Влюбленные в море

Вскинула удивленно брови, а дон бросил едва не в лицо нечто красное. Она побледнела, узнавая.

— Что случилось?

А случилось вот что. Сеньору Сьетекабельо понадобились карты, которые днем ранее забрал Кортинас, того в каюте не оказалось, и капитан, пользуясь правом первого лица на корабле, зашел. Порылся в рундуке и нашел, только не карты, а платье. То самое — красное с черными оборками и белым кружевом по вырезу и плечам — в котором выплясывала прошлым вечером некая сеньорита. Дону захотелось объяснений, но вспомнил про Чито, юнгу, который появился на борту несколько месяцев назад, его красивое личико, изящные пальцы, худенькую фигуру, звонкий голос, и мелькнуло в голове понимание.

— Сдается мне, ты девица!

Десяток мыслей промелькнуло в голове, предлагая выходы: как объяснить происхождение платья, и что говорить дальше, и почему она так похожа на девушку. Но встретилась взглядом с сеньором и поняла: не отвертишься. И ответила просто, поднимаясь на ноги:

— Да.

Тот подавился словами, потому что ждал, надеялся в глубине души, что все не так и ему лишь привиделось. Шея начала наливаться кровью, воротник стал тесен. Он был зол и имел на это полное право. На корабле — его корабле — творится черт те что, ему дурят голову, и это стоит называть нормальным?

— Значит, Кортинас шлюшку свою притащил... — проскрежетал зубами капитан.

Ярость захлестнула так, что стало трудно дышать. Ответила резко, но, по возможности, спокойно:

— Если вы в каждой женщине видите шлюху, весьма вам сочувствую, капитан. Вы многого не понимаете в жизни.

— Да что тут понимать? — с издевкой спросил тот, — мой любезнейший второй помощник приволок некую сеньориту на борт, занял с ней одну каюту... что тут понимать? Будто бы на берегу девок мало.

— Моя сестра не девка! — зарычал Энрике, наступая на дона. Как он появился на палубе, не заметил никто.

Тот бросил презрительно:

— Сестра? Теперь это так называется?

Кортинас стал вдруг совершенно спокоен, ладонь легла на пояс, поближе к пистолету.

— Каэтано Сьетекабельо, я вызываю вас на дуэль. Выбор оружия за вами.

— Молчать! — рявкнул мужчина. — Ты, щенок, кого вызываешь? Или не знаешь, что дуэли на борту запрещены?

— Значит, смелость и доблесть уже не в чести в этом мире? Как и способность отвечать за свои слова.

Девушка перевела испуганный взгляд с одного на другого. Капитан, больше широкий, чем высокий, с намечающимся брюшком и лысиной, гордый, спесивый, но фехтовальщик отменный, да и опыт, опыт какой. И братец, статный, подтянутый. Только двадцать исполнилось, но бретер и задира, и шпагу взял, едва научился ходить.

Матросы кругом притихли, вышли на палубу все, даже рулевой вытянулся в струнку, пытаясь смотреть и слушать.

— Я принимаю вызов, — мужчина выпрямился, даже на вид стал выше. — В первом же порту, шпаги.

Юноша коротко кивнул.

— А вы чего стоите, бездельники? — злость капитана никуда не делась, лишь поугасла малость. — По местам, ихо де перра! Кортинас, две вахты вне очереди. Чито, ты все еще юнга. На марс! И не спускаться, пока команды не дам.

Палуба опустела, не считая матросов, занятых вахтой. Лючита взлетела по вантам на фок, устроилась, скрестив ноги и поглядывая искоса вниз. Капитан встал к штурвалу, команда притихла. Горизонт впереди девственно чист, по правому борту тянется берег. Солнце клонится к западу.

Снизу послышались голоса.

— Ну никогда бы не подумал, что Чито — это и не Чито вовсе, а Чита, — рассуждал великан Бартемо, иртанец Беккер кивал. — Кончита какая-нибудь...

— Лючита! — донеслось с марса.

Олланец только крякнул, задирая голову. Девушка глянула сердито и привалилась к стеньге.

"Если братец скажет, что выходка моя была безумной, — подумала она, — я с ним полностью соглашусь".

Ночевать на марсе оказалось делом не самым приятным. Ощутимо похолодало, на борту погасили огни, команда улеглась спать. Луна спряталась за облаками, море неспокойно, ветер дует порывами. Мир из огромного — столько миль до горизонта — стал маленьким, темным, сузился до размеров брига, едва обозначенного. Стонет рангоут, едва не звенит такелаж, хлопают паруса над головой, поскрипывает корпус где-то там, внизу. Полнится ночь шорохами.

Чита никогда не боялась этого — ни ночи на корабле, ни ветра любого, пусть даже штормового. Но тут стало одиноко. Маленькая деревянная площадка, темнота, ветер. И ничего больше. Обернувшись вокруг стеньги, девушка заснула.

* * *

К рассвету ветер стих едва не до штиля, затем вновь подул не сильно, но ровно, отгоняя наползший невесть откуда туман. Берег вроде бы даже приблизился.

Девушка потянулась, выпадая из сна. Курс не меняли, она бы почувствовала, потому как не тихое это дело — брасопить реи. Глянула вниз, нет ли капитана, и полезла по стень-вантам на салинг. Сказано было не спускаться с марса, но о том, чтобы подняться, речь ведь не шла.

Сначала показалось, что играет дурную шутку воображение и скука ее однообразного занятия. С наветра под полными парусами идет бригантина, курсом, пересекающим курс Блистательного как раз на оконечности мыса. Девушка потерла глаза для верности, но судно никуда не исчезло. На палубе по-прежнему тишина, еще не сменились вахты и все, кто может спать, спят.

— Судно по левому борту! — закричала Лючита. — На ветре!

Почти сразу из люка высунулась бородатая физиономия старпома. Оглядел мрачно горизонт, совсем уже не пустой, спросил:

— Флаг?

— Нет флага.

Велел матросу:

— Поднимай ребят.

И завертелось. Зазвонил тревожно колокол, начали строиться на палубе матросы, помятые, но одетые все, как и спали. Явился капитан, оценил обстановку, задал все те же вопросы: когда заметили, что за флаг. Принесли подзорную трубу, посмотрел сам. Качнул головой, отметая чье-то робкое "может, разойдемся?".

— Не разойдемся. Пираты. Поворачивать времени нет, да и бортом подставляться не хочется. А увалиться под ветер всегда успеем, если проскочим этот чертов мыс. Если нам дадут это сделать. — И добавил совсем другим голосом, перекрикивая шум ветра и скрип рангоута, — отдать рифы на бом-брамселях, ставь трюмсели и кливера! Мистер Нэд, распорядитесь поставить стаксели.

Старпом заорал, матросы кинулись кто на мачты, кто на бушприт, кто в трюм за дополнительными парусами.

— А, ты что ли, — проворчал дон, заметив Лючиту, что скатилась на палубу. — Пшла в каюту.

— Капитан, я работу знаю. Вам пара рук лишняя?

В голосе едва слышно зазвенела обида. Мужчина усмехнулся.

— Тогда за дело.

На бригантине тоже начали суетиться, когда поняли, что их заметили. На фоке в продолжение реев выдвинули лисель-спирты. Капитан выругался.

— Ходко идут, — заметил Энрике.

Переглянулся с Лючитой, в голове стукнула одна мысль: успеем ли? И почти сразу последовала команда:

— Зарядить мушкеты, к бою готовсь!

Из трюма принесли длинные ящики, сбили замки, начали заряжать оружие — сноровисто, деловито. Девушка нервно поглаживала рукоять навахи. К бою, значит, готовиться? Значит, не проскочим? И будет обстрел из пушек, а потом и абордаж? Мама миа!

— Лючита, будь добра, скройся с глаз моих. Иди в каюту.

— Н-нет, я там с ума сойду, как ты не понимаешь...

— Пшла в трюм и не высовывайся! — рявкнул братец так, что пропало всякое желание возражать.

Скрылась в кубрике, устроившись под трапом. Наверху раздавались короткие и четкие команды, топали матросы. Девушка, не занятая делом, думала всякое. И о жизни своей, и о брате, и о том, что мало пушек на бриге, а так жаль, и что хотела бы взять в руки мушкет, как Беатриса Дуарте, и что совсем-совсем не хотела бы ее участи.

"Если что, покончу с собой, — решила она. — Нет, сначала буду драться, как дикая кошка, а потом покончу. Прихватив кого-нибудь на тот свет".

Решила и успокоилась, положившись на судьбу.

В люк сунулся Энрике, серьезный, как никогда.

— Мы не успеваем. Почти вылезли на мель, но... будет продольный залп, готовься.

— Как?

— Не высовывайся. А потом... с мушкета ты, конечно, стрелять не умеешь, — усмехнулся в ответ на молчание, протянул пистолет. — С ним, надеюсь, справишься.

Девушка кивнула.

Матросы попрыгали в люк, все при оружии, глаза горят мрачно. Висенте тронул за руку, хотел что-то сказать, но рявкнула одиноко пушечка на баке, а с бригантины донеслось почти слитное рррбум! И... грохот, треск, корабль вздрогнул, команда с криками посыпалась на палубу, и Лючита вместе со всеми. Кто-то сунул в руки мушкет, и что с ним делать? Поставила на планширь, как на подпорку, пиратское судно совсем близко, там тоже орут и целятся, и брасопят реи, делая поворот, чтобы не вылететь на мель. Выстрелила наугад, в галдящую массу, в лицо ударил дым и гарь. Отбросила бесполезное оружие, хватаясь за саблю.

— Брасопь реи, готовьсь к повороту, меняем галс! — орет капитан, но поворачивать не успевают.

Рывок за плечо — это старпом оттаскивает от борта, куда летят уже абордажные крючья. Команды и крики, и рев, хлопки выстрелов и стук борта о борт, и стон кораблей, и треск дерева и парусов — реи сталкиваются, путая снасти. Снова рявкает пушка, уже на корме, на палубу вспрыгивают пираты, в диком порыве желая смять, растереть, но откатываются, пораженные злостью обороняющихся.

"Безнадежный бой" — сказал бы любой матрос Блистательного, будь у него время это сказать. Но времени нет, и потому рычат и скалят зубы, уже не стреляют, но рубят и колют, принимая этот самый безнадежный бой.

Она и сама кричит и рвется в вперед, но там лишь спины своей команды. Не сразу, но их теснят, разделяя. Понимает это, чувствуя спиной грот, отступая все дальше. Падает, сраженный чьей-то рукой, Марк, молчаливый и хмурый олланец, перепрыгивает через него пират, готовый ударить Бартемо в бок, а то и в спину. Рука сама собой тянется за пистолетом, почти не дрожит, — хотя мальчишка, какой он еще мальчишка, этот противник, немногим старше ее самой, — стреляет почти в упор. Тот оседает, на рубахе расплывается красное. Чтобы закрыть брешь, прыгает вперед сама, ладонь сжимает рукоять, сабля чуть на отлете, и вот он — враг — лицом к лицу. Весь в копоти, лохматый, скалит зубы, ведь перед ним малолетка, юнга, легкая мишень. Делает выпад, она парирует, отвечает, впрочем, безуспешно, но и сама цела, пока цела. Серия ударов, отвод, парирование, укол — как на тренировке, только не тренировка это вовсе, а бой, настоящий. Охает, хватаясь за предплечье, Бартемо, отступает. Делает шаг назад и она, спотыкается, падает, а противник нависает — и насаживается животом на саблю, будто бы даже сам.

Лючита спешит встать, вытащить оружие из-под тела не удается, хватает чужое, готовая вновь колоть и рубить, и кусать даже, если придется. Разум захлестывает шальная злость, кровь кипит. Прыжком одолевает расстояние, заходя сбоку, притираясь к самому фальшборту, ловит удар на клинок, сталь гудит и вибрирует, болью отзываясь в руке. Бьет ногой под колено — спасибо тебе за науку, Питер! — противник теряет равновесие, становится так удобно рубануть его наискось, от плеча до бедра, разрезая рубаху и обильно орошая ее кровью.

Оглядывается в поисках новых врагов, ноздри раздуваются хищно, ладонь тискает рукоять. Слышен крик и рев, и команда:

— Всем бросить оружие!

Не верит своим ушам, никогда ранее не подводившим, но на плечо ложится чья-то рука, ах, это Бартемо, выразительно смотрит, и скрепя сердце, она бросает саблю на палубу. Снова рев: "р-рр-ра-а-а-а!", гремит, перетекает, заполняя оба корабля.

Девушка оглядывает, насколько возможно, команду, тех, кто на ногах. Рядом олланец, позади привалился к грот-мачте Беккер, вроде живой. Йосеф, белый, как стены монастыря, капитан — вот уж кого не хотела бы видеть, а на нем ни царапинки, только пот отирает со лба. Энрике... не видно. Дергает сердце тревога, но тут же отпускает, потому что вот он, живехонький, хоть и держится за плечо.

А остальные? Должен на баке быть кто-то, не могли ведь... всех...

— Мертвых за борт, этих в кандалы и в клетку.

Команды сыплются одна за одной, пираты сноровисто рубят переломанные реи, распутывают такелаж, расцепляют корабли. Отводят Блистательный, верпами стаскивают бригантину с мели. Собираются на шкафуте и держат совет.

Но этого пленники уже не увидели, их сковали вместе и согнали в трюм пиратской Кентаврии. Наверху праздновали победу, внизу считали потери.

— Кортинас, Беккер, Бартемо ранены, но легко, Йосеф, Лючита целехоньки, вы что, в каюте прятались? Ладно, шучу, шучу. Так, Васко и Раф вроде в порядке, Нэд плох, Висенте очень плох, Тито... Тито! Прими Господь душу раба твоего, Тито Брамса.

Шуршание одежды, пока осеняли себя крестом, недолгое молчание. О мертвых вспоминать — лишь хорошо.

— Смею поздравить вас, сеньоры... кхе... и сеньориты. Мы легко отделались.

Капитан показался даже приободренным. Энрике возмутился.

— Это называется "легко"?! четырнадцать убитых, один при смерти, и корабль, корабль! Потерян.

— Но вы-то живы! Могло быть и хуже.

— Скажи это тем, что за бортом.

Подавленно замолчали, и в тишине, нарушаемой скрипами и плеском воды, послышалось бренчание цепей.

— Кто здесь?

Из дальнего угла трюма, где тоже клетки, отозвались, сильно коверкая хистанский:

— Это мы, маста.

— Рабы, похоже, и скорее всего негры, — шепнул Энрике на ухо сестре, — слышишь это их "маста"?

— И сколько вас? — спросил капитан.

Ответ показался невразумительным, создалось впечатление, что они и посчитаться нормально не могут. Девушка прижалась носом к решетке, пытаясь вглядеться, но темнота была плотная, осязаемая — люк хорошо подогнан, а свет пленникам ни к чему. Поморщилась, заставляя себя не орать, когда прошуршало что-то цепкими коготками по полу, почти под ногами.

С каким удовольствием взлетела бы сейчас на марс, подставила лицо соленому ветру, солнцу... Лючита вздохнула, по-новому понимая фразу "все познается в сравнении".

* * *

Вспомнили про них за день всего раз — когда принесли непонятной каши в одной здоровой миске, не предложив ни тарелок, ни должное количество ложек. Лючита понюхала и скривилась, но братец посоветовал:

— Ты не морщись, а ешь, пока дают. Неизвестно когда еще кормить будут.

Тогда же забрали и капитана. Простучали по трапу шаги, хлопнул, закрываясь, люк, — и больше они сеньора Сьетекабельо не видели.

— Куда это его? — тихо спросила девушка.

— На Блистательном в каюте есть несгораемый шкаф, ключ у одного капитана, и замок хитрый. Видно, открыть хотят. Или, может, еще чего...

Потянулось ожидание, тягостное в своей неопределенности. Началась болтанка, кто-то заметил веско, что быть шторму. Застонали шпангоуты, волны ударили с силой в борт раз, другой, мир задергался, наполняясь скрипами и плеском, и стонами людей, тех, в дальнем углу, к морю и качке непривычных.

Сколько длилось это: попытки вздремнуть и пробуждения, и тревожный полусон-полубред, тряска и скрип, девушка не знала. Время потеряло счет, день смешался с ночью.