— Потом! Собираем вещи и уходим. Думаете, они сначала выспятся, а потом нас убьют?
Словно в подтверждение рядом с Ялмари вновь стрела клюнула камень с мягким скрежетом.
— Быстро! — поддержал Шрам оборотня, собирая котомку. — Вот только, собственно, куда идти? Мы тут днем чуть ноги не переломали.
— Я пойду первым, — пробормотал Балор.
13 нуфамбира, у Маарафских гор
Господи, ну за что же это? Столько дней в пути, не слезая с седла. Тело болит невыносимо — руки, ноги, спина. На заднице, кажется, уже мозоль. Столько лошадей куплено, одна почти загнана. Столько бессонных ночей, когда приходилось догонять Ялмари и его команду. Потом идти пешком, когда и они оставили лошадей, потому что верхом стало слишком уж заметно. "Госпожу" бросить пришлось, дальше нельзя ее брать, только мешать будет. Хотя с ней было веселее. И спокойнее. И ради чего? Чтобы потерять их в этих холмах? Они ведь должны быть здесь. Должны!
Так, не паниковать! Холмы как холмы. А они не бесплотные духи, обязательно где-то наследили. И эти следы легко обнаружить. Уж в городе из передряги выбрались, а здесь и подавно обойдется.
Ох и попадаются лошадники! Дурить любят, на то они и купцы: не обманешь — не разбогатеешь. В одном городе хотели втюхать доходягу, которая бы сдохла, едва выйдя за ворота. В другом хромую лошадку предлагали... Убедившись, что "слуга" толк в этом понимает, прониклись уважением. Правда, притворным. Лишь для того, чтобы за другую скотинку заломить цену породистого скакуна. Еле сторговались.
Но последняя покупка в Тофеле... Это уже не купец, а разбойник какой-то. Как спастись сумели! Украденный знак Полада только и помог.
Но ничего как-нибудь выберемся. Тогда выбрались — теперь и подавно.
Ага! Вот тут явно кто-то шел. И не один. Пусть это будет отряд принца. Тогда... Здесь они останавливались на ночевку — вот след от костра. И, кажется, даже дрались — кровь, стрелы. Много следов. А дальше...
Кто-то ушел наверх.
А кто-то на восток.
Куда теперь? Вот когда пожалеешь, что не оборотень. Носом втянул воздух и пошел правильно. Надо все хорошенько обмозговать. Все вспомнить.
Ялмари собирался перейти Маарафские горы. Ну так будем надеяться, что он их и перешел. А если не перешел, то все равно скоро будет там. Значит, надо за перевалом его подкараулить.
Вот так и решим.
Только почему нельзя было пойти через перевал? Или хотя бы там, где есть какое-то подобие дороги. Почему же надо тащиться через валуны, осыпи... Тут снаряжение специальное нужно, чтобы не свалиться.
Ворчанием не поможешь, так что, собери себя в кучку и топай. Чем быстрее будешь на другой стороне, тем лучше. Там трава мягкая, зеленая. Тепло. Солнце. Там сплошная удача. Люди мирные, обманывать не будут, обижать тоже. Будут приглашать к себе чай с пирожками пить. И только спустишься, как сразу...
Ой-ой-ой! Вот так спускаться не надо! Так можно и шею сломать. Под ноги надо смотреть внимательно и камень ногой пробовать, прежде чем наступать. А то бежишь...
Что теперь? Нога не вывихнута — это хорошо. Синяк будет — ерунда. Отдохнули? Опять вверх. Тут и ночевать негде. Звезды да ветер. Так что, как можно скорее вниз.
Еще один рывок... Ну или три-четыре рывка.
14 нуфамбира, у Маарафских гор
Переход был трудным из-за внезапно навалившей жары. Но если бы лил дождь и дул северный ветер, как положено осенью, было бы не легче, так что Гарое, как и солдаты, не жаловался. Ему предоставили коня для передвижения, но он решил, что воспользуется им позже, когда, например, сотрет ноги в кровь. А пока, раз уж его назначили священником в пехотном полку, почему бы не познакомиться с солдатами поближе? Пусть они сторонятся его, беря пример с командиров, но он хотя бы побывает в их шкуре. Поймет, почему они столько пьют и блудят на привалах...
Под рясой у него штаны, и рубашка, так что ему наверняка так же жарко, как солдатам в дублетах. Большинство из них расстегнули их — он такой счастливой возможности не имеет. Котомку закинул в телегу, чтобы сильно не выделываться. Тут и так все пальцем показывают, что он пешком идет и их похлебку хлебает. Многие шутили, что он жалование бережет, поэтому и поступает так. Гарое смеялся вместе с ними над этими шутками. Если он и должен заниматься вдохновением и утешением "вилланов", то явно не сейчас.
Он то и дело смахивает пот со лба, чтобы не заливал глаза, и радуется, что при нем нет меча. Он лет пять уже не держал в руках оружие, и теперь казалось, что оно непременно будет мешать: бить по ногам, цепляться за рядом идущих.
Рубашка уже промокла насквозь и наверняка воняла, а до вечера, когда можно будет ее постирать, еще очень далеко. Он отказался от слуги. Когда он принял церковку недалеко от Меары, тоже первое время обходился без слуг, и ничего, не умер. Слуга понадобится, если дел будет столько, что и постираться некогда. А пока...
Хоть бы обеденного привала дождаться. Ног он давно не чувствует и, кажется, сбил их в кровь. Смешки солдат стихают, но он не обольщается: это не означает, что они смягчились по отношению к нему. Они тоже устали. Вот сейчас будет привал и все начнется сначала.
Да будет ли когда-нибудь этот привал?!
...Когда десятники подали команду разбить лагерь, Гарое мельком огляделся и сел на ближайшее бревно. С наслаждением вытянул ноги. "Хорошо, что я священник, — похвалил он сам себя. — Был бы солдатом — сейчас бегал бы, как они, чтобы устроиться на ночь. А я могу сидеть, и мне похлебку поднесут, и палатку для ночлега поставят..."
Солдаты носились так, будто и не прошагали целый день. Сегодня они перекусывали на ходу. Гарое стал мнительным: ему показалось, что их так торопят лишь потому, что он шел пешком. Чтобы наказать за спесивость. Но потом расслышал беседу капитанов с десятниками. Им надо было успеть к Аину — небольшому городку у Маарафских холмов. Если занять Маарафские холмы, то долго можно обороняться, не пускать герцога Пагиила, с какими бы силами он ни пер в Энгарн.
— Вот, отец Гарое, откушайте, — опять этот весельчак. Чем уж так ему священник приглянулся для шуток?
Гарое уже знал, что его зовут Киший, и у него чуть ли не штатная должность балагура. Очень солдаты его любили за остроумие и подкармливали за это. Вот и сейчас, едва он сел рядом с Гарое, вокруг собрались солдаты, в ожидании очередного развлечения.
Гарое принял у него тарелку, слегка помешал похлебку, словно ожидая какого-то подвоха, вроде земляной жабы, затем сам себя одернул: это было бы грубо. Киший такого не сделает. И вправду он задумал совсем другое.
— Отец Гарое, — уплетая за обе щеки солдатскую пищу, он еще и разговаривал, — а что это вы такой святой, аж оторопь берет. Нам-то позволяете с девками гулять, а сами-то и не приголубите никого. Али вы кастрат, простите искренно?
Солдаты заржали так, что Гарое удивился, как у них тарелки на землю не попадали.
— Увы, — коротко усмехнулся он и еще раз поболтал ложкой в тарелке.
— Не кастрат, нет? — изобразил удивление Киший. — А как же вы без девок-то? И не тяжело вам?
— Поначалу тяжело, — вздохнул Гарое. — А потом рука привыкает.
Солдаты грохнули еще громче, и парень несколько опешил: как это шутка священника удалась лучше, чем его? Он поерзал на бревне и подошел с другой стороны.
— А что это вы не проповедуете? Обещали ведь проповедовать. Вот хоть бы про руку-то сказали, что-нибудь. Мы тут погибаем во грехе, а вы нас не спасаете...
— Проповедь хочешь услышать? — ложка так и осталась в тарелке.
— Да почему же только я? Вона нас тут сколько, — он обвел вокруг себя, — и все жаждут.
— Ну, ладно, — с видимой неохотой согласился Гарое. — Будет тебе проповедь. Только короткая, а то есть хочется, а еще постираться бы надо...
— Ладно-ладно, мы на короткую согласны, — Киший подмигнул товарищам и влюбленными глазами уставился на Гарое.
— Ты вот знаешь, как святого Лаца Печальника иначе называют? — он пытливо уставился на парня.
— Ну, как же — Лац Молчальник его еще называют, — с готовностью откликнулся Киший.
— А почему?
— Да кто его знает? Молчал, наверно, много!
— Молчал, верно. Только не сразу. Вот слушай и на ус мотай. Как Лац стал Молчальником и Святым. Поначалу-то его звали не иначе как Лац Болтун. Потому что болтать он любил, примерно как... — Гарое будто подбирал сравнение, хотя на самом деле точно знал, что кто-нибудь сообразительный ему подыграет.
— Как Киший! — немедленно выкрикнул кто-то, все снова засмеялись.
— Не я это сказал, — многозначительно кивнул Гарое. — Так вот попадал он из-за своей болтовни впросак постоянно. А все потому, что правду очень любил. Бывало, услышит, как девушки наряжаются да приговаривают: "Синюю ли ленточку надеть? Или красную лучше?" А он им в окно: "Да какую ни наденьте — все одно вам, коровам, красивей не стать!" Они его, конечно, коромыслом отходили. В другой раз приедет от графа человек налоги собирать. Ну, в деревне часть запасов спрячут, конечно, чтобы до нитки не обобрали. Да и человеку тому жалятся: "Тяжело жить, помилуй, батюшка". А он возьми и ляпни: "Конечно, тяжело жить будет, коли все запасы по погребам попрятать". Деревню ограбили знатно, за то, что обмануть пытались. Графский человек медяк Лацу подарил, а потом чуть не всей деревней отходили его коромыслами. До смертоубийства только не дошли. А Лац оклемался да, обидевшись, ушел по свету бродить, больше по городам. Мол, не понимают эти презренные людишки его возвышенной души. Он же от греха их уберечь хотел. Ну а мир-то не больно от деревушки отличался. Так что болтовня Лаца мало кому нравилась. Он то свадьбу своими словами расстроит, то убыток причинит. Ну его и привечали соответственно.
— Били сильно? — предположил Киший.
— Бывало и очень сильно, — согласился Гарое. — По-разному бывало. А потом досадил какому-то герцогу. Так тот его...
— Тоже коромыслом? — хихикнул парнишка.
— Дурак, что ль? — одернул его сосед. — Это ж герцог! Откуда у него коромысло?
— И то верно, — согласился Гарое. — Герцог знакомцев попросил — они Лацу язык и подрезали. И стал он с тех пор Лацом Молчальником. А когда очень хотел правду сказать, да не мог, так прямо трястись и плакать начинал. Так его после и Печальником прозвали.
— Ох, врете вы все, — укорил его Киший. — В Священной книге совсем другое про Печальника написано.
— Знаешь больше — так сам и проповедуй! — уколол его Гарое и все-таки съел ложку похлебки. "А ничего... — он проглотил жидкость. — После дневного перехода, очень вкусно".
— Не буду я проповедовать, — "обиделся" Киший. — Вам за то жалованье платят, чтобы вы проповедовали, вот и проповедуйте! — он пошевелил бровями и уточнил: — А к чему вы притчу-то рассказали? Что, значицца, Не надо правду-то искать?
— Правду всегда надо искать, — возразил священник. — Да не все то добро, что правда, потому и написано, что добродетель без рассудительности — пустая трата времени. А впрочем, что это я? Сам думай! Проповедь она на то говорится, чтобы люди сами думали.
Солдаты притихли, а Киший, поерзав, все-таки снова не выдержал:
— А про кого вы все ж таки притчу рассказали? Я болтун, вы — молчальник. О ком же сказку сочинили?
— Тебе проповедь понравилась? — ответил вопросом Гарое.
— Складно врете, — похвалил парень.
— Так я, значит, свое отработал. А дальше сам мозги используй, мне есть не мешай. Тебе голова на что дадена?
— Чтобы есть, конечно! — заржал парень.
Солдаты как по команде стали расходиться. Киший тоже ушел. Гарое доел похлебку и оглянулся. Палатка Харвинда стояла в десяти тростях — над ней болтался на ветру его флаг. Рядом должна быть его палатка. Доползти бы до нее да поспать немного. А постираться и попозже можно...
15 нуфамбира, перевал Вааны
— Спину! Руку! Плечо! Руку! Сильнее! Еще! — короткие выкрики перемежались звоном клинков, настоящих боевых мечей, а не деревянного оружия, как раньше. Авишур — рыцарь, который привез Солту, — показывал графу Ветониму успехи мальчика. Солта сражался так, будто от этого зависела его жизнь, не обращая внимания на стоящих рядом наблюдателей. Он следил не за мечом Авишура, за рукой, двигающей меч, а тот приговаривал: — Еще! Сильнее! Руку! А левая рука у тебя есть?! Вот так! Еще!.. — он умолк на мгновение, а затем поддался. Солта знал, что поддался, но не мог не воспользоваться этим. Меч скользнул вдоль клинка, словно погладил его, и замер в пальце от груди рыцаря. — Молодец, — похвалил Авишур. — Отдыхай, — он повернулся к графу Ветониму, и оба точно забыли о том, что Солта находится здесь. — Вы видите, господин, — очень способный мальчик. Хладнокровный и упорный. Он станет хорошим воином.
— Да, вижу, — согласился граф. — Я возьму его в оруженосцы. Подготовь его к обряду. Хотя ты ему все-таки поддался.
Рыцарь стоял спиной, но Солта был уверен, что тот улыбается.
— Девять из десяти его ровесников не заметили бы мою оплошность.
— Да-да. Я тебе верю. Подготовь.
Итак, ему предстоял обряд. Наставник приказал отдыхать, и он сел на скамью, поставив меч перед собой. Он не испытывал радости и волнения по этому поводу. Его мечта исполнилась — теперь он будет стоять за троном графа Ветонима в той красивой комнате — парадном зале. Он и раньше бывал там несколько раз. Теперь он будет там чаще. Но и с самим графом он будет чаще. Солта стал старше — в прошлом месяце ему исполнилось двенадцать. Авишур многое объяснил ему. По закону Ветоним принадлежит отцу Солты, именно он должен быть графом Ветонимом, ведь когда-то это поместье принадлежало деду Солты. Перед смертью герцог Семир разделил свои владения между двумя сыновьями. Ветоним достался младшему. Но король Манчелу распорядился иначе. Он подарил Ветоним Фалефу Ири, тому, кто верно служил короне. А чтобы граф Дивон увел войска с юга — он собрался воевать за наследство — старшего сына отдали в оруженосцы графу. На самом деле в заложники. Жизнь Солты зависит от того, как будет вести себя отец.
Мальчик испытывал смешанные чувства к своему господину. Он должен был его ненавидеть — он отнял у отца доходное поместье, а у него самого — семью. Но не было почти ни одного дня, чтобы Авишур — единственный, кто искренно заботился о мальчике, — не сказал ему: граф Ветоним не виноват. Каждый рыцарь бедный или знатный, должен повиноваться господину. Если бы граф Дивон повиновался королю, Ветоним принадлежал бы ему. Солта не должен совершить подобной ошибки. Если он будет верен господину — Бог его наградит.
