— Знаешь, видел я там однажды... это в Хараде было. Они, тамошние, не воины, я имею в виду простых людей, как вот ваши, например... подобрали гондорца. Раненого. Воина. Не знаю уж, как так получилось — не расспрашивал. Вот если б ты, положим, в лесу шла, и наткнулась бы... увидела бы: явно воин Саурона, явно враг. И — раненый. Оставишь — умрет. Ты бы что сделала тогда?..

-Да что я, я-то понятно, — быстро заговорила она. — Что с ним сталось, с нашим-то?

— А ничего. Вылечили, он и ушел... Вот думаю: а ведь если б Боромир вот так встретил... он же не лечить, а добил бы просто — и все. Разве это правильно?..

-Ты на Боромира не сердись, — проговорила она. — Он, видишь ли, всё потерял. Отца, родной город. Да ещё и ты один-в-один как тот, который глашатай Саурона. Неудивительно, что он на тебя накинулся.

— Не сердись, — повторил Эгленн. — Думаешь, приятно, когда тебя в лицо прислужником Саурона называют? В каждом встречном можно видеть врага. А если незнакомому человеку сходу начать оскорбления швырять, так чего же удивляться, что и вправду врагом станет.

Она вздохнула.

-Ладно... Пойду я, поздно уже. Если что, так там, в передней комнате, еда, молоко... Не слишком разнообразно, но мы тут в тесноте, выбирать не приходится.

— У меня же с собой мясо было, — спохватился Эгленн. — В сумке моей, я ее, как входили, бросил у порога. Ну, запасы, в дороге без еды не будешь, сама понимаешь. И еще лембас там были, несколько штук. Вынуть надо, тебе отдать.

-Лембас? — удивилась она. — Это ж эльфийская еда, о ней легенды ходят. Вот не думала, что и вправду такое увижу.

— Чего ж не увидеть, пойдем, покажу...

Он поднялся — сумка его была в первой же комнате от входа. Вошел он ощупью — ни огонька не горело в доме. Так же и сумку нашел. А открыл — и достал оттуда небольшой кристаллический светильник, сдвинул заслонку — и в комнате стало почти светло от белого, не слишком яркого света. Ставни на окнах все равно были закрыты, так что на улицу этот свет не проходил.

— Вот, — он достал из сумки сверток. — Вот они, лембас.

Она взяла в руки — как будто величайшую редкость, как что-то хрупкое, загадочное... Но куда больше её заинтересовал светильник: это было вообще что-то невиданное.

-Ты, похоже, с эльфами дружишь, — улыбнулась Акта. — Да?

— Есть немного, — кивнул Эгленн. — Только не с теми, не с западными, тех я особо и не знаю. А вот на востоке много квенди живет до сих пор.

-Ишь ты, а я и не слышала о них никогда...

— О них в этих землях мало знают. Но дальше, на восток — там же огромные пространства, там много лесов без конца и без края... а квенди как жили когда-то давно, в предначальной поре, так живут и сейчас в этих лесах. И тоже мало знают о людях.

-Как странно всё это. А я думала, что эльфов мало... Вообще мало.

— Ну, что ты! И на Западе огромный материк, только эльфами населенный... впрочем, Валинор теперь открыт только для нолдор. Что скорее хорошо, чем плохо. Вряд ли кто-то, кроме них, сумел бы там жить...

Акта покивала, вернула ему свёрток с лембасами.

-А всё-таки зря ты отказываешься от моих настоев, легче бы стало. Люди хвалят. Я ж вижу, тебе тяжко пришлось...

— Да нет, почему... я не отказываюсь. Просто это, — он притронулся к горлу, — это ничего. На мне все, как на собаке, заживает. Не в первый раз, бывало и куда похуже.

-Это хорошо, что заживает, — она улыбнулась. — Вон Фарамир у нас такой же. А что с тобой было-то, что похуже?

— Всякое бывало. Знаешь, как может волк подрать, или волкодав, на то нарочно обученный? Хорошо, если не насмерть.

-Ужас какой...

...Когда в дверь постучали, было за полночь.

-Арагорн, это я, Боромир. Открой.

Тот не спал. Хотя и хотелось. Но вместе с тем сон просто не шел. Здесь, в этом поселении, он ночевал в отдельной комнате — роскошь, можно сказать. Людей много, строений мало... И с Боромиром говорить не хотелось.

— Да, Боромир? — спросил он, открыв дверь. — Что, тоже не спится?

Тот вошёл, оглянулся. Похоже, проверять, не следят ли, вошло у него в привычку. Закрыл за собой дверь.

-Арагорн, скажи пожалуйста, тебе знакома эта тварь, которую приволокли мои воины?

— Знакома, — кивнул Арагорн, сев на кровать. — Мы с Гэндальфом однажды с нею уже повстречались. Голлум.

-Он всю дорогу шипел и ныл про свою "прелесссть", — Боромир передёрнул плечами. — Я его попытался допросить.

— Мне просто жаль это существо, Боромир. Я даже не могу относиться к нему, как к вражьей твари, несмотря на то, что он способен на многие злодейства. Не его в том вина. И что он тебе наговорил?

-Очень, очень много, — Боромир посмотрел в сторону. — А что ты про него знаешь? Расскажи, прошу. Мне кажется, это важно.

— То, что мы уже говорили на совете у Элронда, ты ведь тогда слышал. Эта тварь много веков была носителем Кольца Всевластья. Жутко — но по крови Голлум из народа перианов, хоббитов. Вот так вражье кольцо сумело его исковеркать... не по силам, видимо, смертным носить такие талисманы.

Боромир отвернулся, чтобы Арагорн не заметил, как сверкнули его глаза.

-Ясно... Не, мне действительно кое-что стало ясно, Арагорн. Спасибо. А скажи, долго ты намерен держать у нас этого... который не глашатай Саурона?

— Он ранен. Когда сумеет уйти — пусть уходит. Разве тут могут быть варианты? — Арагорн вдруг усмехнулся. — Боромир, я понимаю, куда ты клонишь, но то, что ты имеешь в виду — это уже слишком. Что, хочешь сказать, что этот человек — сам Враг?

Боромир несколько секунд смотрел на него — видно, пытался понять, чего хочет Арагорн.

-Скажи пожалуйста, а ты с ним знаком?

— Знаком немного. Встречались с ним к западу отсюда, в том краю, что местные называют Пригорье — не слишком далеко от Шира. В тамошнем трактире, пиво вместе пили, после вместе шли некоторое время, нам было по пути. Как бы то ни было, но я от него за это время не увидел ничего, в чем можно было бы попрекнуть.

Боромир кивнул. Встал.

-Что ж, Арагорн... Спасибо. Больше у меня нет к тебе никаких вопросов. Спокойной ночи.

— Подожди. Может, ты все же поделишься подозрениями?

Тот покачал головой.

-Нет у меня никаких подозрений, Арагорн.

— Ну что ж... Ладно. Тогда спокойной ночи. Надеюсь, и я все же сумею заснуть...

Боромир вышел на улицу. Кулаки сжались сами. И что делать?! И к кому со всем этим бежать? Светлого Совета больше нет. Тех, кто может влиять на свои народы, очень, очень тонко и умно сделали союзниками Мордора. Да... повторение истории с Нуменором, когда потомки тех, кто был союзниками Валар, в итоге пошли против Валинора. Теперь понятно, как он это сделал. И — что теперь? Молча смотреть на это и ждать, пока тебя убьют?..

Они никому не говорили о предстоящем. Во всем Мордоре лишь несколько существ знали, что будет происходить — не считая, конечно, самой Девятки. Все, впрочем, поймут, почувствуют, что происходит нечто опасное и сложное; но чем меньше будут знать, что именно — тем лучше. Со стороны — для тех, кто умеет _видеть_, а _видеть_ в Мордоре умели почти все — это будет выглядеть так: бледные лучи, исходящие от Девятки, соединяются на Кольце — и сливаются в один, и устремляются в небо, разрывая Завесу Тьмы; но не синее небо открывается за нею, а бездонная чернота Эа; а потом... Что будет после, не знал никто. Могли только надеяться. Потому и Олорин стоял рядом: всякое может случиться.

Предчувствие жгло изнутри хуже любой раны. Предчувствие, и страх, и надежда — все это становилось настолько невыносимым, что ждать уже не хватало сил. Действовать.

Бледный луч разорвал Завесу Тьмы...

Олорин ждал, что в брешь, из-за Грани, рванётся Курумо, был наготове... но сразу понял: этого не будет. И от этого жутко сжалось сердце.

Там, за Гранью, Курумо не было. Просто — не было, как будто он никогда там не появлялся... Впрочем, нет.

То, что он там побывал, было ясно, как день. Олорин знал, _что_ ему предстоит увидеть, — тот уход за Грань невозможно было забыть даже человеку с самой короткой памятью, не то, что айну, но...

Да, им удалось вернуть Мелькора. Но нет, — не Мелькора.

То, что от него осталось.

Олорин похолодел. Было полное впечатление, что кто-то как будто выпил из него ту жизнь, которая ещё оставалась — после пыток, после разрыва связи с Ардой, после долгого пребывания в Пустоте, враждебной всему живому...

...Когда Грань Мира снова сомкнулась, Олорин услышал язвительный призрачный хохот, который мгновенно растворился в воздухе. И всё.

Эгленн молча рухнул на колени. Сил не осталось... почти ни на что. Ни на ненависть, ни на ярость, ни на гнев... как будто та самая пустота заползла в душу и поселилась там. Молча протянул руку... и дотронулся до плеча того, кто сейчас лежал перед ним.

Олорину невольно припомнились людские (да и эльфийские) сказки о существах, которые пьют кровь, которые выжимают из живых — жизнь... Когда-то в этом обвиняли Гортхауэра и Тхурингветиль. Казалось, Мелькор побывал в лапах такого вот создания.

-Горт, он жив, — тихо сказал Олорин. — Как я понимаю, только потому, что его нельзя убить... Послушай. Вы сейчас вымотаны до предела, вы не сможете никак ему помочь, даже снять цепи...

"Я буду рядом, — ответил Эгленн. — Олорин, я столько веков этого ждал... но — кто?! это ведь уже не Валар... Курумо?! Он сделал ЭТО с ним?!"

Великое небо... и эта корона. Впивающаяся шипами в голову. Сверху волосы седые, а ниже обода этой проклятой короны — что-то жуткое, бурое от засохшей крови... свежей уже нету... или там, за Гранью — для него было безвременье, и все, что было тысячелетия назад, для него — словно вчера?.. Он не чувствует ничего. И хорошо. Невозможно такое видеть...

Олорин подошёл к Эгленну, опустился рядом с ним. Взял за плечи, притянул к себе, обнял. "Ты совершил главное. Невозможное. Теперь — да, страшно тяжело, но это уже — возможно. Я мог бы отдать ему свою силу, но это не то, что нужно... Силу надо — на эти оковы, ему же нужна жизнь... откуда-то извне. Как, знаешь, бывает при потере крови..."

"Он ведь ничего не чувствует, Олорин? Я прав? скажи хотя бы это!"

"Думаю, что прав, да... Я пытаюсь услышать его чувства и не могу... Похоже на людей, как если боль переходит все мыслимые пределы."

Эгленн прикрыл глаза на несколько долгих секунд. Потом поднял Мелькора на руки, и тут же согнулся под тяжестью Ангайнор — нет, он воспринимал это не так, как Мелькор, для которого эта цепь и была некогда выкована — тяжесть была только физической, но и она оказалась настолько велика, что он еле выдержал, чтобы не упасть снова — и понес вниз, стараясь смотреть куда-то вбок, в сторону, лишь бы не видеть, не видеть, не видеть...

Комнату давно приготовил. Сотню раз представлял, как все случится, но как же это оказалось страшно — страшно и просто — в действительности. Тогда — давно, в Войну Гнева — он не видел происходящего своими глазами; только ощущал. И вот — вот оно, рядом, под пальцами: исковерканное тело, изуродованные руки, залитое кровью лицо — сплошь, в одну запекшуюся корку, даже черты не угадать, и волосы, когда-то такие красивые, густые, летящие, а теперь... Знакомый металл, когда-то бывший металлом венца, а сейчас впивающийся в шею — Небо, что же они, ведь это же, значит, специально делали! — зубцы, острые, направленные внутрь, таких же не было на венце раньше — какая сволочь могла это измыслить, зачем?.. и другая корона, намертво вцепившаяся в голову.

Нужно положить его на кровать... как же дико — чистая темная ткань, на которой — все ЭТО. Мелькнуло: он очнется, он рано или поздно очнется, и тогда ему ведь больнее будет — он будет лежать, и шипы короны вопьются еще сильнее — и Эгленн тут же, лихорадочно, сделал, чтобы у Мелькора под головой был просто воздух, незримая прослойка, чтобы не навредить...

И от этой мелочи — вдруг словно прорвало. Осозналось. Только сейчас.

Он опустился на стул, зажал лицо руками — и вдруг, не выдержав, заплакал, как ребенок, впервые столкнувшийся с жестокостью, с равнодушием, с бессердечием, с тем, как можно наслаждаться чужой болью. И ведь ни один!.. — эта мысль пришла с отчаяньем и яростью. Ни один из этих... так называемых его братьев и сестер... никто не воспротивился, никто не осмелился возразить открыто! Ауле, Ирмо, Намо — видели все это, смотрели, Ауле, сволочь — сам все это делал, он эту проклятую цепь создал. Он же, наверняка, и корону перековывал в ошейник, и другую, с шипами... мастер!..

И нет собственных сил ни на что. Даже на то, чтобы снять с него цепь и все это железо. Несколько дней...

Кто-то обнимал его, — руки друга, крепкие, надёжные... Олорин.

"Плачь. Ты столько веков держал на замке эти слёзы. И... я сделаю всё, что смогу, пока ты не восстановишь силы. Но надо спешить... Ты чувствуешь? Арта услышала его, её сердце тянется к нему, — она помнит..."

"Если б я мог... если б я мог дотянуться до этих сволочей — я бы убил их. Если бы мог. Но они бессмертны. Какой же надо быть мразью... Подонки! Они еще смели обвинять нас!.. Небо, Олорин, нужно сделать хоть что-нибудь, пока, хотя бы кровь эту с него смыть, и... я не знаю... — растерянная мысль, нелепая в своей правильности, — снять с него эту одежду... хотя бы так..."

Олорин отпустил его. Начал думать, что делать, — уже хорошо. Резануло по сердцу — эти растерянные глаза, полные боли и гнева, мокрое от слёз лицо...

Он поднялся. Вода, огонь и воздух — три стихии, соединению сил которых не сможет сопротивляться никакой металл. Тогда, в Изенгарде, в руке Курумо соединились только два луча, белый и голубой, а сейчас... огненный словно переплёл их, слил воедино — в яркий фиолетовый. Свет окутал металл короны, ошейника, вспыхнул так, что, казалось, в мире не осталось ничего, кроме этой молнии... и исчез — вместе с ними.

Олорин устало вздохнул.

-Принеси воды. Только не перемещай, тебя пока на это не хватит.

— Небо... — выдохнул Эгленн. Поднялся. Его тут же шатнуло — устоял. — Сейчас. Сейчас принесу. Можно было бы позвать других, но... Нет. Я сам, все сам... Так. Снять эти лохмотья, смыть кровь...

Вернулся с большим кувшином. Мало этого, конечно, не хватит...

Олорин прислонился к стене. Казалось, так просто — задействовать силу Колец, но смотря против чего, оказывается... Что же будет, когда он возьмётся за Ангайнор?.. Только бы Эгленн не видел, чего ему всё это стоит, — сейчас он, Олорин, его единственная опора, надо быть сильным, как говорят люди... Надо. А — как?

Теперь, когда возникла эта передышка, он с тревогой задумался, — куда же делся Курумо? Куда и вообще как можно выбраться из Пустоты?

Эгленн не замечал его слабости. Не до того было. Все его внимание сейчас сосредотачивалось на Мелькоре. Достал кинжал, аккуратно разрезал рубаху, жесткую от засохшей крови, закусил губу, когда обнажились раны на груди. Вот же проклятье... Так. Намочить ткань, хотя бы обтереть ему лицо... Небо, ну что же, что они сделали с его глазами... Только бы он не очнулся. Пусть бы он спал хотя бы до той поры, как им удастся снять эту проклятую цепь...