Йовин молчала. Там, внизу, — кто из живущих мог бы сказать, что видел всё это? Она усмехнулась. Быть может, кто-то из тех, кто собирал сейчас войско, хотел бы оказаться на её месте, чтобы встретиться лицом к лицу с Врагом и повторить подвиг Исилдура. Подумалось: в преданиях говорится, что после того, как Саурон был развоплощён в Нуменоре, он уже не мог принимать прекрасное обличье и этим сбивать с толку людей и эльдар... Скоро она увидит это сама.

Они снизились, и Йовин сама не поняла, когда под ее ногами вновь оказался твердый пол. Верхняя площадка башни Барад-Дура... почти вровень с черными горами. Какое жуткое строение, не под силу человеческим рукам возвести такое. В призрачной руке назгула блеснул кинжал — и рассеченный ремень упал с ее рук.

— Идем, — все тот же шелестящий голос из темного провала под капюшоном. — Владыка Мордора ждет тебя.

Она на мгновение задержалась — в последний раз окинуть взглядом небо и простор. Затем решительно отвернулась.

-Идём.

Путь вниз по лестницам, не озаренным даже светом факелов, был не слишком долгим. Подумалось: как же они ходят здесь, в темноте? Или, может, они видят в ней? Только местами попадались подобия светильников — кристаллы на стенах, дававшие холодный голубоватый свет.

Наконец — анфилада просторных залов, освещенных огнем: змеи с огненными глазами извивались по колоннам, пламя вырывалось из их открытых пастей. Красиво. И жутко: мрак и огонь.

Отворяются сами собой, бесшумно, высокие, черного металла двери. Тронный зал, озаренный пламенем.

Она пошла вперёд. В памяти сразу всплыло: а ведь не она первая входит в такой вот тронный зал, и это было, было там, в давно читанных ею строчках, — про тьму и прохладные ладони, да, как же, тут я, уж извините, вас поправлю, господа менестрели, у них руки просто ледяные, интересно, почему... Интересно, почему — почему призраки, зачем — хотеть захватить мир, зачем посылать к ней посланника, который не сказал ни слова неправды, зачем...

Она заметила, что от этой толпы вопросов страх, как обычно, несколько стушевался, и приободрилась.

Этот, сидящий на черном троне, человеком не был. Величественная темная фигура, что-то вроде брони... нет, это не броня, — тут же поняла Йовин, — во всяком случае, не такая, какую носят смертные воины; серовато-белое, идеальных, но резких черт лицо, огромные глаза — алые, яркие, с вертикальным зрачком. Что-то вроде высокого венца-шлема на иссиня-черных волосах. И раскинутый плащ — да плащ ли, в самом деле? или, может, крылья?

Жуткий облик. Но называть его безобразным было нельзя; это была красота, но красота темная, устрашающая. Крылатая смерть, — вспомнилось. Его так называли, или кого-то из его улаири-кольценосцев?..

Он смотрел на нее, пристально, а взгляд — немигающий. Совсем. Дождался, пока она подойдет ближе и остановится, и заговорил первым. Глубокий голос, спокойные, короткие фразы...

— Ты хотела говорить со мною. Я готов тебя выслушать.

Йовин понимала, что при виде _такого_ любое нормальное существо поневоле грохнется на колени, и удивлялась, почему сама продолжает стоять. Машинально поднесла руку к волосам — детская привычка... вздрогнула: совсем забыла, что отстригла косу.

-Я думаю, тебе известно, что Светлый Совет собрал войско против тебя, Саурон, — начала она, стараясь, чтобы голос не дрожал. — Через своего посланника ты передавал мне, что нам не победить... что ж, это очень похоже на правду. Я не буду говорить о делах военных, — у меня нет прав решать их. Победите ли вы, или же мы сможем нанести урон твоим воинам, и возникнет нужда в переговорах, — нашим голосом на них стану не я. Я пришла, чтобы говорить о другом. Сейчас — недавно — я провожала в безопасное место наших беженцев, наших женщин и детей. Война — дело мужчин, и в этом с ними трудно спорить, — она позволила себе чуть усмехнуться. — И я пришла просить о том, чтобы война и оставалась делом мужчин. Я прошу тебя не мстить нам за наших мужей и братьев.

— Просишь, Йовин? — на бледных губах появилась еле заметная усмешка. — Меня, Владыку Тьмы, ты просишь о милосердии к врагам — при том, что ничего не можешь дать мне за это?

Йовин смотрела на него — открыто и с печалью.

-Что ж... Значит, наши женщины и дети враги тебе — так же, как ваши были врагами Войску Валар? Значит, для тебя законом стала месть без конца и без края, до последнего убитого с нашей стороны?

— Я еще не сказал этого, — так же ровно, без всяких видимых чувств, произнес Черный. — Я взывал к тебе, Йовин, зная, что ты достаточно разумна, чтобы понять необходимость в союзе со мною. Если бы ты приняла мое предложение и сумела бы с моей помощью удержать Рохан от союза с Гондором — сейчас ты не страшилась бы за судьбу своего народа. Но ты, из гордости своей, предпочла отказаться. Видимо, чтобы склонить тебя к благоразумию, тебе нужна была демонстрация моей мощи? Теперь земли Рохана, по сути, в моих руках, а вы — вы, Йовин, потеряли все. Скоро ваши мужчины потеряют и жизни — если не сложат мечи добровольно. Что, если я поставлю другое условие?

-Какое же?

— Рохан уходит из Гондора. А я — я не трогаю ни ваших мужчин, ни ваших женщин и детей.

-Я ведь уже сказала тебе, что не имею ни права, ни возможности решать вопросы войны. Что же — ты предлагаешь мне переступить через жизнь конунга и занять его место, чтобы получить это самое право? Переступить через жизнь Йомера, которому, если что случится, это место принадлежит?

Черный смотрел на нее своими нечеловеческими алыми глазами, в которых плясало, отражаясь, пламя — и молчал. Долго. Потом наконец проговорил:

— Иди. Тебе сообщат о моем решении.

Она резко развернулась, поднеся к груди невольно сжавшуюся в кулак руку. И, не оглядываясь, пошла к выходу. Эхо подхватывало её шаги.

Тот, назгул, ждал ее у дверей. Вышел вслед за нею, каким-то образом оказался впереди — и прошелестел негромко:

— Следуй за мной.

Она только кивнула, — боялась, что стоит попробовать что-то сказать, как сразу расплачется, а только этого не хватало. Через пару поворотов наконец взяла себя в руки.

Они все спускались, спускались... спуск сменился коридорами, пока, наконец, перед нею не распахнулась дверь комнаты.

— Это твое жилище здесь, — проговорил назгул. — Заходи.

Она вошла, обернулась.

-Думаю, вам этого не нужно, но обычным людям нужна еда. Ты не мог бы приказать, чтобы мне принесли поесть?

Она помедлила.

-И выпить. Чего-нибудь покрепче.

— Хорошо.

Дверь затворилась.

Снаружи была уже полная темнота — здесь, в первом из местных помещений, было окно. Высокое, узкое, как бойница. Но в комнате горели кристаллы, и оттого в ней было светло. В остальнм — обычная комната... вроде гондорских. Кровать под грубоватым покрывалом, стол, стулья...

Вскоре дверь приоткрылась. А на пороге стоял ее давний знакомый — Эгленн. Все как тогда, только сейчас одежда у него была явно чище, и в руках был поднос, уставленный едой. А на подносе — кувшин.

— Ты просила поесть, я принес, — спокойно сказал он.

Она сама от себя не ожидала, что так обрадуется, увидев здесь знакомое лицо.

-Спасибо, — отозвалась она, невольно улыбнувшись. — Ну, скажу я тебе, у вас тут... Я, конечно, предполагала, и знала, и читала, но чтоб такое... Ох.

— Ты ешь, — он поставил поднос на стол, открыл крышку в одной из посудин — ну точно, самая обычная картошка с мясом. Как и в Рохане, — Насчет, как ты просила, покрепче... Вот, — он сам налил из кувшина вино в черный стеклянный кубок, стоявший на столе. — Только вначале поешь все-таки, а то захмелеешь слишком.

-Я знаю, — она засмеялась. — Ты думаешь, я какая-то неженка, раз из рода конунга? Да мы с братом такое вытворяли...

Она налегла на еду, — и вправду проголодалась. Наконец взяла кубок, несколько мгновений смотрела на отражение огня светильников... выпила.

-У вас... странно, — глаза её словно переняли блеск кристаллов. — Интересно, в Ангамандо было так же?

— Ничто не может повторяться неизменным, — ответил Эгленн. — Как тебе вино? Это мы еще давно переняли — от наугрим... в светлых землях такого не делают.

-Необычно, — кивнула она и приложилась ещё. — Как там это было...

Терпкое в чаше вино — далеко до утра,

Лютня и флейта сплетают узоры мелодий...

Но неизбежно мы снова в дорогу уходим

И расстаемся — быть может, навеки: пора

Вслед за ветром.

Времени шаг — как шорох песочных часов:

Чашу прощанья наполним вином скитаний,

Выпьем за встречу в рассветный час расставаний

Это — Дорога; извечный и горький Зов —

Вслед за ветром

— Это ты где разыскала? — с интересом спросил Эгленн. — Не слыхал пока еще.

-А у нас, — она махнула рукой куда-то в сторону, особо не надеясь, что Эдорас действительно там. — Там ещё много чего есть...

— Что интересно, стихи о музыке и дороге есть у всех народов, — заметил Эгленн. — Что в Рохане складывают, что в Гондоре, что в Умбаре... по-разному, конечно, но чувства близки.

-Ну... наверное. Это вообще довольно древняя песня. Я их много знаю...

Она снова приложилась к кубку, посмотрела.

-Сидеть мне здесь, я чувствую, долго. Если песни не вспоминать, и вовсе от скуки помереть можно...

— У тебя хватило ума, тоже, явиться. Твои-то не поймут, думаешь, куда ты отправилась? И что теперь делать с тобой? Обратно вернешься — не поверят, что тебя просто так отпустили. Будут злоумышление искать.

-Арагорн знает, — коротко сказала она. — И ничего искать не будет.

Подалась вперёд.

-Послушай... Неужели он будет убивать женщин и детей?

— Не будет, — задумчиво произнес Эгленн. — Бессмысленно и гнусно. Но много ли проку, если они останутся живы, а их мужья, братья, отцы погибнут на войне?

-Я не могу отвечать за них, — с тоской сказала Йовин. — Как было бы лучше, если б миром правили женщины, которые знают, чего стоит жизнь... Знаешь, я там находила... ну, там, дома... Это древняя песня. Так страшно...

Растоптали эхо копыта коней,

В землю сталью подков втоптали крик;

Рассыпалось небо золою дней,

А на черных камнях умирала Ночь,

И белел луны искаженный лик

Над кровавым пиром недобрых гостей,

И стоял средь развалин один — Ученик:

Нет живых — а мертвым уже не помочь...

— Не надо, — резко произнес Эгленн, встал и отошел к окну. — Глупая девчонка, Йовин... Это наша песня. Не надо. Не трогай — _это_. Лучше подумай — что теперь прикажешь нам делать: посмотри сама! Как обуздать вас, не пролив ни одной капли крови — потому что иначе не будет смысла в том милосердии, о котором ты просила. Нас все равно проклянут.

-А вы... вы это можете? — она испуганно нырнула было за кубок, как будто за ним можно было спрятаться. — Да нет, я думаю — можете, ведь такая мощь может не только разрушать... Или я неправа?

— Разрушать — ума много не надо, — Эгленн так и не повернулся, смотрел в озаренную сполохами темноту. — Превратить всю землю до Моря в выжженную пустыню — теперь дело только лишь воли. Но много ли проку потом — воцариться на голой пустыне?

-Он ведь не человек, — осторожно сказала Йовин. — Если бы он был человеком, то я бы с тобой согласилась, потому что править в пустыне некем. Но много ли проку править рабами, без собственной воли, править чудовищами, — теми же орками? Править теми, кто наделён собственным разумом, кто может быть не согласен с тобой, кто в чём-то, быть может, даже и превосходит тебя, — вот это интересно. Но это если ты действительно мудрый правитель.

— Вам, Йовин, предстоит увидеть все своими глазами — рабство мы принесем или не рабство, — Эгленн повернулся, снова сел за стол, плеснул вина и себе. — Один хороший выход, к счастью, есть. Тоже мерзкий, конечно, но все же лучше, чем смерть. Надо же, даже название такое же. Минас-Тирит — и тогда был тоже...

Она нахмурилась, припоминая.

-Заклятье Ужаса? Тол-Сирион? Ох... Да если он просто явится туда, ужаса будет достаточно... А он правда с крыльями?

— Правда, правда, — насмешливо проговорил Эгленн. — У нас тут много всяких разных, летучих... не пешком же на такую высоту бегать, сама только представь.

-Да я уж вижу, — она налила себе ещё. — Ты-то сам как к нему на службу попал?

— Да так, — Эгленн пожал плечами. — Тут много таких... кто издавна. Это у вас только живут коротко, кто всего боится.

-Ну и не от этого, — обиженно сказала Йовин. — Что значит — кто всего боится? Просто у людей век такой короткий, даже у самых смелых. Вот дунаданы, они, конечно, да, они долго живут. Но на то они и дунаданы. Да сколько бы у меня ни было смелости, что хватило даже на то, чтобы сюда заявиться, пред светлы очи Саурона, — она невольно вздрогнула, — а всё равно моего века от этого не прибавится.

— Ты ведь не примешь Изменение, — довольно равнодушно ответил Эгленн. — Вот и останешься однодневкой. Как и твои дунаданы, впрочем... воспитанники нолдор, чего от них ждать...

-Какое такое Изменение? — удивилась Йовин. Она уже захмелела и радовалась тому, что её куда-то несёт, несёт... и что можно просто плыть по течению этого разговора и почти ни о чём не думать. — Ну-ка расскажи.

— Наверняка думала — почему у нас везде так темно, нигде света нет, как они тут ходят, что в стены не втыкаются. Думала ведь, признайся?

-Думала, — кивнула Йовин. — И не только об этом. О том, почему эти ваши назгулы такие, какие они есть. Почему ваши воины так мало между собой разговаривают. Много чего думала.

— Вот то-то и оно. Это для тебя, Йовин, у нас темно. А для наших — вполне нормально. Нет, конечно, не так, как было бы средь бела дня, но — примерно как в сумерках для тебя. Говорят вслух мало — потому что говорят мыслью. А назгулы... ну, это отдельная песня. Назгулы на прочих не похожи, и мало кому такой путь будет по силам.

Йовин пожала плечами.

-Проще было бы нормальные окна сделать. А говорить мыслями — это оно удобно, конечно...

— Это крепость, Йовин. Крепость, понимаешь? Здесь не живут. Почти. В жилищах-то конечно... кому ж понравится в темноте сидеть. Дневной свет всем нужен...

-Изменение, — напомнила Йовин. — Как это и что это такое?

— Это собирательное название, — Эгленн стащил с одного из блюд кусок мяса. — Во-первых, ряд изменений, подобных тому, что я уже описал. Во-вторых, изменения более важные... затрагивающие связь между фэа и хроа. Между душой — и телом. Те, что позволяют удлинить жизнь, в частности. У вас, людей, к счастью, изначально свободная душа... а вот с квенди сложнее. Им ведь как: если погибнут — Чертоги Намо, и либо перерождение и забвение, или вечное — до конца Арты — заточение. Не слишком приятная будущность, согласись. А мы давно уже научились давать фэа свободу — даже и фэар эльдар. Были среди нолдор те, кто это принимали, не желая попасть под Проклятье Намо.

Йовин обнаружила, что её кубок снова пуст, налила ещё. Подумалось: если бы Теоден узнал, что она в Барад-Дуре пьёт такое... как бы помягче сказать... да ещё и разговаривает с кем-то из "тёмных" не как с врагом... впрочем, последнее он бы одобрил, потому что, выходит, только таким способом и можно хоть что-то узнать, пытки куда менее эффективны... По крайней мере, она могла голову дать на отсечение, что того, что она услышала сейчас, никто из своих не знает.