Зверь лютый. Книга 7. Найм

Солженицын в "Двести лет вместе" упоминает о том, что еврейские общины-кагалы были загнаны в конце существования Речи Посполитой в такую нищету, в такой голод, что попытки Австрийских Габсбургов, после раздела Польши, набирать евреев в свою армию разбились о мелочь — не хватало рекрутов достаточного роста.

Но уже через пару поколений Российское правительство начинает набирать евреев на военную службу.

Правда — детей. Которых ещё можно откормить до нормального роста.

Маркс, описывая современную ему Англию второй половины 19 века, говорит о стремительном, в одно-два поколения, вырождении англичан, стекавшихся в города и становившихся фабричными рабочими.

"А военное ведомство под шумок вновь снижает обязательный минимальный рост для новобранцев".

Вот такой эффект даёт "голодное детство".

Для Центральной России — это норма. Не эпизод в одно-два поколения, а постоянное существование почти всю Московскую и Российскую историю. Полтысячи лет вырождения великороссов по причине непрерывного голода.

Кто-нибудь из попаданцев думал об этой "России, которую мы потеряли"? О нескольких десятках поколений, о сотне миллионов людей, которые просто не смогли вырасти в свою полную силу. Силу тела, силу ума...

* * *

Иногда много знать — плохо. Пока я соображал, да вспоминал, да прикидывал — как бы оно бы получше бы..., "мужи добрые" даже и не задумываясь о вариантах, приняли единственно им известный.

"Ярем барщины старинной" здесь — "далёкое светлое будущее". У нас тут в Рябиновке — все "мудрецы пустынные": до барщины на "Святой Руси" ещё не додумались. Причина простая: боярские усадьбы стоят на одном месте долго — вотчина даётся навечно. Севооборота нет, а по тощим, выпаханным землям пустить раба... семян не вернёшь.

Поэтому — оброк. Причём — общий. Солидарная ответственность, круговая порука... Платёж взыскивается со всей общины.

Что-то мне это... сомнительно. Вроде бы, это плохо кончается. У Юстиниана в Византии — точно плохо. Но... мало знаю, не чувствую ситуацию, аргументов нет.

Ладно, пусть будет "по старине".

Тут Хрысь начал, по исконно-посконному крестьянскому стандарту — плакаться. По теме: "бедные ж мы бедные, и взять-то с нас нечего". Как много всякого всего община потеряла, скольких мужиков в землю зарыли... Я уж собрался посочувствовать, но Аким как отрезал:

— У вас чего, мужики нитку прядут? А баб ваших — без убыли. Работать надо. И мокрохвосток своих подгонять. По весне отдашь вдвое против прежней, княжьей дани. Разбаловались, понимаешь...

— А чтоб полегче было — я тебе из Пердуновки девок дам. Чтобы вы их "паучьей пряже" выучили. Ты, Хрысь, с женой вдвоём живёте — вот и возьмёшь к себе Меньшакову бабу с дочками. А ещё Прокую, пока в Пердуновке кузню не поставлю, отдадим здешнюю кузню и избу кузнецову...

Дед насчёт кузни скривился, но промолчал — кузнец нужен всем. Перед жатвой всегда вдруг оказывается, что куча инвентаря срочно нуждается в ремонте.

И понеслось... Заботы хозяйственно-организационные.

Я выцыганил у Акима шестерых мужиков и четырёх коней до жатвы, из Хрыся выбил полтора десятка молодых парней и мужиков да ещё с пяток лошадей. Мне ж не только избы ставить — мне ещё и землю возле Пердуновки под пашню расчистить надо.

Это Хрысь... поскрипел, но стерпел. Но когда я заявил, что надо с завтрашнего дня выводить смердов на расчистку земли под новую пашню и возле "Паучьей веси" — он взвился.

— Ты ещё мужей добрых учить будешь, как крестьянский труд делать! А ячмень кто жать будет? У самого покудова и волос не вырос, а указываешь — где колосу расти! Ты ещё у Акима в мудях звенел, а я уже на пашне потел!

Мда... Исчерпывающий ответ "раба верного" своему "господину доброму".

Вообще-то, в другую эпоху, Хрысь был бы прав: при нормальном севообороте у крестьянина с покоса до Покрова свободного времени нет. Отдых — только когда дожди идут. Но здесь пока даже трехполки нет. Озимых — нет, зяби — нет, снегозапахивания — нет. Даже навоз на поля не вывозят. Правда, ячмень... оно конечно...

Классная вещь: вегетативный период 8-9 недель, против 12-18 у яровой ржи или пшеницы. Примол больше чем у ржи, зерно крупнее пшеничного. Всем хорош. Только спелый колос очень быстро осыпается. "Зерно течёт".

А если соптимизировать?

— Ну и как, Хрысь? Хорошо пропотел? Ручки устали? Теперь мозгой пошевели. Ячменя у вас посеяно немного. И не у всех. Как колос дозреет — остановишь расчистку да погонишь всех на жатву. Всех — на все полосы. Не важно — чьи. Всем народом вы быстро справитесь. Два-три дня на корчёвке погоды не сделают. А потом мужиков обратно. Пока остальная жатва не пойдёт. А бабы да старики с детьми пусть молотят. Сообща надо работать, купно. Тоже мне... общинники.

Так и хочется добавить: "работать по-советски, по-социалистически!". А общинников назвать "колгозпниками".

* * *

По сути я прав: один из базовых принципов эффективной организации — кратковременное концентрирование основных ресурсов в критической точке. Существенное быстрое продвижение в решении проблемы, перевод её в новое состояние. И пусть потом сама дозревает, а мы пока и другое порешаем.

Правда, "обезличка", "уравниловка", "потеря чувства собственности", "ответственности за конечный результат"... Колхоз "Заря феодализма".

" — А давайте на все наши трудодни купим самолёт!

— Зачем?!

— А вот сядем мы в него всем нашим колхозом. И полетим. Отсюда — и к едрене фене!".

* * *

Перевели дух, обмыслили, запили пивком, зажевали луковичкой. Успокоились. Продолжим.

— Хрысь, нам надо построить вотчину. Аким Янович получил отсрочку на год. Вот за год нам надо народу расселить вдвое против нынешнего. На первое время я две тысячи пудов хлеба купил. Осенью привезут. Зиму переживём. А дальше? Весной не отсеемся — той зимой передохнем. Значит, надо этой осенью новины расчищать. Или как?

Кажется, только сейчас до Хрыся стало доходить, что он не под вздорного мальчишку с придурью и чертовщиной попал, а вляпался, в качестве одного из главных персонажей, в весьма серьёзный производственный процесс. Который обеспечен и денежными, и хлебными, и людскими ресурсами. И — согласием "вятших". В лице владетеля — Акима, и властей — посадника елнинского.

Причём немалый кусок всех этих хлопот и трудов свалился на его личную шею. Что подтверждается непрерывно ощущаемой "гривной холопской" — ошейником. От которого ему не отвертеться и снять нельзя.

Какого-то испуга или тоски в нём я не увидел. Но хорошо была видна... озадаченность. Такая... конструктивно-направленная. "Ну и как же это всё... провернуть?". Уже чисто по инерции спросил:

— А как с орешником?

Наш конюх-управляющий, естественно, сразу понёс. По-лошадиному. Как кобыла с вожжой под хвостом:

— А чё орешник? Теперя вся земля наша! И всё, что на ней — наше! И орешник — тоже наш! А ежели "пауки", по свойственной им подлости и к воровству наклонности, туда сунутся, то владетель, в мудрости и вятшей славе своей, велит злодеев и порядков нарушителей, имать, пороть и всякими иными казнями наказывать!

— Погоди, уважаемый. Как было тобой совершенно справедливо отмечено и гениально сформулировано: "Вся земля наша. И всё, что на ней — наше". И среди всего этого "нашего" есть мелочь мелкая — наши смерды. Мы с Акимом Яновичем орехи собирать не пойдём — пошлём крестьян. А уж где те наши смерды да рабы себе кашу варят, да постельку стелют... Хоть в Рябиновке, хоть в Пердуновке, хоть в "Паучьей веси"... Сегодня — здесь, завтра — владетель на другое место переведёт. Был человек "пауковский", стал "пердуновский". А все одно — "рябиновский". Потому как — смерд Акима Яновича Рябины.

* * *

" — Приведите пример применения теории относительности в повседневной жизни.

— Вот вы ходите. Или — лежите. Или — бегаете. Это — относительно. На самом деле, вы — сидите. А идёт — срок".

* * *

Новый смысл сложившейся ситуации медленно начал доходить до присутствующих. Всё предыдущее десятилетие они видели друг в друге соседа-противника. Не то, чтобы врага, но — не-приятеля. Разные, раздельные, настороженно-враждебные. Глубоко привязанные именно к своей общине, к своему месту жительства.

Чётко настроенный у каждого, "с младых ногтей", опознаватель "Я — свой". В смысле: Паучий, Рябиновский, Пердуновский. И тут вдруг — бздынь. Опознаватель, самоидентификатор в сотне голов надо перенастроить.

Вообще-то, перевод крестьян из одного поселения в другое даже и при крепостном праве практиковался редко, и расценивался, обычно, как очень тяжёлое наказание.

* * *

Середина двадцатого века, Гренландия. Американцы срочно — "холодная война же!" — строят военно-воздушную базу. Попутно занимаются "решением социальных проблем местного населения": в прелестном местечке на побережье построен коттеджный посёлок со всеми удобствами. Туда переселяют аборигенов-эскимосов из их примитивных, сложенных из кусков снега, жилищ-иглу. Где нет нормального отопления, освещения, окон, тёплых туалетов, мебели, электрических плит и встроенных стеллажей для одежды и обуви.

Один из американцев-строителей рассказывает приятелю-эскимосу о том, как во время войны он попал в концентрационный фашистский лагерь. Эскимос долго пытается понять описываемую ситуацию. Потом говорит:

— Знакомо. Тебя переселили.

* * *

У меня здесь не эскимосы, а славяне, свободные смерды-общинники. Крестьяне особенно чётко понимают: "это — моя земля". Они с неё живут. И переходить на другое место, отрываться от "своей земли"...

Но они теперь не на своей — на моей земле живут и с неё кормятся.

Прижать "мир" так, чтобы он снова "отстрелился" очередным своим членом...? — Будем "эскимосить".

Интересно, что до Хрыся это дошло быстрее всех остальных. Может быть потому, что ошейник уже изменил коренным образом его собственный статус. Новизна личной ситуации сделала его восприимчивым к изменению ситуации общественной. А вот Акиму пришлось развернуться ко мне и, несколько недоумевающе, озвучить:

— И чего?

— Орешник — твой. Кому из твоих смердов и холопов в нём орехи собирать — тебе решать. По моему суждению, чтобы суеты там не было — пусть бабы да детишки "пауков" его вычистят. Когда захотят, как захотят. А тебе, владетелю — дольку дадут. Два ста пудов добрых орехов. Пустые, гнилые — не в счёт, замена — втрое. Спрос — с Хрыся. Сдать — к Покрову Пресвятой Владычицы нашей Богородицы и Приснодевы Марии.

Я осторожно снял свою бандану, поднёс к лицу — стирать давно пора. Ничего, факеншит, не успеваю. Скоро сам коростой зарасту. Аккуратно повязал платочек на своей плеши, затянул потуже. И поднял глаза на присутствующих.

Они рассматривали меня с разными, но очень внимательными выражениями лиц. Будто чуда какого ждут. Типа: небесно воссиявший Покров Богородицы в формате Ванькиной косынки. Или — явление Христа народу на реках Угрянских. Или — претворение воды в вино в Рябиновке Галилейской.

Не, делать из Угры спиртопровод я не буду — рыба передохнет. Нам её ещё по осени поймать надо будет, засушить-засолить и всю зиму кушать. Нечего запасы еды переводить попусту.

Наконец, Аким закрыл рот и высказал общее впечатление:

— Индо ладно. Ещё чего скажешь?

У меня хватило ума не вываливать на Хрыся все мои стратегические планы по поводу ну совершенно полного переустройства всея Руси и "Паучьей веси" в частности. Одну "перестройку" я уже пережил — можно хоть теперь сперва подумаю? А в мягких формулировках никакой идиосинкразии не возникает. Ни у Хрыся, ни у Акима.

— Надо бы всяких насекомых да мышек в селении вывести...

— Дык... Оч-ч-чень верное замечание — от мух житья нет! Пусчай-ка детишки их всех поубивают.

— Надо бы народонаселение приумножить...

— Дык! Да хто ж против! Вот хлеб обмолотим да и свадебки поиграем. Девок повыдадим. И пущай... приумножаются.

"Давайте жить хорошо" — все согласны. Что — "Программа построения коммунизма", что — "Концепция развития до... ". "Светлое будущее" — всегда "на ура". Проблемы начинаются при детализации: "что такое хорошо" и "каким каком его поймать".

"Дьявол кроется в мелочах". Об этом я уже грустил.

Нажимать не стал — пусть сперва мужики освоятся, привыкнут к своему зависимому положению, к наказанию за всякий "шаг влево, шаг вправо". А уж потом будем Меньшака для принудительного осеменения запускать и стрижку с брижкой внедрять. Для "Паучьей веси" это пока не критично — новосёлы и строители идут, в первую очередь, ко мне в Пердуновку. Там и санобработку будем делать.

Подвели итоги посиделок, договорились о контрольных сроках и формах предоставления результатов, зафиксировали принятые решения в берестяном формате, и, довольно благостно, отпустили Хрыся домой.

Тот, уже уходя, на пороге, помял шапку и несколько неуверенно спросил:

— А сын-то мой как? Справляется?

Ну, тут уж я соловьём и распелся! А чего — "нет", коли — "да"? Мне своего человека хвалить — в радость.

Тут принцип простой: в моей команде худых человеков — нет и быть не может, потому что иное лично мне — укор.

Без дела злословить да сплетничать — глупое занятие. А по делу — это уже конструктивная критика. Высказывается в глаза с соответствующими оргвыводами. И в конце панегирика Потане — запускаем соцсоревнование. С элементами ненавязчивой лести:

— Сын-то твой оказался добрым мужем. Разумным. Но у тебя-то самого, пожалуй, и получше получится. Раз ты такого толкового сына воспитал. Опять же — годами ты поумудрённее, рук у тебя — две, народу под рукой — поболее. Да и община-то уже живёт — не с пустого места начинать. Так, подправить кое-чего. Думаю, что будет Потане чему у тебя поучиться и в этом, тиунском, ремесле.

Глава 150

Как-то раньше никогда не думал, что рабовладельцу бывает полезно своему рабу — льстить. Не в ситуации, когда нож к горлу приставлен, а вот так, "для мобилизации на трудовые подвиги". Как-то про это никто... Ни из попаданцев, ни из историков. Но ведь люди — хоть с ошейником, хоть без — всё равно хомосапиенсы. И похвала оказывается, временами, более дешёвым и более эффективным допингом, нежели бесконечная порка.

Правда, есть необходимое условие: чтобы хвалить — надо знать. Человека, его труд, его проблемы — стоявшие и преодолённые. А "на кобылу и двадцать плетей" — любому, даже и совсем незнакомому, выписать можно.

Ушёл Хрысь, убежал по срочному делу насчёт "куда сено-то выгружать" — новый-старый управитель. Ушёл, тяжело хромая Яков. Надо мужика срочно тащить к Маре. Как бы он не доигрался до ампутации. Или её сюда? Тоже полезное дело. В смысле пропагандистского эффекта, например.

Мы остались с Акимом с глазу на глаз, Сухан у дверей не в счёт.

— Ловок ты, паря. Вон как "пауков" сегодня обратал. Сами на себя и хомут надели, и тебе же кнут дали. Далеко пойдёшь, отрок.

Что-то он официально как-то...

— Аким, раньше ты меня сыном называл. Покуда худо было. Теперь, видать, полегчало?