Конец Третьей Эпохи

Боромир выхватил меч и пошёл вперёд.

Его воины расступились, образовав кольцо.

Арагорн остановился, тяжело дыша и пытаясь хоть немного унять колотящееся сердце. Рубаха взмокла, сгоряча он не понимал, сумел кто-то его достать или нет... Прохладный ветер, касавшийся горячей кожи, почти обжигал.

Фарамир мог только смотреть на происходящее в бессильном гневе; сражаться он уже не смог бы, даже если б не охрана — распоротая рука, не удержать меча. Воистину — братоубийственная резня вот-вот случится; уже погибло несколько человек, кто-то — совершенно ни к чему не причастный, как тот мальчишка, и за что повинны смерти те, кто сейчас стоит за Арагорна, за то, что не дали зарубить своего друга? И это называется — благородство и доблесть? И в чем виновен Арагорн — в том, что знал Эгленна там, на севере? Или теперь нужно убивать всех, кто говорил с этим человеком, кем бы он ни был?

— Вы после сотню раз пожалеете о том, что позволили совершиться этому позору, — проговорил он; Боромир не услышит, услышат те, кто рядом. Те, кого он еще утром считал друзьями, а теперь... — Враг будет радоваться, глядя, как мы режем друг друга.

Арагорн чувствовал, что передышка эта ему только во вред: меч внезапно потяжелел в руках, усталость навалилась на плечи. То, что получалось прежде относительно легко — блокировать удары, отворачиваться, обманывая противника, сами выпады, наконец, — всё это давалось теперь со страшным трудом. Ещё немного, ещё пара минут... хорошо, если они у него будут. Любимый приём Боромира: отклонить меч, и — резко — либо перерезать горло, либо, при удаче, просто срубить голову... он успел уклониться и понял, что теряет равновесие. Земля шатнулась навстречу.

В стороне вдруг испуганно закричала какая-то женщина. Арагорн еле сумел удержаться на ногах, хотя это уже ничем не могло помочь, последний удар был неизбежен... и вдруг Арагорн увидел то, чего не видел Боромир — сверху спикировала огромная крылатая тварь, напоминающая тех, на которых летали улаири — обхватила Боромира когтями, и швырнула прочь, в сторону, далеко; тварь мигом развернулась — и вновь ринулась на воинов Боромира. Взметнулась пыль от крыльев дракона, потемнело небо — еще несколько подобных существ пронеслись между домами, и Арагорн понял, что они делают: они попросту расшвыривают боромировских воинов. И — кони. Черные кони, кони с крыльями, всадники в черном, много....

Он ещё успел увидеть, как Боромир будто потерял способность... да нет, не двигаться, но — его тело обмякло, меч выпал из рук, вовсе не от того, что его отшвырнули, а как будто на него накинули незримую сеть, что ли...

И посреди всего этого по улице медленно шла женщина.

Арагорн попытался встать, остановить — но встретился с её жуткими сухими глазами, чёрными от горя.

И не посмел.

Ей было всё равно, что происходит вокруг, кто мечется меж домами, что делают люди...

Она подошла к своему сыну, неподвижно лежавшему посреди площади, обняла его, не замечая, что руки мгновенно окрасились его кровью.

И стала тихо качать на руках, как будто он не умер... а только спал.

Один из черных спрыгнул с крылатого коня, подбежал к Арагорну:

— Ты цел? — и вдруг увидел, куда тот смотрит. Замолчал тоже. Спросил через несколько секунд: — Сколько убитых?

-Не знаю, — медленно ответил Арагорн. — Не считал.

И подумалось: какой идиотский вопрос... Какая разница, сколько, если один из них — твой сын?! Да даже если кроме него, больше никого...

Он встал. Там, дальше, на улицах, кто-то метался, кто-то вскрикивал, донеслось — "тёмные, тёмные!.. " После такого явления точно ни у кого не будет сомнений, что Боромир был абсолютно прав...

Тех, кто сражался за Боромира, оттеснили в сторону, окружили и обезоружили — Арагорн не понимал, как это сделано, но сражаться они все равно не могли, это было уже знакомо, он помнил по Минас-Тириту: слабость, когда еле-еле можешь удержаться на ногах, не то что сражаться. Один из темных, должно быть, предводитель, крикнул громко — спокойно! мы не причиним никому вреда! Еще бы, никакой нужды: всех, кто выхватил оружие при появлении "темных", а это были, наверное, все, кто был способен оружие держать в руках — охватывала та же самая слабость. А потом вдруг взгляд его упал на женщину, все так же сидевшую, держа на коленях тело своего сына, посреди поднявшейся суматохи — ей не было дела ни до чего — и увидел, что к ней подходит человек... высокий, явно выше Эгленна ростом, черные волосы по плечам, длинный плащ... подходит — и опускается на землю рядом с ней, и что-то ей говорит.

Это он _услышал_ сразу — горе звенело в воздухе, наполняло его болью, горело, как пылающая яркая точка. Мальчишка... тот самый, что пел песню Фарамиру, что так радовался его возвращению. Тело его еще не успело остыть, душа металась рядом — растерянная, перепуганная, не верящая в то, что все уже случилось — вот так, неожиданно, нелепо, еще вчера все вместе пели песни, а сегодня — зарубили, словно врага... Оказывается, он — сын Акты; не знал... его-то за что? случайность? бросился защищать кого-то из людей Арагорна? просто не умел сражаться?

Кольцо. Кольцо Всевластья на пальце.

Кольцо, дарующее жизнь.

Эгленн осторожно положил руку на плечо Акты, которая, казалось, не видела ничего вокруг — и чуть сжал ее плечо.

Та действительно не видела. От прикосновения его холодной руки вздрогнула, подняла голову. В глазах был вопрос: как может кому-то что-то быть надо в мире? от неё?

— Не бойся, — проговорил он почти машинально. Знал, что она и не боится, не до того ей — и опустился рядом с ней. Жалость резала, стояла комком в горле, не давала ровно мыслить. Жалость, и чувство вины.

— Акта, позволь — я попробую помочь ему. Еще можно помочь, понимаешь? Его фэа не ушла в свой путь, она рядом, нужно лишь восстановить тело.

Она явно не понимала, что от неё хотят, только прижала мальчишку к себе, как будто у неё ещё можно было что-то отнять.

Эгленн вздохнул. Ладно.

Он взял руку мальчишки — безвольную, уже начавшую остывать. Засветилось Кольцо Всевластья — и только тут дрогнуло лицо Акты: она, кажется, наконец осознала, КТО перед нею.

Эгленн снял Кольцо — и, не спрашивая у Акты позволения, надел на палец ее сыну.

Вот тут она действительно испугалась, нет — ужас, смертельный ужас всплыл из таких глубин души, из которых возникают самые жуткие ночные кошмары... В одно мгновение сорвала Кольцо с пальца мальчика, вскочила, прижав его к груди... и бросилась бежать.

Он подобрал Кольцо, надел снова, поднялся и посмотрел вслед убегающей Акте. Прикусил губу. Прости, целительница. Прости, но я все же сделаю это. Страх твой рано или поздно уйдет, ты поймешь все — не сейчас, так немного позже... А сейчас — спи. Олорин поможет; пусть это будет сон без сновидений, глубокий, как темная река...

Акта пошатнулась, ее руки ослабли, и она, выронив тело сына, мягко упала на руки одному из подбежавших воинов. Эгленн мысленно _показал_, где находится ее дом — пусть отнесут туда. А сам подошел к распростертому в дорожной пыли телу, не обращая внимания на то, что на них смотрят уже все, стоящие вокруг; и "темные", и обезоруженные гондорцы, и освободившиеся воины Арагорна — как и на то, что Кольцо теперь видно всем.

Сколько лет этому мальчишке? Тринадцать? Четырнадцать?.. вряд ли старше... всплыло в памяти лицо другого мальчишки — Хатальдира.

Похожи...

Кольцо Всевластья вспыхнуло — и сомкнулось на тонком холодном пальце.

Повисшая в воздухе тишина была поистине гробовой. Враг? Здесь? Сам? Что ему нужно от этого несчастного, случайно попавшего под удар? Вопросы, вопросы... которые никто не посмел задать вслух. Ждали, что вот сейчас, на их глазах, возникнет вместо мёртвого мальчика десятый назгул, или какая жуть похуже...

То живительное золотое свечение, что недавно охватило тело искалеченного Мелькора, видели здесь лишь немногие; вот оно разливается по телу, вот проникает в рану, рассекающую тело вниз от плеча — под одеждой не видно, как начинает срастаться разрубленная плоть; минута, другая... Удар сердца. Другой. Третий. Уже почти остывшая кровь наливается жизнью, бежит по венам; розовеет бледное лицо... Вдох... другой... Судорога пробежала по телу мальчишки. Он вдруг закашлялся — в горле стояла засохшая кровь; распахнул глаза.

— Воды, кто-нибудь! — проговорил Эгленн громко, обведя взглядом притихших гондорцев: сил, чтобы перемещать предметы, сейчас не хватало. — Да быстрее же, принесите воды, вы что, не видите — он жив!

Арагорн встряхнулся. Знал же, знал, кто такой Эгленн, да и облик — тот же, только с поправкой на то, что он не человек, а майа... Метнулся в ближайший дом, — откуда только силы взялись. Схватил подвернувшуюся под руку плошку, — глаз машинально отметил прихотливый красноватый узор вдоль края... он знал, что это никогда не изгладится из памяти. Зачерпнул воды, выскочил на улицу.

Подошёл к Эгленну, чувствуя на себе скрещивающиеся взгляды. Вражий ставленник. Ещё бы...

Быть рядом с ним было жутковато, хотя — чего тут бояться, и разница-то во внешности небольшая... и всё же.

Протянул плошку.

-На, держи.

Парень потихоньку приходил в себя; для него все происходящее было странным вдвойне — вот он попадает под удар, потом — все темное, мутное, непонятное, и вдруг — он лежит на руках у незнакомого человека... Нет — не-человека; тут Эгленн иллюзий не строил: в этом облике его за человека не примешь.

Растерянные глаза...

— Пей, — он поддержал мальчишку, помогая ему сесть, поднес плошку к его губам — покрытым коркой запекшейся крови. — Да пей же, давай, пожалуйста!

Тот жадно прильнул к воде, закашлялся... наконец выпил всё. Рукавом провёл по губам, вздохнул.

-Ты кто?

— Я не враг, — ответил Эгленн. — Во всяком случае, надеюсь на это. Кстати, позволь-ка... тебе эта штучка больше все равно не нужна.

Он снял Кольцо с пальца мальчишки, надел сам.

У того расширились глаза: понял.

-Саурон?!

— Успокойся, — ответил Эгленн, поднимаясь. — Я не питаюсь младенцами. Кстати, твоя мать дома, — она от горя чуть с ума не сошла, когда ты попал под меч. Так что шел бы ты к ней.

Он обвел взглядом людей.

— Вот что, гондорцы. Мы многократно говорили вам: мы не хотим ни войны, ни насилия, ни вашей гибели. Мне был бы не нужен даже ваш город — если бы мы научились наконец жить в мире. Нам не нужна ваша кровь. Я надеялся, что мы можем говорить не только на языке мечей. Но что делаете вы? Резать своих братьев лишь за то, что им выпала судьба говорить со мною, даже не зная, кто я такой — в этом залог свободы Гондора? Перебить всех, кто решился попытаться жить в мире с людьми, населяющими союзные Мордору страны — это ваша воинская честь? Что было бы завтра, если бы мы позволили этому совершиться? Новый король — взошедший на трон по трупам своих собратьев?

Ответом ему была тишина. Не то мёртвое молчание, которое висело и давило, пока он возился с мальчиком, — а тишина настороженная, на грани срыва, жуткая, как затишье перед бурей. Те, кто сражался на площади за Арагорна, теперь уже смотрели на него со страхом: а Боромир-то, оказывается, был прав, он и вправду ставленник Саурона...

Фарамир тихонько подошёл к Арагорну, морщась от боли.

-Послушай... так это всё правда? Это был он?

— Да, там, в западных землях, я встречал Арагорна, — продолжал Эгленн, — и мы разделяли дорогу — когда он не знал ничего обо мне. Вижу, вам хватит и этого, чтобы не только обвинить его — но и вынести приговор, несмотря на то, что Арагорн — потомок Исилдура... Что ж. Я не хочу начинать — с насилия. Ответьте: кого вы сами признаете королем над собою?

Гондорцы переглянулись.

-А что ты спрашиваешь? — поинтересовался кто-то из толпы. — Какая разница, что мы ответим, когда ты всё равно поставишь того, кого тебе выгодно?

— Что толку ставить того, кто мне выгоден, если этому человеку придется править силой и страхом? — вопросом на вопрос ответил Эгленн. — Я не хочу этого. Да, я не потерплю, чтобы трон Гондора занял Боромир; почему — надеюсь, не нужно объяснять. Но не один Боромир есть на свете. В наших землях принято, что не только лишь тот, кто по крови принадлежит к знатному роду, может вести людей за собой, но и тот, кого люди уважают, кому доверяют. Неужели таких нет среди вас?

-По _нашему_ закону, — насмешливо отозвался тот же голос из толпы, — король — Арагорн. Но мы не потерпим твоего ставленника на троне. Так что ты как хочешь.

— Фарамиру вы не доверяете тоже?

Арагорн сжал кулаки. Не надо было ему называть это имя, ох, не надо... Ну видит же, что делают — нарочно _против_. Может, до Фарамира гондорцы и сами бы додумались, и был бы он хорошим королём, а так...

-Нет, не доверяем, — ответили несколько голосов.

— Думайте. Решайте. А пока — наш гарнизон остается здесь. Через пару дней сообщите, что надумали.

Эгленн пошел прочь — прямо на толпу людей — там, за их спинами, его ожидал крылатый конь. Люди молча расступились перед ним, пропуская — и сомкнулись снова.

Все это неизбежно. Пусть избирают, кого хотят; а пока... "Боромира и остальных зачинщиков — в крепость, — приказал он своим людям. — Олорин, что там с ранеными? Есть еще убитые, нужна помощь?"

"Поезжай спокойно. Убитых, к счастью, больше нет: люди Арагорна умеют драться. За раненых сейчас уже волноваться нечего."

Олорин помолчал, потом наконец решился спросить.

"Как Мелькор?"

"Ты был прав: он очнулся, когда я уезжал. Он... Он понял, что свободен. До исцеления ему еще далеко, но он, по крайней мере, держится. Я сейчас снова к нему — надеюсь, Кольцо поможет и дальше. Глаза бы ему восстановить..."

Олорин задумался.

"Как я понимаю, на это просто надо время."

"Хочется верить. Ты видел, на что способно Кольцо! Олорин, мы ведь сможем возвращать погибших!"

Олорин улыбнулся — и спрятал печаль. Он так радуется, когда появляется надежда... Ну что сейчас сбивать в полёте эту радость, говорить, что за всеми не уследишь, что хватать всех, кто умер не своей смертью и возвращать их, попросту нельзя, иначе мир скоро превратится в то, что называлось Весной Арды... причём из самых лучших побуждений.

"Я скоро вернусь."

...Быстрее, быстрее — над Андуином, над предгорьем, над черными горами, над равниной... вернуться, надеть Кольцо на палец Мелькору, чтобы унять его боль, он не скажет, он даже в мысли свои не допустит — но он ждет избавления от этой боли, это Эгленн знал.

Быстрее. Распахнуть дверь, в комнате — тепло... скинуть плащ — простой, человеческий. Надеть Кольцо на палец Мелькору... Скорее.

Тихое золотое сияние... снова. И разжимаются пальцы, невольно впившиеся в покрывало: боль уходит. Чуть дрогнули бескровные губы.

"Спасибо..."

"Как ты?.. Прости, что я унес Кольцо... Больно?.. "

"Не надо... просить прощения. Ты ни в чём не виноват. Сейчас всё хорошо... да."

Эгленн провел рукой по его лбу; раны, которые оставила железная корона, уже почти затянулись, но глаза... Глаза. Небо, только бы получилось...