Согнувшись вхожу в чулан. Каморка крохотная, и места для двоих в ней нет. Села на пол в дверном проёме, легонько коснулась плеча поющей. Пение прекратилось.
Из под спутанных волос блестят непролитыми слезами чёрно-фиолетовые сливы глаз. В ладонях она баюкает стеклянный флакон с мутно-кровавой жижей. Ломким голосом объясняет:
— Это мой ребёнок. Видишь? Пальчики... такие тоненькие. Волосики мягкие... шейка...
Воющий стон. Стонет не сходящая с ума от душевной боли девочка. Это я. Протягиваю руки и мы уже вдвоём удерживаем эти останки. Потому что она не отпускает, цепляется, как за ребёнка, которого у неё никогда не будет. Я это вижу абсолютно точно. И я хочу, чтобы этой истории не случилось. Сжимаю пальцы, флакон падает на мокрую от крови юбку, а я вцепляюсь взглядом в её глаза, и вымываю из неё всю боль, все повреждения, всё... наносное, оставляя её младенчески чистой.
Девочка уснула, подложив под голову ладони. Сижу на полу, ощущая, как из меня толчками выливается горячая кровь. Пол краснеет. Низ живота дёргает грызущая и тянущая боль. Тошнит. Меня поднимают на ноги. Сгибаюсь пополам, прижимая руки к животу. Ощущение, — что я разорвана пополам. Ребята что-то спрашивают, а я не слышу. Надо срочно перекидываться. Пока ещё есть силы.
Кровотечение остановилось, повреждения зажили. А холодная пустота внутри осталась.
— Ну и зачем ты это сделала?
— Может быть, потому что могла?
— За свои поступки следует отвечать, Тигра. Мне тоже жаль эту глупышку, но она приняла решение, и должна была принять и последствия.
— Да неужели, Клаус? Она их и приняла. Насколько смогла. Если бы она выжила, то отправилась бы на ближайший мост. Приняв очередное решение.
— Естественный отбор, Тигра. О премии Дарвина слышала?
Хриплым голосом требую:
— Сними крест, Клаус. Не строй из себя христианина. Христиане осуждают грех, но не грешника.
— Что ты об этом знаешь? Ты...
— Хватит, Клаус! — Серёга сказал, как плетью ожёг. Я продолжаю, радуясь, что могу задеть посильнее:
— Ты был прав, сказав, что я готова на всё, чтобы выжить. Только поэтому ты ещё жив. Моя подруга, Аманда, была христианкой. Она никого не осуждала. И, следуя своему выбору, умерла у пыточного столба. — Криво улыбнулась ребятам. — Как первые христиане. От неё не требовали отречения. Она просто отказалась делать несовместимые с христианской моралью вещи. Можешь сказать о себе то же самое, Клаус? Осуждать легко. "Нам, ребятам, не рожать. Сунул, вынул, да бежать".
Смотрю на спокойные лица мужчин. И из пустоты, поселившейся во мне, прорастают воспоминания. Голос Солли: "Я не извиняюсь, Тигра... Ты такая беззащитная, что профессионалы могли увлечься". И, вспышками, урок психологического прессинга. Беспомощность, унижение, боль...
— Ненавижу!
Выметнулась из домика, пролетела по дорожке и, вместо улицы, оказалась опять в доме.
— Дитя моё...
Слов нет! Проглотила все комментарии, и почтительно склонила голову:
— Добрый день, отец Иаков.
— Ты ведёшь себя неразумно, дитя моё.
Наидобрейший в гневе. Пухлые кисти рук сложены на пухлом животе. Костяшки чёток отщёлкивают секунды, как таймер взрывного устройства. Благостность улыбки зашкаливает. Тигрица прижала уши, поджала хвост и сгорбилась, стараясь казаться меньше. Пытаюсь объясниться:
— Я только хотела помочь... хотела, чтобы с этой девочкой не случилось того, что произошло... что в этом плохого?
Наидобрейший прошипел непонятную фразу, и щёлкнул пальцами. Меня подняло в воздух, дом и участок подёрнулись изморозью. К внутреннему холоду добавился внешний. Стараясь не стучать зубами, наблюдаю, как исчезают следы крови с пола и одежды. Спящая девочка подтянула ноги, пряча их под юбкой. Но не проснулась. Так, спящую, её и перенесло в спальню. Отец Иаков провёл над ней ладонью по воздуху, хмыкнул, и повернулся ко мне. Я продолжаю висеть над полом. Попытка спуститься самостоятельно успехом не увенчалась.
— Твоё безответственное стремление сделать мир лучше, дитя моё, лишило тебя возможности зачать ребёнка. На несколько десятилетий.
Так вот откуда эти холод и пустота! Отец Иаков не расстроен. Я бы даже сказала, что он доволен. Ребята смотрят с жалостью. А я... надеюсь, что прогноз наидобрейшего сбудется. Все эти годы я с ужасом думала о возможности забеременеть от Сэ.
— Несколько десятилетий для человеческой женщины — всё равно, что навсегда.
Так и не поняла, кто произнёс это. Настолько тихо было сказано. И не от этих слов я начинаю задыхаться, борясь с наступающей темнотой. Нет. Мне опять показалось, что облик куратора расплывается, открывая нечеловечески прекрасного мужчину, кривящего в презрительной улыбке совершенные губы.
— Для человеческой — да.
Карл поясняет переглянувшимся ребятам:
— Маги живут долго. Намного дольше, чем обычные люди.
Меня замутило. Вестибулярный аппарат протестует против насильственного висения в воздухе. Ещё мгновение и придётся наидобрейшему опять чистящее заклинание использовать.
Небрежный жест пухлой руки и мой зад с силой впечатался в стул. Злобно зашипела. Мысленно. Так и копчик отбить можно!
— Ты могла бы взять на себя оплату услуг гильдейского целителя, дитя моё. Мастер гильдии исцелил бы эту девочку, не стирая год её жизни.
Хлопаю глазами. Молча. Зная отца Иакова, — любое моё слово будет использовано против меня же. Куратор подождал ответа, благостно улыбнулся, и... скрылся в радуге. Меня не забрал. Неделя отпуска ещё не закончилась. Продолжим улучшать мир.
* * *
Сэ, воссоздавая яхту, воспользовался магией созидания. Солли назвал его "творцом". Я не творец, хотя, иной раз творю такое, что даже отец Иаков удивляется. Порадовала себя игрой слов, и переключилась на задание. Не знаю, оживлял ли кто-нибудь из некромантов корабли, но твёрдо намерена попробовать. А для начала мне нужно набросать план. А что? Клад мы, при помощи плана нашли? Нашли!
Первым пунктом поставила "материал". Обломки корабля лежат на дне бухты. Может быть, там и ещё что-нибудь нужное вылёживается. В конце концов, воссоздаю же я покойников по одной косточке, или горсти праха? И Сэ... от Шалуньи вообще только киль остался, и пара обломков шпангоута. Предполагаем тождественность неживого, когда-то бывшего живым. Тем более, что корабли, как и люди, имеют души. И эта вот конкретная душа очень хочет воплотиться.
Кстати, да! Вот пусть она, душа эта самая, и работает. Всё равно, я не кораблестроитель. А кораблю виднее, каким он желает быть. Решено! "Не позволяй душе лениться". Никто и не позволит. А недостающий материал, если что, и из морской воды добыть можно. В ней, вроде, даже золота полно.
Объём работ... Не попробуешь, — не узнаешь. Сэ очень быстро возродил Шалунью. Будем надеяться на лучшее. Силы хватит, а об остальном позже позаботимся. В крайнем случае, позову наидобрейшего.
* * *
"Гладко писано в бумаге, да забыли про овраги. А по ним ходить." Силы природного некроманта мне хватает с лихвой. Ага, как в анекдоте — ещё и остаётся. А вот о том, что сила эта изливается через меня, а я всего лишь человек, я не подумала, пока не стало поздно. Физических сил мне, катастрофически, не доставало. А восстановление, точнее рождение корабля шло лавинообразно, и от меня уже не зависело, — перекрыть, хлещущий через меня поток силы я бы не смогла. Осталось делать хорошую мину при плохой игре. Стоять было невозможно, — села на песок в позу лотоса, а затем вообще легла в шавасану, чтобы минимизировать затраты энергии. Наконец, поток иссяк. А я даже не могу пошевелиться. Горло как сухим песком забито, на веках — свинцовые плиты, — поднять не могу. Перед глазами расплываются чёрно-кровавые круги. Тошнит... Старательно выполняю дыхательный комплекс. Не хватало ещё собственной рвотой захлебнуться, как пьянице. Вот так, наверное, ощущает себя аэродинамическая труба после испытаний авиационного двигателя. Медленно, как полупарализованная бабуля повернулась на бок. Голова закружилась, и я уткнулась лицом в песок, ставший мокрым и липким. Запах металла... С усилием приоткрыла глаза, — песок в красных пятнах. Вот теперь мне понятен истинный смысл фразы: "кровь из носа, должно быть сделано".
* * *
— Тебе нужна энергия, детка.
— Нет.
— Ты можешь умереть, Тигра. Если не восстановишь силы, ты можешь умереть.
Сил негодовать не осталось, а хныкать я не хочу. Мне и так нехорошо, а приходится объяснять доброжелателям очевидное.
— Нельзя, Карл. Так нельзя. Это... неправильно.
Дон Джанкарло тяжело вздохнул:
— Им всё равно умирать, Тигра. А так, хотя бы, с пользой.
— Нет. Я не буду этого делать.
Молчание. Смотреть не могу, — надо поднять голову, — использую эмпатию. Карл и Серёга выжидают, исполненные решимости помочь мне даже без моего на то согласия, Клаус отстранённо наблюдает. Осторожно коснулась... Что ж... Я для него — богомерзость. Ну и ладно, — не очень-то и хотелось. Мне важно добровольцев-реаниматоров на путь истинный наставить. Они ведь ждут, пока я отключусь. Хриплым голосом прокаркала:
— Серёга, послушай... это... как с убийством. Однажды нарушив... Если вы... если я выпью их жизни, то я приму этот метод... — Мобилизовала все силы, чтобы объяснить. Меня колотит от напряжения, но говорить стараюсь чётко, не проглатывая слогов. — Если я буду без сознания, то я всё равно запомню, каким образом можно легко восстановить силы. И начну их восстанавливать во сне. Ты понимаешь? Пройдёт время, и ты сам придёшь меня убивать. А я уже не позволю тебе этого, потому что перешагнула черту, став людоедом. Пища не имеет прав. Понимаешь?..
Вместо Серёги мне ответил Карл:
— Я не подумал. Ты права, Тигра. Не беспокойся.
Я рухнула во тьму, и меня завалило горячими чёрными камнями.
Глава 30. Ликвидация безграмотности, или "...от забора, и до обеда"
Сначала появился ветерок, освеживший голову. Инстинкт самосохранения заставляет таиться до выяснения обстоятельств. Боль, ломящая все косточки, помогает ощущать себя живой, и призывает к осторожности. Главное, — ни о чём не думать. Чтобы не учуяли. Спустя какое-то время включился слух. Мерный шуршащий звук... — волны, накатывающиеся на берег? — и пение. Одну колыбельную я недавно уже слышала. Эта, — поётся на одном из наречий Бездны: "...Ты мой маленький хищный котёнок, мой цветочек, моя жемчужина..."
Мужской голос не поёт, и не шепчет, — что-то среднее в проговаривании вытаскиваемых из памяти слов. Наверное, эту колыбельную напевали ему в детстве... Ровное биение чужого сердца успокаивает, и пугает одновременно. Меня уютно устроили на чьих-то руках, и баюкают, как ребёнка.
— Ты хуже ребёнка, дитя моё. От ребёнка хотя бы можно добиться послушания. Глаза не открывай, — будет больно.
Конечно, я сразу же их раскрыла. Попыталась раскрыть, точнее. Веки зажмурились сами. Часто моргаю, пытаясь преодолеть резь от неяркого света. Сквозь слёзы ничего не разобрать. Даже силуэт не просматривается. Злобное шипение призвано продемонстрировать мне неудовольствие наидобрейшего. Но я не боюсь. Эмпатия доносит до меня противоположные чувства. Отец Иаков радуется. Так, наверное, радуются конструкторы, когда их детище демонстрирует превышение ожидаемых параметров. Ну вот... мои мысли позабавили куратора. Опять я забываю о его способностях.
— Не забываешь, дитя. Ты о них просто не знаешь.
Опасность!!! Тигрица во мне прижала уши, и приготовилась дорого продать свою жизнь. Меня поставили на ноги, жёстко удерживая за плечи. Нечеловечески прекрасный мужчина с холодным отвращением смотрит на жалко моргающую меня. Резь утихает, но слёзы пока приходится смаргивать.
— Приходи в себя, дитя. В зал испытаний на руках вносят только младенцев.
Каких ещё испытаний?!! Я стою только благодаря удерживающим меня рукам. Как мне к нему обращаться?.. Отец Иаков, — имя не для этого облика.
— "Господин" — будет приемлемо.
Надо же! Одарил милостью... Тигрица вздыбила холку, возмущённо рыча. Перевела на всеобщий:
— Господа закончились в семнадцатом году.
Длинные пальцы больно сжали моё плечо. Ровно дышу, не отводя взгляда от ярчайше голубых глаз на дне которых разгорается свечение. Прекрасный лик склонился ко мне:
— Ещё раз позволишь себе подобное, и общение с лордом Сэ покажется тебе полным нежности и романтики.
А улыбка такая, что захотелось срочно зарыться на два метра в глубину, и не отсвечивать. Мышцы раздавлены, сейчас и кости сломаются. Если кто-нибудь ранее сказал мне, что я буду цепляться за боль, чтобы не выть от боли, я сочла бы его сумасшедшим. В голубых глазах проявилось удовлетворение увиденным. А потом он меня поцеловал. Как вещь. Как... рабыню на аукционе. Проверил мягкость губ, попробовал на вкус мой язык... Даже Сэ никогда себе не позволял такого со мной.
Меня трясёт от унижения и бессильной ярости. Хотя, почему бессильной? Эмпат я, или где? Эмоции — признак слабости. Поэтому, вежливо улыбаюсь, и говорю спокойным тоном:
— Ещё раз позволишь себе подобное, и я открою тебе двери боли.
Меня одарили насмешливой улыбкой:
— Но на ногах ты теперь удерживаешься самостоятельно, дитя.
Топать ногами и возмущаться, что я не дитя, не стала. Ибо, что толку? Всё равно со мной продолжат играть, как кот с мышью. Меня сунули в портал, открывшийся в какую-то пещеру. Шипящий голос отразился от каменных сводов:
— Заставляешь себя ждать, Руфус.
Мой куратор обаятельно продемонстрировал белоснежный оскал:
— Обстоятельства.
Знакомый голос красивого тембра произнёс с безупречной дикцией:
— У меня мало времени.
В глазах темнеет, голова начинает болеть. Отец Иаков, именованный Руфусом, легко коснулся моего виска. Как рукой сняло. Лично я предпочла бы помощь лоа.
— Иди прямо, дитя. Никуда не сворачивай и не оглядывайся.
Хотела отказаться, упереться рогом, — мне не нужно никаких испытаний, — но вокруг меня столько недоброжелательного ожидания, что приходится сохранять достоинство. Меня всё равно запихнут туда, куда надо идти "прямо и не сворачивая", так зачем терять лицо?
На пороге следующего зала я, всё-таки, запнулась. Идти не сворачивая предлагается в пламя. Жар почти нестерпим. Испытание пламенем?..
И тут проснулась земная память. Исторический эпос киргизского народа "Манас". Алмамбета, сына киргизской наложницы китайского хана, испытывали пламенем Бездны, проверяя чистоту крови. После этого его называли "золотокосым". Чёрные прежде волосы сменили цвет на золотой. В эпосе не сказано, стал он рыжим, или блондином...
Мобилизовав все силы, — всё равно сожгут, — шагнула в огонь. На всякий случай, вызвала некромантию. Энергия смерти холодна. Может быть, удастся нейтрализовать жар.
Пытка сменой льда и огня... Я идиотка. Хорошо, что голос перехватило. Не хочу забавлять наблюдателей своими воплями.
* * *
Пламя Бездны (если это оно), лёд некромантии и, вызванная ими, тьма боли. Как три сцепившихся кошки в мешке для утопления преступных наложниц, рвут меня когтями на части. Ещё немного, и я не выдержу. Помощи дожидаться не приходится. Если это испытание, то я должна справляться самостоятельно. Огонь пронизывает моё тело, стараясь напитать его энергией. Но энергетические каналы, взломанные потоком чистой некромантии, не могут удержать не только приходящее извне, но и то, что остаётся. Я продолжаю терять силы. По капле, но всё-таки терять. Да и немного у меня этих капель осталось. И тогда холод некромантии встаёт на пути огня, преграждая ему дорогу, пытаясь, насколько возможно, восстановить повреждения. "Некроманту, воскресися сам"[10]. А боль? Боль занимает привычное место, контролируя процесс. Сейчас только боль позволяет мне чувствовать себя живой. Три начала тянут меня в разные стороны. Как лебедь, рак и щука. Стоп... это уже было совсем недавно. Старательно освобождаю голову от мыслей. Не знаю, можно ли их прочесть, когда я в эпицентре огня, но рисковать не собираюсь. Призываю эмпатию, и вцепляюсь в этих кошек, становясь ими.
