Влюбленные в море

Молчание, стиснутые кулаки. Длинные пальчики девушки на сгибе его руки, тепло чувствуется даже через рубашку. Внимательный взгляд, затаенное дыхание. Всем видом говорит — продолжай.

— Мы отказали им в праве войти в дом. Беатриса, маленькая и злая, стояла тогда у окна, а рядом с нею стоял мушкет — она готовилась защищаться наравне с мужчинами. Эта упрямица не захотела прятаться со служанками в подвале. Она вдохновляла нас, всем своим видом показывая, что "свобода, равенство и братство" обязаны существовать. Для всех.

Солдаты ушли тогда, многочисленные и злые. Но мы, видно, были злей, и юная хозяйка дома, растрепанная и в пеньюаре, говорила холодно, будто ей мешают спать, и этому мерзавцу Менли пришлось даже извиняться и поворачивать обратно. Они ушли, но вернулись через пару дней, когда муж Беатрисы отправился с заговорщиками в горы, а я был в городе. Если бы только не это... говорят, солдатня была пьяна. Говорили что-то об указе, о военном положении. Что им ответила моя сестра и куда их послала, никто не знает, но этот Менли рассвирепел.

Питер замолчал, сильнее стискивая кулаки.

— Не найдя мужчин, они отыгрались на женщинах.

Лючита зажмурилась и замотала головой, пытаясь отогнать видения, столь яркие, будто сама была там.

— Нет... — почти простонала она.

— Да! — зло ответил он. — Беатрису спасли, она была плоха, но жива. И могла бы жить, но не смогла — с таким позором. Покончила с собой, едва оклемалась достаточно для того, чтобы найти в доме кинжал. Не уследили. Вот так. Ей не было и семнадцати.

Лючита молчала, на этот раз не выжидающе, а подавленно. Чужое горе трогало, как свое.

— Ролан ушел в сопротивление, о судьбе его не известно. Меня же судили за зверское убийство гвардейца. Зверское... хех... сначала отрубил то, что он мог считать своим мужским достоинством, а после пристрелил, как собаку. Суд приговорил к пожизненной каторге. Но мне повезло, я туда даже не доплыл — на корабль, перевозивший узников, напали пираты. И вот, — он картинно развел руками, едва не скинув с плеч девушки плащ, — я здесь. Ну как вам, веселая история?

В голосе зазвенела шальная злость, в глазах плеснуло безумие. Чита качнула головой.

— Совсем не веселая. Странный вы, мистер Питер, то ласковый и игручий, будто котенок, то колючий не хуже дикобраза. И больной, вот тут.

Протянула руку и неуверенно коснулась левой стороны груди, там, где под рубашкой стучало сердце. Он быстро накрыл ее пальчики ладонью.

— Так может, вы меня вылечите?

Голос, чуть хрипловатый и вкрадчивый, дыхание шевелит волосы у виска. Губы, едва видные в темноте, совсем близко, и в голове начинают гулять странные мысли, вроде "интересно, а он целуется как Мигель или как-то иначе?". Жар поднимается от живота и охватывает тело.

— Не сейчас... и не я, — шепчет она, качая головой и отодвигаясь.

Он пробует притянуть, но чувствуя сопротивление, улыбается чуть смущенно, будто нашкодивший мальчишка, и целует кончики пальцев.

— Простите, я забылся.

— Ничего, я сама виновата.

— Нет. Женщина может быть доброй, иногда даже слишком, милой, наивной, или играть, будто кошка с мышью, но мужчина обязан оставаться мужчиной и помнить о том, что честь — не просто слова.

— Да вы... как у вас говорят, — она прикусила губу, вспоминая, — джентльмен.

— Каюсь, грешен.

Девушка улыбнулась. Ей положительно нравился этот инглес.

— Мистер Питер, интересное дело: за всю мою жизнь мне попадались исключительно сильные мужчины, настоящие. Отец, брат, дядя, Маноло, теперь вот вы. Даже капитан, хоть и не люблю его сильно, но вынуждена признать...

— Не знаком ни с кем из ваших родных, кроме сеньора Кортинаса, — тот-то хорош, это да, но капитана оставьте, это другая порода. И лучше ее вам не знать, уж поверьте на слово. И не возражайте. А сейчас, дорогая, вам лучше поспать, иначе ночь так и грозит пройти в разговорах. Это, конечно, интересно, но не столько полезно, как здоровый сон.

Девушка кивнула и огляделась. Висенте сопел у того же дерева, где присел с вечера, на груди тускло отблескивала давно потухшая трубка. Кортинас с капитаном куда-то делись, только у костра парочка местных разговаривала на жуткой смеси инглесского с одним из индейских диалектов.

— Если хотите, ложитесь здесь. И не смотрите на меня, как загнанный олень! Понимаю, для юной леди это непростительно неприлично, но... так теплее.

— Я никогда не спала рядом с мужчиной, — с некоторой опаской и смущением ответила она.

— Я уже понял, — усмехнулся он. — Пора когда-нибудь начинать. Шучу. Спите, маленькая леди, и ни о чем не тревожьтесь. Завтра день не легче этого, и тело ваше после уроков станет болеть.

— Оно уже...

— Это все только цветочки.

— Ну спасибо.

— Все для вашего блага.

Чита приподнялась на локте, выискивая на лице инглесского нахала тень усмешки. Не нашла. Заворочалась, удобнее устраиваясь под плащом. Поймала себя на мысли, что так — с соседом под боком — и вправду теплее и даже приятнее. Нахмурилась, пытаясь согнать с лица непрошенную улыбку. Но та никак не желала уходить, и мысль стучалась в голове: "и все же есть хорошие люди".

* * *

Утро встретило усмешкой Висенте, косыми взглядами команды, холодной невозмутимостью Питера и разговором с братцем.

До родника идти было недалеко, но все же небольшая вытоптанная площадка создавала хоть видимость уединения. Там-то Кортинас и отловил сестру.

— Ну и как тебе ночка с этим инглесом? Понравилось?

Тон его стал холоден, с легкой остротой издевки. Девушка тон отметила, но ответила спокойно:

— Да, вполне. Давно так хорошо не высыпалась.

— Ну-ну... и чем же вы занимались?

— Разговаривали. А потом спали.

— Ну-ну... как же...

Девушка повернулась резко. Глаза цвета горького дарьенского шоколада, прямо как у отца, сузились, плеснула в них строгость.

— На что ты намекаешь, братец?

Синий взгляд схлестнулся с карим.

— Да так, ни на что. Почти.

— Мне уже пятнадцать.

"Имею право!" — хотелось сказать, но не сказала.

— Тебе всего лишь пятнадцать!

— Моя мать в этом возрасте была уже замужем.

— Была бы ты замужем, я б не волновался. Поволновался бы твой несчастный муж! — проворчал Кортинас. Чита в ответ на реплику лишь вздернула нос. — Так мне пора уже вызывать его на дуэль или рано еще?

— Думаю, стоит повременить, — в тон ему ответила девушка. — И чего ты так взъелся?

— Я взъелся? Я проснулся в прекрасном расположении духа, да долго в нем побыть не удалось. Смотрю: сестра спит под одним плащом с инглесом, едва ли не в обнимку. И улыбочка такая блаженная на лице.

— Тебя смутило то, что он инглес? — холодно спросила Лючита.

Братец едва не зарычал.

— Нет!

— Он знает, что я девушка.

— Я уже понял. На мальчиков так не смотрят.

— Как? — в недоумении переспросила девушка.

— Так!

Чита пренебрежительно фыркнула.

— Братец, ты переоцениваешь мою соблазнительность.

— А ты ее явно недооцениваешь, — пробурчал Энрике. Бросил выразительный взгляд за спину девушки, призывая к молчанию.

На полянку вывалился из кустов Бартемо, буркнул нечто добродушное и принялся набирать воды. Разговор затих сам собой.

Не возобновился он и к вечеру. Кортинаса занял обсуждением капитан, а девушка прилипла тенью к Питеру. Он же в короткие минуты отдыха гонял так, что закралась в голову крамольная мысль: они с братцем все же поговорили, и теперь решили сообща загнать ее в гроб. Или вынудить попроситься домой. В общем, избавиться от сей персоны для всеобщего — и ее в первую очередь — блага. Потому вздыхала, стискивала зубы, поднимаясь с земли, и вновь говорила: покажи.

— Упрямая ты, — не то сетовал, не то восхищался инглес.

Кивала, сама не зная, чем считать упрямство это — благом или наказанием. И начиналось все по-новому — стойки, удары, захваты, удушения, броски. Матросы ухмыляться перестали, смотрели все больше уважительно.

А Лючита помимо занятий с Питером Стоуном открыла для себя еще одну радость — разговоры с ним. На стоянках, во время перехода, ночью. Ему, не стесняясь особо и по-другому уже воспринимая свою влюбленность, рассказала о Мигеле, об отце и Ханье, о сеньоре Маисе, о Пуэрто Перле, о корабле и команде. Он слушал, не перебивая. Спрашивал, когда нужно спросить, молчал, когда того требовало повествование. С ним можно было не бояться казаться смешной или глупой. Говорить... как давно она ни с кем не говорила — вот так. С Ханьей поссорилась еще давно, кажется, что в прошлой жизни, теплой, сытой и уютной. С братцем редко так удавалось побеседовать. Он то принимался поучать младшую сестру, за которую чувствовал ответственность, то начинал язвить и насмехаться, становясь невыносимым мальчишкой. А хотелось — тепла и понимания. Питер же, мужчина умный и зрелый, слушать умел ничуть не хуже, чем говорить.

— А Мигель... иногда кажется даже, что не в него я влюбилась, а в рассказы о море и о свободе, — призналась Лючита в последнюю ночь, когда дошли уже до Чесучей Гавани и не спали, а ждали только сигнала с Блистательного.

— И все же вы хотите найти его? — дождался утвердительного кивка, едва видного в темноте, спросил, — зачем?

— В глаза посмотреть.

Лючита помяла в руках край рубахи.

— Понимаете, Питер, вот Энрике все говорит, что Мигель негодяй. Задурил, дескать, голову девушке, исчез, ничего не сказав. Да и слухи пошли... разные. Вряд ли Ханья сказала, тут другое что-то. Вернее, другой. Не знаю я, кому верить! Сама хочу понять, в глаза посмотреть, спросить: "почему" и ответ услышать. Сама.

Мужчина накрыл ее ладонь своей.

— Посмотрите, милая леди. Не знаю только, принесет ли это радость.

Вскинула голову, но он лишь неопределенно двинул плечами. А сказать мог многое: и что у моряка в каждом порту по жене, так уж водится, и что Мигель этот пират, причем не самый последний, и что верить ему вряд ли стоит. Но ответить не успел, послышался крик на инглесском, тут же его повторили по-хистански:

— Блистательный входит в гавань! Они спустили шлюпку.

Девушка вскочила на ноги, плащ упал с плеч.

— Блистательный, — слетело с губ вместе со вздохом.

— Да, — более ровно подтвердил он. — Признаюсь, я немного огорчен.

— Почему? — тихо спросила она, зная ответ.

— Конец нашим ночным разговорам. А я уж успел привыкнуть и полюбить... их.

— И я. Но мы ведь еще встретимся? Я верю в это.

— Верьте, и встретимся обязательно. Мир, он маленький очень, иногда даже тесный. Вот так.

Девушка стояла, разглядывая в темноте носки сапог, пока не пихнул мимоходом в бок капитан, прорычав: "шевелись, каналья". Вздрогнула, собралась уж было прощаться с инглесским сеньором, как тот сгреб в объятия и припечатал губы крепким поцелуем. Так же быстро отпустил, глаза блеснули голубым.

— Да вы, вы...

— Хам, негодяй и висельник, знаю, — весело ответил Питер.

Лючита улыбнулась, сердиться на него не получалось совершенно.

— Попутного ветра, маленькая леди.

— И вам, мистер Стоун, буэна суэрте...

Подхватила тюк и начала спуск к полосе прибоя, вперед — к грозным окрикам старпома, шуточкам Йосефа, науке Висенте, занятиям с братом, к бригу своему первому и ежедневным вахтам, к парусам и такелажу, ко всем тем мелочам, приятным и не очень, которые узнала или только еще узнает.

Лючита спускалась к морю.

Глава 3

На кренгование решили встать у маленького городка, названного так же длинно и непонятно, как и остров. Название это выветрилось из читиной головки почти сразу же, потому как было инглесским и включало в себя наименование дивного леса у некой реки.

Капитан исчез и появился часа через два недовольный, задал новый курс, старпом заорал, надсаживая глотку:

— Выбрать якорь, поднять паруса, шевелитесь, псы помойные!

Чита робко поинтересовалась у брата, помогая тому ставить фор-брамсель, а как же кренгование, на что Кортинас сквозь зубы ответил, что дело это подождет, да и другой порт неподалеку — в паре дней ходу, если попутным будет ветер.

Позже уже Лючита услышала, как ругается капитан, сетуя на коварство судьбы и на инглесов, что готовы брать тройную плату с корабля за один лишь хистанский флаг.

— Это политика, — рассуждал Энрике, вгрызаясь в яблоко. — Они повышают цены на закупку товаров, а скупают ввозимое за гроши.

— Но зачем? — удивилась девушка, вспрыгивая на планширь, широкий и теплый. Плечо удобно прислонилось к грот-вантам. — С ними так никто торговать не будет.

— Будет, — уверил братец. — Ведь это лишь для хистанцев. Своим другие условия.

Лючита усмехнулась. Будь она маленькой, обязательно сказала бы, что так не честно. Но где это видано, чтобы честь и политика ходили рядом? Разве что в книгах новомодного олланского писателя Ута, который нарисовал прекрасный мир будущего, где все равны и счастливы. И жанр-то так назвали из-за него: утопия, определяя им все чудесное и неосуществимое. Олланский Чита знала плохо, куда как хуже инглесского, потому читала в переводах. Книги эти нравились, хоть и раздражала порядком наивность автора.

Братец назвал их "сказочками" и подсунул другое сочинение, ничуть не менее странное, нежели утопии олланца. На обложке стояло: "За стеной или истории о Старом Свете", М.В. Хоук. Под обложкой же автор рассказывал о мире — том, что остался за стеной штормов и ураганов после Великой Бури и Исхода, упирая на то, что никуда он не исчез, а вполне себе замечательно развивается, просто стал недоступен или почти недоступен. И автор-де там бывал, и не раз, и описывал вещи, которые и придумать-то сложно: самоходные повозки, летательные шары, странное оружие, дымные парусники... много чего.

Книга эта считалась едва ли не запрещенной, потому как после выхода ее нашлось множество смельчаков, что пожелали открыть Старый Свет и для себя. Это сулило большой доход, а то и превосходство — экономическое и военное. Соблазненная этим, королева Инглатеры снарядила даже эскадру из фрегата, брига и четырех шхун. Но увы — и вольные смельчаки, и эскадра исчезли, будто и не было их никогда.

— И ты хочешь сказать, что это — не сказочки? — спросила тогда Лючита.

— Как знать, — уклончиво ответил брат. — Оно может быть. Этот развитый Старый Свет. Ничто никуда просто так не пропадает. Да, Исход был страшен, наш мир пострадал, многие города смыло в море, целые острова исчезли с карт, появились новые, раскололись и разошлись материки — как раз на месте Панамы. Ведь там суша была, а стал пролив. Очень удобно, не находишь? Но я не о том. Наш мир выжил, так почему бы не выжить миру тому?

— Да, но...

— Я знаю автора. Не слишком близко, конечно.

Девушка вскинула брови.

— Да. Мистер Малкольм Винсент Хоук, инглес, пират и порядочный мерзавец. До прошлого года обретался в Пуэрто-Рокосо, да на Синко Муэрта. Потом пропал, говорят, сгинул в одной из своих экспедиций. Вот так. И человек этот утверждает, что был там, за стеной, — сначала юнгой, много после уже капитаном своего корабля. И никто не посмел его оспаривать.