Последнее время грудь чудовищно чесалась возле сердца. Он поначалу решил, что виной этому клопы, но потом убедился, что причина в другом. Зуд появлялся, только когда он будто вселялся в ястреба. Сейчас же по сердцу полоснуло. Казалось, под дублетом все будет в крови. Но к его удивлению он не обнаружил под рубашкой даже покраснения. Он рассматривал грудь.
— Что с тобой? — настороженно поинтересовался десятник.
— Да шереш его знает, что со мной, — он осторожно прикоснулся пальцами к невыносимо болевшей коже.
И взлетел. К шерешу лес, там не место ястребу. Выше, к небу, чтобы ветер шумел в крыльях. Нырнуть в прохладное облако. Ненадолго, чтобы почувствовать себя от клюва до кончика хвоста. Что он жив, летит. Свободен...
Внезапно его словно разрубили мечом. Ястреб камнем падал на землю и никак не мог выровнять полет. Едва он расправлял крылья, как боль била кнутом. Словно кто-то отрезал его... лапы? руки? Все смешалось: перья, кожа, ястреб, человек, земля, небо, костер... И поверх этого боль. Шела заорал, вскакивая с земли.
— Держите, держите, шереш вас раздери!
Шела опять рванулся... Он сидел у костра, рядом какой-то незнакомый мужик с ножом. Кто-то держит его за плечи, из сгиба локтя течет кровь. Он рванулся, но на плечи навалилось уже трое.
— Тише-тише, паря. Куда заспешил?
Десятник...
— Какого шереша? — прохрипел он. — Отпусти.
Товарищи немного подождали и ослабили хватку.
— Сами перевяжете? — спросил мужик с ножом. Он явно боялся подойти ближе.
— Перевяжем, перевяжем... — успокоил десятник. — Премного благодарны.
Мужик фыркнул, быстро вытер нож и исчез.
— Это кто? — Шела наблюдал, как Зефан быстро перетягивает запястье.
— Доктор, — хохотнул он.
— Зачем?
— Так ты в обморок грохнулся прямо в разведке. А нас заметили. Боялись, не утащим тебя. Еще бы чуть-чуть — и нас бы всех порешили. Ну а сюда пришли — сердце бьется, а в себя не приходишь. Мы доктора позвали, чтобы он разобрался. Ну а он кровь пустил. И помогло ведь!
Рука еще болела. Кожа на груди тоже. В душе поднималась злоба: ведь он недавно был у священника, после этого как будто только хуже стало.
С каким подозрением отнесся к нему полковой священник! Потребовал, чтобы Шела разделся, совсем как тот, что назвался его братом. Долго рассматривал грудь, пожал плечами. Сказал: "Подумаю". Интересно, он еще думает, или уже надумал что? Он же может в обморок грохнуться, прямо во время боя, и тогда точно никто не будет его ни тащить, ни защищать. Шела сердито взлохматил волосы. Как же ему это надоело!
— А ястреб опять тут, — на этот раз без смеха сообщил десятник.
Шела тоже заметил его — птица сидела на ветке, косясь на них черными глазами-пуговками.
— Не смотри на него, — предупредил Шела и швырнул в птицу подвернувшимся под руку полешком. Ястреб улетел.
— А еще полковника Кеворка разжаловали, — продолжил невпопад Зефан. — Помнишь маркиза Фалмора? Кавалеристами командовал. У него брат тоже полковник, только в пехоте, Биргер держит. А этого разжаловали, значит. В десятники.
Шела плохо помнил этого полковника. Он столкнулся с ним раз жизни, в битве у Сальмана, но много слышал о нем. Вроде как бесстрашен в бою, солдаты его обожают. И Поладу хамил, не боялся, в отличие от прочих.
— И за что разжаловали? — он был благодарен Зефану за то, что тот перевел беседу с его персоны на что-то другое.
— Да за что, за что! — вскинулся товарищ. — За то, что кашшафцев бил, за что еще? Знаешь же, маршал приказал... Ну а на самом деле не маршал, а сами знаете кто... Приказал нападать и сразу отступать. А Кеворк ослушался. Взял и не отступил. Побил отряд кавалерии. Ну и сам половину отряда потерял. Сейчас весь кавалерийский полк гудит, и к нам то гудение доносится. Этот... ну сами знаете кто... Приезжал и... ну не орал. Просто нет у нас теперь полковника Кеворка, а есть десятник Кеворк. Да и то легко отделался. Мог бы и без головы остаться. Остальных этот так и предупредили. Мол, другому не так сильно повезет. Если еще кто нарушит приказ...
— А вы мечтали: подкрепление придет, сразу кашшафцев погоним...
— Погонишь их, — крякнул десятник, подавая Шеле граппу. — Тут бы к столице их не пустить. Обоз опять ихний хотели перехватить, так хрен получилось. Имеем еще человек сто полудурков. Вымирают потихоньку.
— На что он надеется, интересно... — Шела поискал вокруг, нашел свой плащ, завернувшись в него, улегся рядом с костром.
— Кто? — Зефан откуда-то добыл гриб и теперь поджаривал его, нацепив на палочку.
— Сами знаете кто! — ответил Ястреб в том же духе.
— Так... принц же чего-то притащить должен.
— Который от рождения полудурок? — хмыкнул Шела.
— Ну... этот... сами знаете кто... он просто так ничего делать не будет. Выходит, есть задумка, как нас вытащить.
— Интересные пляски, — Шела прикрыл глаза.
Злость и раздражение ушли без следа. Чего он, собственно, так испереживался? Ну, упадет в обморок не вовремя, ну прирежут его. И чем это будет хуже его нынешнего положения? Да ничем. Уж лучше сдохнуть, чем дождаться окончания войны, в чью бы пользу она ни окончилась.
28 фибрайира, Биргер
Есть испытания, после которых здравый рассудок не сохранишь. Невозможно их выдержать.
Гарое смотрел со стены на развороченный акведук. Плач, стоящий там, доносился даже сюда. Кто его дернул за язык пророчествовать о генерале Ройне? Когда он предупреждал городской совет, он и предположить не мог, что этот человек — человек ли? — способен на такое. Он поразил не только старейшин, но и полковника Кеворка.
Он поседел за осаду. Когда Киший в первый раз заметил у него белесые волосы, Гарое еще вяло удивился. Когда их стало много, он посчитал, что ему повезло. У многих от голода волосы выпадали вовсе. Вместе с зубами. А он еще держится. И с ума еще не сошел, хотя когда он часами стоит на стене, глядя на акведук, многие в этом сомневаются. Он и сам сомневается.
Порой он спрашивал себя: "Я еще в своем уме? Я еще защищаю этот город? Я еще хожу, ем, дышу?"
Он мог только ждать. Ждать, когда городской совет потеряет надежду и придет к нему сообщить, что невыносимо слушать эти крики, что у них нет еды и воды, что чума начала косить солдат — теперь название болезни не скроешь. Город сдастся, даже если генерал Ройне потребует, чтобы каждого мужчину в городе оскопили, как делали в древности. Он ждал, что старейшина придет через неделю после того, как женщин загнали в акведук под холодный дождь и зимние ветра Энгарна. Но совет продержался целых восемнадцать дней.
— Полковник Кеворк, — Киший теперь тоже не выглядел молодым парнем. Казалось, ему лет тридцать. — Вас хочет видеть старейшина.
— Надо же! — равнодушно откликнулся он. — И где он?
— Да вот тут, прямо за вашей спиной, — сообщил оруженосец.
Тогда Гарое отвернулся от акведука. И прежде чем мужчина, за месяц превратившийся в дряхлого старика, промолвил хоть слово, сказал ему сам:
— Вы отправляете послов к генералу Ройне, чтобы договориться о сдаче города. Я согласен с этим решением. Нам не удержать города. Может, хоть кого-то спасем.
— Мы будем просить... — залепетал старейшина, сраженный такой проницательностью полковника.
— Вы не будете просить, — прервал его Гарое. — Вы согласитесь на любые условия. Любые. Мне трудно предположить, что он попросит за свою милость, но я уверен, что он попросит что-то особенное. Соглашайтесь, не раздумывая. И поспешите.
Старик кивнул. Он бы заплакал, если бы остались слезы. Когда он ушел, Гарое предложил Кишию.
— Пойдем к Цохару. Давно мы не были в церкви.
Они шли улицами, на которых по-прежнему жгли трупы. Костров становилось больше и больше — чума держала осаду вместе с ними и выйдет отсюда не раньше, чем город сдадут.
Оруженосец следовал за ним. Он не пыхтел, как раньше. Он стал строгим и сдержанным. Эта война всех изменила. "Надо его усыновить", — на этот раз в мысли не было и доли шутки.
— Вы теперь не будете стоять на стене? — спросил Киший. Он шел не позади, как раньше, а рядом, потому что пару раз Гарое чуть не свалился от слабости, и оруженосец его поддержал. Бывало и наоборот. Так что рядом ходить оказалось сподручнее.
— Нет, — заверил полковник.
Церковь встретила их полумраком. На улице не было солнца, а свечи Цохар не зажигал. Тусклый свет с трудом пробивался сквозь цветные витражи. Как красиво тут было в солнечные дни. На душе становилось радостно от красоты и величия храма. Казалось, это было сто лет назад.
Он с трудом разглядел священника, примостившегося на возвышении у витража. Он что-то читал, согнувшись над книгой так низко, что почти водил по ней носом. Вокруг в беспорядке лежали еще десятки книг и свитков.
— Что вы там ищете? — Гарое опустился на пол слева от священника, прислонился к стене. Киший, помявшись, тоже сел рядом. Он уже не спорил с Цохаром, предпочитал держаться от священника подальше.
— Она принесла мне сухарь, — голос Цохара ослаб. Не один Гарое сошел с ума. Этот великий священник, вероятно, тоже. Это грустно. Но это еще раз говорит о том, что держаться дальше бессмысленно. Полковник прикрыл веки, а мерный басок Цохара, будто рокот волн, проносился над ним. — Она была так слаба, что не могла идти, если не опиралась на стену или скамьи. Ей не больше четырнадцати, но она никогда не выйдет замуж, никогда не родит ребенка. Потому, что она умрет завтра утром. Я знаю это не потому, что я пророк, это написано на ее лице. Она умирает. Но она могла бы прожить еще один день, если бы съела сухарь сама. А она принесла его мне. Она сказала: "Вам надо есть. Пока вы живы, отец, у нас есть надежда". Вы что-то бледны, полковник. Хотите сухарь? Я не смог его съесть, мне кажется, он из золота, я не смогу его разжевать, и он застрянет в горле. И я умру сегодня же. А я должен жить. Потому что пока я жив, у них есть надежда. В книгах я ищу ответ на вопрос, — заявил он без перехода, и Гарое открыл глаза. — Почему одни люди готовы отдать последний сухарь ради какой-то надежды. А другие готовы загубить тысячи надежд ради сухаря. Я просмотрел уже кучу свитков, но так и не нашел ответа на этот вопрос. Тогда я снова пересмотрел их, чтобы найти обещание, что она будет счастлива после смерти, а Ройне испытает все, что пережили его жертвы. Подземелье Шереша слишком легкое наказание для таких, как он. Вы не находите?
— Я каждый день стоял на стене и ждал, что вот сейчас с неба ударит молния и покарает его. Потому что, если Эль-Элион есть...
— Не надо, — прервал священник. — Он есть. Он что-нибудь сделает, вот увидите.
— Сделал городской совет. Они отправляют послов, чтобы сдать город Ройне. Я сказал старейшине, чтобы они соглашались на любые условия.
Цохар с шумом захлопнул книгу и, облокотившись на нее, посидел не шевелясь.
— Я рад, что она умрет завтра утром, — промолвил он так, словно открыл великую истину. — Ей бы не понравилось то, что они собираются сделать.
— А те, кто умирает в акведуке? — встрепенулся Гарое. — Они поймут, почему мы ждали почти три недели?
— Ну-ну, успокойтесь, — ласково увещевал старик, как хороший врач утешает умирающего больного. — У нас так мало времени, чтобы тратить его на возмущение и ропот. Вы все сделали в этой жизни, что должны были сделать?
— Нет, — загрустил полковник.
— Это плохо, — священник опечалился. — Давайте немного помолчим. Я хочу молиться. Пусть Эль-Элион примет нас, хотя мы и не сделали всего, чего Он ожидал. Пусть Он не даст нам того счастья, которого заслужила она, но немного покоя все-таки даст. А большего нам и не надо. Давайте помолчим.
Они сидели в мертвой церкви. Голову наполняла звенящая пустота. "Мы спятили, — мысли ворочались в голове медленно и устало. — Мы все спятили. И это к лучшему".
25 фибрайира, Лейн
Враги точно забыли о Ялмари и его команде. Это странное нападение, такое же странное отступление воинов обсуждалось почти каждый день. Кто-то во всем винил "проводника", который будто специально привел их в засаду и бросил. Ужик не появлялся, но Илкер была уверена, что причина не в нем. Ее не могли обмануть в храме Судьбы. И как он метался перед нападением. Он явно искал безопасный путь, но им устроили ловушку, и амулетик оказался бессилен.
Бисера, несмотря на опасения Люне, выздоравливала быстрее — ее раны были легче. На третий день она встала, а еще через два дня не верилось, что она вообще была ранена. Ялмари почти все это время спал. Изредка бредил — серебро глубоко проникло внутрь. Но опасности для жизни не было. Только никто не знал, сколько еще они тут задержатся. Балор и Етварт то и дело уходили в лес на разведку, чтобы заранее заметить опасность, но все вокруг вновь обезлюдело. Обычно такое затишье бывает перед бурей или решающим сражением. Хоть бы Ялмари выздоровел!
Как только кровь немного загустела, Люне сняла с него повязки, заверив, что так раны заживут быстрее. Его бинтовали только на ночь. Бисера возмущалась таким лечением, но Балор вступился за ведьму, сообщив, что она все делает правильно и амазонка сдалась. Теперь Илкер весь день "любовалась" резаными ранами на обнаженном торсе мужа. Она ждала, что привыкнет к ним, но никак не получалось. Сердце замирало, когда она смотрела на запекшуюся кровь.
Сорот так и не помирился с ведьмой. Илкер все мучилась, стоит рассказать об их разговоре Шраму или можно подождать, когда придет в себя Ялмари, а он уже скажет, что делать дальше. Наконец решила сначала сообщить обо всем мужу. Сегодня она осталась наедине с ним: Балор и Етварт вновь отправились обследовать лес, амазонке поручили добыть им что-нибудь на ужин. В лагере задержались только хмурый, Сорот и Люне. Ведьма пыталась растормошить лорда, но он грубо ее одернул и тоже скрылся в лесу. Ведьма посидела немного. Затем ее лицо стало жестким, и она отправилась вслед за Герардом.
Илкер напряженно прислушивалась, но на этот раз они ушли дальше. Девушка склонилась над Ялмари. Нежно поцеловала. Принц тут же открыл глаза.
— Я тебя разбудила? — виновато поинтересовалась она.
— Это самое приятное пробуждение, — заверил он. — Лучше, чем когда от боли...
— Как ты? Пить хочешь? — торопливо расспрашивала она.
Ялмари задумался, потом брови сдвинулись к переносице. Он вновь посмотрел на Илкер.
— Ты что-то сказала?
— Воды? — повторила она. — Тут Люне еще настой для тебя приготовила.
Он словно снова ее не услышал, пробормотал задумчиво:
— Люне...
— Она тебя спасла, — тут же подхватила Илкер, радуясь, что могла посоветоваться с Ялмари. — А лорд хотел, чтобы ты умер.
Принц тяжело вздохнул.
— Ничего удивительного. Я у него как заноза в заднице, — он попробовал сесть, но девушка остановила его.
— Сначала надо тебя перевязать, — пояснила Илкер. Она туго перетянула ему живот и плечо, просунула руку под спину, потянула на себя.
