Зверь лютый. Книга 7. Найм

— Ну, чего встал? Не видал, что ли? Иди отсюдава!

Из этнографии известно: "Каждый финн больше всего хочет, чтобы его погладили по голове. И больше всего этого боится".

Другое известное наблюдение оттуда же: "В каждом большом финне живёт маленький русский. Когда финн напивается — русский вылезает".

Что я и наблюдаю. Хотя и по эту сторону от Ваалимаанйоки. И пейзаж сходный: мордобой очень близок по своим проявлениям к пьянке — и морда красная, и встать не может. Бедненький...

Нет, что делает с мироощущением один удачный пинок в загривок противника! Жить хочется! Хочется творить добро! И всё вокруг кажется таким милым и добрым. Почти как я сам.

Я уже говорил, что я не дурак? — Приятно, что можно повториться. Уходя с края оврага, я прихватил с собой несколько лопухов. Вот, собрал их в стопочку, сложил аккуратненько. И одел на лицо болящего. С истошным криком:

— Дуй!

Дисциплинированный мальчик — дунул. Потом, правда, пришлось ещё два раза лопухи собирать: и крови, и соплей из него вылетело много.

За это время я успел рассмотреть попавшуюся под моё человеколюбие жертву... коллективизма. Ну, били же его коллективом. Подросток, чуть меньше меня, мелкий, дёрганный, сопливый, плачущий, гонористый... Типичный средний абориген среднего школьного возраста. И одет средненько. Был одет...

— За что ж тебя так?

— Да пошёл ты!

— Да я-то пойду. А вот ты-то на ногах устоишь?

— Не твоя забота!

Тут ему на глаза попалась его шапка. То, что от неё осталось... И мне снова пришлось выщипывать лопушки побольше в этом овражке.

Ладно, проплакались, утёрлись, отдышались, ошмётки одежонки подобрали, на ножки поднялись... На левую — ойкает. Ну, пойдём, "печаль битая", до дому доведу. Ох, и тяжело быть "добрым самаритянином". Особенно, когда клиент "руку помощи" отталкивает и сам тут же валится. А мне его подымать.

Я не жду благодарности, но хоть не мешать-то можно?!

— Тебя как звать-то?

— Мамка Прохуем кличет.

Чего?! "Про..."... — что?!

По прежней жизни у меня сложилась чёткая реакция на приставку "про-". Это от английского "professional". Слово удачно расползлось по разным языкам, достаточно интернациональное. Нет, конечно, разницу между понятиями "WinPro" и "пропрезидентская фракция" — понимаю. И по уровню профессионализма, и по рынку сбыта... Но приставка "про-" вот в таком контексте... Что-то я дурею от наших предков.

— И за что ж она тебя так? Блудлив, что ли?

— Как "за что"?! Чего это — "блудлив"?! Мы ж кузнецы! С дедов-прадедов! Мы ж куём!

Извини, приятель, недослышал-недопонял. Мог бы и сам догадаться. В разных говорах звук "к" постоянно чем-нибудь заменяется. Или — наоборот: изначальный "чудесник" — тот, кто чудеса делает, превратился в "кудесника". А "чудеса" — так с "ч" и остались. В тюркских языках "к" и "х" постоянно друг в друга мигрируют. То — "каган", то — "хакан". В русском языке...

Вообще-то, лингвистика — точная наука. Но, как известно, наука не стоит на месте. Она бегает вокруг истины, постоянно меняя свою точку зрения.

Оттенки говоров здесь, на стыке земель кривичей, северян, вятичей и голяди... Да и городок этот, Елно, недавно заново заселялся. Тут всякое можно услышать. Как в польской скороговорке: "Не печь, Печь, вепша пепшем. Пшепепчешь, Печь, вепша пепшем". А то можно вспомнить известную украинскую фразу с чётко выраженной французской картавостью...

Стоп.

Это ж кузнец! Это ж то, что я ищу, что мне край надо!

Вот это мелкое, драное, опухшее от побоев и слёз, недоразумение — кузнец?! Да он же просто молот не потянет! Не верю. Кузнец у него, наверное, отец. А парень инструмент подаёт, кузню подметает, ума-разума набирается...

— Погоди. Батя-то дома?

Парень отворотил лицо своё в сторону, засмурыжил носом, попытался снова оттолкнуть меня, зацепился и завалился. При падении ухитрился стукнуться коленкой о единственный, на десяток шагов вокруг, булыжник.

Мда... Пойду-ка я ещё лопушков соберу.

— Не! Нету бати... Не-е-е-ту...

Наконец, количество жидкости в организме парнишки существенно снизилось, и мы возобновили движение. С попутным выслушиванием очередной душещипательной жизненной истории в хлюпающе-скулящем исполнении.

"Вдовий сын" — сколько песен и сказок с этим персонажем.

"И пошёл он долю свою искать. В тридевятое царство, в тридесятое государство".

А главное — подальше от своих родичей-соседей.

Прокую — почти 15 лет. Скоро будет. Через пару лет. А вот пока он не человек ещё. Семья его перебралась в Елно после разорения края одними из первых. Отец какое-то время был вообще единственным кузнецом. От того были и доход немалый, и почёт местных жителей. Но следом пришли и осели ещё три семьи кузнецов. Работы всем стало не хватать. Пришлые были связаны родством-свойством-кумовством и на местном рынке выступали едином фронтом. Демпинговых цен они не применяли, зато эффективно применяли "распространение порочащей честь и достоинство информации". И — профессиональной, и, в ещё большей мере — персональной.

Люди очень доверчивы. Особенно насчёт гадостей о других. Отец Прокуя поверил очередной сплетне о его жене и отделал её так, что Прокуй так и остался единственным сыном в семье. Попутно, за время болезни матери, умер и второй ребёнок, родившийся уже здесь.

* * *

"Первая брачная ночь. Утром раздражённый муж сообщает:

— Похоже, я у тебя не первый.

Разочарованная "молодая" в тон ему:

— И, похоже, не последний".

* * *

В ходе тогдашней ссоры жена не смолчала, ответила "асимметрично". Вздорные подозрения главы дома, основанные на "ОБС" — "одна бабка сказала", получили подтверждение во вздорном ответе жены.

"А вот я назло ему, и пусть мучается".

Супруги, наверное, со временем бы помирились, но неуёмное стремление соседей-конкурентов "открыть глаза" кузнецу...

"Скажи человеку сто раз, что он свинья..." — я уже об этом...

Помимо общечеловеческой склонности к злословию, соседей подталкивала "конъюнктура рынка, сложившаяся в секторе кузнечных услуг". Да и вообще — много их, сплетников. Просто — "из любви к искусству". Так что, информационный прессинг обеспечивался долго и интенсивно.

В результате, неприязнь, установившаяся между супругами, была столь велика, что превратила семейную жизнь в непрерывное мучение. Взаимные упрёки, закономерно переходящие в избиение более слабой стороны, стали элементом ежедневного существования.

* * *

У Прокуя в доме родители ругались постоянно. А в соседнем жили всегда в ладу между собой. Как-то он зашёл к соседям с их детьми поиграть и увидел: хозяйка полы мыла да отвлеклась, тряпку у порога забыла. Тут хозяин с торга пришёл, об тряпку зацепился, споткнулся, на пол упал. Хозяйка выскочила, перед мужем виниться стала:

— Ой, забыла, ой, забегалась-закрутилась, ой, виноватая я!

А хозяин с пола поднялся и отвечает:

— Сам дурак, под ноги смотреть надо было.

Мальчик разговор этот послушал да до дому побежал пересказать:

— Батюшка с матушкой! Узнал я, почему у нас в доме свара да ссора, а у соседей — совет да любовь. Это потому, что у нас все правые, а у них все виноватые!

* * *

Увы, "правильность неправоты" не справилась с накопившейся враждебностью. Однако отец оценил наблюдательность сына и стал сваливать на его детские плечи всё больше работы в кузне. Поскольку у самого — "всё из рук валилось".

Понятно, что молотом махать ребёнок не может. Но основные, массовые, типовые заказы всё больше уходили к конкурентам, кузнецу доставалось всё меньше, всё более заковыристые. Постепенно он специализировался на мелкой и тонкой работе. Прокуй всё более мог и, соответственно, был вынужден, работать. Сначала — с отцом, потом — самостоятельно.

Отец рассказывал, иногда учил и показывал как надо. А потом сваливал всё на сына и пропадал со двора. Мальчишка обжигался, надрывался, плакал, но как-то выворачивался и приспосабливался. Жили они небогато, но и не бедствовали. Пока этой весной кузнец не провалился под лёд. Вытащить-то его вытащили. И через неделю похоронили.

В нормальной устоявшейся общине рядом с вдовой и сиротой всегда найдётся родственник. Хоть какой-нибудь троюродный дядя двоюродной сестры матери золовки. Который "по обычаю" должен помочь. Хоть бы вид сделать. Но здесь-то новосёлы — родни у них нет. В больших городах у мастеров есть цеха или гильдии, есть территориальные структуры — концы или сотни. Их главы обязаны "перед обществом" помочь слабым. Но Елно — городок маленький и не вечевой. А градоначальнику, "россомаху" покойному... у него другие заботы.

Дальше началась тихая агония "семейного предприятия": заказов не было. Хотя последний год почти всю работу в кузне делал Прокуй, но разговоры с заказчиками разговаривал отец. С мальчишкой-сопляком никто говорить не будет — ребёнок не может быть стороной в договоре. А уговариваться с бабой по кузнечным делам... Да ну, дурость какая-то.

Хозяйство нищало и ветшало без хозяйской руки. Соседи-кузнецы вносили в это процесс посильную лепту. Например, они соглашались купить оставшийся от покойного кузнеца довольно приличный запас угля только за бесценок. А кроме как кузнецам древесный уголь никому и не нужен.

Кроме чисто экономических проблем, обострились и социальные: характер Прокуя, выросшего в непрерывных родительских скандалах, и так-то был вздорный. После смерти отца он оказался без защитника, соседские мальчишки взялись всерьёз выбивать из него то, что они считали глупостью и гонором.

Сегодня в Елно был большой праздник — похороны посадника и прочих. Для местных не явиться на такое мероприятие — противопоставить себя всему миру. Вдова-кузнечиха всю ночь перешивала последний, оставшийся от покойного мужа, выходной костюм.

Предполагалось, что "выход в свет" Прокуя в приличном виде докажет его профессиональную состоятельность, деловую успешность и договорную надёжность: "малец-то малой — а как большой". И вызовет поток заказов. Ну, не поток — хоть парочку.

Кузнечиха извела парня своими наставлениями: кому поклониться, перед кем шапку снять, "первым — не заговаривать", "только — о здоровье, пока про дела не спросят". Кому что говорить, кому не говорить... Поутру празднично одетый парнишка отправился на панихиду.

"Как дурак с вымытой шеей".

Непривычная, неудобная одежда, ни сесть нормально, ни прислониться. Как бы не испачкать — мамка ругать будет. Засохшие в сундуке за несколько месяцев без носки сапоги на обычно босых ногах... Всё жмёт и трёт.

* * *

Лермонтов в "Герое нашего времени" отмечает, что дама, чувствующая некрасивость своего платья, бывает тем весьма смущена, и оттого ведёт себя в обществе более доброжелательно, более склонна к простому человеческому общению, нежели светская красавица, осознающая изысканность и совершенность своего убранства.

У большинства мужчин реакция противоположная: красивая, дорогая, парадная одежда ощущается как кандалы, как нечто неудобное. Такая, "закованная в красоту" личность ведёт себя заторможено, скованно. Нарастающее раздражение от неудобств, доставляемых непривычной одеждой и обувью, ощущение собственной глупости и неловкости на каждом шагу, препятствует нормальному свободному общению и приводит к непонятным для постороннего наблюдателя вспышкам вздорности.

Возможно, дело в том, что для мужчин — "хорошая одежда" это, в первую очередь — "удобная", "ловкая". А не — "красивая", "яркая", "модная", как для женщин.

* * *

У подростков эти эмоции выражаются ещё более ярко. Прокуй до кладбища дошёл. И даже пробился в первые ряды. Где удачно наступил на подол одной купчихе, замарал сапоги её мужу, столкнул в лужу чью-то вырядившуюся дочку, попал по больной мозоли дьячку, случайно локтем разбил нос соседскому мальчишке и, падая, порвал до пупа его рубаху. Вставая, ухитрился оборвать рукав у другого сверстника и сдёрнуть штаны с третьего...

Мда... Кому доводилось попадать в поток несчастий, знает, что выскочить практически невозможно.

С кладбища его вывели за ухо, следом выбрались из толпы и "мстители за разбитый нос и порванную одежду". Пошла загонная охота с Прокуем в качестве дичи. Концовку я и наблюдал в овраге.

С криками: "чтоб ты, тля убогая, добрым людям на глаза и показаться не смел!" последняя приличная одежда модника-неудачника была доведена до состояния "гобоя".

Полный крах и гибель всех планов. А впереди объяснение с матерью. В сопровождении:

"А по щеке её катилась

Слёза несбывшихся надежд".

— Слышь, а давай ты со мной пойдёшь. А то мамка... при тебе... ну, при чужом-то... не так сильно ругаться будет. А у нас репа пареная, поди, дошла. И хлеб мамка сегодня пекла — подкормишься заодно.

Я что, имею настолько голодный вид? Или это у меня блеск в глазах от маловероятных, весьма сомнительных, но чрезвычайно привлекательных перспектив?

Мозги срабатывают по ключевому слову. Слово — "кузнец". Да какой он нафиг кузнец!? Мальчишка, сопляк, истерик битый... "Тля убогая"... Как бы хуже не получилось.

На себя посмотри, Ивашка-попадашка! — Вот именно! Я же "попадун-попадец — в древе вечности игрец". А этот... недоразумение окровавлённое... носом хлюпает. А кузнец, как всем известно, должен быть... О-го-го какой! "Руки — крюки, морда — ящик". У всех нормальных попаданцев кузнецы... "во на во", "семь на восемь, восемь на семь" — хоть на Олимпиаду! Такие "огогои"!

"Коня на скаку остановит.

И сам же телегу свезёт".

А что говорит по этому поводу "товарищ фольк"? А фольк подсовывает русскую народную кулинарно-сексуально-производственную мудрость: "на безрыбье и рак — рыба".

— Лады. Объедать-то я вас не буду, а вот на двор пойду. Интересно мне на твои финтифлюшки железячные посмотреть.

Дальше — как всегда. Пролезли через дырку в заборе. Причём некоторые из нас, "дырколазов", активно поскуливали и постанывали. И повизгивали, додирая зацепившиеся части одежды. Потом из поварни в направлении хлева прошла, покачивая бёдрами, хозяйка, заметила наше "здрасьте", забыла куда шла, всплеснула руками и начала... "выговаривать".

Ответный лепет Прокуя типа: "я ж не нарочно, я ж не по злобе, оно ж само..." — только ухудшил ситуацию. Начатый, было, хозяйкой "погребальный плач" в адрес последнего приличного костюма, стремительно перешёл в "просвещение и поучение". Чётко по исконно-посконной святорусской мудрости: "И не ослабевай бия младенца". Так это... "мокрым полотенцем по глазам". Не ослабевая.

В роли полотенца здесь выступал передник, тоже мокрый. Надежды парнишки на моё присутствие как на сдерживающий фактор оказались... сильно преувеличенными.

Я искренне пытался проявить себя как миротворец, но увы...

* * *

Как известно, в 1950 году в Варшаве был создан "Всемирный Совет Мира". Во времена председательства там Ромеша Чандры в "Совете" работали несколько сотен человек. На советские, в основном, деньги. На английском, в основном, языке. По-английски мир — peace, "пис", а агент по его продвижению — dealer, "дилер". Поэтому активисты "Движения сторонников мира" назывались "писдилеры".