Зверь лютый. Книга 7. Найм

Хозяйка, тем временем, затараторила скороговоркой:

— Не слыхивали, и слыхивать нам не надобно, а люди попусту кабы как не назовут, а уж коль назвали... сына свого не дам, чтобы дитятко роженое, единственное, кровиночку да в невесть куда да вот такому... которого зверем... да нешто я своему дитяти злой участи... нет уж, и разговоров разговаривать не надобно и пошли бы вы, люди добрые со двора бы, потихонечку, подобру, стало быть, поздорову... и на том, с божьей помощью, и делу конец положился...

Эх, тётя, кабы я такой "конец положился" — не предвидел, и чего дальше будет — не придумал, так стал бы я свои рёбра "лётному бычаре" подставлять?

"Конец положить" — не каждому удаётся. Тут и навык, и познания нужны. А то масса народа так и не различает — когда слово "ананас" нужно писать слитно, а когда раздельно. "Папа купил соседской тёте ананас, а на нас... положил". Как тут с этим делом? В смысле — с "ананасом"? И кто что куда "положил"? Сейчас проверим.

— Да мы-то пойдём. И его с собой возьмём. Морковку эту красномордую.

Я кивнул на связанного "морковного юмориста". Баба с изумлением посмотрела на меня, потом перевела взгляд на своего любовника. Тот ответил ей аналогичным, ничего не понимающим взглядом.

— Как это? Кудой-то?

— Так это. Тудой-то. На посадников двор, на почестный суд. К вирнику в застенок. Под кнут, на дыбу, в щипцы калёные... Дело о татьбе, однако. Душегубство и смертоубийство.

— Ой! Страсти-то какие! А... А его-то чего?!

— А того. Сей человек пытался меня убить. За сегодня — аж четыре раза. Два последних — на твоём дворе. Не единожды в желаниях этих громко сознавался, так что многие свидетели тому есть. И лишь промысел божий злоумышленнику в той татьбе воспрепятствовал. Однако ж ущерб немалый нанесён. У меня, у боярича, у честного отпрыска славного смоленского сотника, который с самим Великим Князем Киевским с одного котла хлебал, во многих тяжких службах бывал, от ворогов да супостатов грудью храбро защищал... Так вот, у меня от сего разбоя да безобразий грудь вся — поломатая.

Они что, думают, что я по ихнему выть не могу? Да я ж такой переимчивый! Бывало, пока поездами до Питера доберусь — по три раза за день акцент поменяю.

Работаем "вой ритуально-отпевально-маломузыкальный". Монархически-патриотически-православный. Исполняется впервые.

— Не ходити мне, добру молодцу, вслед родителя моего достославного, в службу княжеску, государеву. Не закрыть мне князя нашего светлого, добра князя-то Роман свет Ростиславовича от злодеев окаяниившихся. Не принять-то мне на грудь молодецкую ой да злой удар в княжью голову. В том ли в бою кровавом, гибельном, посередь-то сечи лихой, яростной. Ой да не сберечь мне красно солнышко от лихих врагов, от мечей их вострых да стрел калёных. Не ширяться мне сизым кречетом по поднебесию, не метаться серым волком по редколесию, не ныряться-то мне золотым карасём да позаплесию. Ой да не сложить мне буйну голову, ой да за землю-то нашу русскую, ой да за веру-то нашу православную, ой да за князя-то нашего, ясна сокола. Ой придёт-прибежит жаль-кручинушка, разольётся по земле беда горькая. Налетят-то на Русь злые вороны, злые вороны чужедальные. Ой да закроет вороньё солнце ясное, ой да покроет вороньё нивы с пажитями. Будут вОроны род людской клевать-расклёвывать, пред ворОн своих — куском хвастаться. А во всём-то в том — всё его вина, в воровском-то всё его злодеянии.

Чистая психоделика. Завывание с намеканием. "А на что? про что? — самим сведомо". Эх, музона нема. Мне б сюда дуриста с соплистом. Чтоб один — на бандуре, а другой — на сопелке. И барабан бы так... монотонно и глухо — бум, бум. Надо искать. Хоть каких лабухов, но — надо.

Что-то я ещё не сказал... Ах, да: "мать сыра земля" и "волчья сыть — травяной мешок". Ладно, оставим на следующую загрузку. Когда в следующий раз буду аборигенов грузить. Ихней словесно-музыкальной символикой.

Я же говорил: инженерия — это постоянно туда-сюда, от сущностей к символам и обратно.

Туземцы смотрели на меня, разинув рты. Потом баба несколько подозрительно взглянула на своего любовника и осторожно отодвинулась. "Бычий гейзер" сморгнул, сглотнул и попытался возразить:

— Дык... Эта... Ты чего? Я ж ничего... ну...

* * *

"Сидят мужики в чане с дерьмом. Хорошо сидят — по самые ноздри. Один не выдержал, кричать начал:

— Да сколько ж это может продолжаться?! Да когда ж это кончится?!

А ему соседи в ответ:

— Тсс... Тихо... Дерьмо колышется".

* * *

Ты, "воздухоплавательный бычара", уже по самые ноздри попал. Теперь сиди тихо, не кукарекай.

— Вот ещё: человек мой сидит-страдает. Из первейших в доме моём людей — письмоводитель и по торговым делам главный приказчик Николай. Тать сей Николая — ломал, на землю — сбивал, по нему — топтал. От того у Николая болезнь по всему телу приключилася. Может, защити нас господи Иисусе от напастей, и помрёт Николай от увечий полученных. Так что, берём мы этого мужика, который по честнОй вдовы подворью мало что не голым шляется да на прохожих людей кидается, да ведём к Спиридону-мятельнику. Который, по нынешним временам в городе здешнем главный. Вот Спиридон-то и порасспросит татя: за что хотел боярича Ивана Рябину убить, почему целый день за отроком юным по всему городу гонялся, и нет ли в том каких иных смыслов да замыслов. Мести, к примеру, прежних ворогов злых славному сотнику Акиму Яновичу Рябине за прежние службы да за заботы евоные об славном князь-государе евоном, ныне Великом Князе Киевском нашем. И нет ли за сим татем каких ещё дел разбойных, доныне не открывшихся.

— Да чего он несёт?! Да нету за мной никаких дел! Вот те крест святой! Да ты что — меня не знаешь?! Ну, горяч бываю. Ну тебе ж самой это любо. На постели-то.

Вдова резко засмущалась, подскочила, начала махать на "бычару" руками.

— Ой, да что ты такое говоришь! Срам-то какой! Перед чужими людьми! Да как же можно же эдак опозорить-то...

Не ребята, чисто этика с эстетикой — мало будет. Стыд — хорошая "упряжь". И здесь, и в 19 веке:

"Да только стыд страшит

И держит всех в узде".

Там, вообще-то "смех". Но по поводу "стыдного". Тогда и это помогало.

Только я — из 21 века, из времён бесстыдных. Мне другая "погонялка" привычнее — страх. Страх физической смерти, страх физических мучений. Кстати, мой прокол — насчёт стыда даже не подумал. Может, этим и обойтись можно было бы? Мало знаю, не могу адекватно соотнести моральные приоритеты аборигенов.

Тщательнее надо, Ванюша. А пока — по домашней заготовке, уголовно-процессуально:

— Э, хозяйка, это-то — не позор. Позор будет, когда дружка твоего сердешного на дыбу вздёрнут да железом горячим по рёбрышкам пройдутся. Для памяти освежения. А ну как он, по полаческой-то просьбе, вспомнит. Что мужа твоего покойного он, по молению твоему слёзному, под лёд уронил? А что? Вы с мужем-покойничком жили худо — про то весь город знает. Или что ты в мужнином лечении какое небрежение свершила? И про то — полюбовничку хвастала. Как бы тебе самой... по самую шею живой да в сырую землю... Нынче-то не холодно — помирать долго будешь, помучаешься.

— Лжа!!! Поклёп гадинский!!!

Женщина выкрикнула мне это в лицо, рванулась, выставив вперёд руки, ко мне. Схватить за грудки, заставить замолчать, вбить сказанное обратно... И остановилась, налетев на шагнувшего её навстречу Ноготка.

— Да как же ж это... лжа же всё... да я-то этого и вблизь не пускала... пока муж живой был... я же всё по-честному... ночей не спала... нет моей вины... болел он сильно... воля божья...

— Это ты не мне — это ты ему говори. Покажет он на тебя под пыткой — и ты рядом на дыбе висеть будешь. Вытерпит муки... ты себе вскоре на постель нового приведёшь, с другим — играться-миловаться будешь, а его — землёй сырой закроют. И это бы лучше — целым ему из застенка не уйти. А калекой жить...

Я ткнул рукой в сторону связанной "морковки". Женщина, испуганная, ошеломлённая возможными последствиями явной, на её взгляд, клеветы, растерянно посмотрела на своего любовника.

* * *

Наглая ложь и клевета. Гнусные подозрения, порочащие честь и достоинство.

Очень даже может быть. Только — "правда у бога". А мы — не боги, мы прах земной, грязь и мерзость. И думают люди соответственно — грязно и мерзко. На основании чего и принимают судебные решения, выносят вердикты и исполняют приговоры.

Тысячи храмов стоит в России. В честь Рождества и Успения, Усекновения и Вхождения, Одоления и Богоявления. В честь мучений, страданий, смерти... А вот в честь супружеской любви и верности... Или это у нас чудо чудесное, покруче Вознесения да Воскресения Господня? Не верят. Сколько ни ходил по России — только один такой храм и нашёл. Недалеко от нынешних моих мест — в Вязьме.

В 1406 году на торжествах в Вышнем Волочке тогдашний смоленский князь Семеон "воспылал страстью к княгине вяземской ради красы её несказанной". Княгиня была с мужем. Мужа её Семеон на пиру убил.

"Когда же подступил Семеон к княгине со словами ласковыми да жаркими, то не испугалась она, а ударила насильника ножом за ради любви своей к мужу убиенному".

Семеон в ярости велел отрубить красавице руки и ноги и кинуть её в речку.

В память о ней через лет тридцать был основан женский монастырь.

Но... это ж неправильно! Не может женщина "принять смерть за мужа своя", не может с ножом в руках защищаться. Не может отказать начальнику, сюзерену мужа своего. Её дело молиться, да вышивать, да детей рожать. В середине 16 века Иван Грозный превращает женский монастырь в мужской, Иоанна Предтечи.

Вот это нормально: баба послала девку перед мужем плясать, а тот, от этого дансинга, святому человеку голову срубил. Бабы они ж такие... "Сосуд с мерзостью". Вот это и увековечим.

Прошло полтысячелетия, прежде чем монастырь снова стал женским. И стоит там, над широкой поймой реки, удивительная церковка, с тремя высокими снежно-белыми шатрами. Во славу Богородицы-Одигитрии, славнейшей из матерей человеческих. И в память о давнишней вяземской княгине, принявшей мученическую смерть за любовь свою. За любовь не к богу, не к сыну, не к добру молодцу... К своему законному венчанному мужу.

* * *

Не верят люди в такое. И поступают по вере своей. И судят так же — по вере. Физиономия любовника кузнечихи, несколько уже потерявшая в яркости окраски, начинает медленно расплываться в ухмылке. Не то — злорадной, не то — многообещающей. Но, явно, не сочувственно-успокаивающей.

Мда. Палеонтологи занимаются тем, что по ископаемым костям восстанавливают внешний вид вымерших животных. В каждом респектабельном доме должен быть свой "скелет в шкафу". Так что, вдумчивому палеонтологу всегда найдётся поле деятельности в любой приличной семье.

Оставим в покое мезозой с девоном, займёмся средне-средневековой современностью. Я сюда зачем явился? Не хорошо, но придётся самому предлагать — иначе они просто не додумаются.

— Однако пришёл я сюда не за тем, чтобы по его делам розыск вести. И уж не по твоим былым делишкам.

Как она вскинулась на "твои делишки"... И проглотила слова под моим испытующим взглядом.

"Всё что вами будет сказано — может быть использовано против вас".

У нас тут "Святая Русь", а не Америка, но некоторые общие правила поведения доходят и без фебеэровского напоминания.

— Я — не ярыга, я — сын боярский. У меня и своих забот вдосталь. Хочу купить у тебя, вдовы кузнецовой, сына твоего в вечные холопы. С "приданым" — майно, которое его, инструмент кузнечный, какой есть, и припасы, в кузнечном ремесле используемые. Цену даю добрую — аж две ногаты кунами.

— Чегой-то?! Сыночка? С инструментом?! С припасами?!! За две ногаты?!!! Не, боярич, говори нормальную цену, не стыдную.

Ну вот, факт продажи сына в рабы, навечно, на чужбину... — её уже не беспокоит. Вопрос только о сумме в местном номинале.

Изначально я только о Прокуе думал. И не в холопы, а в "рядовичи" — найм по контракту. Ну, максимум, ещё какой специальный его инструмент взять. Но эта... "продавщица" встопорщилась сильно. Вообще отказывать вздумала. Пришлось "нагибать". А если "продавец" гнётся — что ж не дожать? Для пользы и процветания. За те же деньги. И рёбра у меня болят...

Мадам, я либерал и демократ. Я за равенство и справедливость. Меня самого в Киеве боярыня Степанида свет Слудовна за две ногаты покупала. Меня! Единственного и на весь мир неповторимого! А тут какой-то... Прокуй. Но я уважаю права личности. На жизнь, на труд, на отдых... И — на достойную оценку. Поэтому — две ногаты. Оценил — как самого себя. Куда уж справедливее! А барахло... ну, просто в приданое. Не голым же мальчонке в холопы идти.

Я ласково улыбнулся женщине:

— Могу добавить, хозяюшка. Дам тебе цену другую, цену — щедрую, высокую. Не любо тебе две ногаты — отдам две головы. Твою да его. Они ж обе — не на шеях, на ниточке держатся. Вот берём твоего полюбовничка да за белые ручки, да волокём волоком на посадников двор. Спиридон-мятельник у нас в Рябиновке бывал, за одним столом со мной едал, подмогу от меня, малого да слабого, по разным делам его — принимал. Приятельствовал. Вот скажу я ему — чего у вас спросить, да подскажу — чего в ответ получить. До заката ещё полюбовник твой — с калёным железом поласкается, до восхода — и ты с кнутом намилуешься. А по утру сыночка твоего — вирой возьмут, имение твоё в казну уйдёт. К полудню выведут кровиночку твою да на широкий торг, уже в ошейничке, барахло твоё — туда же вынесут. Я же и куплю, что мне надобно.

— Ты эта... не пугай... за мной вины никакой нет... вот... так на суде и скажу. Неправда твоя. А тысяцкий наш — мужик правильный. Он знаш как нас, кузнецов ценит! Ни хрена у тя не получится! А Спиридон твой... мелочь ярыжная. Он-то и верховодит тут — пока других нет, ну, пару дней всего.

Плохо, "бычий гейзер" оживать начинает. Вправлять мозги сразу двоим... тяжеловато.

— А тебе, добру молодцу, долго ль надо-то? Тысяцкого вашего, "мужика правильного", сегодня на кладбище снесли. У него теперь кафтан деревянненький. Так что — суд будет скорый. Правый-неправый... поутру господу богу сам расскажешь. Отче наш, который "иже еси на небеси", завсегда страдальцев хорошо принимает. "Блаженны павшие за правду. Ибо войдут они в царствие небесное". Вот ты, конкретно, сегодня ночью. Войдёшь. От увечий в пытке полученных. Согласен?

Мужчина и женщина молча смотрели друг на друга. Тишина. Это уже не пауза для обдумывания и принятия решения, это — ступор, оцепенение. Хотя — никаких цепей. Кроме тех, которые инстинкты мартышки накинули на разум "человека разумного".

Замереть. Может быть, леопард не заметит, может быть, змея проползёт мимо. Так маленькие дети на пожаре прячутся с головой под одеяло. Не дышать, не смотреть, не думать.

Только не думая, "выключив мозги" — не сделаешь выбор, не примешь решения.

"Да" и "нет" — не говорить...".

"Да" — очень не хотят, "нет" — боятся. "Проблема выбора в условиях неопределённой информации". Новая для них ситуация, устойчивые стереотипы поведения, "которые с дедов-прадедов" — отсутствуют. Но есть с детства вбитая вера в справедливость. И поколениями уже воспитанная уверенность, что властям в руки попадаться нельзя.