие вы имели причины не соглашаться, мистер Дэвид?
Я высказал их ему без утайки, придавая, впрочем, больше веса и силы тем, которые касались самого Престонгрэнджа.
— Вы были ко мне лишь справедливы, — сказал он. — Я так же энергично сражался за ваши интересы, как вы за мои.
— Послезавтра, — заключил он, — нам здесь будет нечего делать, и я поеду в Инверари. Я был бы очень рад разделить ваше общество, мистер Дэвид.
— Милорд... — начал я.
— Не отрицаю, что этим вы окажете мне услугу, — прервал он меня. — Я даже желаю, чтобы, когда мы приедем на место, вы остановились со мной. Мои дочери, которых я тоже беру в эту поездку, очень расположены к вам и будут рады вам. Они должны присоединиться к нам завтра. Если вы думаете, что я был вам полезен, то можете таким образом легко отплатить мне, не теряя при этом ничего, напротив, даже извлечёте из этого некоторую пользу. Не всякого молодого человека вводит в высшее общество лично королевский Генеральный прокурор.
Несмотря на наше недавнее знакомство, этот джентльмен довольно часто задавал мне головоломные загадки. Теперь мне приходилось работать мозгами: он снова повторял старый вымысел об особенной благосклонности ко мне его дочерей, из которых одна была так добра, что насмехалась надо мной, а две другие едва соблаговолили замечать меня. Я должен был ехать с Престонгрэнджем в Инверари, должен был жить рядом с ним до суда и вступить в общество под его покровительством! Почти невозможно было допустить в нём искреннее желание принять меня как гостя и быть мне полезным, и я стал искать тайного смысла его слов. Одно было ясно: если я стану его гостем, отступление будет невозможно — мне нельзя будет начать действовать против его интересов. Кроме того, разве моё присутствие в его доме не уничтожит язвительный смысл докладной записки? Ведь не смогут же серьёзно отнестись к этой жалобе, когда пострадавший будет гостем должностного лица, которое он больше всех обвиняет. Подумав об этом, я не мог сдержать улыбку.
— Это должно служить противодействием докладной записке? — спросил я.
— Вы очень проницательны, мистер Дэвид, — отметил он, — и не совсем ошибаетесь: этот факт конечно пригодится мне для защиты. Вы, впрочем, кажется, слишком низко цените мои дружеские чувства, которые совершенно искренни. Я чувствую к вам уважение, подчас смешанное со страхом, мистер Дэвид, — добавил он, лукаво улыбаясь.
— Я не только согласен, но и буду очень рад исполнить ваше желание, — отвечал я, — так как моё намерение — стать юристом, а ваше покровительство, милорд, будет для меня неоценимо! Кроме того, я от души благодарен вам и вашей семье за сочувствие и снисходительность. Но вот в чём затруднение. В одном пункте мы с вами значительно расходимся: вы стараетесь повесить Джеймса Стюарта, я пытаюсь спасти его. Насколько моя поездка с вами может содействовать вашей защите, милорд, я в вашем распоряжении, но если она поможет повесить Джеймса Стюарта, то я затрудняюсь обещать...
Мне показалось, что он вполголоса выругался.
— Вам действительно следует быть юристом. Суд — вот настоящая арена для вашего таланта красноречия, — с горечью сказал он и на некоторое время погрузился в молчание. — Вот что я скажу вам, — заключил он наконец, — теперь не может быть речи о Джеймсе Стюарте, ни "за", ни "против" него. Джеймс должен будет умереть в любом случае. Жизнь его отдана и принята или, если вам больше нравится, продана и куплена. Тут не поможет ни докладная записка, пи опровержение честного мистера Дэвида. Как ни старайтесь, Джеймсу Стюарту не будет помилования, примите это к своему сведению. Дело теперь идёт обо мне одном: оставаться ли мне на своём посту или пасть. Не скрою от вас, что мне грозит некоторая опасность. Но почему? Может ли мистер Бэлфур сообразить это? Не потому, что я неверно направил дело против Джеймса — в этом, знаю, я буду оправдан, — но потому, что я не пошёл готовой и прямой дорогой, которую мне неоднократно указывали, и не отправил мистера Дэвида в могилу или на виселицу. Оттого и произошел скандал и эта проклятая докладная записка, — сказал он, ударяя по лежавшей на коленях бумаге. — Моя мягкость к вам привела меня в это затруднительное положение. Хотелось бы мне знать, не слишком ли велико ваше снисхождение к собственной совести, если вы даже не находите нужным помочь мне?
Не было сомнения, что в его словах была толика правды: если Джеймсу нельзя было помочь, то кому же мне оставалось помогать, как не этому человеку, который сам так часто помогал мне и даже теперь мог служить мне примером терпения? Кроме того, мне не только надоело, но и стыдно было постоянно подозревать и отказывать.
— Если вы назначите мне время и место, я буду готов сопровождать вас, милорд, — сказал я.
Он пожал мне руку.
— Мне кажется, что у моих барышень есть для вас новости, — сказал он, подавая руку мне на прощание.
Но внезапно раздался топот коней прямо под окном — это во двор прокурорского дома рысью въехал почтовый курьер. Подойдя к окну в прихожей, пока он ещё не успел сойти с лошади, я увидел, что он, должно быть, скакал очень быстро. Немного погодя меня снова вызвали к Престонгрэнджу. Он сидел у письменного стола, на котором в беспорядке лежала груда писем.
— Мистер Дэвид, — сказал он, — у меня есть для вас новость. Она касается ваших друзей, которых вы, как мне кажется, немного стыдитесь, так как никогда не упоминали о их существовании.
Я пожал плечами в недоумении. У меня было столько всяческих друзей и "друзей", что я совершенно не представлял, о ком зашла речь на этот раз.
— Я вижу, что вы не понимаете меня, — продолжал между тем он, — Но должен вас поздравить: у вас прекрасный вкус. Но знаете ли, мистер Дэвид, она чрезвычайно предприимчивая девушка. Она поспевает повсюду. Шотландское правительство не в состоянии справиться с мисс Кэтрин Драммонд, как это ещё недавно случилось и с известным мистером Дэвидом Бэлфуром. Разве из них не получится хорошая парочка? Её первое вмешательство в политику... Но я ничего не должен рассказывать вам: высшие власти решили, что вы услышите об этом при других обстоятельствах и от более интересного собеседника. Но она совершила серьёзный проступок, и я должен огорчить вас, сообщив, что она была заключена в тюрьму.
Я издал возмущённое восклицание.
— Да, — сказал он, — маленькая леди в тюрьме. Но вам не следует особенно расстраиваться. Если только вы — с помощью ваших друзей и докладных записок — не лишите меня моей должности, она нисколько не пострадает.
— Но что она сделала? За что её арестовали? — спросил я.
— Это дело даже может быть названо государственной изменой, — отвечал он. — Она помогла бежать государственному преступнику из королевского замка в Эдинбурге.
— Молодая леди мой хороший друг, — сказал я. — Вы, вероятно, не стали бы шутить, если бы дело было действительно настолько серьёзно.
— А между тем оно действительно серьёзно, — отвечал он. — Плутовка выпустила на свет божий одну весьма сомнительную личность — своего папашу.
Вот же... Освобождение этого скользкого типа было назначено мной не утро завтрашнего дня. Катриона немного поторопилась, напрасно подставив себя под удар. Надо узнать, будут ли её водить на допросы к Престонгрэнджу. В противном случае мне придётся брать штурмом эдинбургский замок, а это вам не тюрьма в Глазго. Впрочем, если войско не поможет, я ведь всегда смогу снарядить пару ослов с мешками золота. Между тем прокурор продолжал свою речь.
— Вам, я думаю, хотелось бы узнать подробности дела. Я получил два извещения: то, что менее официально, гораздо более полное и интересное, так как написано живым слогом моей старшей дочери. "Весь город говорит об одном интересном деле, — пишет она, — которое обратило бы на себя ещё больше внимания, если бы все узнали, что преступница — protegee* милорда моего папаши. Я уверена, что вы настолько близко принимаете к сердцу свои обязанности, что не забыли Сероглазку. Что же она сделала? Она достала широкополую шляпу с опущенными полями, длинный мохнатый мужской плащ и большой шейный платок; подобрала юбки как можно выше, надела две пары гамаш на ноги, в руки взяла заплатанные башмаки и отправилась в замок. Там она выдала себя за сапожника, работающего на Джеймса Мора. её впустили в камеру, причем лейтенант, очевидно очень весёлый малый, вместе с солдатами громко потешался над нелепым плащом сапожника. Затем они услышали спор и звуки ударов внутри камеры. Оттуда стремглав вылетел сапожник в развевающемся плаще, с опущенными на лицо полями шляпы. Лейтенант и солдаты смеялись над ним, пока он бежал. Они уже не смеялись так весело, когда, войдя в камеру, не нашли там никого, кроме высокой, красивой девушки с серыми глазами и в женской одежде! Что же касается сапожника, то он был уже "за горами, за долами", и бедной Шотландии придется, вероятно, обойтись как-нибудь без него. В тот вечер я пила в одном обществе за здоровье Катрионы. Весь город восхищался ею. Я думаю, что все наши щёголи стали бы носить в петлице кусочки её подвязок, если бы смогли достать их. Я было пошла навестить её в тюрьме, но вовремя вспомнила, что я дочь моего отца. Тогда я написала ей записку и поручила передать её верному Дойгу. Надеюсь, вы согласитесь, что и я умею быть дипломатичной, когда хочу. Тот же самый верный дурак отправит это письмо с курьером вместе с письмами ученых людей, так что вы одновременно с Соломоном Премудрым услышите и Иванушку-дурачка. Вспомнив о дураках, прошу вас заодно сообщить эту новость Дэвиду Бэлфуру. Мне бы хотелось видеть его лицо при мысли о длинноногой красотке в подобном положении! Не говорю уже о легкомыслии вашей любящей дочери и его почтительного друга". Так подписывается моя плутовка, — продолжал Престонгрэндж. — Вы видите, мистер Дэвид, я говорю вам совершенную правду, когда уверяю, что дочери мои относятся к вам с самой дружеской шутливостью.
— Ещё один дурак им чрезвычайно благодарен, — сказал я как мог шутливо.
— Разве это не ловко было проделано? — продолжал он. — Ведь эта хайлэндская девушка стала в Эдинбурге чем-то вроде героини.
— Я всегда был уверен, что она очень смелая. Я могу биться об заклад, что она ничего не подозревала... Впрочем ничего, это просто мысли вслух.
— Да она просто отчаянно смелая, — возразил он откровенно. — Я готов поручиться: ради своего отца она бы пошла даже против самого короля Георга.
Мысль о том, что Катриона находится в заключении, не на шутку взволновала меня. Я видел, что даже Престонгрэндж удивлялся её поведению и не мог удержать улыбки при воспоминании о ней. Что же касается мисс Грант, то, несмотря на её плохую привычку насмехаться над окружающими, восхищение её было очевидным. Меня вдруг бросило в жар.
— Я конечно не ваша дочь, милорд... — начал я.
— И слава богу! — перебил он, улыбаясь.
— Я сказал глупость, — поправился я, — или, вернее, я не так начал. Без сомнения, мисс Грант поступила бы неблагоразумно, пойдя в тюрьму. Но я показался бы бессердечным, если бы не полетел туда же немедленно.
